- Зачем ты это спрашиваешь? Превосходная барка. Вряд ли найдется другое парусное судно с таким носом, как у нее; есть у нее один только недостаток: на мой взгляд, она очень легкая и поэтому слишком раскачивается в плохую погоду; стоит только наложить поменьше балласта, и ничего не будет удивительного, если в один прекрасный день мачты перетянут на одну сторону; прощай тогда экипаж.
- Не сердись на меня, Бен, но ты уже говорил мне это, а я хотел бы знать кое-что другое.
- Что же бы ты хотел знать, черт возьми! Пусть меня повесят, если я понимаю.
- Бен, ответь мне, правда ли, что это коммерческое судно?
- О, вот чего ты хочешь! Все зависит от того, малыш, что ты называешь товаром. Бывают разные товары. Суда нагружаются разным манером; одно...
- А какой груз на "Пандоре"?
Я взял его за руку и взором молил ответить мне честно. Он колебался несколько минут, затем, видя, что от ответа ему не уйти, сказал:
- Негры... Не стоит скрывать, ты это должен узнать. "Пандора" совсем не коммерческое судно, на ней перевозят негров.
- О, Бен! Разве это не ужасно?
- Да, ты был создан не для такой жизни, бедный малыш, мне горько видеть тебя здесь. Когда ты пришел в первый раз на "Пандору", я хотел шепнуть тебе на ухо словечко и ждал только случая, но старая акула слопала тебя раньше, чем я успел подойти к тебе; ему нужен был юнга, и ты подходил ему. Второй раз, когда ты пришел на борт, я спал... Так ты и остался среди нас. Нет, Вилли, нет, ты здесь не на своем месте.
- А ты, Бен?
- Довольно, малыш, довольно! Я не сержусь на тебя за это, такая мысль должна была прийти тебе в голову. Я, быть может, и не такой плохой как ты думаешь.
- Я не считаю тебя плохим, Бен, напротив, потому-то я и говорю с тобой так откровенно; я вижу большую разницу между тобой и другими, я...
- Быть может, ты прав, быть может, нет. Было время, когда я походил на тебя, Вилли, когда у меня ничего не было общего с этими бандитами. Но в мире существуют тираны, которые делают людей плохими, и меня сделали таким, каким я стал.
Бен замолчал; глубокий вздох вырвался у него из груди, и на лице появилось выражение отчаяния.
- Нет, Бен, - сказал я, - они сделали тебя несчастным, но не злым.
- Спасибо, Вилли, - ответил мой бедный друг, - ты добрый и потому говоришь так, ты очень добрый, малыш. Ты даешь мне почувствовать то, что я чувствовал когда-то. Я все тебе скажу; слушай хорошенько, и ты поймешь меня...
Слеза блеснула в глазах Бена. Я придвинулся поближе к нему, чтобы слушать внимательно и ничего не пропустить.
- История моя не длинная и не требует много слов. Я не всегда был таким. Я долго служил на военном корабле и хоть себя хвалить неловко, я говорю правду: там было мало таких, которые лучше меня исполняли свои обязанности. Но, к сожалению, в будущем это мне не помогло. Однажды в Спитгиде, где находился тогда весь флот, я сказал правду боцману по поводу одной девушки, которая была мне хорошим другом. Боцман позволял себе много вольностей по отношению к ней, и это сердило меня. Я не выдержал и стал угрожать ему... Я ничего не сделал, только угрожал... Смотри, малыш, вот результат этого.
С этими словами Бен снял свою куртку и поднял рубаху до плеч. Спина его была испещрена глубокими шрамами, следами ран от полученных им ударов плети.
- Теперь, - продолжал Бен, - ты знаешь, почему я попал на "Пандору". Я бежал с корабля и постарался найти себе место на коммерческом судне; но я унес с собой печать Каина, она следовала за мной по пятам; так или иначе она всегда открывалась, и я вынужден был уходить. А здесь, видишь ли, я не одинок: среди нашего экипажа ты найдешь много таких спин.
Бен замолчал. Я сам был слишком взволнован рассказанной мне историей и тоже молчал. Спустя несколько минут я сказал:
- Бен, жизнь на "Пандоре" ужасна! Неужели ты не хочешь ее изменить?
Он не ответил и отвернулся от меня.
- Сам я уже не в силах выносить этого существования, я решил бежать, как только представится случай. Ты поможешь мне, не правда ли?
- Малыш, мы отправимся вместе, - ответил Бен Брас.
- О, какое счастье!
- Да, я устал от этой жизни, - продолжал он. - Я много раз уже собирался бросить "Пандору", это мой последний рейс. Уже давно я задумал бежать и увезти тебя с собой.
- Как я счастлив, Бен! Когда же мы бежим?
- Этого-то я и не знаю. Бежать на берег Африки - это рисковать своей жизнью, потому что негры наверняка убьют нас. Не в эту сторону нам надо бежать: в Америке мы сможем устроить это дело. Будь уверен, даю тебе слово, что мы убежим!
- Сколько еще времени придется страдать!
- Ты не будешь больше страдать, говорю тебе; я позабочусь об этом, не бойся. Будь только осторожен и не показывай никому, что тебе что-то не нравится. Особенно ни слова о том, о чем мы говорили сегодня вечером. Ни слова, слышишь?
Я пообещал Бену в точности выполнить его советы, а так как его звали на вахту, то и я сошел вместе с ним на палубу. В первый раз с тех пор, как я ступил на "Пандору", я почувствовал себя легко.
VI
Не буду описывать во всех подробностях наш путь к берегам Гвинеи. Путешествие по морю вообще однообразно, крайне однообразна и жизнь моряка: стая морских свиней, один или два кита, летучие рыбы, дельфины, несколько видов птиц и акул, - вот единственные живые существа, которых встречаешь во время длительного плавания.
Мы шли прямо к тропику Рака и чем дальше продвигались, тем жара становилась сильнее. Стало, наконец, так жарко, что везде выступила смола, и башмаки наши начали прилипать к доскам. Каждый день мы теперь видели паруса на горизонте: большинство судов шло в Индию или возвращалось в Англию. Нам попадались также бриги, несколько барок под английским флагом, которые шли, вероятно, к Капштадту или к бухте Альгоа, но ни те, ни другие не выказывали стремления познакомиться с нами, да и сами мы избегали, по-видимому, их визитов, и капитан "Пандоры" ни разу не окликнул в рупор ни одно из этих судов.
Однако скоро нашлось судно, которое выразило желание приблизиться к нам. Увидев нас, оно изменило свое направление и на всех парусах двинулось в нашу сторону. Так как мы находились в Гвинейском заливе, приблизительно в ста милях от Золотого Берега, то судно, преследовавшее нас, было, очевидно, крейсером. Худшего для нашего капитана нельзя было и придумать. Наши сомнения скоро рассеялись: ход судна, его снасти, все показывало, что это катер. Преследование со стороны судна, которое было гораздо меньше нашего, служило несомненным доказательством, что это или судно королевской морской службы, или пират, но в любом случае вооруженное лучше, чем "Пандора".
Место, где мы находились, никогда не посещали пираты. Суда, ведущие здесь торговлю, обычно невелики, и бывают нагружены солью, железом, ромом, разной мелочью, всевозможными безделушками, которые очень ценятся дикарями Дагомеи и Ашанти, хотя, собственно, ничего не стоят. На обратном пути зато они бывают нагружены золотым песком и слоновой костью. Зная об этом, некоторые пираты направились к берегам Гвинеи. Но в общем они там встречались гораздо реже, чем в Индийском океане и возле Антильских островов. Будь мы у мыса Доброй Надежды, экипаж "Пандоры" счел бы катер пиратским и не беспокоился бы так сильно, потому что люди, из которых он состоял, меньше боятся пиратов, чем военного судна; они знают, что пираты считают их своими, так как наравне с ними находятся вне закона. Пираты, к тому же, могли нанести лишь незначительный ущерб, ведь им не нужны ни соль, ни железо, ни безделушки, а только ром да водка.
Катер тем временем приближался, и теперь его можно было узнать: на нем развевался флаг Великобритании. Это был английский крейсер, в обязанности которого входило преследовать судна, торгующие неграми. Никакая другая встреча не могла быть более неприятной для "Пандоры". Крейсер был прекрасно оснащен и даже не подумал скрываться, а прямо направился в погоню за нами. "Пандора", не колеблясь ни единой минуты, бросилась удирать на всех парусах.
Что касается меня, то я не спускал глаз с крейсера, мысленно измеряя расстояние, отделявшее его от нас. В сердце моем вспыхнула надежда, оно билось все сильнее по мере того, как расстояние между двумя судами уменьшалось, и крейсер все яснее вырисовывался на волнах. Одно только уменьшало мою радость и минутами заставляло меня желать, чтобы мы избежали преследования, - Бен был дезертиром королевской морской службы, и его могли узнать, если бы наш экипаж был взят в плен. Шрамы на его спине могли вызвать подозрение, начались бы розыски, и нашлись бы, конечно, необходимые доказательства того, что он дезертир, а тогда какое жестокое наказание ждало его!
Я страстно хотел, чтобы "Пандору" взяли в плен, и в то же время, думая о Бене, спасшем мне жизнь, молился о спасении судна. Меня разрывали противоречивые чувства. Ужасное существование, на которое я был обречен, невозможность разорвать гнусную цепь ясно представлялись мне, и тогда мной овладевало ужасное отчаяние. Затаив дыхание, я следил за парусами крейсера, который стремительно приближался к нам и вот-вот мог нас обогнать... Но затем глаза мои обращались на Бена, который бегал по палубе, прилагая все усилия, чтобы ускорить ход "Пандоры", - и ужас в душе моей сразу сменял надежду.
Дул сильный ветер, и это давало большие преимущества крейсеру. "Пандора", как сказал Бен, была очень легкой; она плохо держала свои паруса во время сильного ветра. Одно из самых быстрых судов при небольшом ветре, она не могла идти на всех парусах, когда ветер усиливался, и должна была опускать паруса бом-брамселя и совсем брать на гитовы паруса брамселя. Поэтому "Пандора" не могла идти так быстро, как при других обстоятельствах, и экипаж это прекрасно знал.
Крейсер, таким образом, продолжал выигрывать в расстоянии, и продержись ветер еще часа два, "Пандора" была бы настигнута и взята в плен. Наш экипаж был в этом убежден, и капитан даже отдал приказ скрыть принадлежности своей гнусной торговли: ошейники, ручные кандалы и цепи сложить в бочку и спрятать ее между парусами и канатами; решетки, которые делал плотник, немедленно сломать и уничтожить, мушкеты, пистолеты и кортики снести в трюм и сложить в специально приготовленное для этого потайное место.
Нечего было и думать тягаться оружием с таким соперником, каким был преследующий нас крейсер. Хотя он был меньше "Пандоры", но экипаж его был многочисленнее; на нем были пушки, и целый артиллерийский залп ответил бы нам на малейшую попытку к сопротивлению. Нам ничего не оставалось больше, кроме бегства, но и эта надежда была потеряна, а потому экипаж стал готовиться к принятию визита. Часть матросов поспешила скрыться, чтобы излишним количеством членов экипажа не внушать подозрений (их было вдвое больше, чем полагается на обыкновенном коммерческом судне).
Капитан вынул свои бумаги, которые были приготовлены исключительно для такого случая, и должны были показать, что у него все в порядке. Крейсер был уже на расстоянии одной мили от нас, когда ядро, пущенное из пушки, пролетело рикошетом по воде мимо самой "Пандоры".
Сердце мое билось так сильно, что казалось, будто оно сейчас вырвется из груди. Минута освобождения приближалась, а между тем что-то в глубине моей души говорило, что ничего подобного не будет. Предчувствие это, увы, исполнилось: судьба решила, что мы должны ускользнуть от крейсера, и "Пандора" не будет взята в плен.
Можно было подумать, что пушка нарочно дала сигнал, потому что вслед за выстрелом ветер вдруг стих. Вероятно, солнце, почти совсем закатившееся, стало причиной такой внезапной перемены. Капитан сразу понял, какие преимущества он может извлечь из всего происшедшего. Вместо того чтобы повиноваться сигналу, данному крейсером, все матросы бросились на ванты, распустили паруса, и "Пандора" быстро понеслась вперед.
Час спустя она была уже в нескольких милях от катера, и прежде чем ночь опустилась на море, крейсер на наших глазах начал уменьшаться, пока наконец не превратился в точку, едва заметную на горизонте.
VII
Убегая от крейсера, который почти целый день гнался за нами, "Пандора" уклонилась на сто миль в сторону от своего маршрута. Она прошла еще пятьдесят миль на юг, чтобы быть уверенной в том, что катер окончательно отстал, и только тогда приняла прежний курс, когда убедилась, что враг отказался от погони. Последнюю часть пути "Пандора" совершила по диагонали, и на рассвете, не видя больше ни одного судна на горизонте, снова направилась к Гвинее. Ночная темень способствовала нашему побегу, катер потерял нас, конечно, из виду, и теперь "Пандору" нельзя было увидеть даже в самый лучший телескоп.
Мы неслись прямо к Африке, и к концу дня моим глазам представился берег, печально известный продажей негров - мужчин, женщин и детей.
Ночь "Пандора" провела на расстоянии нескольких миль от берега, но с восходом солнца подошла к нему. Не было видно нигде ни порта, ни деревни, ни даже хижины. Берег едва-едва поднимался над уровнем моря и был покрыт густым лесом, доходившим почти до воды. Не было нигде ни маяка, ни буя, которые могли бы указать судну путь. Но капитан сам прекрасно знал, куда идти. Не в первый раз совершал он экспедицию в эти места. Он шел наверняка, и хотя эта земля казалась необитаемой, он знал, что на незначительном расстоянии от берега его уже ждут.
Можно было подумать, что "Пандора" выскочит прямо на берег. Не было видно ни одной бухты, никакой пристани, не стоял, по-видимому, и вопрос о том, чтобы бросить якорь. Правда, большинство парусов было уже спущено, и судно значительно уменьшило свой ход, но мы все еще шли быстро и могли наскочить на берег.
Некоторые матросы - новички на "Пандоре" - начинали уже высказывать свое опасение, но старые матросы, несколько раз уже бывавшие на Невольничьем Берегу, только смеялись над ними.
Вдруг судно, обогнув мыс, поросший густым лесом, повернуло к небольшому заливу, который внезапно нарушал прибрежную линию, казавшуюся непрерывной. Это было устье реки - узкой, но глубокой. "Пандора" без малейшего колебания вошла в нее, проплыла несколько минут вверх по течению и бросила якорь на расстоянии мили от морского берега.
Напротив того места, где мы остановились, я увидел странные хижины, расположенные почти прямо на берегу, а несколько дальше - постройку больших размеров, скрытую среди деревьев. Перед хижинами стояли люди с мрачными лицами; они подали какой-то знак боцману "Пандоры", и тот ответил им таким же. На реке появилась лодка с несколькими гребцами, она подплыла к берегу, взяла стоявших там негров и направилась к нам.
Берега реки были покрыты пальмами. Я впервые увидел эти деревья, но знакомы они были мне раньше по гравюрам в книгах. Они смешивались с другими громадными деревьями, тоже не менее странного вида, которые ничего не имели общего с теми, какие растут у нас. Но внимание мое скоро было поглощено черными людьми, подъехавшими к "Пандоре".
Река имела не более двухсот метров в ширину. Мы стояли на якоре в середине самого течения, а потому лишь небольшое пространство отделяло пирогу от нас. Через несколько минут она была около судна, и я мог вдоволь любоваться ужасными пассажирами, наполнявшими ее.
Я понял, глядя на них, что лучше всего будет держаться от них подальше. Теперь я осознал, почему Бен Брас не хотел бежать на берега Гвинеи. "Это было бы безумием, - отвечал он мне на мои настоятельные просьбы накануне, - люди на "Пандоре" очень плохие, но кожа у них белая и в глубине их души все же осталось что-то человеческое. Но у негодяев, живущих в Африке, душа такая же черная, как и тела. Ты их увидишь, мой мальчик, и тогда скажешь, прав ли я". Я рассмотрел внимательно лица восьми или десяти негров, сидевших в пироге, и убедился в справедливости этих слов. Никогда еще не видел я таких свирепых лиц; их смело можно было назвать истинными исчадиями ада.
Их было одиннадцать человек, и все они были чернокожие, но с разным оттенком - начиная от густого смоляного до некрасивого желтовато-каштанового. Они, очевидно, принадлежали к различным племенам. Смешивание племен на западном берегу Африки - весьма обычное дело; к этому привела торговля рабами. Несмотря на то, однако, что сидевшие в пироге люди отличались между собой цветом кожи, во всем остальном они походили друг на друга: у всех был выпуклый лоб, толстые губы, на голове короткие и курчавые, как шерсть, волосы. На гребцах не было никакой одежды, кроме полосы бумажной ткани, обернутой вокруг пояса и доходящей до половины бедра. Я предположил, что это воины, поскольку у них были копья и старые мушкеты. Три человека, которых они везли к нам, занимали, судя по их одежде, более высокий пост, но выражение их лиц было еще ужаснее. Что касается вождя этих людей, то его одежда была до того странной, что, взглянув на него, нельзя было решить, смеяться или дрожать.
Это был настоящий негр, черный, как порох, громадного роста и толстый, как бочка. Лицо его с менее характерными чертами, чем у других его спутников, было еще ужаснее, представляя собой смесь лукавства и свирепости.
Громадный рост и жестокое выражение лица этого человека не внушали ни малейшего желания смеяться, напротив! Зато костюм его... Вряд ли самому изобретательному клоуну, участвующему в какой-нибудь комической пантомиме, пришло бы в голову облачиться в такой шутовской наряд. На нем был надет ярко-красный фрак, покрой которого показывал, что это старинный мундир армии короля Георга, принадлежавший, судя по нашивкам на рукавах, какому-нибудь сержанту, и, уверяю вас, сержанту из числа самых толстых и громадных в британской армии. Несмотря на это, мундир был слишком узок для своего настоящего владельца; надо было бы прибавить к нему еще с полметра, чтобы можно было свободно застегнуть на груди. Слишком короткие рукава оставляли открытыми черные запястья вождя, резко отличающиеся от ярко-красного цвета одежды. Негр был таким толстым, что фалды его мундира раздвигались в стороны, и между ними болтался кончик полосатой рубашки, принадлежавшей раньше какому-нибудь матросу. Что касается брюк, то они вовсе отсутствовали, и негр был совершенно голый от пояса и до ногтей на ногах.
Старая треуголка с потрепанными перьями, с почерневшими галунами, украшавшая когда-то голову старинного адмирала, торчала на курчавой голове негра, у которого, кроме того, был еще громадный нож за поясом и сбоку болталась длинная сабля.
В любом другом месте появление этого человека вызвало бы громкий смех, но капитан отдал приказание встретить с подобающим уважением его величество Динго-Бинго, а потому экипаж "Пандоры" постарался быть серьезным.
Итак, человек в треуголке и ярко-красном мундире оказался монархом, королем Динго-Бинго. Два других негра, одетые несколько иначе, были, следовательно, министрами, а восемь гребцов в лодке составляли часть его телохранителей.
Когда они приблизились к "Пандоре", им сбросили веревки. Лодку подтянули к стенке судна, а из веревок сделали лестницу, чтобы облегчить его черному величеству восхождение на корабль, где он был принят со всеми подобающими его сану почестями.
Король обменялся громкими приветствиями с капитаном, после чего старый пройдоха повел его к себе в каюту. Проходя по палубе, оба приняли торжественный вид, отдающий шутовством, - видно было, что оба негодяя старые знакомые и наилучшие друзья в мире.
Боцман в свою очередь старался изо всех сил занять министров. Что касается телохранителей, они оставались в пироге, потому что король Динго знал, что ему нечего бояться. Он давно знал капитана, ждал его, ему не надо было задавать никаких вопросов, и у него не было никаких сомнений относительно собственной персоны; король и шкипер были достойны друг друга.
VIII
Я не слышал разговора, происшедшего между этими двумя мошенниками, могу только передать его результаты. Его величество имел по соседству, в том доме, вероятно, который я заметил среди деревьев, толпу несчастных негров, от которых он хотел отделаться. Часть их он купил в глубине страны, а другую часть добыл, охотясь на них со своими воинами, как охотятся на диких зверей. Весьма возможно, что среди несчастных жертв находились и его собственные подданные: африканские царьки не стесняются торговать единоплеменниками, когда у них нет денег, или каури, а охота на рабов кончается неудачей.
Но король Динго-Бинго добыл себе стада людей для продажи, и веселая улыбка, сиявшая на лице капитана, когда друзья вернулись на палубу, доказывала, что добыча эта изрядная и что ему не придется ехать в другое место для пополнения своего груза. В противном случае капитану пришлось бы иметь дело с белыми и черными торговцами, обычно крайне неуступчивыми. Цена товара в таких случаях поднимается очень высоко, и барыш, на который рассчитывает покупатель, уменьшается наполовину. При отсутствии же конкуренции цена товара ничтожна. Достаточно самых маленьких безделушек для приобретения черных тюков, как выражаются торговцы невольниками. Пропитание рабов почти не учитывается, так мало выделяется этим несчастным: африканское просо, называемое обычно саго, и пальмовое масло самого низкого качества - вот все, что приобретается для них на берегу Гвинеи.
Пальмовое масло добывается из мякоти, окружающей косточку плода пальмы Elais. Когда оно остывает, то становится до того твердым, что его можно резать только очень острым ножом. В таком виде его дают в пищу неграм, которым оно заменяет масло и служит одним из главных источников питания.
Просо и пальмовое масло - самые дешевые продукты в Африке, поэтому их покупают для невольников, о разнообразии пищи которых никто не думает. Единственное питье, которое им дают, это чистая вода. Для них-то собственно и держат в трюмах судов, на которых их перевозят, большие бочки, какие я видел в трюме "Пандоры". Когда груз спускается на берег, эти бочки наполняются морской водой и служат вместо балласта на обратном пути. По возвращении на Невольничий Берег, где погрузка товара происходит обычно на реке, морская вода выливается, и бочки вновь наполняются пресной водой.
Итак, капитан "Пандоры" был, как мы видели, в прекрасном настроении духа у него не было конкурентов, а количество груза превосходило все его надежды. Его величество был, видимо, доволен только что происшедшим свиданием. Он вышел совсем пьяный из каюты капитана, держа в правой руке бутылку рому, наполовину опорожненную, а в другой - куски материи яркого цвета и несколько подаренных ему блестящих безделушек. Он шел по палубе с важным видом, громко восхваляя свои качества воина и хвастаясь тем, что ограбил несколько деревень, а также количеством невольников, которых ему удалось взять в плен, и великолепной добычей, которую он собрал для капитана: пятьсот негров, молодых и сильных, запертых в его бараконе (так называлась постройка, что я увидел на берегу), пятьсот невольников, которых он может передать сегодня же, если только капитан желает...
Но шкипер не был еще готов; ведь нужно было прежде всего освободить бочки от морской воды и наполнить их пресной, которая теперь становилась необходимой.
Окончив хвастаться на очень плохом английском языке, испещренном ругательствами, король Динго-Бинго сел в свою пирогу и был отвезен обратно на берег. Спустя несколько минут и капитан "Пандоры" в сопровождении боцмана и пяти или шести матросов отправился на берег - он был приглашен на большой обед, который его величество устраивал в королевской хижине.
Я с завистью смотрел на шлюпку капитана, и не потому, что мечтал принять участие в пиршестве короля Динго-Бинго: я хотел ощутить под ногами твердую землю, прогуляться среди деревьев, которые я видел с судна, посидеть под их тенью, послушать птичек, поющих в лесах, побыть одному - словом, стать свободным, хотя бы только на один день.
Но исполнить свое желание я не мог. Я по-прежнему продолжал быть полотером и чистильщиком платья и сапог и с утра до вечера ходил с метлой, тряпкой и щеткой в руках. Ни минуты отдыха! Другие матросы, закончив свои дела, могли оставить "Пандору" и сойти на берег, когда им вздумается; вся работа их заключалась в разгрузке рома, железа и соли, которыми платили королю Динго-Бинго.
Я несколько раз пытался вместе с ними проскользнуть в шлюпку, но капитан и боцман всякий раз отгоняли меня прочь. Просыпаясь утром, я видел позолоченные солнцем верхушки больших деревьев и вздыхал по свободе. Надо пробыть, как я, несколько месяцев подряд на судне, чтобы понять всю силу желания, которое я тогда испытывал, ведь я был раб, обремененный работой и усталостью. Выслушивая постоянно разные грубости, я питал отвращение ко всему персоналу - и старшему, и младшему. О, я пожертвовал бы всем на свете, лишь бы хоть один час побыть в том прекрасном лесу, который тянулся по обоим берегам реки и конца ему не было видно!
Не знаю, почему капитан и боцман с таким упорством противились тому, чтобы я вышел на берег. Возможно, они боялись, что я убегу. Учитывая свое отношение ко мне, они, конечно, имели полное право подозревать меня в таком намерении. А отпустить меня они и не думали: я был хорошим юнгой, превосходным лакеем, и услуги мои им были нужны. Кроме того, никто не мог помешать им убить меня в момент ярости или просто ради удовольствия, словом, лишиться меня они не хотели.
Так же сурово капитан и боцман обращались с бедным голландцем. Иногда его положение было даже хуже моего, поэтому надо было ожидать, что он непременно постарается бежать, чтобы избавиться от своих мучений - всякому терпению есть предел. Бедный Детчи, к несчастью, потерял терпение и решил дезертировать. Я говорю к несчастью потому, что попытка эта, весьма естественная в его положении, привела его к ужасной смерти, о которой я не могу вспомнить без содрогания.
Несколько дней спустя после того, как "Пандора" бросила якорь против хижины короля Динго, Детчи сообщил мне о своем намерении бежать. Доверился он мне в надежде, что я убегу с ним или, по крайней мере, помогу ему. Я единственный из матросов выражал ему свое сочувствие, и он знал, что я такая же жертва, как и он, и не прочь буду бежать с ним. Он был прав, но так как Бен Брас посоветовал мне подождать переезда в Америку, я решил терпеливо сносить все требования и гадости капитана и боцмана. Я знал, что переход от берегов Африки к берегам Америки будет длиться несколько недель, и кроме того, я верил обещанию Бена бежать вместе со мной с этого ужасного судна.
Вот почему я отказался от предложения голландца. Я постарался даже отговорить его, советуя ему подождать, пока мы не приплывем в Америку.
К несчастью, все мои советы были бесполезны. Детчи слишком исстрадался и не мог больше выносить такого существования.
Однажды ночью, когда экипаж "Пандоры" спал глубоким сном, послышался странный звук: как будто что-то тяжелое упало в воду.
- Человек упал в реку! - крикнул вахтенный. Разбуженные матросы, спавшие на палубе в гамаках, никак не могли понять, кто же это.
Луна светила в ясном небе так ярко, что можно было, как днем, различить все окружающие нас предметы. Матросы высыпали на борт и увидели причину поднятой тревоги - на поверхности реки виднелся черный предмет, передвигавшийся, по-видимому, к берегу. Это была голова человека, который, судя по быстрому движению волн, как можно скорее старался добраться до берега. В пловце все узнали несчастного Детчи.
Капитан и боцман, по примеру своих матросов, также спали в гамаках на открытом воздухе. Они моментально вскочили на ноги, схватили ружья и прежде, чем дезертир успел проплыть половину расстояния, отделявшего его от берега, мучители его стояли, перегнувшись за борт, с мушкетами в руках.
Они могли одним выстрелом пронзить тело своей жертвы или раскроить ей череп, но несчастный Детчи все же погиб не от их рук.
Не успели они еще прицелиться, как поверхность воды покрылась бороздами, и затем среди них показалась сначала голова, а потом и все длинное тело чудовища.
- Крокодил, крокодил! - послышались крики на "Пандоре".
Капитан и его сообщник сняли пальцы, уже готовые спустить курки, и опустили мушкеты - убийство совершится без всякого вмешательства с их стороны, подумали они, и я увидел злобную радость на их лицах.
- Бедный Детчи! - крикнул чей-то голос с сожалением. - Ему не добраться до берега, с ним кончено! Бедный малый! Крокодил схватит его!
Едва были произнесены эти слова, как чудовище, приблизившись к своей жертве, с быстротой молнии бросилось на нее, показав нам свою спину, покрытую чешуей, схватило ногу несчастного пловца и погрузилось с ним в воду.
Раздался душераздирающий крик, крик предсмертной агонии, громким и продолжительным эхом разнесшийся по лесам. Он дрожал еще в наших ушах, когда на поверхности воды показались пузыри, указывавшие место, где исчез бедный Детчи.
- И прекрасно! - крикнул шкипер, сопровождая свои слова ужасным проклятием. - Потеря не велика; кислятина, трус, без которого мы можем обойтись!
- Разумеется! - поспешил ответить ему боцман. - Пусть это послужит примером тому, кто попробует дезертировать, - прибавил он, поворачиваясь в мою сторону. - Не беги дурак с "Пандоры", с ним этого не случилось бы. Впрочем, он, быть может, решил, что брюхо крокодила лучше палубы хорошего судна. Тогда он получил, что хотел. Прелюбопытное, однако, судно выбрал он себе!
В ответ на эти слова капитан разразился громким смехом, к которому присоединились и некоторые из матросов. Поставив мушкеты на место, шкипер и боцман вернулись к гамакам и заснули глубоким сном. Матросы продолжали еще обсуждать ужасную катастрофу, разыгравшуюся на их глазах. Однако их рассуждения доказывали жестокость их сердец - одни из них шутили, другие смеялись этим шуткам. "Хотелось бы мне знать, - проговорил кто-то, - написал ли Детчи завещание?" Матросы захохотали, так как всем было известно, что у несчастного ничего не было, кроме старого ножа, жестяной чашки, вилки, железной ложки и кое-каких лохмотьев, служивших ему вместо одежды. "А кто же будет его наследником?" - не мог угомониться весельчак. И вся шайка снова принялась хохотать.
В конце концов матросы решили бросить на следующий день жребий, кому достанутся вещи покойного. Наконец они разошлись; одни из них отправились к своим койкам, другие к гамакам, и скоро весь экипаж "Пандоры" крепко спал. Что касается меня, то я продолжал стоять у борта судна, не спуская глаз с того места, где исчез несчастный Детчи. Там ничего не было видно. Кровавая пена, всплывшая на несколько минут на поверхности реки, уже давно разошлась. Темные воды катились мимо меня, и в них не заметно было ни малейшего движения. Но в моем воображении ясно возникало ужасное зрелище - я видел в раскрытой пасти чудовища тело его жертвы, я слышал предсмертный крик, уносимый эхом. Кругом меня, однако, все было тихо, ни один листочек не трепетал на берегу, не слышно было ни шелеста ветра, ни ропота воды, можно было подумать, что природа, пораженная ужасным зрелищем, притаилась и затихла.
IX