Помоги проекту - поделись книгой:
От этой фразы и от тона, которым она была произнесена, во мне все похолодело. Я попробовал отшутиться.
— Да ладно вам, Герцог. Стареть еще рано. Прошу вас не забывать, что в нашей семье вы единственный годный боец…
Слова несли меня туда, куда мне совсем не хотелось. Он вяло качнул головой.
— Фрэнк, ты прекрасно знаешь, что в нашей семье только один боец: твоя мать.
Он рассмеялся каким-то нервным дребезжащим смехом. И закашлялся. Кашель был ужасный, чудовищный, словно раздирал легкие. Я подошел к нему и обнял своей здоровой рукой.
— Однако, — сказал я, улыбаясь. — Получается, мы оба годимся для инвалидной коляски. Так закажем двухместную! Ну же, Герцог! Подтянитесь! Мы ждем вас, чтобы выпить за возвращение блудного сына{24}…
Он унял свой кашель и выжал робкую улыбку.
— Ничего серьезного, зато очень шумно, — сказал он. — Я, наверное, простудился. Идите без меня, я быстро доделаю кое-что и присоединюсь к вам.
— Когда будете выходить, накиньте что-нибудь, — посоветовала Салли.
Все это время она почти не открывала рта, это меня удивило.
Она была очень привязана к моему отцу, он отвечал ей тем же. После смерти Марка он перенес на нее всю любовь, которую питал к моему брату.
Мы вышли, плотно затворив дверь, и у меня сжалось сердце, когда по ту сторону дубовой панели я услышал очередной приступ кашля.
— Салли, — спросил я, — Герцог давно в таком состоянии?
Она молча остановилась. Я посмотрел ей в глаза.
— Фрэнк, я раньше этого не видела, — ответила она. — Впервые осознала только сейчас и поразилась. Изменения происходили постепенно, так, что никто из нас их не замечал. А началось все, наверное, несколько месяцев назад.
Под нашими ногами скрипел гравий. Звук показался мне зловещим. Снова. Тот самый звук, о котором я столько раз мечтал, когда ночами кидал свой спальный мешок куда попало, прямо в липкую жижу какого-нибудь корейского рисового поля.
— Он болен, — сказал я. — За полгода так не стареют. Когда я уезжал, он был… Ах, ты же знаешь, каким он был…
А был он великолепным. Ему никогда бы не дали его настоящий возраст. Таким ярким, задорным! Он мог выйти на ужин в пижаме; проработать всю ночь в лаборатории, а в шесть часов утра надеть смокинг, разбудить мою мать и предложить ей пойти в кино; вдруг решить, что обойдется без водителя, и залить в радиатор бензин, а в бак — масло; как-то он даже возомнил, что все еще находится на каникулах у своего друга Харгривза в Лондоне, и проехал весь город по левой стороне улицы… Весь город знал о его проделках, это всех забавляло и никого не злило. Порывистый, рассеянный, очаровательный и, как химик, совершенно гениальный.
Мы уже подходили к дому, когда белый гравий захрустел под весом, превышавшим вес наших тел. На миг по нам мазануло двумя кисточками света. Как смерч, пронеслась машина. Стрельнув лучами в сторону, перекрыла поворот аллеи и осела на колесах в нескольких сантиметрах от нас. Сомнений не оставалось. Кто еще мог так тормозить? Хлопнула дверца. Я очутился в объятиях матери, от ее пылкого поцелуя у меня перехватило дыхание. Затем, взяв себя в руки, она отступила и оглядела меня. Я стоял в ярком свете под прицелом автомобильных фар и едва различал ее очертания. Она была в широком норковом манто, без шляпы. Ее черные, как тушь, волосы чуть серебрились от электрических бликов. Она была все такой же: гибкой, изящной, непреклонной, страстной. Она засмеялась своим звонким металлическим смехом.
— Фрэнки, все такой же увалень.
В ее тоне было все: ласковая, хотя и чуть высокомерная снисходительность, которая распаляла во мне желание стать кем-то выдающимся, скрытое волнение, соответствующее ее истинным чувствам, тепло и чувственность, излучаемые ее лицом и угадываемые в мельчайших складках платья. В свои пятьдесят лет моя мать казалась моложе меня.
— Вэнис, — сказала Салли, — сегодня лучше не дразнить его. Подождите до завтра. Пойдем, Фрэнки-бой.
Прозвище, которое она с Марком дала мне, когда я пытался подражать Фрэнку Синатре, в апреле сорок пятого, во время последней увольнительной Марка. Я взял Салли за руку, обнял мать левой рукой.
— Вэнис, — произнес я, — полковник американской армии не позволит так обращаться с собой даже своей матери. Извольте держаться приличий и, обращаясь ко мне, не забывайте говорить «сэр».
Она снова засмеялась. Ее смех звучал так же чисто, как хрустальный звон, который Вайли извлекал из колокольчика, призывающего к ужину. Позади нас свет от фар «кадиллака»{25} разрывал тень и выдергивал из кустарника последнюю белизну «Осенней Королевы». Пока мы поднимались по ступенькам к входной двери, чтобы выпить по последнему
III
На следующее утро, когда я проснулся, декабрьское солнце изо всех сил старалось оживить мне комнату. Циферблат под моим беглым взглядом показал девять часов. Принять душ, побриться, одеться и позавтракать: времени оставалось лишь на то, чтобы приехать вовремя к назначенной встрече.
Я поднял оконную фрамугу, высунулся и глубоко вдохнул влажный воздух сада. На темной зелени лужайки разноцветные листья сбивались в хорошо известную мне картину, полную блеклых и стертых воспоминаний, одновременно нежных и грустных. Гоня прочь печальные мысли, я включил радио и начал искать что-нибудь поэнергичнее. Немного джаза меня бы взбодрило. В считаные секунды я нашел передачу местного диск-жокея, вкусы которого — по мере чередования восковых пластов{26} под его проворными пальцами — показались мне достаточно близкими, чтобы сразу занести его в категорию «людей рукопожатных». Оставив дверь открытой, я прошел в ванную.
Через полчаса я уже выходил свежевыбритым, в цивильном костюме из саржи, чья нежная синева казалась мне райской после ненавистного цвета военной формы, и галстуке, пестром галстуке в стиле «техниколор» — естественная реакция на желто-зеленую тусклость, в которую меня так долго рядили; на руке свисал светлый плащ, на голове сидела серая фетровая шляпа, к которой меня тянуло с того самого момента, как я ступил на родную землю. Бодро посвистывая, я направился к гаражу, позади лаборатории, расположенной слева от дома, если стоять лицом к фасаду. Я прошел мимо маленького окошка, где уже горел оранжевый свет, но, к сожалению, не успевал повидаться с Герцогом, так как время торопило.
Железные ворота были подняты; я вошел. В гараже стояли «кадиллак» Вэнис, «меркюри» отца и старый «линкольн»-купе, которые мы делили с Марком{27}. Благодаря заботам водителя Хьюго «линкольн» сохранял изначальный шик и не очень проигрывал двум соседним, более современным машинам. Капот был опущен, и я, предвкушая удовольствие, подумал обо всех тех поездках, которые себе наобещал.
— Ну что, поехали, Фрэнки-бой?
Похоже, о поездках подумала и Салли. Она уже сидела за рулем и кивала на открытую дверцу.
— Поработаю твоим водителем, — сказала она.
Я посмотрел на свою руку. Возможно, это предложение я истолковал превратно.
— Не такой уж я и инвалид, — сухо обронил я.
И понял, что обидел ее. Но ощущать собственную ущербность тяжело, и, к сожалению, я в очередной и явно не последний раз выказал себя слишком обидчивым. Она закусила нижнюю губу, свою красивую, по-детски чуть припухлую губку, и заявила:
— Фрэнки, ты мерзкий тип.
Я ловко сел на переднее сиденье и нежно обнял ее.
— Не обращай внимания на брюзжание старого полковника. Ты — классная, Салли. Давай, трогай.
Конечно же, я ошибся. Конечно же, я превратно истолковал то, что было всего лишь сестринским жестом, удовольствием вновь пообщаться со сверстником. Салли, наверное, жилось не очень весело в Блэк-Ривере, в этом большом доме из белого камня, где она осталась с моими родителями после смерти Марка.
— Ты знаешь, куда мы направляемся? — спросил я.
— Прошу прощения, Фрэнки, но я слышала, что ты говорил по телефону вчера вечером.
— Ничего секретного, — сказал я. — Я еду к Нарциссу Роузу. Дрим-стрит. В Стоун-Бэнке.
Машина выехала за ворота и повернула налево. Салли вела хорошо. Мне оставалось только откинуться в кресле и расслабиться. Я рассматривал свои замшевые туфли. Замшевые! Представляете?
— Туфли у тебя ужасные, — заметила Салли.
Замечание меня задело. Я приосанился.
— И галстук жуткий.
— Да уж! Ты умеешь взбодрить!
Она улыбнулась, продолжая следить за дорогой. Я повернулся к ней, чтобы лучше рассмотреть ее. Красивое зрелище. На ней была черная бархатная шапочка, черный костюм, черные ажурные туфли и черные короткие перчатки с широкими манжетами. Ее раскосые глаза чуть поднимались к вискам и прикрывались самыми красивыми ресницами Блэк-Ривера.
— Не дуйся, — продолжила она. — Я понимаю, что ты должен сейчас ощущать. Если бы у тебя был ярко-красный костюм, ты бы его наверняка надел, да?
— Да, — решительно ответил я.
— Марк был таким же, когда приезжал в увольнение, — ровно и спокойно произнесла она.
— Не думай о Марке, — сказал я. — И потом, может быть, не стоит все время ходить в черном.
— Это вовсе не потому, что я хочу носить траур. — Она замолчала и слегка улыбнулась. — Просто кокетничаю. Черный цвет мне идет{28}.
Я что-то промямлил.
— Фрэнки, я должна объясниться. Я очень любила Марка. И очень переживала, когда он… когда он не вернулся. Но для меня Марк — это не все. Я хотела быть с вами всеми. С Герцогом. С Вэнис.
Она помолчала.
— И с тобой тоже, Фрэнки-бой. Да. Я вышла замуж за Марка, потому что предложение мне сделал он. Это был единственный выход. Ты… ты никогда бы этого не сделал. Ты никогда бы не осмелился, из-за Вэнис.
— Салли, ты спятила?
— Нет, Фрэнки-бой. Я любила вас всех. Я хотела стать частью семьи Болтон. Марк был очаровательным. Фрэнки, ты помнишь, как он смеялся? Но для меня он прежде всего был товарищем. Конечно, я любила его еще и… э-э… физически. Но вышла за него замуж не поэтому. Вышла ради Герцога. Ради Вэнис. И ради тебя. И ради него. Ради вас всех четверых. Марк умер, это правда. Но он был лишь одной четвертью моего замужества.
У меня в горле что-то запершило, это что-то не давало вымолвить и слова.
— Тебя, Фрэнки, я никогда не понимала. С девчонками ты всегда был забавным. Да, знаю, у тебя были увлечения. Но насчет этого ты такой скрытный! Никогда не хвалишься, как другие мужчины. И потом, Фрэнки, я видела тебя с твоей матерью. Ты ее любишь. Ты влюблен в нее. Нет, разумеется, я не собираюсь рассказывать истории про эдипов комплекс{29} и прочие байки в том же духе. Но Вэнис настолько лучше всех женщин, что ты, Фрэнки, никогда не женишься. Ты не встретишь той, которая будет лучше твоей матери. И останешься старым холостяком. Поэтому, Фрэнки, понимаешь… — Она чуть склонила голову и невесело усмехнулась. — Мне надо было выйти замуж за Марка.
Я уже потянулся к ней и чуть не взял ее за руку, но тут вспомнил про штуковину из стали и кожи: грубо выругался про себя, проклиная свою ущербность, а еще — чтобы снять напряженность, возникшую от объяснений Салли. Кто бы мог представить, что за этим гладким лбом с осенними кудряшками таится такая аналитическая пронзительность? Я прочистил горло и ляпнул:
— А ты, должно быть, много читала, дорогая, пока я сражался с китаезами.
Она звонко рассмеялась и спросила:
— Куда поворачивать, Фрэнки-бой?
Я вернулся к окружающей нас действительности. Мы ехали по Чарлз-стрит. Минут через пять должны были оказаться у Роуза.
— Вторая улица налево, — сказал я.
И вспомнил об Эллен Брейстер, так же отчетливо, как и накануне. Вдруг заговорил, начал рассказывать Салли, зачем звонил Нарциссу Роузу. Она слушала закусив нижнюю губу: у нее всегда проявлялась эта привычка, когда она была взволнована.
— Ну вот, — закончил я. — Да, у меня были увлечения, и немало. Но Эллен была первой, и это для меня кое-что значит. Понимаешь, Салли, я больше не люблю ее — не люблю как любовник, — но храню воспоминание о ней… Думаю, все парни немного признательны первой девушке, с которой им было хорошо.
Она кивнула.
— И тогда я позвонил Нарциссу, — продолжил я. — Я постараюсь ему помочь. Ведь я отвоевал совсем недавно, и мне нужен переходный период, чтобы решиться заняться чем-то другим. И кстати, по мне, так лучше грохнуть негодяя, убившего ее, чем отправлять на тот свет ребят, которые даже не знают, ради чего они бьются.
— Я могу тебе помочь? — спросила она.
— Нет, милая, — твердо ответил я. — Это совсем не женское дело… И ты слишком красива, чтобы мы могли рисковать хотя бы одним твоим волоском.
— А для чего она мне, эта красота? — спросила она вполголоса.
— Остановись здесь, — попросил я. — Мы приехали.
Мне показалось разумным не отвечать на ее последний вопрос.
IV
Дрим-стрит, вопреки своему названию, расположена посреди делового квартала Стоун-Бэнка; Нарцисс Роуз устроил свою контору на этой улице в самом красивом здании, чей мраморный цоколь с колоннами в стиле, колеблющемся между дорическим и эклектическим а-ля «Ингерсолл-Рэнд»{30}, меня просто заворожил.
Мы открыли дверь из стекла и хромированной стали и вошли в просторный холл. Перед нами растянулась целая череда лифтов, их беспрестанные перемещения свидетельствовали о бурной деятельности заведения. Верхние этажи были заняты дирекцией и службами крупной ежедневной газеты, распространявшейся не только в Стоун-Бэнке и соседнем городке, но и за их пределами.
Двери кабины лифта открылись, и грум доставил нас на восьмой этаж. Нарцисс предпочитал средние высоты. В сопровождении притихшей Салли я прошел по темно-зеленому ковру до конца коридора с бежевыми стенами и уперся в скромную гравированную табличку, утопленные буквы которой являли название и назначение фирмы. Я вошел. Мы очутились в маленькой прихожей, обставленной с чрезмерным изяществом для приемной детектива, но я знал Роуза так давно, что это меня уже не удивляло. Я прошел в соседнюю комнату.
— Добрый день, Кармен, — поздоровался я. — Гений на месте?
— О, Фрэнк, я рада, что вижу вас снова.
Она протянула мне руку, и я пожал ее с ответной радостью. Несмотря на мрачноватый повод моего визита, мне было приятно вновь встретиться с невероятным тандемом Нарцисса и Кармен Линдо. Благодаря какому стечению обстоятельств этим двум людям удавалось работать вместе? Это было выше моего понимания. Выше моего понимания, хотя ответ я знал.
— Моя невестка Салли, — объявил я. — Салли, это — Кармен.
Невозможно представить себе двух столь непохожих женщин. Брюнетка и рыжая: каждая — типичный образец в своем роде. Кармен получила свое имя не зря: ее отец был мексиканцем, мать — ирландкой, и поскольку пара подобралась красивая, результат оказался превосходным. Цыганская знойность с зелеными глазами, бойкость дюжины Бетти Хаттон{31} и кузовное изящество «Фишера Боди»{32}.
— Хм, а вы составляете очаровательную пару, — сказала Кармен. — Что делает честь нашему заведению. Здравствуйте, Салли. Вы сопровождаете этого типа? Еще наплачетесь. Очень ядовит. Но танцует хорошо. Итак, Фрэнки, надо уладить какое-то мутное дельце?
— Нет, — сказал я. — Улаживать уже нечего. К несчастью, слишком поздно. Но, может, получится что-нибудь найти.
— Пойдемте, — пригласила Кармен. — Нарцисс вас ждет, но вы же знаете, каков он, правда? Все такой же, слегка комедиант. Мизансцена впечатляет клиентов.
Она нажала на скрытую под столешницей кнопку звонка, и двустворчатая дверь, отделявшая святилище Нарцисса, медленно открылась сама по себе. Нарцисс Роуз в шикарном бледно-сером костюме и настоящей меховой шапке Даниэля Буна{33} стоял перед громоздким бюро из массива красного дерева и ожидал нас в позе старого траппера, вглядывающегося в горизонт.
Салли расхохоталась. Нарцисс, похоже, обрадовался. Церемонно снял свой головной убор и помахал им в низком поклоне а-ля д’Артаньян.
— Добро пожаловать, чужестранцы, — произнес он.
Мы вошли. Нарцисс занимал комфортабельное помещение метров пять на шесть; стены грязновато-розового цвета были совершенно пусты, не считая огромной витрины, занимавшей всю стену напротив окна, полки которой отводились под невероятную коллекцию шляп, от треуголки Христофора Колумба до президентской фетровой шляпы, включая бейсболку Бейба Рута{34} и ковбойский стетсон Пекоса Билла{35}.
— Какая восхитительная коллекция! — воскликнула очарованная Салли.
— Не правда ли? — откликнулся Нарцисс Роуз, кладя меховую шапку на бюро.
— Салли, — произнес я. — Это Нарцисс. Салли — моя невестка.
— Никогда не думал, что этот невежественный чурбан способен обладать подобным вкусом. То, что вы его невестка, все объясняет. Вы были навязаны ему обстоятельствами, независимыми от его воли, если так можно назвать то, что ее заменяет. И то, чему я обязан незабываемому удовольствию с вами познакомиться.
— Вы чрезвычайно любезны, — произнесла Салли. И посмотрела на него с любопытством и интересом.
Нарцисс заслуживал и того, и другого. Ему было тридцать три года, но на вид не больше двадцати. Среднего роста, прекрасно сложенный светлокожий блондин с правильными чертами лица, он мог бы показаться совершенно непримечательным, если бы не его черные глаза, шлюховатисто подведенные черные глазищи с длинными пушистыми ресницами и неприлично смуглыми веками. Он одевался всегда изысканно и любил выдавать себя за «перевертыша»; знавшие о его отношениях с Кармен только посмеивались, но Нарцисс часто подчеркивал эту двусмысленность и ликовал всякий раз, когда возмущенная жертва клевала на наживку. Происходя из весьма состоятельной семьи, Нарцисс мог бы вообще ничего не делать, но решил все же трудиться, и его маленькое предприятие, отчасти благодаря великолепным директорским связям, функционировало неплохо. Помимо детективного содействия он оказывал еще и бракоразводные услуги; мужья немало платили ему, чтобы скомпрометировать своих жен, а жены — чтобы скомпрометировать своих мужей; эти рискованные операции Нарцисс осуществлял не часто, но когда финансовые показатели фирмы несколько ухудшались, имя м-ра Роуза нередко оказывалось замешанным в каком-нибудь мелком светском скандале. Его кажущаяся аморальность не мешала ему хранить абсолютную верность красавице Кармен.
— Я представляла вас совсем не таким, — сказала Салли.
Поделиться книгой: