Нерушимый 5

— Сын. Вот если считаешь, что кореша тебя победили, вскрывайся. Но знай, что ты ее предашь, мать свою. Это мне вскрываться надо, но я еще побарахтаюсь.

— Спасибо, брат, — он протянул руку, и я пожал ее.

В двенадцать под бой курантов выступил Горский, окинул всех отеческим взглядом и рассказал, какие перспективы ждут нашу страну в целом и каждого — по отдельности. Сидельцы слушали, затаив дыхание, но его слова не цепляли, как в прошлый раз, стекали с меня, как с гуся вода, потому что теперь все его разглагольствования — не про нас.

Это был самый отвратительный Новый год в моей жизни. Нелепый настолько, что попахивал сюрреализмом.

Интересно, Димидко и команда тоже от меня открестятся? Я ж враг народа теперь, рядом прошел — законтачился. Правильнее всем рассказать, что Нерушимый — большая ошибка и позор команды, как они проглядели предателя? Им теперь стыдно, что я стоял в воротах.

Думать об этом было невыносимо, и, пока сокамерники веселились, я сел писать письмо Сан Санычу, чтобы внести ясность. Лиза же — девушка! — нашла способ прийти на свидание, не побоялась. Или ее визиту Боров поспособствовал, чтобы показать, как хорошо с ним сотрудничать?

Почему это для меня так важно?

Спать осужденные улеглись лишь к утру, ко мне же сон не шел. Вспоминалось, как на меня смотрели Князь и Кардинал. Что им надо? Еще с утра они хотели расположить меня к себе. Чего такого им написали влиятельные сидельцы из жидовни? Меня хотят убрать, как Вавилова? Но зачем, когда я ничего не знаю и никаких контактов выдать не могу? Чтобы перестраховаться?

Или, может, братве нужно что-то другое?

Это только время покажет. Прощай, спокойный сон! Ведь если меня заказали, бесполезно крутиться — я обречен, остается только обратиться за помощью к операм, но это означает — ссучиться. Когда получу срок и погрохочу на зону, там мне это припомнят.

А если не заказали? В конце концов, желания меня прикончить у паханов не было.

Глава 8

Веры тебе нет

Побудка напоминала час Z — перекошенные, землисто-зеленые, красноглазые заключенные восстали. Пошатываясь, позавтракали. Потом начался утренний шмон. Бутылки разбили еще ночью, осколки раздробили и спустили в унитаз.

Дежурные тоже напоминали зомби, и если сидельцы просто не спали — выпивки-то было немного, то перегар, которым разило от вертухаев, перебивал даже настоявшийся сигаретный дух.

Более-менее бодрыми выглядели лишь Князь, Кардинал и нелюдимый бык на верхней полке, который весь праздник продрых.

После шмона я ощутил, что в воздухе повисло напряжение. Князь поглядывал на меня, как на кусок дерьма, остальные сидельцы, кроме Кардинала и Малого, сторонились и делали такие рожи, словно… Может, я законтачился случайно?

Нужно выяснить, что произошло, точно ведь дело в записке, которую получил Кардинал, пока ночью толпой не навалились да не придушили. Можно было выведать у цыгана, он-то агрессию не проявлял, но я решил действовать прямо. Подошел к столу, где чифирил Князь. Сесть было некуда, и я оперся о стол руками, выдержал змеиный взгляд пахана. С такими юлить нельзя, общаться нужно только прямо, сила на силу.

— Князь, разговор есть.

Смотрящий вскинул голову, шевельнул надбровным валиком.

— Слушаю.

Он хотел заехать мне в рожу, да так, чтобы кости носа вошли в мозг, и «эта сука подохла». Вот оно что! Он думает, что я ссучился, то есть сотрудничаю с администрацией.

— У тебя ко мне какие-то предъявы? Так давай выясним. — Я зло улыбнулся. — Это мода такая, меня оговаривать?

Рядом нарисовался Борман, уши прижал, попятился. Мы с Князем замерли друг напротив друга, как два ощетинившихся волка.

— Куда ты ходил вчера? — отчеканил он.

— К девушке на свидание. — Я кивнул на последнюю мандаринку. — Вот, от нее посылка.

— Ходок! — Князь щелкнул пальцами, и к нам подбежал гопник, который вчера в окно женщин рассматривал.

— Как выглядела девушка? — обратился ко мне смотрящий.

— Высокая, волосы длинные русые. Одета в соболиную шубу и шапку…

— Была такая! — закивал Ходок и слюни до пола свесил.

Князь зыркнул на Табаки, и тот освободил лавку, куда уселся я. Он жестом поманил меня, я наклонился.

— На зоне новый барин… — прошелестел смотрящий. — То есть начальник СИЗО. Ему выслужиться надо, он намерен устанавливать свои порядки, ломать нас будет, и суки уже здесь.

Я сглотнул, вспомнив, как кум предупреждал не отсвечивать.

— Сам посуди: спортсмен, боец, появился как раз, когда слух прошел. Что нам думать?

Я рассмеялся. Второй раз на меня вешают то, чего я не совершал, что так же шепотом я ему и озвучил. Он выслушал.

— Лады. Если неправы — извини. Но веры тебе нет.

И отвернулся. Я пожал плечами. Что ж, на нет и суда нет. Лучше бы вон к тому быку присмотрелись. Сами открестились от меня, сами и выгребайте теперь, когда начнется движение. Теперь понятно, о чем говорил кум, когда просил не лезть не в свое дело. И не полезу. Еще бы я за зэков против ментов не подписывался!

Первое января пролетело в полудреме. Никаких эксцессов не было. Я дописал письмо Димидко, полагая, что нет у меня больше команды. Отправлю его завтра, сегодня все равно ничего не работает.

Второго я отдал письмо дежурному. Сразу после завтрака пошел по этапу Малой, перед выходом обнял меня, похлопал по спине.

— Я буду тебе писать, — горячо заверил он. — Спасибо, Неруш.

Малой жалел меня, сироту, и планировал слать мне письма все десять лет заключения — больше ведь некому меня поддерживать.

Вся камера за нами молча наблюдала. А когда я пошел к себе, Кардинал подвинулся на шконке и похлопал по месту рядом, но я остался стоять.

— Хороший ты человек, Неруш, правильный. Доброе дело сделал, Малому помог. Я не верю в то, что они о тебе говорят.

Бык навострил уши, напрягся. Я прислушался к его желаниям: он хотел побыстрее отсюда свалить.

— Ты знаешь, о ком они говорят? — спросил я одними губами, имя в виду суку, и взглядом указал на Быка.

Кардинал пожал плечами. Посмотрел на гопников, на быка, Бормана, на юркого мелкого азиата, который не высовывался, сидел себе на пальме.

Ясно, никто не знает, потому подозревают всех.

Укладываясь спать, я думал о «Титане» и мысленно пытался отпустить этот корабль в свободное плаванье, но память вцепилась в него хваткой умирающего бультерьера. Лиза хорошо если год прождет, потом исчезнет. Зачем ей жизнь свою ломать, с зэком путаться? Потом у меня останется только Малой, на своей шкуре ощутивший предательство.

А что делать мне? Принять свою участь или податься в бега? Да, я, включив лучшего кого-нибудь, смогу сбежать. А дальше? Построить землянку и жить в лесу? Только так, ведь все оцифровано. Стоит мне пройти мимо камеры — и меня повяжут. В деле Шуйского я разобраться не смогу, ведь не знаю даже, где копать, а меня и близко к дому его не подпустят.

Кто мог его убить? А что если и правда Вавилов замазан, и напоследок решил избавить внучку от бесперспективной партии — меня?

И если не Вавилов, то кто? Дороничев берега попутал? Тупо, но возможно, достаточно вспомнить, что, чуя безнаказанность, творили наши политики.

Или имеет место заговор с участием Фарба-Вомбата, Быкова и кого-то еще? Вот они Вавилова и уморили, оборвав все завязанные на нем нити, и хотят повесить на меня если не всех, то часть собак. Нет, не похоже на правду, Быкову я просто из-за брата не нравлюсь, он искренне считал меня виновным.

От бессильной злости я стукнулся затылком о шконку. Знать бы, где копать! Хоть одну мельчайшую зацепку бы! Может, вместо Быкова толкового следака назначат, и он пойдет на диалог? Оставаясь здесь, есть шанс найти эту зацепку — через того же следователя, хрен с ним, через барина. Так я буду, что говорится, ближе к делу.

Третьего января после обеда отворилось кормило, и дежурный радостно объявил:

— Нерушимый! На выход! Посетитель.

Кто это может быть? Опять Лиза? Наверняка у ее деда остались знакомые, которые согласились помочь. В общем, в комнату свиданий я шагал, преисполненный приятных предвкушений. Каково же было мое удивление, когда по ту сторону стекла я увидел Сан Саныча Димидко и Микроба. Федор улыбнулся от уха до уха и что-то прокричал, но было не слышно. Димидко всплеснул руками, снял трубку и, не здороваясь, принялся меня отчитывать:

— Ну и напугал ты нас, Нерушимый! Звоню тебе — на звонки не отвечаешь. В квартиру приехал, там разгром и дверь не заперта. В милицию звоню — никто ничего не говорит…

Я прижимал трубку к уху и улыбался. У меня есть близкие, и они не отвернулись. И хрен с ними, с ворами в законе, ментами, суками, вот оно — настоящее.

— …а тридцатого ко мне вломились, вызвали в участок, где долго о тебе расспрашивали, но опять толком ничего не сказали. Я хоть понял, что ты живой, и находишься в ме… В общем, закрыли тебя. Но что за бред, Саня? Как бы ты смог сделать то, о чем пишут? — Он помотал головой. — Не верю!

— Я и сам до сих пор не верю, — вздохнул я.

— А чего лыбишься? Что смешного? — вспыхнул он.

— Не представляешь, как я рад вас видеть. Вчера тебе, Саныч, письмо написал.

Микроб выхватил у него трубку и прокричал:

— Но ведь если ты не виноват, то тебя скоро выпустят.

Святая простота!

— Нескоро, — не стал его обнадеживать я, — дело запутанное, может, полгода продержат, может год. Так что натаскивайте пока Васенцова.

— Но я заявку на тебя подам, ну, чтобы на воротах стоял, а то как же без тебя! Год — придумал тоже! Я все свои связи подключу, — орал Димидко.

— Просто знайте, я ни в чем не виноват, кто бы что ни говорил.

— Да ты виноват, что ли, что с Вавиловым пару раз пересекся! — продолжал негодовать Микроб, а Саныч прижимал ухо к трубке с другой стороны, чтобы слышать, о чем я говорю.

— Вот и я надеюсь, что разберутся.

Вру, не очень-то надеюсь, но вас-то зачем расстраивать. На языке вертелось, что бывают судебные ошибки, а иногда из-за них даже расстреливают, но говорить я этого не стал. Да и свидание могут прервать за такое.

Микроб передал трубку Димидко, и тот рассказал, что пятнадцатого они едут на сборы в Сочи и очень надеются, что я буду с ними. Все парни передают мне привет, каждый хотел бы прийти вместо Микроба, но так выпал жребий, а больше двух человек на свидание не пускают.

— Что тебе передать в посылке? — спросил Федор.

— Учтите: еда идет в общак, здесь так принято. Еду. Сахар. Чай. Кофе. Носки. Трусы. Меня ж скрутили, и я ничего с собой не взял. Шоколада ужас как хочется.

— Нам теперь нового директора команды искать надо, — пожаловался Димидко. — Тирликас-то тоже пропал, и если с тобой хоть связаться можно, он вообще исчез с радаров.

Я поджал губы и похлопал по ним — мол, ничего сказать не могу. Наверное, у них в голове тысяча вопросов, но разговаривать о деле мне можно только с адвокатом и следователем.

— Да, вам нужно искать нового директора.

— А Лев Ви… — пробормотал Микроб, встретился со мной взглядом и все понял, кивнул. — Ясно.

Они с Димидко переглянулись и на минуту замолчали. Потом продолжили уже не так бодро. Дарина отказала Погосяну, и он загрустил. С родителями Мика так и не помирился. Жека бросил свою девушку, она явилась на тренировку и расцарапала ему лицо, чуть глаз не выдрала. У Клыкова очень крутая маман, ей тридцать шесть, а выглядит на двадцать шесть. Микроб заговорщецки подмигнул и кивнул на Димидко, я усмехнулся, представив Сан Саныча в роли отчима Клыка.

Время остановилось и окуклилось, и когда явился конвойный, казалось, что Димидко и Микроб только пришли, мы не поговорили толком, и вот уже расставаться надо.

— Держись, Нерушимый! — сказал Димидко, вставая. — Оправдай фамилию!

— Мне нужен адвокат, — бросил я. — Попытайся его найти. Хорошего, желательно, чтобы с опытом работы в органах.

Моя просьба озадачила Димидко, видимо, в этой реальности было не принято пользоваться услугами адвокатов.

— Адвокаты — это форца.

Действительно, что это я? Государственные защитники денег не берут и по своей инициативе не работают.

— Чем раньше найдешь, тем скорее я отсюда выйду.

Я развернулся и последовал за конвойным, думая о том, что пока праздники, никто никакими делами заниматься не будет. Рождество — здесь не выходной день, потому можно рассчитывать на начало какого-то движения по своему делу после четвертого января. А пока выпишу себе пару книг из библиотеки, буду читать. Как же ломает без Интернета! Точнее без Комсети!

В камере появился новый жилец: смуглый жилистый мужчина с осанкой отставного военного. Держался он обособленно, разговаривал вежливо. А к вечеру привели еще одного — бритого наголо здоровяка с рыжей щетиной, бычьей шеей и глубоко посаженными белесыми глазками. Его лицо казалось грязным из-за обилия пигментных пятен.

Похоже, это и есть суки, которых все ждали.

Амбал, ни с кем не здороваясь, под неодобрительными взглядами сидельцев протопал к койкам, осмотрел их, пристально уставился на меня, я глаз не отвел. Тогда он повернулся ко мне задом, сгреб вещи Бормана с койки напротив, бросил на пол и молча определил на шконку свои пожитки.

Кардинал, сидящий за столом вместе с Князем, ничего не сказал и сделал вид, что происходящее его не касается. Уткнулся себе в газеты. Борман вскочил с места, готовый восстанавливать справедливость, но встал Князь, положив руку ему на плечо, и обратился к новенькому:

— У нас хата правильная, людская. По беспределу тут не прокатит.

Рыжий амбал оскалился:

— Срал я на ваши правила. Там, где я, правила мои, ясно? Кто не согласен — валите на…!

Он самодовольно заржал. Князь и Борман переглянулись. По понятиям такое оставлять было нельзя. По логике — правильно было не нарываться, ведь Князь знал, что его будут ломать серьезные бойцы.

— Ты за это ответишь, — холодно проговорил Князь.

Со второй койки спрыгнул молчаливый бык, который мне еще раньше не понравился, хрустнул шеей и с вызовом спросил:

— Да ну?

— Братва, мочи беспредельщиков! — заорал Табаки, у него откуда-то появилась заточка.

И началась движуха. Сидельцы налетели на этих двоих, как стая дворняг — на волкодавов. Табаки ретировался, пропуская вперед гопоту. Шестерка здраво оценивал свои силы, затаился, выгадывая удобный момент, чтобы ударить исподтишка.

Бой разворачивался в узком пространстве между койками, где едва можно раскинуть руки. Беспредельщики встали спиной к спине. Рыжего спереди атаковала стая гопников, причем у одного был кастет, быка — сидельцы со стажем, в том числе Борман и Бес. Положение братвы усложняла ограниченность пространства для маневра, и они просто не могли подступиться, качки отбрасывали их топчущими.