Помоги проекту - поделись книгой:
Делилло изображает Америку страной, где вместо вытесненной религии организующим принципом стало мышление в духе конспирологических теорий. Для него это место, где осклизлая, лишенная человеческой теплоты «десница совпадений» проникает в жизнь каждого и где «правила возможного» меняются в одночасье. Автор говорит о соблазне новых технологий, объясняя, что они способны довести поп-культуру до еще большего абсурда. А также – о значительном влиянии боевиков и изготовителей бомб, которые не сходят с первых полос новостей в оцепеневшем от переизбытка информации обществе, страдающем от дефицита внимания.
Романы Делилло предсказывают ужас и страх, охватившие страну в роковой день 11 сентября, мрачные и необратимые последствия этой террористической атаки, а также рост влияния выплеснувшихся на просторы интернета масс, породивший рост недоверия к мнению экспертов и элитам.
Роман «Изнанка мира» поражает своей слаженностью. В этом блистательном повествовании о второй половине XX века в Америке, живущей в тени атомной угрозы и в ожидании потрясений нового тысячелетия, Делилло делится с читателем опасениями насчет будущего.
Сюжет «Изнанки мира» вращается вокруг похождений некоего Ника Шая, который, как и его создатель, провел детство в Бронксе и получил католическое воспитание. Однако на страницах романа перед нами предстает панорама всей Америки, где действуют как известные, так и вообще непонятные персонажи. Среди них – спортивные болельщики и фанатки заговоров, подозрительные типы и проходимцы, предприниматели, ученые и художники, чьи жизни пересекаются, и читатель интуитивно осознает, что личное и коллективное, сходясь в одной точке, способно превратиться во взрывную силу. Вступительную часть романа саму по себе можно считать одним из величайших достижений современной фантастики: более чем тридцать четыре тысячи поклонников бейсбола одновременно наблюдают за знаменитой игрой третьего октября 1951 года – тогда «Гиганты» победили «Доджерс» в борьбе за чемпионство. Для Делилло эта сцена – отправная точка в отслеживании длинной дуги, огибающей исторический период до конца прошлого века.
«Изнанка мира» демонстрирует поистине выдающиеся таланты автора. Это и дар к написанию идеально выстроенных, вызывающих безотчетный страх диалогов, отчасти перенятых у Ричарда Прайса и Дэвида Мэмета, а отчасти подслушанных в метро; и умение создавать буквально радиоактивные образы, которые не выходят у читателя из головы; и способность писать яркой синестетической прозой, и кинематографичность одновременно происходящих событий – так что прошлое и настоящее, важное и второстепенное закольцовываются в нашем сознании. Прерывистое повествование с заимствованием приемов коллажа, а также импровизированный монтаж живописи, музыки и кино отражают рваную дисгармонию современной жизни.
В одной из ранних книг герой Делилло рассуждает о романе Джойса, «где ничего не упущено», где охвачены и навеки запечатлены в словах все выверты и заносы недавней американской истории: прошлое, которое никогда не прекратится, – в «Изнанке мира» Делилло добился именно такого эффекта.
Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау (2007)
Первое, что поражает в романе Джуно Диаса «Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау», – удивительный язык: английский со смесью уличного сленга, сдобренного спанглишем. Волшебная подвижная проза легко прыгает со страницы, она настолько эластична, что Диас может говорить о чем угодно – от Толкина до Трухильо[21], от аниме до ужасов истории Карибского моря, от сексуальных похождений в кампусе Рутгерского университета до полных ярости полицейских рейдов в Санто-Доминго. В языке проявляется то, как персонажи Диаса лавируют между двумя мирами. Первый – Доминиканская Республика, их родина, населенная привидениями и насылающая кошмарные сны. Второй – Америка, точнее говоря, штат Нью-Джерси. Земля свободы и надежды (а порой – разочарования), куда они сбежали, чтобы примкнуть к большой доминиканской диаспоре.
Смешной и за душу берущий, трогательный и достоверно показывающий жизнь улицы, этот замечательный дебютный роман из комического портрета доминиканского подростка-ботана, иммигранта во втором поколении, вырастает в западающие в память размышления об истории, всеобщей и личной, и о тяжести прошлого. В книге рассказано, каким образом эмиграция в Америку затрагивает сразу несколько поколений одной семьи. Родителей, которые в поисках спасения от насилия и угнетения на родине пытаются обрести новую жизнь на земле торговых центров и пригородов, где все кажется чужим. Детей, погрузившихся в американскую поп-культуру, поглощенных любовными разочарованиями и неприятностями в школе – хотя они и осознают, насколько ничтожны их проблемы в сравнении с тем, что испытали на родине их отцы и деды. Для персонажей романа прошлое – одновременно и якорь, связывающий с семейными корнями, и опасный отлив, грозящий затянуть в пучину травмирующих, разрушительных воспоминаний.
В описании Диаса Оскар – простой парень, но «не один из тех доминиканских котов, которые у всех на виду: не был он ни спортивным красавцем, ни порхающим танцором бачаты, ни плейбоем», при виде которого девицы укладываются в штабеля. Оскар – ботан с лишним весом, он страстно увлечен научной фантастикой и мечтает стать «доминиканским Толкином». Он вздыхает по девушкам, которые его напрочь не замечают, и переживает, что так и умрет девственником – вопреки советам Лолы, красивой оторвы-сестры, и соседа по комнате Джуниора, порекомендовавшего сесть на диету, заняться спортом и «не гнать постоянно психованный негатив». Джуниору приходит в голову, что, возможно, Оскар – жертва «мощного
По ходу развития сюжета мы вместе с Оскаром углубляемся в прошлое его семьи. Узнаем, что непреклонный характер и дерзкие манеры его матери Бэль коренятся в полном невообразимой боли и потерь детстве, проведенном в Доминикане: ее отца арестовали и пытали головорезы Трухильо, а мать попала под грузовик вскоре после задержания мужа. Бэль едва спаслась, бежав с острова после злополучного романа с опасным человеком, женатым на сестре Трухильо.
О Трухильо Диас пишет так: «Наш парень властвовал в Санто-Доминго так, словно это был его личный Мордор; он не только отрезал страну от остального мира, повесив банановый занавес, но и вел себя как на собственной плантации, где ему принадлежит все и вся… Его глаза и уши были повсюду; его тайная полиция перештазила Штази, следя за всеми и каждым, даже за теми, кто жил
Бередящий душу роман Диаса проливает свет на события горькой доминиканской истории и в то же время в мельчайших подробностях описывает мечты и потери представителей одной семьи. Книга выходит за рамки всех привычных литературных жанров, она объединяет в себе магический реализм с истерическими проявлениями постмодерна, а научно-фантастические мемы – с историческими фактами. Этот роман, без сомнения, утвердил Диаса как одного из выдающихся писателей современности, чье творчество обладает невероятной силой воздействия.
Книги Джоан Дидион
Вышедший в 1968-м сборник эссе Джоан Дидион «И побрели в Вифлеем» (
Эссе из сборника «И побрели в Вифлеем», а также включенные в заключительную, опубликованную в 1979-м книгу «Белый альбом» (
«Ты превращаешься в женщину, которая в какой-то момент из лучших побуждений доверилась не тому общественному договору», – писала она в «Белом альбоме». По ее словам, она стала «сомнамбулой», разбудить которую могли только «кошмарные сны о детях, которые заживо сгорают в машине, припаркованной у супермаркета», где орудует стрелок на автостраде, шныряют подозрительные типы, бродят душевнобольные и «потерянные дети теснятся в ночи армии невежд».
Десятилетия спустя худшие подозрения Джоан о «невыразимой опасности, поджидающей каждый день» сбылись – ее муж, Джон Грегори Данн, с которым они прожили почти сорок лет, неожиданно скончался от сердечного приступа. А меньше чем через два года умерла их единственная дочь Кинтана, побывавшая до того в нескольких больницах. О постигшем горе Дидион написала в книгах «Год магического мышления» и «Синие ночи».
О Дидион я впервые узнала из революционной по сути антологии Тома Вульфа «Новая журналистика и Антология новой журналистики» (год издания 1973). Как и «Улыбаясь посреди апокалипсиса» (
Несколькими десятилетиями ранее первопроходцем в жанре личных эссе стал Фрэнсис Скотт Фицджеральд – его работы вошли в сборник «Крушение». Однако в той открытости, с которой писала Дидион, ощущалось нечто новое. Ее стиль, по сути, во многом предвосхитил желание писателей нового поколения в 90-е годы XX века и в первом десятилетии XXI обратиться к жанру мемуаров.
В одном из своих блестящих эссе Дидион говорила: важно помнить, «что значило быть мной». Неважно, писала она о любви и браке или делала первые шаги в журналистике в Нью-Йорке – в ее работах отразился опыт многих молодых женщин 70–80-х годов прошлого века. Она рассказывала о том, каково быть репортером, когда ты маленькая, застенчивая и «незаметная». Свою почти пустую квартиру в Нью-Йорке Дидион описывает так: «Я повесила на окна спальни около сорока метров желтого театрального шелка – решила, что, глядя на струящийся сквозь них золотистый свет, буду чувствовать себя лучше». Она привыкла путешествовать в одиночку в такие опасные страны, как Сальвадор и Колумбия. И к тому же обладала навыками, которые несказанно обрадовали бы мою мать: умела варить буйабес и борщ, помнила, где куплен тот или иной наряд – будь то «Пек энд Пек», «Бонвит Теллер» или «И. Магнин»[24].
В 1979-м мне посчастливилось взять интервью у Дидион о ее книге «Белый альбом». Я тогда работала фрилансером, и это был первый заказ от «Нью-Йорк таймс». Приехав к ней в Брентвуд, в Калифорнию, я с нетерпением вытащила блокнот и занесла туда все, что, по моему мнению, характеризовало хозяйку: у дома – желтый «Корвет» «а-ля Дидион», прямо как у ее героини Марии в книге «Играй как по писаному» (
В книгах «И побрели в Вифлеем» и «Белый альбом» Дидион выразила тревоги и ощущения, которые стали символом американской истории того времени. Она писала о том, как Калифорния ее детства, прошедшего в Сакраменто, в одночасье обратилась в другую Калифорнию: прежние порядки уступили место голливудским вечеринкам и домам отдыха новой формации. И во главу угла встала слепая американская вера в возможность перевоплощения, которое в итоге приводит к отрыву от корней и моральному разложению. Писательство стало для Дидион способом борьбы с царящим вокруг беспорядком – ее книги отражали всю его бесчеловечную абсурдность. В своем творчестве она старалась осознать сотрясающие страну перемены – болезненные последствия войны во Вьетнаме, Уотергейтский скандал, жестокие убийства Мартина Лютера Кинга-младшего и Роберта Ф. Кеннеди, насилие, захлестнувшее студенческие городки и улицы Чикаго и Лос-Анджелеса. «Обо всем этом нельзя не написать, но и невозможно это выразить», – признавалась она.
Дидион рассказала мне, что долго искала такой дом, как ее нынешний – двухэтажный, в колониальном стиле: «Я хотела, чтобы по центру шел коридор, гостиная была бы справа, а столовая – слева. Мне казалось, что такое образцово спланированное пространство внесет в мою жизнь покой и порядок. Но этого не случилось. Двухэтажный дом не убережет вас от потерь».
Душераздирающее творение ошеломляющего гения (2000)
Поразительная книга Дэйва Эггерса «Душераздирающее творение ошеломляющего гения», вышедшая в 2000-м, потрясает и рвет душу. Рассказывая о том, как за одну неделю умерли отец и мать и в двадцать один год ему пришлось заменить родителей восьмилетнему брату Тофу, Эггерс написал перехватывающие дыхание «мемуары или вроде того», которые свидетельствуют о его невероятном мастерстве. Восторгает то, как он с легкостью меняет темы, интерпретируя события с личной точки зрения, и при этом остается искренним, порой даже чересчур серьезным. Эггерс умеет пользоваться разными регистрами широчайшего диапазона: от комедийного спектра до задумчиво-созерцательного, от иронического – до ласково-чувствительного.
«Душераздирающее творение ошеломляющего гения» так же сходно с традиционными автобиографиями Лоренса Стерна, как нестандартный для своего времени «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена»[25] похож на классический роман. Стараясь донести до читателя, что испытывает человек, потеряв родителей и в то же время заменяя их младшему брату, Эггерс применяет целый арсенал приемов. Например, он комментирует выплывшие из потока сознания воспоминания и превращает эти своего рода постмодернистские стратегии повествования, которые все чаще обнаруживают в экспериментах по изучению работы мозга, в неожиданные, но эффективные инструменты для выражения горя и замешательства. Противоречивые чувства автора выразились в желании задокументировать все, что произошло. Чтобы справиться с утратой, он порой прибегает к ярким метафорам.
«Под нашим домом – воронка, – пишет он. – Его унес мощный торнадо, и теперь наш дом, моделька с детской железной дороги, беспомощно и жалостно крутится в ревущем черном вихре. Мы малы и слабы. Мы – Гренада. С неба на парашютах спускаются люди».
После смерти родителей Дэйв и Тоф переехали в Калифорнию, в Беркли, поближе к сестре Бет. Братья зажили в доме как отец и сын, но довольно убого: в гостиной постоянно валялись книги, листы бумаги, стояли полупустые стаканы из-под молока, тарелки с засохшей жареной картошкой, надорванные упаковки с крендельками. Неприглядную картину довершали груды спортивного инвентаря – как минимум, четыре баскетбольных мяча, восемь мячей для лакросса и скейтборд. На кухне орудовали муравьи. Стопка неоплаченных счетов из прачечной за стирку школьной формы, «как минимум с девяностодневной задержкой».
В те редкие дни, когда Эггерс отправлялся на свидания, он страшно переживал, что стрясется что-нибудь ужасное. Обычно – что-то из того, что рисовало «его объятое страхом воображение»: что брата убьет няня или Тоф сам прибьет ее. Он думает, что живет «в зоне, где возможны какие угодно события»: «Меня ничто не удивит. Землетрясения, саранча, ядовитый дождь не произведут на меня никакого впечатления. Явление бога, единороги, бэтмены с факелами и скипетрами – все может случиться».
Эггерс ходит вместе с родителями других детей на соревнования Младшей лиги, где играет Тоф. Он решает, что они с братом будут минимум четыре раза в неделю готовить дома по маминым рецептам, и пытается научить Тофа всему, что любит сам.
«Его мозги стали моей лабораторией, моим депозитарием, – пишет он. – Я могу упаковывать туда книги, которые я выбрал, телепрограммы и фильмы, а также свои суждения о выборных деятелях, исторических событиях, соседях и прохожих. Он стал моим круглосуточным школьным классом, моей благодарной аудиторией, и ее дело – переваривать все, что я считаю ценным». Он читает брату «Хиросиму»[26] (без страшных подробностей), «Маус: Рассказ выжившего» и «Уловку-22», учит хитростям бросания фрисби и искусству швыряния носков по полу коридора так, чтобы они скользили.
Эггерс наделен необычной способностью выражать сильные эмоции, будь то радость, тревога или скорбь. Игру с братом во фрисби он превращает в размышление о смысле жизни. Он умеет передать бешеную радость, которую испытывает, видя, как друг очнулся после комы. Развеивая прах матери над озером Мичиган, обращает это событие в историю, которая одновременно – лирическая дань ее кончине и безумный фарс. Эггерс признается в неспособности плакать, волоча урну с пеплом, которая до жути напоминает ему Ковчег Завета из фильма Спилберга.
Эти трогающие душу воспоминания о семейной любви и мужестве – книга, ознаменовавшая дебют невероятно талантливого и оригинального молодого писателя. Здесь виден потенциал, проявившийся в более поздних работах, таких как «Что такое что» (
Собрание сочинений Деборы Айзенберг (2010)
Короткий рассказ Деборы Айзенберг «Сумерки супергероев» (
«Если история чему-то нас и научила, – объясняет герой по имени Натаниэль, – так это вот чему: несмотря на все усилия и лучшие (или худшие) намерения, несмотря на несокрушимую до умиления веру в нашу способность предвидения, на самом деле мы, бедные люди, не способны думать наперед. Слишком уж много переменных. Так что всегда, когда что-то случается, выходит, что за самые важные вещи никто не отвечает».
Многим героям рассказов Айзенберг открываются подобные истины. Несчастный случай, болезнь, внезапный разрыв отношений или крушение призрачных надежд – непредвиденные события такого рода вселяют в людей отчетливое представление о ненадежности жизни и понимание, что в любой момент может произойти что-то хорошее, ужасное или просто неожиданное. Иногда – потеря близкого родственника или откровение в отношении родных, а порой – крупное общественное событие, отражающееся на судьбах отдельных людей.
В более позднем сборнике рассказов «Твоя утка – моя утка» (
Благодаря драматургическому таланту написания диалогов и безошибочному чутью к деталям, раскрывающим образы, Айзенберг создает рассказы, не уступающие по эмоциональной насыщенности романам. Текст всего в несколько страниц погружает читателя в будни и жизнь героев, знакомит с их семьями, против влияния которых они восстают или чью защиту принимают. С легкостью переходя от событий прошлого к настоящему и обратно, писательница показывает, как воспоминания и давно минувшее отражаются в принимаемых сегодня решениях, каким образом неумолимое движение времени и ограничивает нас, и освобождает.
Будь то подростки в поисках собственного пути во взрослую жизнь, странствующие по миру молодые художники или пожилые люди, чей конец уже виден на горизонте подобно верхушке айсберга, – все они чувствуют себя непосвященными, безоружными перед лицом ролей, которые, как они неожиданно поняли, они играют. Они поддаются странным, идущим из потока сознания размышлениям – например, о том, что происходит при заваривании чайного пакетика: «Капли воды сопровождают чаинки в пакетике или как?» Или меланхоличным философским отступлениям вроде: «Люди родились, они жили. Сбились в маленькие группы, а потом умерли».
Вместо того чтобы облачать истории персонажей в аккуратные предопределенные формы, Айзенберг позволяет им органично вырастать в причудливые, асимметричные повествования, населенные пугающими и неожиданными поворотами реальной жизни.
Бесплодная земля (1922)
Почти столетие спустя после публикации поэма Т. С. Элиота «Бесплодная земля» остается одним из основополагающих столпов модернизма. Наряду с «Улиссом» Джойса, опубликованным в том же 1922 году, «Весной священной» Стравинского, «Авиньонскими девицами» Пикассо и внутренними монологами романов Вирджинии Вульф это произведение воплощает призыв Эзры Паунда[27] к художникам: «Делай новое!» В рваном, скачкообразном стиле этих работ, в их тяге к отрывистости и коллажности, в их неблагозвучности и неоднородности, демонстративном неповиновении традициям и отказе от подчинения линейным законам выразились присущие людям в ранние годы XX века отчуждение и смятение, связанные с попытками побороть политические и общественные перемены, от которых корчился мир, и справиться с разрушительными последствиями Первой мировой войны.
После того как поэму «Бесплодная земля» несколько десятилетий преподавали в школах и университетах, широко заимствовали примененные в ней новаторские идеи, подражали ее стилю и высмеивали, многим читателям она может показаться обычной, даже в чем-то банальной. Сложно понять, насколько радикальной она была, когда впервые вышла в свет – ломая правила стихосложения, заимствуя новый язык и приемы, чтобы поднять не самые модные в те времена темы духовного отчуждения и присущего жителям больших городов беспокойства.
Однако в сегодняшнем прочтении поэма удивительным образом доносит до нас воспоминания о разрушенном Первой мировой войной мире. Поэма изображает общество, потерявшее определенность и старые правила: это духовная пустыня, где «не дает мертвое дерево тени», где одинокие люди в оцепенении проходят через «Нереальный город» и где сам поэт – «связь ничего / С ничем»[28].
Элиот заметил однажды, что написал эту поэму, чтобы «дать выход своему личному… брюзжанию на жизнь». Отчасти это отражало душевные страдания из-за неудачного брака и нервного срыва. Как и труды Кафки, основанные на осмыслении отношений с властным отцом и снабдившие нас неустаревающими метафорами, характеризующими современную жизнь и политическое устройство, «Бесплодная земля» Элиота стала зеркалом крупных преобразований. Изображаемый им мир не так уж отличается от нашего, одолеваемого ощущением утраты и разлада, – говоря словами Элиота в эссе об Улиссе, этот мир являет собой «безмерную панораму тщетности и анархии», жаждет искупления и обновления.
Книги Джозефа Дж. Эллиса
Спору нет, ни одна книга по истории не сравнится с потрясающим мюзиклом Лин-Мануэля Миранды «Гамильтон»[29]. Однако для тех, кто хочет узнать побольше о временах Войны за независимость, работы историка Джозефа Дж. Эллиса для начала станут хорошим подспорьем.
На страницах нескольких книг Эллис рассказал о периоде основания страны, представив живые описания ключевых событий Войны за независимость и накануне учреждения Конституционного собрания. И, кроме того, привел сжатый анализ идей, идеалов и предрассудков, владевших тогда умами людей. На сегодняшний день это важнейшие вопросы для понимания – особенно учитывая нападки Дональда Трампа на призванную защитить нашу демократию систему сдержек и противовесов, созданную отцами-основателями, а также их собственные фатальные ошибки в борьбе с нашим первородным грехом – рабством.
В «Американском диалоге» (
Эллис напоминает, насколько малы были шансы на успех Американской революции. Британская армия и флот представляли собой самые мощные вооруженные войска в мире, а Континентальная армия под предводительством Вашингтона была не более чем разрозненной кучкой плохо вооруженных, необученных, оголодавших мужчин, порой даже не обутых.
Удачное стечение обстоятельств сыграло огромную роль в действиях американских руководителей, которые часто принимали решения на краю пропасти.
Не окутай туман Нью-Йорк во время Бруклинского сражения, смог бы Вашингтон переправить почти десять тысяч человек по контролируемому англичанами проливу Ист-Ривер из Бруклина на Манхэттен?
Если бы Вашингтон располагал более многочисленной армией, его действия в отношении английских войск были бы агрессивнее. Однако после зимовки в Велли-Фордж он придерживался оборонительной тактики, которая вынудила англичан сражаться за симпатии простых граждан из обширной сельской местности. Это истощило ресурсы британской армии и в конечном итоге помогло переломить ситуацию.
Эллис описывает бешеный вихрь событий, время от времени отступая в сторону, чтобы посмотреть в зеркало заднего вида истории и оценить, как на ней отразились принятые на бегу решения.
Он также подчеркивает роль самих действующих лиц и некоторые их решения, продиктованные личными мотивами. Автор разбирает, как это повлияло на то, что тринадцать колоний встали под девизом «Мы, народ Соединенных Штатов», равно как и на оставленное нам в наследство социальное и политическое неравенство, сохраняющееся по сей день.
Эллис убедительно заявляет, что подчас правильные люди с правильными навыками оказываются там, где надо в нужный момент: речь о несгибаемом военном руководстве Вашингтона, смекалке Джеймса Мэдисона, непревзойденной политической тактике и мудрой финансовой стратегии Александра Гамильтона. Однако после Луизианской покупки расизм и лицемерие заставили Томаса Джефферсона отказаться от того, что Эллис называет «самой удачной возможностью для реализации политики постепенной эмансипации, которая поставила бы рабство на путь вымирания» и «изменила бы ход американской истории в соответствии с его собственными словами из Декларации о независимости».
По мнению Эллиса, идеологические и личные разногласия между отцами-основателями – крепкая дружба и непрекращающееся соперничество – стали почвой для интеллектуального брожения, породившего «копию Конституции, основанную на той же системе сдержек и противовесов, только более приближенную к людям». Они расходились в вопросе взаимоисключающих требований в отношении федерального суверенитета и суверенитета штата, а также в понимании значения Американской революции. Заключалась ли она в достижении индивидуальной свободы и полном разрыве с британскими и европейскими политическими традициями – или означала «добродетельную сдачу личных, государственных и коллективных интересов на пользу высоких целей американской государственности»?
И хотя Вашингтон, Гамильтон, Адамс, Джефферсон, Мэдисон и Франклин принадлежали, по описанию Эллиса, к «величайшему в американской истории поколению, наделенному политическими достоинствами», они оставались людьми своего времени. Их ограничивали собственные предубеждения и недостатки, равно как и общепринятая тогда мораль. Оглядываясь назад, на их жизнь и решения, Эллис напоминает, что изучение истории – интерактивный процесс, заключающийся в «непрерывном разговоре прошлого и настоящего».
Основатели американской демократии
Александр Гамильтон, Джеймс Мэдисон и Джон Джей
«Федералист» – один из важнейших документов Америки – занимает почетное место рядом с Конституцией, Декларацией о независимости и Биллем о правах. В наше время необходимо читать их заново – ведь учрежденные отцами-основателями институты, призванные служить краеугольными камнями демократии, сейчас под угрозой.
Под скоординированным руководством неутомимого Александра Гамильтона, которому на тот момент было тридцать с небольшим лет, в период с 1787 по 1788 год им, Джеймсом Мэдисоном и Джоном Джеем было написано восемьдесят пять эссе, призванных согласовать и одобрить новую конституцию. Эти эссе, многие из которых впервые обнародовали в газетах, защищают Конституцию и представляют собой обстоятельное, развернутое размышление отцов-основателей о том, как будет работать демократия в Америке.
Документы составлены с учетом реалистичной оценки человеческой натуры, со знанием подводных камней, на которые наталкивались другие демократические режимы, и с осознанием тех опасностей, с которыми, вероятно, столкнется Америка в ближайшие годы. Гамильтон предупреждал, что «за мнимой маской радения за права народа чаще всего скрываются сулящие риск амбиции» и что деспоты прошлого, «ниспровергавшие свободы республик, в большинстве своем начали карьеру, подобострастно заискивая перед народом, – начали как демагоги и заканчивали как тираны». Он также предостерегал, что партийные активисты будут привлекать новообращенных посредством «громких заявлений и ожесточенных оскорблений».
Америку строили на просветительских идеалах разума, свободы и прогресса, и основатели хотели создать правительство, которое сдерживало бы крайние порывы электората и позволило бы достигнуть консенсуса в долгосрочной перспективе – в отличие от краткосрочных политических целей.
Одной из величайших опасностей Мэдисон считал власть тех, кого называл «фракции». Он имел в виду группы граждан, объединенных «общими стремлениями или интересами», которые «нарушают права других граждан или постоянные и совокупные интересы данного сообщества».
В пятьдесят первой статье «Федералиста» Мэдисон пишет: «Будь люди ангелами, ни в каком правлении не было бы нужды. Если бы людьми правили ангелы, ни в каком надзоре за правительством – внешнем или внутреннем – не было бы нужды. При создании правления, где люди ведают людьми, главная трудность состоит в том, что в первую очередь надо обеспечить правящим возможность надзирать за управляемыми. Однако вслед за этим необходимо обязать правящих надзирать за самими собой».
С этой целью основатели разработали три ветви власти – исполнительную, законодательную и судебную, – чтобы сдерживать и уравновешивать друг друга. По словам Мэдисона, ни одна из ветвей не «должна обладать, прямо или косвенно, подавляющим влиянием на другие».
Например, президенту дали право выдвигать послов и судей Верховного суда, но только по совету и с согласия Сената; при заключении договоров с другими странами их должны были подписать две трети членов Сената. Кроме того, законодательные органы могли привлечь президента к ответственности и суду – и снять с поста в случае «признания виновным в государственной измене, взяточничестве или других тяжких преступлениях и проступках». Основываясь на указанных причинах, Гамильтон утверждал, что «налицо абсолютное несходство» между президентом США и королем Великобритании.
Навряд ли большинство читателей захочет знакомиться со всеми статьями, содержащимися в этой книге, однако для начала могу порекомендовать следующие: написанное Гамильтоном введение (№ 1); статью Мэдисона об опасности фракционной политики (№ 10) и написанную им главу о системе сдержек и противовесов в правительстве (№ 51).
Актуальны и подробные размышления Мэдисона о распределении полномочий между тремя ветвями власти (№ 47–49), а также глава авторства Гамильтона о сдерживающих мерах в отношении президентской власти (№ 69) и важности существования независимых судов (№ 78).
Еще один важнейший документ, созданный на заре Республики и повторяющий многие темы, сформулированные в «Федералисте», – выпущенное восемь лет спустя, в 1796-м, ближе к концу второго президентского срока Прощальное послание Джорджа Вашингтона (текст доступен в интернете).
Вашингтон излагает пугающие предсказания об опасностях, с которыми может однажды столкнуться молодая страна. Он предупреждает: чтобы защитить будущее, Америка должна охранять Конституцию и не терять бдительности, отслеживать попытки саботажа и разделения, а также сохранять баланс полномочий в правительстве, с такой тщательностью созданный им в содружестве с другими основателями.
Вашингтон пишет о росте числа «хитрых, честолюбивых, амбициозных и беспринципных людей», способных «ниспровергнуть власть народа» и «незаконно захватить бразды правления в свои руки, уничтожая впоследствии те самые механизмы, которые возвысили их до несправедливого владычества».
Он говорит о «коварных уловках иностранных держав» и опасности влияния «честолюбивых, коррумпированных или введенных в заблуждение граждан», которые могут посвятить себя любимой ими иной стране и «предать или принести в жертву интересы» Америки.
И, наконец, Вашингтон предупреждает о «непрекращающихся искажениях партийного духа», которые порождают раздор, насаждая «необоснованную зависть и фальшивые тревоги», а также упоминает о рисках, возникающих из-за межфракционной борьбы (Востока против Запада, Севера против Юга, руководства штата против федерального правительства) и угрожающих единству страны. По его словам, граждане должны с негодованием осуждать «малейшие попытки отделить любую часть нашей страны от остальных или ослабить священные узы, которые теперь связывают воедино различные ее части».
Невидимка (1952)
«Я – невидимка» – так начинается замечательный роман Ральфа Эллисона, вышедший в 1952-м[30]. «Нет, я вовсе не привидение вроде тех, что одолевали Эдгара Аллана По, и не оживший сгусток эктоплазмы из какого-нибудь голливудского триллера, – продолжает он. – Я – человек из плоти и крови, не лишенный способности мыслить». Свою особенность он объясняет так: «…люди не хотят меня видеть. Вам наверняка доводилось наблюдать в цирке трюк с отрезанной головой. Вот и меня, как циркача в этом номере, со всех сторон окружают беспощадные кривые зеркала». Глядя на него, люди видят «окружающие предметы, отражения отражений и даже то, чего нет на свете, – словом, что угодно, только меня там не найти».
«Быть невидимым» – фигура речи для «быть черным в Америке». Тебя игнорируют, преследуют, унижают, по-другому относятся в суде и применяют к тебе топорные расовые стереотипы. Вместе с тем Эллисон предполагает, что быть невидимым – экзистенциальное условие, с которым сталкиваемся мы все в попытке отбросить предположения других и понять, кто мы такие.
Поделиться книгой: