Помоги проекту - поделись книгой:
В итоге я оказался счастливым обладателем внушительных размеров металлической банки с кондитерским снадобьем производства Ленинградского химико-пищевого комбината. Что делать с такими объемами ванилина — я не представлял, как хранить его после вскрытия — тоже. Тем не менее, выбравшись на улицу, устроился на крыльце, достал нож, приставил острие к крышке и несколькими ударами по рукоятке пробил дырочку. Высыпав кое-что на ладонь, задумался: что мне теперь — плевать на него и в кожу втирать, или так — из банки на башку насыпать?
— А вы нездешний? — мотоциклист с авоськой, полной продуктов, вышел из дверей магазина.
— ГДАХ! — ударила дверь, приведенная в движение тугой пружиной, моя рука от неожиданности дернулась и крупинки ванилина полетели на землю.
— Еду в Талицу, — проговорил я. — На попутках.
— И что, охотно берут попутчиков? — удивился мужчина. — Долго уже едете?
— Утром был в Минске. Тут вот правда завис, с этим ванилином и с этими мошками… Мне б на трассу выбраться — дело бы пошло веселее. А то такое чувство что Слуцк — это одна большая промзона!
С сомнением оглядев мои габариты и объемистый рюкзак, мотоциклист спросил, переходя на «ты»:
— В коляску влезешь? Я аж до Комарович тебя довезти могу, если сотня кэмэ в коляске не испугает. Особого удобства не предвидится, так и знай!
— В моем положении выбирать не приходится… А до Талицы мне сколько останется?
— Километров пятнадцать — двадцать…
— Ну это в случае чего и пешком можно! — выдохнул я.
— Да ладно — пешком! Подберет кто-нибудь! Залезай уже в коляску, пекарь… Да погоди ты, там же второй шлем лежит… И вот — авоську пристрой, да смотри не раздави! Я тоже ванилина взял, жене подарю — булки печь, и от мошек.
Хотелось свежих впечатлений и приключений? Кушайте, товарищ Белозор. Не обляпайтесь.
За Любанью нас догнали жуткие черные тучи и грянул дождь — настоящий, майский, с оглушительными раскатами грома и молниями, рассекающими небо напополам. Конечно, мы в это время ехали среди полей, и ни одного долбаного деревца в округе не намечалось. Самой высокой точкой на километр окрест оказалась башка мотоциклиста Габышева — так он представился.
Мы вымокли до нитки, несмотря на мою брезентовую куртку и его кожаный мотоциклический… мотоцикловый… мотоциклетный? В общем — у него был реглан, или тужурка — конкретная такая верхняя одежда из плотной кожи. Как у плохих чекистов в фильмах про сталинские времена, снятые в начала двадцать первого века.
Ни реглан, ни брезентуха нас не спасли. А дополнительный защитный слой из налепленных мошек не спас «Урал». Нет, молнией по макушке Габышев не получил, мотоцикл просто в какой-то момент выплюнул из выхлопной трубы струю воды и заглох.
— У, кур-р-рва! — Габышев яростно пытался завести железного коня, дергал всеми руками и ногами, что-то крутил и страшно ругался — но тщетно.
Ливень усиливался, а мы толкали мотоцикл с коляской по трассе с упрямством обреченных. Мимо проскочил одинокий «жигуленок», обдав нас порцией холодной жижи из-под колес и не остановившись.
— Знаете, почему я больше всего люблю пешие походы как вид туризма, товарищ Габышев? — спросил я и сдул с носа крупные дождевые капли.
— И почему же? — Габышев стянул с себя шлем и темные очки, и вдруг оказалось, что он имеет внешность, характерную скорее для уроженца Якутии или, например, Бурятии, но никак не полесской глубинки.
— Потому что в конце концов весь этот транспорт приходится тащить на себе. Байдарки нужно обносить берегом вокруг бобровых плотин, велосипед — переть на плечах, когда пробьешь камеру или сломаешь спицы. Машину или мотоцикл — вот, толкать, когда заглохнут…
— Резон в ваших словах есть, Герман! — длинные, до плеч волосы Габышева стали похожи на мокрые черные сосульки. — Но это у вас сейчас туризм. А у меня — насущная необходимость! У меня овечки некормленные!
— Овечки? — похоже, сегодня был день открытий.
— Овечки! Мы в Комаровичах кооператив организовываем. По производству изделий из овечьей шерсти, с полным циклом — от непосредственно разведения овечек до готовых носков, платков и варежек. Я документы ездил оформлять!
— А почему в Слуцк, а не куда поближе? — я ступил ногой в колдобину и мои замшевые кроссинговые боты тут же стали еще более мокрыми, если это вообще было возможно.
— Так никто в виду не имеет, как это делать! Не было у нас независимых кооперативов уже лет пятьдесят! Вот — в Слуцке золотой человек нашелся, помог с бумажками… А наши дундуки уже подпишут! Так-то!
— Дела-а-а! — сначала- клубника, теперь вот — овечки…
Похоже, эта самая Модернизация, о которой все говорят, на селе двигается куда как быстрее, чем в городе! Только выбрался из стольного града Минска, как сельские нэпманы новой формации поперли целыми табунами! Или то — отарами?
У нас уже зуб на зуб не попадал, когда, наконец, развиднелось и выглянуло пекучее майское солнце. Полтора часа проливного дождя если и не доконали нас полностью, то боевой дух опустили до самой нижней отметки.
И, конечно, в этот самый момент с какого-то проселка на трассу вырулил, весело пофыркивая мотором, трактор небесно-голубого цвета и неизвестной мне модели.
— Эй, болезные! Вас подцепить? — высунулся из кабины усатый, загорелый и голубоглазый полешук неопределенного возраста.
— Подцепи уж, будь любезен! Встряли мы тут как… Как немцы под Москвой! — развел руками Габышев.
— Но в кабине у меня места нет! А вы насквозь мокрые… Простудитесь на ветру-то! Хотите — дам одеяло? Но у меня одно! — тракторист попался заботливый.
— У меня сменка есть! — сказал я. — Если минуту подождете — я быстро переоденусь.
— А мне давайте одеяло! — стуча зубами, проговорил Габышев.
Так мы и ехали — со скоростью примерно сорок километров в час, подцепленные за трос к трактору. Картина была фантасмагорическая: Габышев — за рулем мотоцикла, в зелено-белом клетчатом одеяле и мотоциклетном шлеме, и я — в трусах-боксерах и клетчатой же, но красно-черной рубашке на голое тело, потому как все остальные вещи были совсем мокрые. Хорошо хоть рукопись «нетленки» в герметичный футляр догадался заранее положить… А за нами на ветру развевались штаны и майки — в тщетной надежде хоть немного просохнуть по пути до Комарович.
Спустя километров десять «Урал» вдруг зачихал, задергался и завелся.
— Кур-р-рва мать! — совсем не по-якутски выругался Габышев. — У-у-у-у, железный засранец! Может и успею овечкам корма задать!
Проблема была в том, что трактористу было наплевать на состояние «Урала». Он пер себе и пёр на крейсерской скорости, кажется, даже не оборачиваясь. А мы болтались за ним, как собачонка на поводке и пытались орать осипшими голосами и размахивать руками — но у Габышева семафорить получалось хреново из-за одеяла, а у меня — из-за неудобного положения в коляске.
Остановился тракторист когда ему приспичило по нужде — примерно через час.
— Ты пабач яка трясца! — сказал он. — А я что-то и запамятовал, хлопцы… Думаю — дзе мое одеяло? Неяк нядобра вышло… Хоть не проехали-то? Вы вообще куда едете?
Мы беспомощно уставились друг на друга: добросердечный тракторист, оказывается, просто забыл о нашем существовании!
— В Комаровичи! — сказал Габышев совершенно севшим голосом. — Большое вам спасибо за одеяло!
— Да оно не за что, хлопцы! — растерянно переминался с ноги на ногу тракторист.
Его можно было понять: вроде и помог, а вроде и шляпа какая-то получилась. Неловко попрощавшись с добросердечным и забывчивым мужиком, мы взгромоздились на мотоцикл. Габышев напялил на себя сырой реглан, нахлобучил шлем на голову, заставил меня сделать то же самое и сказал:
— Ко мне всё-таки заедем. Я тебе хоть штаны сухие дам, а то как ты в свою Талицу попрешься-то?
Пережитые вместе тяготы и невзгоды — они сближают. Это совершенно точно известно.
— Я еще носки у тебя куплю. Из овечьей шерсти, — кивнул я. — Я и штаны купить могу, если что…
— Купи мне теперь лучше новую поясницу, если ты такой платежеспособный! — мрачно усмехнулся Габышев, и завел мотоцикл.
Тракторист посигналил нам вслед.
Добрались мы к жилью мотоциклиста-овцевода часам к пяти вечера. Овечки мекали и бекали со страшной силой, и было их в загоне великое множетсво! Так что не снимая реглана якутско-полесский кооператор кинулся задавать им корма, сказав только:
— Ключ за косяком сверху, чайник поставь! — и тут же взялся размахивать вилами.
Почему он не выпустил овец на выпас — сие было для меня великой тайной. И почему его товарищи из кооператива плечо не подставили? Что это за кооператив такой?
Уже потом, напившись чаю и получив в своё пользование прочные серые штаны на лямках, я не выдержал и предложил:
— Давай я про тебя и про твоих овечек статью напишу, а? Ну, в рамках общего курса на Модернизацию! Заеду на днях из Талицы. Не дальний свет всё-таки!
— Какую статью? — удивился Габышев.
— Газетную! Я в газете работаю. Журналистом.
— А почему бы и нет? — было видно, что ему приятно. — Вообще-то для Беларуси овцеводство — традиционная отрасль! Я много чего рассказать могу… Заодно штаны вернешь!
— Верну! — сказал я. — Куда я денусь.
И засобирался в дорогу.
Глава 3,
в которой кое-что совпадает
В общем и целом — мне повезло. До Талицы оставалось километров семь, солнце только-только начинало клониться к закату… Обожаю май! Даже после восьми часов вечера в наших широтах остается еще куча светлого времени суток! Семь километров — это часа полтора ходу, так что если и не у старого Гумара, то где-нибудь в горпоселковой гостинице я крышу над головой найду. Это, в целом, окрыляло.
Да и доехал я с комфортом: на прицепе с сеном. Куда и зачем тянул стожок старенький МТЗ — мне знать было не положено. Но сено было сухое, прошлогоднее, а не с первого укоса, и это было прекрасно. Влажная брезентуха обеспечила мне относительно приятное сидяче-лежачее место, тушенка и полбатона из рюкзака помогли найти внутреннее умиротворение, а банка с ванилином, который промок и напоминал теперь кашицу, позволяла держать проклятых мошек на почтительном расстоянии.
Сидящий за рулем трактора молодой товарищ с удовольствием взял рубль, но предупредил, что едет только до Смоловки — и меня это полностью устраивало. Семь километров по асфальтовой, ровной дороге без нагрузки в виде «Урала» — это можно было считать удачей! Даже боты слегка подсохли на ногах — эдакий очевидный-неочевидный фокус: температура нашего тела в среднем 36–37 градусов, неплохая такая грелка на все случаи жизни, если что. Простуда? Ну да, простуда… Ни разу не болел простудой, пока жил внутри Геры Белозора. Там, в прошлой-будущей жизни такие штучки в мокрых ботинках вряд ли бы прокатили без фарингитов-циститов-ринитов. А тут — пользовался всеми преимуществами железной полесской генетики белозоровского организма, выросшего до немалых размеров без чернобыльской радиации, канцерогенной пищи и тлетворного воздействия вездесущих в двадцать первом веке электромагнитных полей. Еще и алкоголь употреблять бросил — так вообще расцвел и лохматость повысилась! Ну как — бросил? Почти.
Так или иначе, я слез с пахучего сена, подхватил рюкзак, на который подцепил брезентуху, чтоб сохла дальше и зашагал вперед — спиной к солнцу, прямо к берегам реки Оресы, в сторону загадочного поселка Талица.
Шел себе и насвистывал черт знает какую мелодию, наслаждался природой и в ус не дул, пока юный девичий голос не напугал меня едва ли не до усрачки, пропев над самым ухом, старательно грассируя:
Ей-Богу, я аж слегка присел, чуть-чуть не уйдя в перекат в ближайшую канаву: семь километров пустой трассы, какого хрена тут происходит?
— А-а-а-а, мадмуазель, чего ж вы так подкрадываетесь на своем велосипеде? — старательно пытаясь не пустить петуха севшим то ли от прошедшего дождя, то ли от испуга горлом спросил я, рассматривая неожиданную певунью. — И почему на французском?
Вообще, эта манера велосипедистов подкратываться всегда меня бесила — и тут, и в будущем. Подъедут сзади и дышут напряженно: как это пешеход затылком не видит их величества! Но в этом случае беситься и ругаться мне резко расхотелось.
Девица-велосипедистка была просто загляденье, если честно. Такой, наверное, вырастет Василиса: тоненькая, русоволосая, с очаровательными веснушками и любопытными глазками. На ней было надето легенькое платье — светлое, всё в крохотных василёчках, кроссовки — те самые, тряпичные, синие, с белыми полосками, и — огромная сумка через плечо, на данный момент почти пустая.
— Отан дё лангь кян ом сэ парле, отан дё фуа этиль ом, — сказала она. — Или что-то вроде того. Захотелось мне вас напугать вот, а вы как раз «Марсельезу» свистели. Ну а мы на уроках французского ее хором через день пели. Игорь Палыч, наш учитель, в это время в лаборантской с физиком уединялся, и если мы тихо пели — то приходил и устраивал нам Варфоломеевскую ночь!
— Это как? — я и не знал, что свистел «Марсельезу».
— Каждый десятый выходил к доске и писал словарный диктант, в случайном порядке, — она легко спешилась и покатила велосипед рядом.
— Это не Варфоломеевская ночь, это децимация, — сказал я. — Но смысл понятен. А сколько человек-то у вас в классе было, если можно было вызвать каждого десятого? Десять?
— Почему- десять? — удивилась мадемуазель-велосипедистка. — Сорок!
— Ого! — сказал я. — Многовато.
— Обычное дело, — пожала плечами она. — К нам в десятилетку из всех окрестных сел приходят. А второй класс в параллели директор открывать не хочет — учителей не хватает.
Это было довольно странно для меня, привыкшего к обильному потоку негативной информации о убитых, изнасилованных, утонувших и сбитых машинами одиноких девочках. Для этой сельской мадмуазели, похоже, ничего необычного в долгих велосипедных прогулках по пересеченной местности не было. Тут вообще к собственной безопасности относились проще. Может и вправду: оптимизм — это недостаток информации?
— Я тётю Тоню подменяю. У нас как раз — последний звонок прошел, экзамены пока не начались, так я согласилась почту развезти, а то она сегодня на работу не вышла… Я вообще-то тоже думаю в почтальоны пойти, годик поработать — а потом уже поступать. А меня Яся зовут!
— А меня…
— Гера Белозор? О-о-о-о, я угадала, да? Да? Ой-ёй, какой кошмар! О, Господи, мне точно никто не поверит — иду тут вот между Будой и Талицей, и встречаю Геру Белозора! — она даже запрыгала на месте от переполнявших ее эмоций, и звоночек на велопсипедном руле задребезжал. — А вы такой… Ну, такой…
— Э-э-э-э, — мне было чертовски неловко. — Какой — такой?
— Ну, свойский! — сказала она. — Совсем нестрашный. К нам приезжал как-то один известный писатель, даже в хрестоматии его повести про войну есть, мы в восьмом классе читали. Так он такой был… Ну, сердитый! И нудный. А вы — вот идете себе, свистите. Одеты как… Как…
— Как кто?
— Как невесть кто! Что это за штаны на вас такие, на лямках? Где карманы? — она нахмурила брови а потом вдруг ее лицо приобрело испуганное выражение. — Я что, много треплюсь, да? Болтаю всякую дурь? Ой-ёй, кажется — да!
Я не выдержал и рассмеялся:
— Вы мне девчат моих напоминаете, Яся. Сразу двух! Только им шесть и три года, а вам…
— А мне — скоро будет семнадцать!
— Ага… А штаны с карманами у меня в рюкзаке. Мы с Габышевым «Урал» под дождем толкали, так они совсем промокли. Вот он мне и одолжил эти — на лямках.
— А… А Габышев — это который японец? — она поправила сумку и заглянула внутрь. — Из Комарович? Я его знаю! Смешной дядька, с нашим французом дружит. И с физиком вроде бы тоже. У них клуб по интересам, хи-хи! Общее увлечение.
Кажется, там, в ее большой сумке, оставалось еще несколько газет и писем.
Эта девчоночка была персонажем прелюбопытным, и наговорила уже столько, что переваривать можно было не один час! Но спросил я всего две вещи:
— А почему это он японец? Мне показалось — якут. И что за такое хобби у них общее?
— Может и якут, — легко согласилась Яся. — Игорь Палыч говорит, что они — сомелье, и мол это — одна из древнейших профессий! А моя баушка говорит что они старые пьющие бобыли!
Древнейшей называли несколько другую профессию, но лезть со своими уточнениями я не стал. Дождался пояснения про японца:
— Габышев этот после заседания клуба по интересам на мотоцикле в Комаровичи свои едет и песни про самураев орёт. Ну, вот эту вот… «В эту ночь решили самураи перейти-и-и грани-и-ицу у реки!» — чисто пропела она.
Опять чертовы самураи! Да что с ними не так? Или это — знаки? Бывают вообще такие совпадения? Сначала Герилович про самураев трепался, теперь вот — опять…
Поделиться книгой: