Помоги проекту - поделись книгой:
— Ничего, — успокаивал я сам себя. — Осталось совсем немного, зачем писать. Уж лучше мы поговорим без писем.
Не снимая формы, я пошел к ней домой. Тани не было. Мать ее, которая знала меня с семи лет, не смотрела мне в глаза, умолкала и, наконец, не выдержав, сказала, что Таня теперь мне не жена.
Я расхохотался, я вынул паспорт и показал штамп. Мы были расписаны перед депутатом и свидетелями.
— Она мне жена! — закричал я.
— Ну, значит, ты ей не муж, — сказал Танин отец. — Не дождалась она тебя, Витек, не дождалась. Ты уж нас извини.
Я пошел домой. Я лежал несколько дней, уставясь в стену. Я не мог спать, я не мог есть. Если я засыпал в три, то в пять меня будили кошмары. Я видел, как он, этот ее институтский преподаватель, обнимает ее. Да нет, даже не обнимает, просто она улыбается ему. Обнимает — это уже из запретной области. Из той области, откуда можно не вернуться.
Она пришла через неделю. Я к ней даже не повернулся.
— Прости, Витек, — сказала она. — Так получилось.
Ответ был исчерпывающим, она села на диван и стала гладить меня по волосам. Ей было жалко меня. Нет, меня не оскорбляла ее жалость. Нет, не оскорбляла. Я сам себя жалел, вот это ненавистное чувство, а то, что она меня жалела, я бы перенес.
Я лег на спину. Мне хотелось спросить — он лучше? Он умнее? Он сильнее? Но я ни о чем не спрашивал. Она разделась и легла рядом со мной. Я понимал, что это плата за то, что она не дождалась. Она обняла меня, и соленая водичка потекла из ее глаз по моим губам. Но я не мог ее погладить.
Я так мечтал об этом диване и о том, что она будет рядом.
Ну вот и сбылась мечта идиота. Я заставил себя спросить:
— Когда пойдем на развод?
Она разозлилась, встала, оделась и сказала:
— Хоть сейчас.
Мы пошли разводиться. Мы молчали. А что было говорить. Перед загсом она сказала мне, видно, это было обдумано заранее:
— Напишем причину — психологическая несовместимость.
Я кивнул головой и написал: «Разлюбил».
Она поморщилась. Я соврал. Я не разлюбил. Я хотел разлюбить. Я делал все, чтобы разлюбить. Я встречался… С кем я только не встречался. Я встречался с ее подругой. Таня не выдержала. Она прибежала ко мне. Плакала, говорила, что больше не может. Не дождалась меня, потому что было тоскливо одной. Я не удержался. Сбылась мечта долгих солдатских ночей. Мы лежали на диване. И честно вам скажу, не одна она плакала.
Мы пошли в загс.
Мы сразу пошли в загс. Она с тем даже не успела расписаться. Мы порвали их заявления и написали свои.
Я поступил в политехнический заочный. Надо было кормить жену. «Маленькая, но семья».
Работал автослесарем. Не зря я в армии мерз в танке и умирал от жары в нем же.
Мы прожили два года. Она закончила институт. В школе ей работать не хотелось. Устроилась редактором на телевидении. Виделись мы редко. Я вечерами ходил в институт. Четыре раза в неделю.
Два вечера она ходила на теннис и только в воскресенье у нас была семья. Эта семья лежала до двенадцати в постели. Потом семья шла в соседний лес. На пять часов в кино. В девять мы ужинали и снова лежали на моем стареньком диване.
Именно он ее больше всего и раздражал. Можно было купить другой диван, но дело было не в нем. Ей было двадцать три, мне — двадцать четыре. Времени мне на чтение не хватало. Да ни на что времени не было. У нее своя жизнь, свои знакомые, друзья. Свой круг. Я их видел только на дне ее рождения. Что там говорить. Я был рядом с ними валенком. Тупым, серым, войлочным. И долго так продолжаться не могло. Однажды я не пошел в институт и явился к ней на тренировку. Я смотрел на нее издали из-за сетки.
На ней была коротенькая юбочка. Стройные, загорелые, сильные ноги стремительно переносили ее тело по площадке, она должна была нравиться. Кроме того, она и играла лучше всех.
После игры седой стройный красавец взял ее под руку, и они пошли, весело болтая. Наверное, они хорошо смотрелись. Мерзко они смотрелись. Может, поэтому все на нее оглядывались.
А я в своих джинсах фирмы «Чебурашка» шел за ними и понимал, что жизнь наша кончилась.
Я пошел домой, собрал вещи. Написал ей бумажку, что согласен на развод, и уехал в Москву.
Я перевелся с потерей курса в авиационный институт. Стал учиться на дневном, работал на кафедре. Чинил доцентам машины. Денег хватало. Я ей не написал ни одного письма. Она мне тоже. Конечно, она могла найти мой адрес. Если б хотела. Мы были разведены.
Я закончил институт, женился на москвичке, хорошо работал, писал кандидатскую. Встретил Таню на конференции. Что-то по технической эстетике. Я ее едва узнал. Нас познакомили. Она была от какой-то газеты. Сказала — Татьяна Алексеевна.
Я — Виктор Семенович.
Лицо было до боли родное. Наконец я не выдержал, сказал:
— Таня.
Она бросилась мне на шею.
Мы вспомнили давние времена. Она теперь тоже москвичка. Была замужем, развелась, разменялась. Мы пошли к ней. Чаевничали. Она рассказывала. Была уверена, что ее тогда оклеветали, навели на нее поклеп. Я не возражал. Сказал, что ей тогда нужен был другой, я ее не понимал.
Она ответила, что, только будучи замужем за другим, узнала, что никто ее так не понимал, как я.
Все шло к тому, что мне надо остаться, но я ушел. Мы стали видеться, сначала просто так — как земляки. Она даже пришла к нам в гости. Жене Таня активно не понравилась, и она запретила мне с ней встречаться. У женщин какое-то особое чутье на опасность. Пришлось обманывать и встречаться тайно.
Она проявляла инициативу. Приезжала, звонила. Я раздваивался и, извините за каламбур, даже расстраивался. Но только сейчас я понял, что всегда любил эту первую свою женщину и вспоминал ту ее семнадцатилетнюю в проеме двери, и ту двадцатичетырехлетнюю на теннисном корте, и потом — как ведет ее под руку этот седой.
Продолжаться долго так не могло. Врать не хотелось. Дома я стал мрачным, раздражительным.
А с ней мы читали стихи. Это были стихи нашей юности.
Эти слова были написаны про нас.
Я честно сказал обо всем своей жене. Она плакала, говорила, что я ей изменял и она это чувствовала.
Но я ей не изменял. Я просто любил другую. И любил ее всегда. Так мне тогда казалось.
Мы с Таней поженились. Она настояла на расписке. Хотя зачем эта расписка была нужна — непонятно. На этот раз мы прожили с ней три года. У нас родился мальчик. Приехала Танина мама сидеть с ребенком. За ней потянулся и мой тесть. Обмен им произвести не удалось. Так и жили в нашей двухкомнатной. Это Танина однокомнатная и моя комната объединились в квартиру. Я защитил кандидатскую. Стал делать докторшею. Быт заедал. Не было возможности работать дома. Сидел в библиотеке, ночами на кухне.
Таня выбивалась из сил. Бросить начатую работу я не мог. Ей тоже нельзя было уйти из газеты. Каждое место на вес золота. Мы стали ругаться. Теща и тесть подливали масло в огонь. Я. естественно, был никудышный. «Другие вон как, а этот вот так».
В один прекрасный вечер меня, неумеху, растяпу и слабака, выгнали из дому.
А я этого и не заметил. У меня как раз начал получаться эксперимент.
Развод понадобился через полгода. Ей, Тане. Даже не помню почему. Может быть, снова хотела сойтись со мной и решила проверить мое отношение этой лакмусовой бумажкой.
А я в это время был поглощен своей работой. Потом пошла эта тяжба. Моя докторская была на основе изобретения. Экономия получалась огромная. Некоторые примазывались… Да я бы и не против, не в деньгах дело. Но если бы они все стали моими соавторами, как бы я мог защитить свою докторскую.
Мы с Таней развелись. Я вообще заметил, когда расхожусь с Татьяной, у меня начинают лучше идти дела. И на этот раз я выиграл тяжбу, защитил диссертацию и получил огромную сумму денег.
На эти деньги купили большую кооперативную квартиру. Теперь мне как доктору еще полагалась дополнительная площадь и как изобретателю тоже.
Иногда, и я бы даже сказал довольно часто, я встречался со своим сыном. Его приводила теща ко мне, или я приезжал на детскую площадку.
Но все мои тяжбы не прошли даром. Я слег. И Татьяна сама пришла ко мне. Она выглядела прекрасно. К тем двум картинам, ну, вы, наверное, помните — она в проеме двери, и она же на теннисном корте, прибавилась еще одна — Татьяна держит на руках моего ребенка.
Она выхаживала меня, несмотря на занятость. Дом, ребенок, газета. Теперь она работала в международном отделе. Нечасто, но все же ездила за границу. Хороша была — лучше прежнего. Через два месяца я поправился. Пригласил ее к себе в гости.
Я так привязался к ней за эти два месяца. Я вдруг снова увидел ее. Где были раньше мои глаза. Но тогда сошлось все: докторская, отсутствие своего утла, изобретение, ругань дома — в общем, все, все. Теперь я мог спокойно разобраться, спокойно осмотреться. А что, собственно, смотреть-то. Одни в огромной квартире.
Мы поженились. Она продолжала ухаживать за мной, родители ее жили у Тани, мы здесь — у меня. Ребенок то здесь, то там.
Для закрепления лечения я поехал в санаторий. Все думал, почему мы опять поженились. Ну, с моей стороны это могло быть чувство благодарности, а она, ей-то это все зачем. Любовь у нее? Боязнь одиночества? Мы все друг про друга знаем. Ничего нового. Каждый живет своей жизнью. Чужие и родные одновременно. Может, ищем друг у друга поддержки?
Всем этим мыслям очень способствовала молоденькая, хотя уже и не очень, медсестра санатория.
А что, думал я, плюнуть на все, влюбиться в это нежное создание, и гори оно все огнем. Так оно и получилось. Я влюбился. Солнце, море, воздух, какие-то экзотические запахи тропических растений. Она для меня воплощение юности и красоты. Я для нее, понятия не имею, воплощение чего. Солидный дядя ученый, не очень еще старый, не совсем еще больной. Могу чего-то там порассказать. Живу в столице. Лично знаком со знаменитыми артистами.
Эх, гуляй, Витек! И загулял Виктор Семенович от радости, что жить остался. Но день возвращения приближался, и небо над головою становилось все мрачнее и мрачнее.
— Вот все вы так, — говорила медсестра. — Сначала веселые, говорливые, а потом, как ближе к отъезду… Не возьмете меня теперь с собой!
и так далее.
Нет. Я сказал, что приеду в Москву, приведу свои дела в порядок и тогда уж вызову ее к себе.
Но когда я вернулся, привести дела в порядок оказалось не так просто. Татьяне одного взгляда было достаточно, чтобы сказать: «Разводимся».
Ну, это был развод так развод. Всем разводам развод. Делили все: книги, посуду, квартиру. Нет, не по суду, а так вроде как мирно, во всяком случае, так могло показаться со стороны.
Я уже и прощения просил, она была непреклонна. И только повторяла: ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным. Вот дура старая и получила. Разделили все. Мне однокомнатную с доплатой, им с сыном двухкомнатную. А остальное — я сказал, бери, что хочешь. Но она скрупулезно делила чашки, блюдца, книги и тряпки.
— И не думай, — сказала она на прощание, — что я тут сидела и ждала, когда ты наставишь мне рога. Не волнуйся, я одна не останусь.
Ну, это уже был запрещенный прием.
— Это удар ниже пояса, — сказал я.
— У тебя пояс на шее, — сказала она. — Если не бить по лицу, то обязательно попадешь ниже пояса. А бить человека по лицу я с детства не могу.
Она еще ж шутила.
Граждане, я понял, что люблю ее и любил всю свою сознательную жизнь. А особенно я понял это тогда, когда она не разрешила мне встречаться с сыном.
— Ты нас предал, — сказала она. — Ты нас обоих предал.
Я понял, что ее не только люблю, но и ненавижу.
А тут как раз и Надюшка с юга прикатила. Вот уж подарочек был к новоселью. Где море? Где солнце? Где обаяние юности? Слушайте, куда это все девается здесь, в Москве? Но в чем она виновата, если я мерзавец?
Нет, абсолютно точно, я всю жизнь любил одну Татьяну.
«Тоскливо жизнь моя текла». И совсем уж плохо стало мне, когда я увидел ее с этим полковником. Извините, не я следил за ними. Он провожал ее до дома. Она уходила. Он закуривал, я подходил к нему. Мы разговаривали. Он заявил, что любит Татьяну Алексееву. Я ответил ему тем же. Мы поклялись сделать все зависящее от нас, чтобы соперник остался с носом.
В общем-то у меня нос небольшой. Вот я с этим небольшим носом и остался. А полковник женился на моей бывшей жене. Их счастье длилось долго. Месяца четыре.
Я не отступал. Я приходил к ней в газету, я флиртовал с ее подругами. Когда она возвращалась из-за границы, мы оба встречали ее в аэропорту. Полковник брал ее под руку, и они уходили, а потом уезжали в серой «Волге». Я купил машину и теперь мог ехать позади них. Другими словами, я всячески отравлял им жизнь своим присутствием. Но что поделаешь. Такова се ля ви. Извините за шутку. Когда уже нет никаких надежд, начинаешь шутить, причем плохо.
Полковник сказал мне, что пристрелит меня.
Через три месяца я перестал их преследовать. А через месяц они разошлись. Я больше не звонил Гане, не приходил к ней. Толика, сынишку, я видел все время. Но даже у него я не спрашивал о маме.
В один прекрасный, самый прекрасный в моей жизни вечер они пришли вдвоем.
— Знаешь, — сказала она, — я подумала, что мы с тобой уже немолодые люди. Если мне есть что вспомнить, то только то, что было связано с тобой, я помню все. И парту, за которой мы сидели, и как я тебя провожала в армию, помню, как ты лежал лицом к стене на твоем старом диване. Я даже помню мелодию пластинки, это был Эллингтон.
И я тоже помнил все: силуэт ее в проеме двери, сильные, загорелые ее ноги на теннисном корте, и она — мать моего сына — с ним на руках.
— Знаешь что, если ты не против, я хотела бы все продолжить.
— Папа, — закричал Толик, — вы теперь снова в загс пойдете?
— Нет, — сказала Таня. — В загс мы больше не пойдем. Уже неудобно выходить в пятый раз за собственного мужа.
Вот так и живем. И можем разойтись в любое время. И никогда уже не разведемся, поскольку не расписаны.
Америка
Мы тут с Вадиком Дабужским ездили в Америку. Выступали перед ихней публикой. Вернее, перед бывшей нашей.
Америка мне понравилась, я и раньше о ней много читал. Помните, как у нас в газетах писали, что это страна контрастов. Дескать, там небоскребы и рядом трущобы.
Я приехал и сразу убедился, что это действительно так и есть. Огромные такие небоскребы, а рядом такие двухэтажные дома на одну семью с садом. Вот, видно, это и есть те самые трущобы.
Отели у них замечательные. Они, вы знаете, различаются по звездочкам. Если со своими парниками, теннисным кортом и бассейном, то пять звездочек, чуть похуже, четыре и так далее. Я думаю, по этой шкале наши гостиницы, в которых мы живем, должны быть минус две звездочки, минус четыре. А недавно мы в Одессе в одной гостинице жили. Ну там ни корта, ни бассейна, ни ванной, ни туалета. Я думаю, она так тянет на минус восемнадцать звездочек, и то, если перед входом в нее влить в себя стакан коньяку в пять звездочек.
Купить там в Америке можно практически все. Свободно можно достать гречку, перловку, сахар без талонов. Водку дают больше двух бутылок в одни руки. Проблема не как купить, а как продать. Там один из наших туристов привез в Чикаго восемь электрических утюгов, ну, кто-то ему сказал, что там в провинции с утюгами плохо. А, оказывается, там с дураками плохо. А тот американец, который все же купил у него два утюга, оказался нашим туристом из Караганды.
Вот у меня было раньше представление, что Америка — это страна разврата. А, однако, у них по телевидению ничего такого не увидишь. Никакой Веры, ни маленькой, ни большой. Нет, там есть, конечно, специальные кварталы, где есть секс-шопы, ну, там резные принадлежности продаются. Наших здесь тоже легко узнать, он, если увидит в киоске на обложке голую женщину, так сразу же и кричит: «Мужики, ко мне!» А уж если на секс-фильм пойдет, то вцепится в кресло с такой силой, что подлокотники трещат. Зато когда выйдет из кино, скажет: «Наши комедии все равно смешнее».
Ну, я там видел в Атлантик-Сити, стоят эти женщины, мужики подъезжают, разбирают. Наших-то предупреждают, что может эта мадам подойти и надо дать ей отпор, если она посягнет на наше бывшее социалистическое целомудрие. К одному нашему туристу подошла одна гражданочка, и он не смог дать ей с вечера отпор. Он попытался дать ей отпор утром, когда она потребовала денег. Но не тут-то было. Она его в полицию сдала. Стали разбираться. Он говорит: мол, она сама же меня спросила, как будем, а я ей честно сказал, будем по-нашему, по-советски, а она спросила, как это — по-советски? Я ей ответил, это значит, ты мне еще бутылку поставишь.
Поделиться книгой: