Серебряная куница с крыльями филина

Он держался с ребёнком неприязненно, придирчиво, мог под настроение и руки распустить, и застенчивая печальная девочка отчима избегала.

Прошло несколько лет, семья переехала на Арбат. Там им пришлось жить вместе со старым свёкром. Впрочем, этот шестидесяти шестилетний крепкий седой высокий мужчина сам себя определённо не считал стариком. Он был вдовцом и извлекал из этого положения максимум всевозможных удовольствий. Он и при жизни жены никогда себя не стеснял. Всегда имел кого-то на стороне, хоть собственную домработницу, но имел. Что уж говорить теперь, когда на работу ходить больше не надо, сын достаточно зарабатывает, невестка очень неплохо готовит, а на пенсию вполне можно и того… Да, невестка! Очень красивая женщина. Только этот довесок у неё… Ну, ничего, пусть убирает квартиру, бегает за покупками. Да мало ли дома дел! Так прошло ещё несколько лет.

Эта Эрна, вот странное имя, совсем не такая как её мать, никакого сходства. Но глядишь, тоже подрастает. Вытягивается, оформилась уже, грудки у неё, – стал подумывать старый негодяй, глядя на одинокого беззащитного ребёнка. Раньше думал, зачем она тут нужна? Теперь пригодится!

Он начал ловить Эрну в коридоре, бормотать гадости и тискать. Свет не горел. Коридор был длинный, за поворотом чулан. Девочка смертельно боялась. Стыдилась ещё больше. Ей даже в голову не приходило пожаловаться. Кто стал бы её слушать? Кто бы ей поверил? И однажды…

Эрне давно не хотелось после школы домой. Но зимой на улицах холодно, рано темнеет, и бродить одной тоже страшно. Поэтому она старалась задержаться в школе, засиживалась, где можно, пряталась в пустых классах, в физкультурном или актовом зале, забиралась в библиотеку. Она садилась на корточки, обнимала себя руками под коленками и зажмуривала глаза.

Надо было успеть выскочить, пока школу на ночь не запрут. Уйти сейчас? Всё равно до мамы не досидишь, она возвращается часов в семь вечера, и то если с работы идёт прямо домой. А вдруг «этот» куда-то уже ушёл, а «другого» – отчима ещё нет? Тогда можно немножко спокойно дома побыть и почитать. И уроки пора делать…

В школе в подвальном этаже имелись крошечная комнатка, тесная как пенал. Вдоль стен в ней стояли узкие походные кровати, застеленные серыми солдатскими одеялами, между ними – тумбочка. У самой двери ютился шкафчик, он же кухонный стол. И это всё.

Убогий скарб жительниц этой хоромины хранился в задвинутых под кровати ободранных чемоданах. В комнатке обитали две пожилые нянечки, выброшенные из колхоза на московский берег социалистическими и военными штормами. Директор, которая жила тут же при школе в отдельной и вполне приличной квартире, сумела их приютить и, что было, может, ещё важней, отстоять перед бесчисленными проверками разного начальства от милиции до райкома.

Эта директор или директриса, как её иногда именовали, была примечательная женщина. Анна Григорьевна Одинцова, крупная, полная, громкоголосая, резкая и не терпящая возражений была исключительно порядочным человеком. Поселить нянечек при школе, тоже мне подвиг! А если они из раскулаченных семей? Или возьмём учителей с фамилиями, которые образованный человек сразу опознаёт как немецкие. Например, Циммерман, Мюллер, а то даже Шиллер! В самом деле, Шиллер, что это за фамилия? Вы скажете: ну как же? Фридрих Шиллер – великий немецкий романтик, поэт и драматург. И учительница немецкого Виктория Ильинична Шиллер, она уж не родственница ли? Давайте, спросим! Но это образованный человек. А информированный? А осторожный? Да ещё когда на дворе «дело врачей»? И глубоко верующая православная директриса Одинцова, та, что во всех бесконечных анкетах, несмотря на опасения близких, неуклонно писала в графе «социальное происхождение» не индифферентное «из служащих», а чистую правду – «из дворян», не терпела несправедливости. Если учитель – талантливый математик, то пусть у него «фамилия», пусть у него даже прозвище, и вполне заслуженное прозвище – «нос», Анна Григорьевна его с удовольствием возьмёт на работу. И пока он справляется на отлично, волос с его головы не упадёт.

