Помоги проекту - поделись книгой:
Для прерывания нежелательной беременности женщины могли действовать прямо противоположно предписанным правилам. Сильно зашнуровывать корсет, подвергать себя физическим нагрузкам или стрессам – все это было частью ритуала абортации.
Практикующие врачи могли давать советы со своей стороны – кровопускание, рвота, лекарства на основе лавра, марены, перца, шалфея и можжевельника. Что интересно: врачи сначала описывали эти способы, а потом говорили о возможных угрозах и предостерегали от их использования.
Предупреждение об абортивных эффектах тех или иных трав начали появляться во многих сборниках. Среди них упоминались, в частности, молочай, боярышник, пустырник, петрушка, полынь, марена, трилистник, морозник, можжевельник. Ирис вонючий был известен как общеукрепляющее средство с абортивным эффектом: его советовали пить с вином – так он вызывает кровотечения – либо помещать в ванны, чтобы женщина могла, посидев в них, спровоцировать преждевременные роды. Цикламен[18], который использовали для облегчения сильных болей при родах, при применении на ранних сроках беременности мог иметь негативные последствия.
Общественная жизнь
Среди высших слоев населения добрачная беременность была редким явлением: во многом потому, что девочки находились под строгим контролем. В среднем классе это также встречалось нечасто. В любом случае выходов была два: быстрый брак с соблазнителем или тайные роды с последующим усыновлением ребенка. Среди рабочих многие женщины могли забеременеть вне брака, но из-за страха потерять работу беременность приходилось скрывать.
В некотором смысле для женщин Викторианской эпохи роды были актом служения своим мужьям и семье. Многие богатые семьи желали получить наследника. Для бедных дети – возможность получить рабочие руки для работы на ферме, в семейном магазине и в качестве домашней прислуги.
Отстранение от социума у беременных женщин в Георгианскую эпоху не происходило одномоментно. В первую очередь срок определялся представлениями о собственном самочувствии.
Женщины из высших и средних слоев общества имели возможность раньше отстраниться от социальных обязательств, в то время как женщины из нижних слоев работали вплоть до начала схваток.
В Викторианскую эпоху сам процесс подготовки к родам имел важную социальную составляющую для аристократических семей: совершаемая за несколько недель до уединения поездка в Лондон ставила своей целью обнародовать ожидание ребенка (а также провести время с друзьями). В это время готовился дом, в котором женщина проведет несколько недель на поздних сроках беременности и после родов.
В Лондон ездили не все, поэтому женщины могли сами отремонтировать комнаты и сменить мебель в доме, чтобы подготовиться к новому жизненному этапу. Кровати, на которых рожали, были легкими и портативными. И да, это была не супружеская кровать. Одна из причин – укрепление ценности благоразумия и придание родам духовного смысла, поскольку кровать, на которой ребенок был зачат, все же нарушает эти ценности.
Как рожали королевы
На самом деле ничего невероятного в этом не было. Более того, королевские роды – это публичное мероприятие. Известно, что на родах королевы Франции и Наварры Марии-Антуанетты присутствовало почти 200 человек. В число «очевидцев» входили чиновники и слуги, чья задача состояла в засвидетельствовании того, что никакого подлога не было и ребенок родился живым и здоровым.
Подарки от отцов на рождение ребенка – тоже стародавняя традиция. Эдуард IV, осчастливленный рождением первенца – девочки! – подарил жене Елизавете Вудвилл украшение из драгоценных камней.
Все королевство молилось о своей правительнице во время ее беременности.
Так, например, известно о печати в 1605 году около семи вариантов молитвы за королеву Анну Датскую (жену Якова I[19]) с просьбой уберечь ее от мук, связанных с родами. После рождения ребенка в том же году вышел молитвенник с благодарственными молитвами за благополучные роды. Во время правления Карла I[20] народ также просили присоединиться к молитве о королеве Генриетте Марии Французской, когда она вынашивала долгожданного здорового ребенка.
Выбор имени тогда был не менее сложной задачей, чем сейчас. Чаще всего практиковалось повторное использование королевских имен, но были и такие, что несли за собой дурную славу, например имя Иоанн (Джон), поскольку так звали Иоанна Безземельного, считавшегося одним из худших английских правителей.
А вот парные роды все-таки современный тренд. Даже в XIX – начале XX века присутствие при родах мужчины было необычным явлением. Хотя, например, считается, что принц Альберт присутствовал при родах своей супруги королевы Виктории.
Грудное вскармливание на практическом уровне было формой контрацепции: если королева хотела – и должна была – вскоре снова зачать, то грудное вскармливание не рекомендовалось. Считалось, что грудное молоко свернется, если супружеские отношения начнутся до отлучения ребенка от груди. Да и вообще, грудное вскармливание королевского ребенка – прибыльное дело. Кормилица Генриха VIII Анна Оксенбридж получала за свои обязанности 10 фунтов стерлингов в год[21]. За кормление дочери королевы Виктории кормилица получила 1000 фунтов стерлингов.
А что, если у королевы родятся близнецы? К ним применялись те же правила первородства: даже если первый ребенок старше всего на несколько минут, именно он наследовал трон. Король Шотландии Яков II (1430–1460), например, имел старшего брата-близнеца Александра, но тот умер, не дожив до своего первого дня рождения.
К сожалению, существует множество историй о том, как во время родов что-то шло не так. Ричард Крофт был ведущим акушером начала XIX века. Когда принцесса Шарлотта Августа Уэльская[22] вновь забеременела после двух выкидышей, принимать роды пригласили именно его. На время родов Шарлотта вместе с супругом решили остаться в загородной резиденции. В понедельник, 3 ноября 1817 года, в 19:00 у принцессы начались схватки – из Лондона были вызваны члены Тайного совета. Они разместились в библиотеке, примыкающей к комнате принцессы. К Крофту и акушерке вскоре присоединился личный врач принцессы Мэтью Бейли, который вызвал другого акушера, Джона Симса. Крофт не позволил Симсу стимулировать роды принцессы. Врачи согласились, что медленные роды были нормальными, а принцесса имела достаточно сил, и от использования медицинских щипцов врачи отказались.
Спустя 50 часов, в 21:00 5 ноября, принцесса родила мертвого мальчика. Его пытались реанимировать с помощью теплой ванны, но все было тщетно. Шарлотта, измотанная продолжительными родами, съела куриный бульон, тост и выпила стакан портвейна. Чуть позже пришлось снова вызывать врачей, поскольку состояние принцессы стремительно ухудшалось. Она приняла лауданум, но это не помогло: ей было трудно дышать, пульс стал нерегулярным, температура тела упала. Кроме того, у нее открылось кровотечение. В 02:30 ночи 6 ноября 1817 года принцесса Шарлотта умерла. Хотя королевская семья не винила Крофта в смерти принцессы, общественность роптала и требовала должных показаний от врачей. В конечном счете Крофт покончил с собой.
Одежда
В рамках этого рассуждения можно провести параллель между беременностью и идентичностью, выражаемой через одежду. Важно, что беременных женщин было трудно одевать. Во-первых, ткани были дорогими, а одежда шилась вручную, а потому переделка одежды была привычным явлением (в этом сериалы нам не врут). Наряды перекраивали так, что их можно было носить еще долгое время. На более поздних сроках беременности связь между телом женщины и ее одеждой нарушалась. Привычные модные силуэты, делающие акцент на женственности и фигуре, становились фактически ненужными. Женщина находилась в некой пограничной зоне, которую определяло состояние ее тела, – ее нельзя было назвать ни больной, ни здоровой. Естественно, по мере приближения родов женщины переставали использовать одежду как инструмент моделирования формы тела. Свободный крой, скрывающий беременность, заставлял будущую мать оставаться дома, а также был признаком материнской любви и самопожертвования, что демонстрировало хорошее самочувствие матери и отсутствие у нее тщеславия.
Регулировать корсет – неотъемлемую часть жизни женщины – на поздних сроках беременности удобнее всего было с помощью боковой шнуровки.
В XVIII веке женщины заказывали себе мягкие корсеты, шнуровка у которых как раз находилась по бокам и спереди. Они имели форму, которая подразумевала наличие большого живота у беременной женщины. Дело в том, что корсет – атрибут респектабельности для женщин из средних и высших слоев. Поэтому, если женщина хотела выглядеть достойно, ей было необходимо надевать корсет. А если затянуть корсет на себе было уже невозможно, то полагалось оставаться дома или наносить только неофициальные визиты семье или близким друзьям.
Эмма О’Тул в своем исследовании доказывает, что некоторые женщины носили дома ночные рубашки поверх свободно завязанных корсетов на последних сроках беременности, в то время как другие не использовали корсеты вообще: если подразумевались только неофициальные визиты в дом к беременной хозяйке, то это было допустимо.
Отношение к детям
Для англичан XV–XVI веков дети точно не были «цветами жизни». В Англии того времени к ним относились скорее с брезгливостью[23]. Определим возрастные рамки: ребенок в данном контексте – человек от 0 до 7 лет. Его место в социальной иерархии было очень низким. Сегодня поговорки, которые были в обиходе англичан, нам покажутся по меньшей мере пренебрежительными: «Мужчина не должен полагаться ни на сломанный меч, ни на дурака, ни на ребенка, ни на привидение, ни на пьяницу».
Может возникнуть вопрос: «Были ли исключением королевские дети?» Нет, если это была девочка – тогда интерес к ребенку со стороны влиятельных родственников был не слишком высоким. В качестве примера может послужить дочь Генриха VIII от Анны Болейн, будущая королева Елизавета I. Для короля рождение еще одной дочери стало национальной катастрофой. Он не посетил крестины Елизаветы, не заказывал совместные портреты – словом, был не очень любящим отцом.
Положение детей может показаться безнадежным, но это не совсем так. В Англии XV–XVI веков ребенок считался невинным существом. В обществе даже говорили такую фразу: «Львы не нападают на невинных, включая детей».
