Решив, что сеансу связи с создателями вселенной ничто не помешает, я достал первертор и осмотрел его. Кнопка включения имеется, говорить в дырочку. Оставалось надеяться, что кенгуру снимут трубку. Впрочем, кенгуру сами заинтересованы в устранении протечки, иначе не привлекли бы меня в качестве исполнителя. По не известной мне причине демонтаж вселенной им крайне невыгоден.
«Можно приступать.»
С такой мыслью я нажал кнопку на перверторе, приблизив губы к отверстию, чтобы было наверняка слышно. Я не знал, какая громкость на перверторе предустановлена, а регулировки громкости не обнаружил.
Немедленно после нажатия в лицо мне ударил пахучий запах, как будто я вошел в вольер крупного зверя в зоопарке. Я инстинктивно отшатнулся. Не веря глазам своим, принялся наблюдать, как из отверстия первертора начинает вытекать розовая субстанция. Субстанции было много, очень много. Грешным делом, я подумал, а не это ли протечка во времени. То, что я сейчас наблюдал, гораздо более походило на протечку, чем облезающий пространственный полиэтилен под обеденным столом.
Розовая субстанция вытекала и вытекала, прямо в сено. Я отскочил подальше, чтобы она меня не запачкала. Я еще не позабыл световой луч и прозрачный щуп со светящимися присосками — не хотелось снова быть уволоченным в помещение без дверей.
Раздался звонкий чмок, и вытекание прекратилось. Теперь ожила сама розовая субстанция. Она, извиваясь и на глазах преображаясь, принялась формироваться в… Скоро я понял, в кого принялась формироваться розовая субстанция — разумеется, в кенгуру. Минут через пять после того, как я запустил первертор, передо мной возник Пегий, собственной персоной.
— Ты вызывать? — спросил Пегий.
Его мускулистый хвост ворошил сено, а верхние лапы загибались вниз, как бы в недоумении.
Ничего себе, устройство связи! И это создатели вселенной! От удивления я не придумал ничего лучшего, чем спросить:
— А где твой начальник?
— Отсутствовать, — пояснил Пегий. — Дежурить сегодня я.
Н-да, у создателей свое расписание, не соответствующее нашему.
— Мне нужна помощь, — сказал я Пегому. — Сегодня к вечеру меня собираются расстрелять, поэтому вытаскивайте меня отсюда, да поживее.
«Ты про демонтаж, про демонтаж напомни», — подсказал внутренний голос.
— Иначе, — добавил я, — вселенную придется демонтировать. Тогда вам с Толстым наступит полный швахомбрий.
При упоминании швахомбрия Пегий задрожал всем кенгуриным телом и запричитал:
— Только не полный швахомбрий! Только не полный швахомбрий!
Довольный произведенным эффектом, я повторил:
— Вытаскивай меня отсюда.
— О, если бы я знать! Если бы я только знать! Но законы микромира недостаточно изучен. Нет, недостаточно! Я не мочь запустить флюторапецию на низком уровне, это быть ужасно! Ужасный последствия! Придется сообщить Бриик-Боо, что опытный образец подлежать демонтаж. Какой кошмар!
— Не стоит спешить с демонтажом, — попытался успокоить я Пегого. — Лучше помозгуй, каким образом мне отсюда выбраться. Подсказать-то ты можешь.
— Микромир! Недостаточно изучать! — продолжал паниковать Пегий.
— А ну, прекрати истерить! — рыкнул я на одного из создателей вселенной.
Можно было подумать, это не меня, а его собираются поставить к стенке. Хотя Пегому грозил полный швахомбрий: неизвестно, что было хуже.
— Оружие можешь дать какое-нибудь? — спросил я. — У вас должно быть. Желательно помощней, французов в деревне целый отряд.
Пегий зарыдал, обхватив морду короткими передними лапами. Рыдающий кенгуру в запертом сарае времен 1812 года смотрелся диковато.
— Оружие есть, но на ваш планета оно не помещаться. Ты, живой реагент, находиться в микромир. Мы мочь создать в микромир свой первертированный образ, но первертировать в микромир оружие не получаться. Ты не мочь им пользоваться.
— Какого хрена? — заорал и я, теряя терпение.
— Может, найтить протечка во времени? — жалобно, осознавая свою никчемность, спросил Пегий.
— Может, и найду. Если выберусь отсюда живым, — отрезал я. — А теперь вали отсюда, хвостатый. Ты мне не помощник.
Пегий закивал вытянутой мордой и приложил лапу к первертору. Устройство чмокнуло и всосало кенгуриную лапу. Следом за ним, превращаясь в розовую субстанцию, заструился весь кенгуру.
Когда от Пегого ничего не осталось, кроме животного запаха, я убрал первертор в карман.
Надеяться на создателей вселенной не приходилось — выбираться из узилища предстояло самостоятельно, без дружеской посторонней помощи.
Надеяться приходилось на себя, поэтому я решил бежать. Разумеется, побег: что еще можно придумать в подобной стандартной ситуации?!
Исследовав стены и крышу, я пришел к аналитическому выводу, что бежать лучше через крышу, там доски казались тоньше. До крыши было не достать, поэтому я подпрыгнул, ухватился руками за стропилу и подтянулся. Вот когда пригодились мои спортивные навыки — в 1812 году, кто бы мог подумать?!
Подтянувшись, я принял положение «ноги кверху» и резким движением ударил кроссовками по доске. Доска надломилась. Я высунул ноги в образовавшуюся щель и развел их в стороны, уцепившись разведенными коленями за соседние доски. Отпустил руки и, за счет брюшного пресса, изогнулся, в конечном счете ухватившись за крышу руками. В итоге я принял положение, которое можно было охарактеризовать как: я нахожусь на крыше, жопа свисает вниз. Дело было практически сделано. Еще мгновение — и я распластался на крыше.
Внизу было спокойно. Французов в деревне было немного: человек пятнадцать. Мелькали деревенские, но на них я не обратил внимания: наши люди, русские, не заложат. Сарай находился не в центре деревни, но и не сказать, что на деревенской окраине. До ближайших кустов было метров четыреста. Лес в паре километров от домов: до него можно добраться, скрываясь за кустами.
«Ну что, погнали?» — спросил я внутренний голос.
«Погнали», — ответил тот, с легкой флегмой.
Я присел на корточки, намереваясь в следующий момент спрыгнуть с крыши в окружавший сарай огород, в этот момент доски под ногами проломились, и моя тушка с громким треском рухнула обратно на сеновал.
«Че-е-е-ерт побери! — крикнул в отчаянии внутренний голос. — Вот так и знал, так и знал! Все напрасно!»
Ни жив, ни мертв, я лежал в сене, когда дверь отворилась, и в сарай заглянула рожа обеспокоенного французского часового. Я встретился с французом взглядом, всеми доступными мне силами выражая удивление причиненным шумом. Часовой, не замечая пролома в крыше, недоверчиво оглядел меня, лежащего на сене в распластанном положении. Я пожал плечами, показывая: не стоило из-за такой ерунды беспокоиться. Часовой поверил, и дощатая дверь захлопнулась.
Выждав пару минут, я повторил свои действия с подтягиванием и напряжением брюшного пресса и снова оказался на крыше. На этот раз я был более осмотрителен и не провалился. Благополучно спрыгнув с крыши, оказался в огороде. От французов, изредка проходящих по улице, меня отделял плетень, поэтому, пригнувшись, я устремился в сторону растительности.
Побег почти увенчался успехом. Когда до спасительных кустиков оставалось метров десять, оттуда, застегивая на ходу штаны, вышел французский солдат. Мы столкнулись нос к носу, оба раскрыв рты от неожиданности. Я нырнул в сторону, но облегченный француз оказался не менее проворным. Во-первых, он что-то заорал по-французски — несомненно, призывая на помощь товарищей, — во-вторых, успел ухватить меня за рубаху и рвануть к себе. На автомате я заехал ему по скуле джебом. К моему удивлению, француз устоял и в ответ довольно профессионально съездил мне в печень. Французский боксер, черт его подери! Я скривился от боли. Француз попытался достать меня в голову, но я уклонился и приложил боксера стопой в колено. На войне как на войне.
Француз охнул и осел, но в этот момент со спины на меня навалилось человек десять. Я отпрыгнул в сторону, но держали меня крепко. После нескольких минут вразумления, руками и ногами, я был сломлен превосходящими силами противника и связан веревками. В связанном состоянии меня отнесли в знакомый уже сарай и бросили на сено. Спасибо, что сразу не расстреляли.
«Ты не благодари, ждать-то недолго», — заметил на это внутренний голос.
«А мне торопиться некуда.»
В таком познавательном диалоге мы провели последующие часы перед казнью.
Глава 4
Начинало смеркаться. Если генерал человек чести, он обязан выполнить данное слово — расстрелять меня после заката. Кстати, я начал припоминать, что во время застолья генерал пользовался смартфоном. Или нет? Сейчас уже сложно сказать, было или привиделось. Да и не важно: близится расстрел.
«Что же, давай прощаться», — сказал я своему внутреннему голосу.
«Прощай, друг».
Мы обнялись напоследок — мысленно, разумеется.
«А помнишь тренировки? Как спарринговали? А как в соревнованиях участвовали?» — спросил внутренний голос.
«Не очень-то тренировки помогли, — вздохнул я. — Одного бы я уделал, но их же десять человек было! Кто знал, что француз в кустиках засел?!»
«Не повезло, — сказал внутренний голос. — А помнишь, как на Лехин день рождения нажрались?»
«Не вспоминай лучше», — ностальгически вздохнул я, пытаясь почесаться.
«А как Катьку первый раз трахали?»
«Это было нечто.»
«Родители без тебя тосковать будут, — заметил голос. — Тяжело им, старикам, придется!»
Я загрустил.
«И Катька тоже расстроится…»
Я задумался о том, расстроится ли Катька, узнав о моей гибели. Впрочем, каким образом узнает? Труп Катьке на руки не сдадут — закопают здесь, в 1812 году. Так что ничего Катька не узнает. Ключи от квартиры у нее имеются. Наверное, подумает, что пропал без вести. Через пару месяцев заявит в полицию, но полиция моего тела не найдет. Еще одна бесследно пропавшая жертва.
«Мне тоже страшно», — признался внутренний голос.
«Тебе-то за что страшно?»
«Мне — за все человечество.»
Да, человечеству тоже не поздоровится, кстати. С моей гибелью его шансы на спасение безнадежно уменьшатся. Быть вселенной демонтированной!
«А если, — спросил я свой внутренний голос, — объяснить французам тонкость ситуации? Типа, у меня специальное задание, направленное на спасение человечества, тогда меня не казнят, как думаешь?»
«Французы по-русски не разговаривают.»
«Коллаборационист переведет.»
«Чтобы позвать коллаборациониста, — рассудил внутренний голос, — нужно говорить по-французски. А ты не говоришь.»
Эх, почему я только по-английски спикаю, а по-французски ни хрена?!
«К тому же, — продолжил внутренний голос, — коллаборационист в любом случае не поможет. Тебя так и так расстреляют. Ты же на французского солдата напал — там, возле кустика!»
«Ничего я не нападал! — возмутился я. — Я бежал из плена, а это француз сидел там посрать. Откуда мне было знать?! Знал бы, обежал через другой кустик, там поблизости еще один был.»
«Поздно, — резюмировал внутренний голос веско. — Теперь тебе точно капец. Лежишь ты в сарае, связанный, и дожидаешься своей погибели. И ничего не можешь сделать, потому что на любую подобную ситуевину имеется исторический материализм.»
«При чем здесь исторический материализм?» — изумился я.
«Ни при чем, просто к слову пришлось.»
Мы еще немного полежали, в ожидании.
Хотя связанные руки начинали затекать, сено казалось мне уже мягким, а не колючим. Вообще, если бы не предстоящий расстрел, все было бы хорошо, даже отлично. Расстрел все портил: мешал мне сосредоточиться на выполнении основной задачи — устранении протечки во времени.
За дощатой стеной загремели выстрелы. Я завертел головой, но видно ничего не было. Или это расстреливают кого-то еще — например, моего предшественника по печальной очереди? Но нет. Судя по крикам, раздававшимся снаружи, произошло что-то непредвиденное.
Выстрелы раздавались все чаще и чаще. Крики сделались совсем отчаянными, зато начали отдаляться, сменившись другими — торжествующими. Причем, как мне показалось, орали уже по-русски.
«Буденный подоспел вовремя», — сообщил внутренний голос.
Я с радостью с ним согласился.
В этот момент дверь сарая отворилась, и в проеме возник долгожданный спаситель, в холщовой рубахе и с вилами в руке.
— Есть кто? — крикнул человек с вилами.
— Есть, есть! — заорал я.
— Русский?
— Русский!
— Выходи на свободу!
И человек с вилами растворился в воздухе, оставив двери открытыми.
Тем не менее я был опутан веревками с ног до головы и не мог сделаться свободным без посторонней помощи. Пришлось ползти к выходу, наподобие червяка, сначала подтягивающего к себе нижнюю половину туловища, затем изгибающегося и выбрасывающего вперед переднюю половину.
По улице пробегали люди в военной форме и с оружием, не обращая на меня никакого внимания. Их мундиры были неотличимы от французских, но общались люди на чистом русском — такое ни с каким французским не спутаешь.
— Помогите! — заорал я, извиваясь. — Развяжите, черт бы вас побрал!
Кто-то с саблей в руке перерезал веревки.
— Спасибо, камрад, — поблагодарил я, сдирая с себя последние веревочные узлы.
— Бей французов! — крикнул камрад.
— Мочи их! — поддержал я.