В её школе вовсе не было особого либерализма. Все полагающиеся организации – партийная, комсомольская и пионерская – исправно работали. Соблюдался строгий порядок. Ученики на переменах гуляли парами под присмотром дежурных. Но начиная с восьмого класса учителя обращались к ученикам только на «Вы».

Нянечки, тётя Глаша и Тётя Паша, вечерами подрабатывали, как могли. Паша – так же нянечкой в соседнем роддоме. Тётя Глаша помогала директрисе по дому. Когда дочь Анны Григорьевны вышла замуж и уехала с мужем-моряком в Мурманск к месту службы, внучек остался у бабушки, а тётя Глаша переселилась в освободившуюся комнату, ухаживать за малышом.

А нянечка тётя Паша осталась одна на своей солдатской кровати. «Ну, чисто барыня», говорила она весело. Только недолго это продолжалось.

Тётя Паша подметала как-то после уроков в актовом зале и заметила девочку в углу. Большая уже девчоночка. Сидит тихонько, думает – не заметят. В другой раз натолкнулась она на неё в пустой школе, потом в третий. Узнала у пионервожатой обиняками, как зовут. А затем и подошла, позвала к себе, напоила чайком с сухариками. Вкусные были сухарики, не везде такие найдёшь, с изюмом. Нянечка потихоньку разговаривать начала с девчонкой, осторожно расспрашивать. Эрна сначала плакала и молчала. А потом рассказала…

Вот поэтому, когда как-то раз под вечер в пятницу мама с отчимом отбыли, как обычно, в гости, а старший Цаплин, отужинав, обернулся к Эрне и, сладко улыбаясь, сказал: «Опять мы с тобой одни остались, но вдвоём никогда не скучно, верно?» Девочка выскочила в коридор, схватила с вешалки пальто и выбежала на тёмную зимнюю улицу.

До школы было недалеко. Она обогнула здание с тёмными окнами, пробралась во двор и согнулась у единственного освещённого подвального окошка, наполовину утопленного в землю. Ох, только бы дотянуться до стекла! Окошко было забрано редкой металлической решёткой. Получилось! Но если тётя Паша слушает радио, тогда стучи -не стучи!

Было ветрено, сухой снег скрипел под ногами. Из переулка послышались голоса подгулявших парней. Она от испуга застучала сильнее. И тут наконец в окне появилось встревоженное старческое лицо в морщинках и круглых очках, обрамлённое совершенно седыми волосами, закрученными луковичкой на затылке и заколотыми пластмассовым рябеньким гребешком.

Дома её не сразу и хватились. Цаплины пришли поздно. Утром они решили подольше поспать. Когда встали – то да сё, свёкор что-то пробормотал и ушёл гулять, а Цаплины засобирались в кино. Вернулись они под вечер и сели ужинать. И было уже девять, когда зазвонил телефон. Одноклассница Лида спросила Эрну, чтобы узнать задание по геометрии. Только тогда Кира заглянула в комнату, в туалет, на кухню, поискала на вешалке пальто, коротенькие зимние сапожки и… не нашла никого и ничего. Тут она начала спрашивать – мужчины реагировали вяло и без интереса. Придет, куда она денется, твоя Эрна! Шляется, небось, где-то с подружками.

Долго ли коротко ли, выяснилось понемногу, что девочки нет со вчерашнего дня, она не ночевала. Не объявилась она и завтра.

Кира собиралась в воскресение на концерт, но делать нечего, надо было что-то предпринять. Ведь в понедельник могут позвонить из школы и начать задавать вопросы. Она в первый раз подумала, что не знает, собственно, никаких подружек дочери. Да и есть ли вообще подружки? Эта, что звонила насчёт уроков? Но кто она такая, и как её фамилия? А другая просит иногда помочь с математикой и физикой. Эту, кажется, зовут Ира. Поискать, что ли в комнате её телефон?

Она вошла, пошарила на расшатанном закапанном чернилами письменном столе с зелёной настольной лампой и томиком «Трёх мушкетёров», выдвинула его единственный ящик. Там лежали в беспорядке ручки и карандаши, школьные тетрадки, тонкие и потолще, и ещё одна в клеёнчатом переплёте с выведенным крупным ученическим почерком названием – «дневник». Кира наугад открыла эту посередине. Полистала и изменилась в лице. А потом молча оделась и вышла из дома.

Пока Кира медленно шла к школе, то, как ни короток был путь, она по дороге поняла, что выхода из создавшегося положения нет. Жить негде, муж дочку едва терпит и не скрывает этого, объясниться с ним вряд ли выйдет. Развестись, разъехаться сложно, да и неохота. И когда она пришла, достучалась и, не зная толком, как себя вести, начала неприятный разговор с девочкой и старушкой, когда Эрна наотрез отказалась возвращаться, мать не очень её и уговаривала.

Трудно теперь восстановить заново, каким образом это утряслось, только Эрна осталась жить в каморке. Мать поначалу иногда заходила, немножко – очень скромно – помогала, а потом перестала.

Тётя Паша стала брать по выходным ночные дежурства в своём роддоме. На нищенскую зарплату нянечки и её скромный приработок нельзя было прожить вдвоём, хоть директор Одинцова и подкармливала покинутую девочку. А она, очень способная, но раньше учившаяся небрежно, стала внимательной и старательной чрезвычайно. Старенькая её форма, из которой она уже выросла, сияла белыми воротничками, а в дневнике сделалось красно от пятёрок.

И когда по школьному двору потекли ручьи, на водосточных трубах и на крыше повисли сосульки, а воробьи подняли гвалт перед подвальным окном, склёвывая рассыпанные крошки, Эрна решительно сказала тёте Паше: «Бабуленька, поговори ты, пожалуйста, с сестрой-хозяйкой. У вас там всегда народу не хватает. Она придумает что-нибудь, а я буду тебе помогать. Вот увидишь, я смогу! Ты же сама говоришь, дело нехитрое! Путь заплатят нам немножко больше. А через год я кончу школу и смогу зарабатывать как взрослые. Вот тогда мы заживём!

Тётя Паша всплакнула – девочке бы учиться да учиться, но делать нечего! На следующий год надо Эрне новую форму, надо сапоги, а летом что носить? Словом, попросила она в своём родильном отделении. И, начиная с апреля, стали они по вечерам ходить работать вдвоём.

Эрна понемногу училась. Она сперва выполняла самое простое – подай, принеси, убери – потом начала присматриваться и быстро перенимать, что можно, у опытных медсестёр. К окончанию школы она превратилась в умелую помощницу, да уже не нянечки, а акушерки.

Эрна получила хороший аттестат, в котором были только две четвёрки – по русскому и по географии. К этому времени всякие контакты у неё с семьёй окончательно прекратились. Об институте нечего было и думать. Но в роддоме её знали и ценили. И с удовольствием взяли в штат. Правда, без окончания курсов медсестрой не получилось. Эрна поступила в регистратуру. А по вечерам, как и прежде, подрабатывала помощницей акушерки. Получалось так хорошо, что заведующая отделением пошла и поговорила с директором. И через год её всё-таки взяли. Это называлось – «исполняющая обязанности». Нашли обходной манёвр.

Пока Луша рассказывала, в кабинете стояла полная тишина. Незаметно вошла Мария Тимофеевна, хотела полить цветы, но заслушалась и молча села около двери на стул. Пётр Синица отвернулся к окну. Олег морщился, по его лицу пробегала гримаса отвращения. Когда Луша замолчала, Пётр спросил:

– У тебя всё?

– Нет, об этом есть ещё немного, но у нас время кончается.

– Ты права, «застольный период» на сегодня почти исчерпан. Скоро начнётся «ножной». У всех что-нибудь намечено. Сделаем перерыв. А то руки чешутся дать в рыло, да некому.

Он заходил по комнате, потряс головой, потом стукнул кулаком по тяжёлой папке.

– Вот что, дорогие мои. Я тоже рос без отца. Я нечего о нём не знал. Очень страдал от этого. Мне часто и по-разному было тяжко. Но меня все любили – и моя мама, и бабушка. И жил я у себя дома. А эти! Боже, какие… Нет, не хочу о них даже говорить. Знаете, есть там у Севы деньги, нет ли, но я теперь своим долгом считаю Эрну найти. И пока не найду, не успокоюсь. Землю рыть буду! Всё, простите, братцы, за пафос. А теперь пора. Разбежались. Каждый знает, что дальше делать. Встречаемся вечером. Тогда дослушаем Лукерью. А я тоже покумекаю и вам доложу.

– А, Луш, ты что? – скосил он глаза девушку, заметив ее движение.

– Пётр Андреевич, – Луша, до сих пор державшаяся хорошо, подняла глаза и стало видно, что они у неё на мокром месте, – мерзкая история, всем тошно стало. Мы даже забыли, что в ней для нас пока ничего нет.

– Ребёнок прав, – пожал плечами Майский. – Злодея ещё никто не нашёл. Мотива нет!

– Не называй так нашу девочку, она обидится! – улыбнулся шеф.

– Ничего подобного, мне даже приятно. Но как раз Вы от меня, если честно, не так уж и отличаетесь! – возразила Луша.

– Вот тебе и на! А я недавно тешил себя мыслями, что мы с Олегом тебе вроде папаш. Ну да! Тётя Муся – бабушка, мы – отцы…

– А я, значит… ?

– Раньше бы сказали – сын полка, – вставила тётя Муся.

– Тогда уж дочь! Нет, я предлагаю: «Барсик». А что? Ирбис – это снежный барс, Лушенька наша – Барсик! – Олег изобразил руками нечто круглое и пушистое.

– Ладно, мы объявим для Луши конкурс и учредим призы. Но шутки в сторону. Осталось десять минут. Давай коротко, и двинулись.

– Пётр Андреевич, я сказала, что с подругой Северцевой поговорила. Так вот, я «последнего героя» нашла. Его зовут Глеб Сергеевич Ерофеев. Он врач – гематолог. У них был роман, который года два длился, а потом иссяк.

– А он женат? – заинтересовался Пётр.

– Вот тут и начинается самое интересное. Он был тогда женат и снова женат теперь. И как это понимать?

– Он человек… м-м-м… зрелый. Ему сейчас пятьдесят восемь. Это она, чтоб меня не обидеть. Сама хотела – «старый» сказать, -хмыкнул Олег.

– Я хотела сказать, что он даже Эрны был значительно старше! – возмутилась Луша. И продолжила… – этот Глеб имел давно семью, когда с Эрной познакомился. Он из тех, кто никогда не упускает возможности с кем-нибудь закрутить. Словом, они познакомились, встречались какое-то время и мирно разошлись. А потом он встретил совсем молодую девушку Марину. Она недавно закончила институт и работала «лаборанткой с высшим» тоже в Эрнином институте. Он влюбился, да она ещё и забеременела. Тогда Глеб развёлся и вскоре на Марине женился.

– А вторая жена знает про Эрну? Ей, возможно, это было бы неприятно. Небось, этот гусь утверждает, что он образец супружеской верности, и только её неземная красота и нежная юность заставили его позабыть о своих обетах?

– Знает или нет, неизвестно. Но тут есть сюрприз ещё лучше. Северцева говорит, недавно Эрна ей рассказала, как вдруг ей позвонил давно глаз не казавший Глеб и обратился как пациент!

– А что с ним приключилось?

– Я, конечно, тут же спросила. Но Эрна в таких делах всегда соблюдала полную врачебную тайну.

– Лушка, молодец! Просто гремучая смесь – любовь, соперничество, ревность, уязвлённое самолюбие, и в довершении что-нибудь жизнеутверждающее, урологическое. О, тут можно ожидать осложнений. Отлично. Работаем!

– Они быстро оделись и вышли, каждый по своим делам.

– Лорд, лежать! Ты остаёшься! – на прощанье скомандовал Пётр и скрылся. Собака безропотно улеглась и жалобно посмотрела на тётю Мусю.

– Не горюй, пойдём я тебе… Эх, он не разрешает! Ну, ничего, через час тебя кормить. Тогда получишь, собаченька. Я тебе косточку припасла. Не всё ж только из банок этих!

И Мария Тимофеевна отправилась на второй этаж

12. Страшное известие. Опер Володя Расторгуев

Часы показывали без четверти восемь, когда Пётр Синица оторвался от дисплея и подумал: «пора!». Он закончил сегодняшний отчёт, составил план на завтра, просмотрел новые данные, внесённые в вопросники и таблицы дела о пропаже Мухаммедшиной, заведённого по просьбе Севы Польских. Рабочее название у этого дела было: «Муха». И стандартные графы, строчки и столбцы по методике, принятой в агентстве, начали за прошедшие несколько дней постепенно заполняться.

«Завтра займусь «дублями». Пошлю к Северцевой Олега. А сам к Таубе схожу. Но попозже. У Аниты Таубе наша малышка теперь лучший друг. Надо не переусердствовать. Она может начать рассказывать то, что мы хотели бы слышать. С другой стороны, Анита – занятой человек. Как бы ей просто не надоело тратить время. Станет злиться. Это нам пока тоже не нужно.»

Пётр завёл железное правило, по которому с теми, кого он считал важным источником сведений, обязательно разговаривали порознь двое сотрудников и сравнивали потом свои впечатления. Когда требовалось, они разыгрывали ещё и разные роли.

Сегодня заключительный аккорд – обсуждение итогов дня – уже состоялся, оставалось только попрощаться и разойтись. Пётр выключил компьютер, вытащил актуальную флешку и убрал в сейф. Он шёл по коридору по направлению к столовой, когда раздалась мелодия «однозвучный колокольчик» – позывные мобильного телефона Олега. Ребята сидели за столом и ждали шефа, чтобы перекинуться несколькими словами, перекусить, если кто захочет, и до дому. Он предложил их сегодня развезти на машине. Все устали.

Синица толкнул дверь. Он услышал голоса вперемешку с бормотаньем попугаев, нежным: «ку-ку», и чириканьем и собрался уже осведомиться, какая Лушенька запела, в пёрышках или в джинсах, но шутливые слова замерли у него на губах. Олег и Луша обернулись ему на встречу. На их лицах явственно написан был ужас.

– Что случилось? – встревожился Пётр. Олег медленно опустил телефон на стол и наморщил лоб.

– Петя, это Эдик, ассистент Эрны Мухаммедшиной. Ему сейчас из милиции позвонили. Её нашли.

– Господи, ты хочешь сказать, нашли тело?

– Да, то есть, нет, но…

– Ох, уже лучше!

– Пётр Андреевич, – не выдержала Луша, – тут не знаешь просто, как сказать. Всё – хуже. Тело, действительно, нашли. Только не Эрну. Раису Матвеевну Кулешову, ту самую медсестру – доверенное лицо, убили ударом стилета в сердце!

– Володька, здорово, тебе деньги нужны? Как – кто? Эй, да я это, зануда – следователь, пташка – канашка! Как месяц с тобой не пообщаешься, ты уж не узнаёшь!

– О, привет, Петруха, орёл ты мой! Так уж и орёл! Синицей тебя назвать было бы банально. Что это за разговоры с места в карьер про презренный металл? Ты ограбил банк и заделался Робин Гудом?

– Я такой специальный Робин Гуд,

только для отставных майоров, оперативников. Слушай, Володька, мы во что-то вляпались. Я не хочу моим соратникам одним следующий этап работы поручать. Вернее, он должен проходить под самым серьёзным контролем настоящего профи. И это ты. Если согласен, Олег тут сидит рядом со мной. Он оформит документы, и ты снова «на договоре». Хочешь – с завтрашнего, хочешь -с сегодняшнего дня.

– Петя, я готов. Молодой интересный пенсионер в твоём распоряжении.

– Кстати о пенсии, как твои конечности?

– Левую продолжаю разрабатывать, болит часто – зараза! А правой владею отлично. Я теперь в своём клубе занимаюсь спортивной стрельбой. И, знаешь, результаты много лучше, чем у здорового были при всяких служебных проверках.

– Очень надеюсь, что стрелять тебе не придётся. Ты когда к нам сумеешь прибыть?

– Да хоть сейчас. У тебя есть, где машину поставить?

– Обижаешь! У меня подземный гараж на шесть персон.

– Ну да, ты же у нас новоиспечённый автовладелец. Вот тебя до сих пор туда нелёгкая и не заносила. На шесть? Красиво живёшь. Тогда жди, выезжаю в твой «Ирбис».

Когда Пётр работал на Петровке следователем, Володя Расторгуев был сотрудником уголовного розыска, отдела по расследованию тяжких насильственных преступлений. Они были хорошо знакомы, встречались часто по работе, в общих компаниях, имели немало общих же приятелей, хоть и не завели личных дружеских отношений.

Затем Пётр Андреевич решил, что ему настала пора отправиться в собственное плавание и стать капитаном. Он уволился, открыл «Ирбис». А через два года в случайном разговоре на старой работе узнал, что Володя Расторгуев в УГРо больше не служит. На расспросы ему поведали, как Расторгуев был тяжело ранен в перестрелке с бандитами, полгода провалялся в больнице, получил инвалидность, ушёл на пенсию и бедствует с семьёй и двумя детьми, кое-как перебиваясь с хлеба на квас на зарплату жены – учительницы истории.

«Подумать только, как не повезло! Ему ведь только слегка за сорок. Надо Володьку разыскать, узнать, чем помочь. Он где живёт?» – огорчился Пётр.

Но Расторгуевские координаты для него долго не могли найти. Народ в отделе уже частично сменился, частично… да что скрывать, стал бывшего коллегу-бедолагу подзабывать.

Синица, потихоньку свирепея, начал горячиться.

«Да что ж это, мужики, такой парень был золотой, отзывчивый, исключительно порядочный. Неужто, никто его не навещал? Не позвонил хотя бы?»

Наконец с грехом пополам домашний телефон Расторгуева отыскался. Тогда Синица, недолго думая, позвонил и попросил разрешения посоветоваться с Владимиром по важному делу.

Приехав, он постарался не заметить отчаянной бедности, лезущей из всех углов в Володиной двушке, где друг у друга на головах ютилось всё семейство. Пётр объявил, что он с работы и зверски хочет есть, что он, как незваный гость никаких претензий к хозяевам не имеет, поэтому, если никто не возражает… И поставил спортивный синий баул на кухонный стол.

Синица опять же постарался не заметить, как дети и Лиля Расторгуева пытались скрыть, что обрадовались, когда на кухонный стол из объёмистой сумки гостя посыпались пакеты с пакетиками. Запахло свежезажаренной курицей, зеленью, теплыми пирогами. За сыром и ветчиной последовали фрукты, за фруктами бутылка хорошего вина, воздушные ароматные пирожные, диковинные конфеты! Было вполне понятно, что такое тут давно не видали. И приятно, что они не стали чиниться, а охотно сели за стол, с удовольствием поужинали, ласково ухаживали за гостем, и друг за другом, шутили и смеялись, рассказывали анекдоты. Словом, вечер получился отличный.

А после ужина Пётр попросил Володю побеседовать с ним с глазу на глаз. Лиля отправила детей делать уроки, сама ушла на кухню, а мужчины остались в «комнате общего назначения», как выразился Володя.

– Вот, брат, школьники мои в маленькой, а мы с Лилькой в этой и спим, и едим, и работаем, когда… – он запнулся, – когда есть работа.

Лиля-то к урокам должна готовиться, так, что… Да, впрочем, я не жалуюсь. Всегда может быть хуже, – добавил он.

– Работа будет, Вольдемарчик, за этим я и приехал. Если ты согласишься, то мы тебя возьмём консультантом. У меня отличная совершенно нестандартная команда. Так сложилось, что я могу себе позволить выбирать, чем нам заниматься. И мы до сих пор брали дела, которые нам всем интересны. И только порядочную клиентуру.

– Ты хочешь сказать, что в отличие от адвоката-защитника, что обязан защищать любого мерзавца…

– Вопрос принципиальный для состязательности сторон, для отправления правосудия, чтобы адвокат искал смягчающие обстоятельства для каждого преступника. Но я не адвокат. И главное, я на вольных хлебах. Могу, пока, по крайней мере, придумать себе некую миссию и следовать ей. Я совершенно не настроен швыряться деньгами, но средства у меня есть. Посему за гонорарами не гонюсь, хотя мы работаем вовсе не бесплатно. Наши услуги стоят дорого. Иногда дорого чрезвычайно! Но когда человек в беде, когда у него нечем платить, то мы устраиваем совет вождей и… Э, да ты постепенно во всём сам разберёшься! Я что, собственно, хочу сказать: нас, постоянных сотрудников, всего трое. Есть ещё пожилая женщина «на все руки». Она убирает, готовит, ухаживает за животными…

– Петро, у тебя там что, и зоопарк? Или, как теперь стало модно, филиал в деревне с лошадками, овечками, а то и коровами? – заморгал глазами Володя, с возрастающим изумлением слушавший бывшего сослуживца.

– Не волнуйся, до коров пока ещё не дошло. Но мы устраиваем себе хорошую жизнь, как мы её понимаем. У нас в агентстве уютно, а поскольку все мои любят живность, мы себе её и завели. И ещё разные штуки. Ты сам увидишь.