Именно поэтому похороны ребенка – особый ритуал. Его погребали в белом наряде, в белом гробу, а сам гроб несли женщины в белых одеждах, держащие ручки гроба белыми салфетками. Естественно, мертвый ребенок попадал сразу на небеса, если он был крещеным. Среди младенцев – как уже не раз упоминалось – смертность была очень высокой.
Возвращаясь к теме положения ребенка: в состоятельных семьях он становился некоторым объектом демонстрации финансового благополучия. Качество жизни ребенка напрямую зависело от того, как за ним ухаживали, а хороший уход могли себе позволить немногие – в основном аристократия и королевская семья. В работах Томаса Фаера[24] поднимается эта тема: он лечил детские заболевания и считал, что он «здесь, чтобы делать добро тем, кто больше всего в нем нуждается, то есть детям». Файр верил, что дети заслуживают самого качественного медицинского осмотра, и старался сделать «сокровища, которые есть на других языках», доступными для начинающих и малоопытных врачей. Под «сокровищами» он подразумевал арабские и европейские медицинские труды. Считая детей отличными от взрослых, Томас Файр выявил ряд психических заболеваний, которым подвержены преимущественно дети, называя их «живыми и опасными болезнями». Файр был прогрессивен в лечении и некоторыми своими открытиями опередил свое время, однако развитие педиатрии не стало преградой на пути суеверий.
Во главе воспитания детей стояла дисциплина. «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его»: библейское изречение в XV веке в Англии трансформировалось в поговорку: «Тот, кто щадит Двор[25], ненавидит своего ребенка». Жены и дети считались, по сути, объектами, которыми глава семьи в лице отца мог распоряжаться как угодно. Физическое наказание было абсолютной нормой – таким образом родители рассчитывали добиться от детей послушания и уважения. Юридически отцы имели право на такой подход, поэтому случаи, в которых родители перегибали палку и просто наслаждались избиением детей, имели место. Конечно, физическое наказание и их не обходило стороной. Подобное воздействие на ребенка – естественный процесс.
Более того, большинство детей сами воспринимали физическое наказание как процесс, за который должны быть благодарны, потому что так родители старались наставить их на верный путь.
Неужели у английских детей XV–XVI веков не было детства в привычном для нас виде? Неужели они не играли в игры, не общались со сверстниками? Конечно, все это было, но в целом общество просто не задумывалось о развлечениях для детей. Чаще всего ситуация обстояла иначе: дети были приобщены ко взрослым утехам с малых лет. Изображения деревенских праздников демонстрируют нам все разнообразие развлечений среди взрослых – и дети везде находятся рядом (достаточно взглянуть на картины нидерландского живописца Питера Брейгеля Старшего, например).
Все же за период с 1399 по 1603 год взгляды на детей в Англии очень изменились: больше внимания начали уделять уходу за ребенком и его благополучию. Прежним осталось одно: привитие дисциплины и уважения к старшим.
С дефекацией и приучением ребенка к горшку в те времена возникали сложности. По большому счету никакого контроля в отношении места для справления ребенком нужды не было, даже в королевских семьях. Конечно, наследникам престола предоставляли «специальное оборудование» для этого естественного процесса, однако если погода позволяла, то ребенок вполне мог воспользоваться двором. Можно найти даже упоминания того, как дети состоятельных семей справляли свою нужду в коридорах и на лестницах помещений. Звучит, на первый взгляд, даже мифично, но это не так. Дело в том, что аристократы часто занимались спортом прямо в коридорах дворцов и замков, поэтому особой разницы между улицей и домом (мы сейчас говорим о коридорах и лестницах, естественно) они не видели.
По мере того как ребенок взрослел, одной из проблем его воспитания становился выбор вида наказания. Если традиционная порка уже не вызывала особых эмоций, то можно было рассмотреть несколько более изощренных вариантов воздействия на детей. Например, в качестве устрашения по периметру королевского двора Людовика XIII ходили пугающие фигуры в виде одноглазого рыцаря и жуткого каменщика. Рыцарю, к слову, было дозволено угрожать маленькому своевольному Луи кастрацией – естественно, няня уже объяснила мальчику, что это такое. Более хитрые методы использовались в женских монастырях: там вместо порки на них воздействовали ментально – в случае нарушения правил или непослушания на девочек надевали таблички с их пороками, награждая их такими званиями как «ленивая», «врунья», «жадная» (куда более действенно, чем просто розги).
В целом во Франции XVII века наблюдается интересная тенденция: вместо того чтобы наказать ребенка физически, на него стараются воздействовать так, чтобы он испытал чувство вины – вариант куда более гуманный с телесной точки зрения. Религиозность образования позволяла осуществить это посредством молитв. В противовес необходимости соответствовать стандартам взрослых теперь воспитание было направлено на духовное, внутреннее развитие ребенка как личности. Дисциплина, конечно же, никуда не ушла, скорее даже ужесточилась, и в школах стали внимательнее следить за манерами, поведением, мимикой и речью детей. Конечно, все это касалось эталонного подхода к воспитанию детей, чьи родители могли позволить себе их обучение в школе. Однако существовала и «темная» сторона отношений с детьми.
Бедняки, к сожалению, с детьми не любезничали. Смертность в этом слое общества была ощутимо выше, чем в более высоких. Голодные времена во Франции сильно отразились на кормящих матерях, что впоследствии сказалось и на детях. Брошенные младенцы редко выживали – в начале XVII века таких детей обычно отправляли в больницу Отель Дьё. А поскольку организация эта благотворительная, проблемы с финансами были вполне предсказуемы, и за детьми совершенно не ухаживали в должном виде – об этом говорит хотя бы тот факт, что организации не хватало медсестер. Считается, что ни один младенец из тех, что побывали в Отель Дьё, не дожил до совершеннолетия. Еще более страшная статистика: Винсент де Поль в 1638 году утверждал, что за последние 50 лет (на момент высказывания, конечно) вряд ли выжил хотя бы один брошенный младенец. В это же время дети, найденные на улицах полицейскими, обычно отправлялись в приходскую общину «Куш», а позже продавались беспризорникам и бродягам, которые использовали детей как инструмент заработка. С ребенком на руках было легче вызвать жалость. «Куш» пытался найти этим детям жилье, однако чаще они просто умирали, не дождавшись лучшей жизни. Хорошо, что во второй половине XVII века вопрос брошенных детей встал особенно остро, и государство начало способствовать борьбе за их жизнь.
Эмоционально французы не слишком переживали по поводу происходящего (хотя бы потому, что все это воспринималось как элемент фатализма). В целом чрезмерное эмоциональное влечение к ребенку считалось церковниками тем, что следует направить в пользу богослужения. Да и вообще в те времена считалось, что дети излишне обласканы родителями.
Уход за ребенком
Через 2–3 дня после рождения ребенка крестили. Во время крещения он был облачен в накидку белого цвета в форме креста, затем ее надевали на малыша в течение месяца после ритуала. Новорожденных называли в честь святых, поэтому имена часто повторялись. Томасы, Джоны, Анны, Уильямы, Маргариты и сегодня не редкость, но в XV–XVI веках на эти имена был невероятный спрос.
После рождения за ребенком требовался особый уход: тело смазывали маслом желудей, чтобы уберечь его от холода, затем мыли в теплой воде и капали масло в глаза. Няням рекомендовалось мыть детей в горячей воде зимой и теплой – летом, поглаживая их по животу. Лучшее место для новорожденного – колыбель. Голову следовало укладывать выше всего остального тела. Лучшее место для колыбели – то, где нет ни солнечного, ни лунного света. Не рекомендовалось класть ребенка в колыбель сразу после кормления: от укачивания он мог отрыгнуть молоко.
На молоке нужно остановиться подробнее: в XV–XVI веках в Англии большинство авторов считали, что грудное молоко – лучший продукт для кормления ребенка.
Хорошей кандидатурой для роли кормилицы считалась недавно родившая женщина с тщательно проверенным молоком. Молоко не должно было иметь никаких цветовых и вкусовых оттенков, то есть не быть кислым или соленым, голубоватым или розоватым.
Доктор Джонс советовал осматривать грудь кормилицы на предмет отеков, ведь «большие соски причиняют боль деснам и маленьким челюстям, потому что так детям приходится слишком широко открывать рот, чрезмерно растягивая сухожилия, что вызывает боль, очень похожую на судорогу». Плохое молоко кормилицы часто становилось причиной смерти детей, поэтому выбор женщины на эту роль был очень серьезным делом. Основную часть рациона новорожденного составляло молоко – им рекомендовалось кормить ребенка до двух лет, однако в большинстве случаев детей кормили молоком до появления первых четырех зубов, после чего в рацион вводился хлеб.
Из шокирующих медицинских подробностей: любые высыпания на коже ребенка лечились раствором из уксуса и вина с добавлением масла. Сегодня такой способ лечения сыпи может вызывать вопросы.
Кормилицы
Если переместиться во Францию, но уже XVII века, то можно увидеть интересные закономерности[26]. Не будем отходить от традиции и рассмотрим именно период младенчества. Французы считали, что важнейшую роль в вопросе выживания ребенка играют его отношения с кормилицей. Выживание действительно было сложной задачей, ведь смертность среди младенцев варьировалась в диапазоне от 25 до 75 %. Правильно подобранная кормилица была ключевой фигурой на пути формирования здоровья ребенка. Считалось, что между ними возникала особая связь, а потому няню, если ребенка вскармливала не мать, подбирали, отталкиваясь не только от антропометрических и физических данных, но и от «красоты души, потому что с молоком принц впитывает правильные привычки, а также доброту и мудрость».
Кормилица должна была быть хорошей матерью и любить ребенка, поскольку считалось, что в таком случае она будет более аккуратной с ним. К тому же считалось, что как фантазии матери во время вынашивания могли влиять на пол ребенка, так настроение кормилицы отражалось на его состоянии. У французов, однако, возникала боязнь химической несовместимости, так как в течение девяти месяцев вынашивания ребенок питался «одной кровью», а в течение последующих двух лет – другой.
Температура молока тоже была крайне важна: мальчику старались давать не слишком теплое молоко, чтобы он не стал женоподобным, а девочкам – не слишком холодное, чтобы они не вырастали излишне мужественными.
В общем, подобрать кормилицу – трудоемкая и невероятно сложная задача. Содержать ее тоже было нелегко: стоимость их услуг постоянно росла, более того, некоторые из них впоследствии становились нянями и полноценными членами семьи. Молоко женщины, родившей девочку, считалось более подходящим, чем молоко той, что родила мальчика, поэтому все больше женщин из бедных слоев населения отказывались от своих детей в пользу работы кормилицей. Это, в свою очередь, привело к формированию любопытного заблуждения: во Франции считали, что городская среда больше благоприятствует рождению девочек. По сути, эта идея связана с тем, что от девочек в городах меньше отказывались, ведь городские жители меньше нуждались в деньгах. Из интересных фактов можно выделить, например, то, что французы считали женское молозиво[27] нездоровой пищей для детей, потому что слизь, по мнению врачей, загрязняла организм ребенка.
Пеленание
Пеленать ребенка нужно было определенным образом: считалось, что это могло существенно повлиять на ребенка, ведь от качества и правильности пеленания зависело, будут ли его конечности прямыми. Укладывать части тела следовало аккуратно, поскольку конечности ребенка нежные и расти они будут в зависимости от их положения: рекомендовалось класть руки вниз, вдоль тела. Через четыре месяца разрешалось перестать пеленать руки, но живот и ноги необходимо было «закутывать» от холода в течение года после рождения.
Между тем, как пеленали ребенка во Франции, а как – в Англии, есть различия. Самое главное из них – во Франции ребенка пеленали «с головой». Вообще, в каждом регионе Франции были свои особенности пеленания, например, подкладывали планку под голову и шею младенца. Считалось, что не стоит пеленать голову слишком сильно, иначе она будет узкой и вытянутой.
Так же как и в Англии, во Франции тщательно следили за тем, как пеленают ребенка, чтобы исключить и предупредить проблемы с «кривизной» конечностей, но основным мотивом была осанка (а с 5–7 лет девочки вынуждены были знакомиться с корсетами из китового уса).
Французы считали, что сами по себе пеленки нужно кипятить 3–4 раза в день – естественно, не каждый мог себе позволить такой уход за ребенком. Поэтому, встретив на улице голого ребенка, никто не удивлялся: так бедные люди пытались экономить на стирке.
Вторая половина XVII века стала переломным моментом для жизни французского ребенка. Государство начало широкую образовательную программу для детей, которая давала возможности для обучения девочек, а также благоприятствовала открытию множества деревенских начальных школ – естественно, осуществлялось все это не без помощи церкви. Методы воспитания менялись, фокус с внешней формы семейной жизни смещался на качество отношений внутри семьи. Стал ли XVII век веком перемен для детей? Нет, качественно жизнь детей XVII века практически не изменилась. Однако предпосылки для улучшения ситуации уже начали проявляться.
Глава 2
Воспитание детей
Теплые семейные взаимоотношения и сейчас могут показаться детям (и даже взрослым) мечтой. Если рассматривать явление в общем, то с XVII века любовь и забота внутри семьи стали входить в норму. Нападки со стороны пуритан на балующих своего ребенка матерей можно рассматривать как доказательство всеобщей практики внимания к своему чаду. Неизменным и неоспоримым остается тот факт, что воспитание подразумевало воспроизводство гендерных ролей, которые в дальнейшем формировали определенное поведение и позиционирование себя в обществе.
Супружеские пары во все исторические периоды имели желание завести ребенка. Французский поэт XIV века Эсташ Дешам высказался очень радикально, сказав, что дети не приносят ничего, кроме неприятностей и беспокойства.
Дети становились утешением, о чем свидетельствуют дневники и биографии различных известных личностей – так о своей первой дочери писал, например, Ральф Джосселин[28]. Существует множество частично сохранившихся источников, которые дают нам понять, что и до 1700-х годов привязанность не была редкостью. Британский политик Эндимион Портер писал своей жене в феврале 1628 года: «Поцелуй за меня всех моих маленьких мальчиков». Сэр Томас Пелхэм вез подарки из Лондона своим детям в Сассекс в середине семнадцатого столетия – один из сыновей получил от него шляпку и барабан[29]. Родители так же, как и сейчас, верили, что их ребенок вырастет достойным человеком. Нет оснований говорить, что отцы любили своих детей меньше, чем матери, хотя они действительно меньше участвовали в заботе о них.
Болезни
Родители волновались, когда ребенок болел, писали о несчастных случаях и проявляли беспокойство не только при лихорадке, но и при обычном кашле. Аристократка леди Анна Клиффорд сделала запись в своем дневнике о том, как сильно переживала, когда ее дочь одолела лихорадка. Родители молились и просили у Бога избавления от болезни, а после записывали свою благодарность высшим силам.
Тугое пеленание, замедляюшее сердцебиение ребенка и поощряющее его больше спать и меньше плакать, также позволяло игнорировать исходящие от него неприятные запахи.
Один врач XVIII века даже писал, что некоторые считают, что чистая одежда и свежие пеленки забирают у ребенка жизненные соки[30]. К груди ребенка не прикладывали, пока у матери не начинало выходить молоко – то есть до 2–3 дней. Тем временем ребенка очищали: в Англии XVIII века рецепты включали масло миндаля, сироп на основе роз, цикорий и ревень. В континентальной Европе способы были чуть более экстремальными: сенна[31], касторовое масло или клизма.
Поскольку общеприменимой замены грудному молоку не было, у детей могли возникать проблемы с кормлением – один врач даже считал, что с этим связаны 9 из 10 детских смертей (что, впрочем, абсолютно не соответствует действительности, но дает представление о том, что с этим аспектом жизни новорожденного возникали трудности). Возможные альтернативы и дополнения: безмолочные кашки на основе крахмала и разваренный хлеб с сахаром и пряностями (панада). Шотландский врач Уильям Бьюкенен, однако, крайне не рекомендовал их использовать. Безопасной альтернативой грудному молоку он считал коровье – лучшая пища для младенцев – либо кормление напрямую от вымени козы или ослицы. Первые блюда, которые можно было дать ребенку, по его мнению, – ячменная каша, говяжий бульон с рисом или размоченные в коровьем молоке сухари. Свежие фрукты и овощи называли неподходящей для детей едой, поскольку их считали кислыми и тяжелыми для переваривания. Вероятнее всего, детские смерти, в которых винили прорезывание зубов, были вызваны цингой, обусловленной дефицитом витамина С. Врачи XVIII века приписывали им схожие симптомы: раздражение десен, ведущее к воспалению, лихорадка, судороги, гангрена и т. д. – так описывал заболевание Джон Арбетнот[32].
Прорезание зубов действительно воспринимали как проблему: в медицинских справочниках этому уделялось отдельное внимание. Уже упомянутый Уильям Бьюкенен даже советовал давать несколько капель настойки опия на одной из последних стадий. Самые тяжелые случаи решались вскрытием десен: это делалось ногтем, краем монеты или любым острым предметом, но лучше всего для этого подходил скальпель и умелые руки – в домашних условиях такое лучше не повторять. Ребенку после таких вмешательств могло стать плохо (что неудивительно). Кровопускание, кстати, тоже применялось в период прорезывания зубов (в те времена его вообще считали лекарством от всех болезней). Еще из «нескучных» средств – пиявки или слабительные средства.
Качание люльки было немаловажным процессом: в справочнике Брузе за 1755 год целых четыре страницы были посвящены только советам по качанию.
Малышам не особо разрешали ползать по полу: во-первых, из-за грязи, во-вторых, из-за намека на животную сторону человека. Чтобы этого избежать, использовали аналоги современных детских ходунков.
Тугое пеленание ушло в конце XVIII века, и на смену пришла одежда. Но отказ от пеленок означал, что настало время подумать о чистоте.
Что касается образования детей, сейчас мы бы считали их вундеркиндами: к 2–3 годам они уже знали простые цифры от 1 до 9 и их комбинации, могли повторять «Отче наш» и заучивать буквы по записной книге. Слова изучались преимущественно по Библии – специальная детская литература появилась только к середине XVIII века. Начиная с 1658 и вплоть до 1845 года любой ребенок из образованной семьи изучал книгу
Дети при этом оставались детьми и не упрощали родителям жизнь: Джейн Джосселин, например, случайно вонзила ножницы в бровь брата[34]. У Ричарда Эвелина в горле застряла баранья кость, и он чуть от этого не скончался. Дети попадали во всевозможные ситуации, которые требовали от их родителей хладнокровия и сосредоточенности. Порой родителям приходилось переносить утрату детей, что давалось им весьма тяжело: система здравоохранения была крайне слабой, и это вело к высокой смертности. По этой причине традиционная медицина широко применялась и передавалась: женщины обменивались советами и имели собственные сборники с рецептами лекарственных средств. Мэри Ловетт в 1723 году согласилась, чтобы ее сына посадили на диету из ослиного молока и устроили шестимесячный постельный режим, лишь бы дать ему шанс на жизнь.
И в XVIII, и в XIX веке продолжали развиваться те представления о воспитании детей, которыми мы руководствуемся по сей день. Вклад в модель воспитания внесла концепция Джона Локка[35], который говорит о ребенке как о чистом листе – это помогло избавиться от пуританской жесткости и повысило роль родителей в воспитании детей.
Родителям было необязательно общаться друг с другом лично, напрямую – они могли это делать через письма.
Нельзя забывать, что брак вплоть до Первой мировой войны – это история не о «нас», мужчине и женщине, а о детях и их благополучии.
Английский аристократ сэр Джон Мордонт со своей женой Пенелопой проводили много времени вдали от детей, но не переставали участвовать в их жизни через письма[36]. Повседневный уход держался в основном на гувернантках и нянях, но подробности физического развития и успехов детей были интересующей их темой. Жена же писала сэру Джону, например, об одном крайне неудачном ужине в 1699 году – он был частью интеграции детей во взрослый мир. Их сын Чарльз просил бокал красного вина, подражая отцу, и отказался пить воду. А в шесть лет попросил парик.
Военный министр (и лидер Палаты общин) Генри Фокс, первый барон Холланд, очень любил своих детей и, несмотря на свою вовлеченность в политику, проводил с ними много времени. После рождения ребенка вскоре после заключенного брака они с женой Кэролайн Леннокс были без ума от нового члена семьи. Они не уставали говорить о своем ребенке как об исключительном создании – самом красивом, умном и обаятельном малыше из всех существующих. Генри Фокс действительно старался быть внимательным к своим детям. В начале 1750-х годов он уделял много времени сыну, Чарльзу Джеймсу Фоксу. Супруги часто обсуждали друг с другом своих детей и шокировали Лондон своей снисходительностью к ним. Кэролайн Фокс поощряла сыновей много читать и посещать театр с малых лет – благодаря матери Чарльз с пяти лет начал читать пьесы, а в шесть уже выучил историю Древнего Рима. Все дети научились читать к пяти годам, а с двух учили алфавит. При этом родители не хотели баловать детей: Кэролайн Фокс считала, что, если мальчики не больны и не нуждаются в помощи врачей, они должны проявлять активность и живость духа. Стью – Стивен – был грубым озорником, которому часто не везло, но Кэролайн это даже нравилось: когда сыновья резвились, она просила их отправиться в подходящее для игр место, а не наказывала. Несмотря на такой «современный» подход к воспитанию, в 1770-х годах Стивен и Чарльз проиграли большую часть состояния своего отца. Даже тогда Генри Фокс писал старшему сыну Стивену: «Никогда не показывай Чарльзу, как сильно он меня огорчает». Кэролайн же восприняла неудачи своих сыновей и их тягу к разгульному образу жизни как показатель ее неудачи как матери.
В викторианской Англии концепция воспитания детей была изменена в связи с тем, что само понимание семьи начало меняться – появился культ дома, домашнего очага. Хороший пример – семья Литтлтон[37]. Будучи представителями аристократии, они были крайне сплоченными: Люси Литтлтон в 1850-х годах писала, что ее детство прошло ясно и беззаботно. У отца семейства, четвертого лорда Литтлтона, годовой доход был равен 7000 фунтам стерлингов – не чета первому лорду Литтлтону, построившему один из самых значимых домов в палладианском стиле в Англии. Люси Литтлтон была набожной девушкой. Она вспоминала, что в детстве мать приносила им Библию, а позже, когда они стали старше, это стал делать отец – оба родителя всегда были примером для детей. Дочерей Мэри Литтлтон часто брала с собой на прогулки в экипаже с пони и приглашала детей присоединиться к ним с мужем за десертом перед сном (частая практика в XVIII–XIX веках). Иногда дети могли вместе с родителями выходить в сад, чтобы посмотреть на закат.
Лечение
Говоря о лечении детей, педиатрия до середины XVIII века находилась в тени акушерства. После того как врачи начали массово наблюдать за детьми, это стало толчком для развития книг с советами по поддержанию детского здоровья. Одной из таких книг была «Домашний лечебник» Уильяма Бьюкена 1769 года – позже она пережила 18 изданий и была переведена на русский язык. Екатерина II даже отправила доктору благодарность, сопроводив ее золотой медалью.
В 1789 году известный английский врач Майкл Андервуд написал трактат о детских болезнях: он состоял из трех частей, посвященных болезням, хирургии и общим рекомендациям по уходу за младенцем. Книга 10 раз переиздавалась в Англии и 4 – в Америке, а также была переведена на французский и немецкий языки.
Свой вклад внесли и аптекари, поскольку при появлении первых симптомов болезни к ним обращались чаще всего (обратиться за лекарством к аптекарю было дешевле, чем к врачу). Например, аптекарь Джордж Армстронг в 1767 году написал
Была и типично женская литература с советами по уходу за детьми, например
В деталях критиковался подход Локка: например, советы надевать на детей легкую одежду и обувь, чтобы они привыкали мокнуть, или необходимость сна на жесткой кровати для формирования привычки засыпать в любом месте.
Теория о необходимости закаливания долгое время была крайне популярна, но за повальной увлеченностью холодными ваннами, легкой одеждой и скудной пищей шли еще более «глубокие» советы: например, метание для укрепления нервов или стрельба для повышения выносливости.
Закаливание можно назвать неизбежной долей младенцев XVIII века. В первые несколько недель приучение начиналось с теплой ванны – постепенно вода становилась холоднее, и в итоге ребенок должен был наслаждаться купанием в ледяной воде. Если же он становился вялым и ослабленным, то ванны прекращались. Закаливание сопровождалось живым пением, поэтому элемент развлечения для ребенка в этом все же был.
Все руководства XVIII века по уходу за младенцем делали акцент на физическом здоровье ребенка: например, детей нужно было учить послушанию, чтобы они позволяли проводить с ними медицинские манипуляции. Локк, Руссо и продолжатели их идей, напротив, делали акцент на нравственном и интеллектуальном воспитании.
Из-за недоверия к врачам во многих руководствах содержался материал о лечении болезней, как уже было сказано выше, а это вело к тому, что женщина становилась еще и «врачом». Количество заболеваний между тем было пугающим: желтуха, гельминты, диарея, дизентерия, коклюш, чахотка, пневмония, рахит, корь, скарлатина, гангрена, судороги. Естественно, обычным людям давались рекомендации в виде слабительных и пиявок. Джон Дарволл подробно описал их применение: чтобы не пугать ребенка, пиявку нужно было спрятать в горлышко бутылки и приложить к коже. Катаральное воспаление (от которого ребенка мог умереть за несколько дней) лечилось приложением пиявок к носу. Более опасный круп[40] – восемью пиявками на шею. От коликов – пиявки на животе и прямой кишке, от инфекции мочевыводящих путей – на половых органах. Перед началом любого лечения полагалось принимать слабительные (да, даже при диарее). А еще клизмы, магнезию и ревень, печенье с касторовым маслом… При этом сам доктор Дарволл, автор подобных советов, не считал себя врачом, который назначал слишком серьезные дозировки, в отличие от коллег.
Существовала и альтернативная медицина: Лидия Чайлд[41] предлагала траволечение. Круп она рекомендовала лечить припаркой из табачных листьев, которую через время нужно было сменить на смазанную гусиным или куриным жиром и приправленную шотландским нюхательным табаком салфетку. От гидроцефалии[42] советовала накладывать припарку из тушенного с уксусом лука на бритую голову и омывать ноги водой с горчицей. От коклюша – жевать чеснок. У человека, живущего в XXI веке, может появиться скепсис по отношению к этим средствам, но все же нельзя не признать, что они были безопаснее того же опиумного сиропа или хлорида ртути, используемых в традиционной медицине.
В конце XVIII века появилась (и, надо признать, до сих пор не сдает своих позиций) гомеопатия. Ее созданию мы обязаны немецкому медику Христиану Ганеману[43]. Рекомендованные дозы были настолько маленькими, что говорить о какой-то эффективности не стоит. Однако из очевидных плюсов можно отметить убежденность Ганемана в необходимости тестировать лекарства сначала на здоровых людях, а после – на больных. Руководство Уолтера Джонсона о применении гомеопатических лекарств в лечении детей появилось в 1857 году – «О гомеопатических и гидропатических принципах». Матери перестали использовать каломель (в реальности – хлорид ртути с кумулятивным ядом типа мышьяка). Применение лауданума тоже было опасно. Матери не могли удостовериться в правильности дозировки, что влекло за собой риск развития осложнения или летальные исходы. Именно поэтому врачи стали осторожнее выражаться в своих руководствах, опуская дозировку. Таким образом, позицию лучшего врача наконец-то занял собственно врач, а не мать ребенка.
Важно также признать, что детей считали разными – и не только врачи. Дневник уэльской писательницы Эстер Трейл, образованной деловой женщины, это доказывает: она наблюдала за своими 13 детьми и откровенно говорила об их различиях. Как ни странно, ей хватило мужества признаться, что одни дети ей нравились больше, чем другие.
Подходы к воспитанию
Набожные люди считали, что детство – просто подготовка к вступлению во взрослую жизнь, а воспитание и образование нужно для моральных наставлений – никакого внутреннего интереса в этих занятиях быть не может. Им противостояли Мария и Ричард Эджуорты с их «Практическим образованием», в котором утверждалось, например, что детская комната должна быть полна игрушками, так как это поощряет детей экспериментировать[44].
Мать должна была следить за обучением и воспитанием своего ребенка: в рамках идей практического образования использовались лобзики, корзины (их плетение), мячи и т. д. После четырех лет начиналось обучение чтению.
Эджуорты также признавали ребенка личностью, а потому давали советы в духе: «как научить ребенка послушанию в удовольствие» (его стоило хвалить и проявлять терпение). Нельзя применять по отношению к детям длительное наказание – и вообще следует его индивидуализировать. К сожалению, жизнь этого духа свободы была короткой: приближался XIX век.
Однажды мадам де Сталь спросила Наполеона, как совершенствовать нравственные ценности. Он ответил ей: «Наставлять матерей Франции».
В обществе после наполеоновских высказываний существенно сменился вектор: мать стала полубожеством. Жену начали считать хранительницей очага, и, чтобы соответствовать строгому этикету и при этом не умереть от скуки, она с головой погрузилась в материнство и воспитание идеальных детей.
Теоретически отцы тоже не теряли свое положение и продолжали интересоваться детьми, но из-за того, что большинство отцов имели публичные обязанности, влияние матерей на детей было несколько значительнее (хотя на каждое правило найдется множество исключений). Одной из важных составляющих воспитания было мягкое погружение ребенка в религию и прививание ему религиозного мировоззрения.
Поделиться книгой: