Перелом

Данил Франк

Перелом

***

любовь — уже не курносая. она, прихмурив брови, и мирным голосом спрашивает, чего от неё хотят? она чуть-чуть постарше, как я, стала. ни признаниями, ни клятвами "навсегда" не ляпает, она больше видит — я тоже. а ты видишь?

декабрьские

поздно прощаться, уже декабрь. в этом году стать лучше мы опоздали — что нам теперь делать? сегодня первый снежок белый выпал, и прошлогодний мороз скользкими нитками сковывает руки, а побежать простывшими переулками за жалкими обещаниями? я ничего не обещал — мало ли. мало ли — кто-то растает в облаке выдоха — это закон терморегулирования, а кто-то, конечно, останется, и до подснежников, до первого солнца будет один. что мы с этим сделаем? это закон смены сезонов природы, а пока нам холодно, пока мы плотно сжимаемся — будем себе сами декабрьскими.

спокойной ночи!

этому дню осталось — затяжка. я подкурю железной зажигалкой и не усну, пока восемь улыбок в душном дыму у потолочной плитки не смогу насчитать. две — от друзей, от незнакомцев — пять, а последней — твоя. крошится пепел о линию подоконника белого — всё растаёт, но ей — я запрещаю. из дымки дремлющей комнаты пальцами я её выловлю, уложу на губы, и только теперь — в постель, спокойной ночи!

***

нет, я не знаю, но, как будто, в щёлку меж небесами кто-то хмурится, как будто мы чуть ли не каждые сутки чего-то не делали. вдруг, ему это что-то важно? и теперь Он готовит каждому напоминание? он выглядывает из туч, чтобы взглядом колючим, встретиться с нами, чтоб, наконец-то, мы рассказали, чтобы уже не болело ни у кого. нет, я заглянул не в небо — в Него.

друг

когда от раскалённого плитой воздуха курится с трудом папироса, когда никакая бессонница уже не укладывает — на краешек своего сердца, закрыв глаза, я сяду и буду думать, какими записывать строчками или буквами, то, о чём не хочется заговорить. такое бывает, думается — и только. о стыдном, о слабом, о тех, о которых долго не вспоминал — и так было лучше. когда ни словами, ни душами не обменялись — и всё, теперь на дыму каждый. И каждый зовёт, и внемлю каждому голосу знакомому, который мне шепчет: «я — это чёрные полосы, с другими — легче» прижечь окурком эту грустную правду. я каждому другу, каждому, кого знал — верил, и каждый — со мной, каждый — моя потеря. мой друг, привет! давай обнимемся! нам — одна сигарета на две сотни мыслей.

***

мне — не одна дорога. знаю, всегда кого-то он посылает навстречу, и все — разные. кого-то — на вечер, кого-то — на сегодня-завтра, а есть, которых на целую память. с такими мне касания первого хватит, чтобы запомнить то откровенное, почти нагое, что они дарят, когда двумя руками у щёк обхватывают и тянутся, я им навстречу, и один час — чуть не вечность.

фильм

сбываться — только загаданному. и слабенькая экранизация нашёптанного романа самому себе на ухо — выйдет во всех кинотеатрах. там покажут, каких глупостей двое неважных, искусственно грустных героя так и не совершили, как они оба, по самые титры, говорят о дискретной математике и боге, о предателях и героях красивую чушь. сниму другое. лучше.

нет

а время — удержишь? пару недель до апреля, до подснежников, а всё несёт и несёт куда-то туда, за сегодня, за март, туда, где всё чаще замирает в воздухе мерцающая, холодная секунда жизни. бам! и только брызнуло на асфальт, хорошо пригретый, крошкой времени. а её, чтоб посыпать на первый букет, соберёшь? — …

лес

а бывает хорошо после прогулки сесть и вспомнить, как просто шёл вместе по лесу с хорошим человеком, с его прошлым ветреным, как оно блестело в карих глазах, налитое страхом не повториться. я видел его к лицу лицом и верил. и верю, когда целую хорошего человека, а шею щекочет веткой лес.

***

от слова — слову — это уже не трудно, когда из полупустого черепа трубами один из жителей не моей земли — отвратительно! прогремит мне. мне его жаль, он не знает, как бесполезно это взмущание. от писка — писку — это притча жалобных списков и передач. а где слово? кто-то ещё или уже заговорить готов из всех нас?

2016

в четырнадцать мне небо казалось выше, люди — злее, а я себе — лишним. зато сегодня, почти полное мировоззрение из окурков историй и фантиков времени. сейчас хватает, наконец, силы духа не верить в постоянство разумного, а встречать колпаком каждый день — он будет таким каков есть.

красный октябрь

о чём весь год чёрным и горьким пыхтят заводы на Волге? почему никто их не спрашивает — что в ваших башнях горит, и почему мне так жарко? дробью и ритмом завод красного октября прогремел — — всё было зря, всё потеряно.

***

чьи губы отпечатались на снимке маленькой кухни между полуночью и часом? два автора — нет подписи. в пьяном глянце, едва одетые, почти сливаясь с некрасивой стеной и тумбами стояли двое, а губы разбегались от шеи вверх, и там шелестом, без мерцаний или фотопомех целовали без всякой мысли. любят — губами, языком — только описывают.

не бойся

выйди ко мне, не бойся. тут опасность одна из всех — самая простенькая. это не грех, не разбитое сердце, не измена — опасно тебе на мгновенье стать моей любовью. моя любовь — это сталь, острый, калёный сплав несбывшейся почерневшей мечты и переспелой вишни. выйди ко мне! такой любви подносят один фужер на жизнь, а ты — отведёшь рукой косо? выпей его, не бойся.

***

мои мысли останутся на люстре, просто повиснут, просто и грустно. я не дам никому их собрать. мои мысли ещё поспеют, нальются гранатовым соком, а когда брызнут красным на пыльные окна — тогда-то сразу ты всё поймёшь — наши мысли похожи.

иди

как будто кто-то переучил видеть, слышать, думать, любить, прощаться. вроде, я знал и где счастье, и дойти как к нему — нет, всё другое. мир кто-то перечеркнул надвое — бог и невесть что, я — на пороге, за мной — прошлое, а там, что впереди? мне кто-то сказал — иди.

недописанное

вот ещё один день рассыпался в горстку мгновений чистых, я собираю их по кровати — от подушки до простыни они катятся и раскрашивают мою чёрную комнату. а всё-таки — я живу, я — тут, среди памяти, и настоящего. боже, почему в кровати ты открываешь смысл? он — в маленьком, в недописанном.

небо

я подглядывал за новым миром оставлял пятна на его палитре — розовые и зелёные, мне хотелось любовь в каждую сторону, в полный рост нарисовать. я запачкал холст мягкими кисточками, вывел круги — я дорисовал миру твои глаза, много смеха и небо светлое.

подоконник

я живу на этом подоконнике, среди высаженных в посуду зелёных салатов, укропа, кориандра, и сам ращу жизнь из самого маленького, хилого ростка. я знаю, как его поднимать, моя мама делала так, её руками я укладывал зерно в душистую землю и каплями воды со светом поливал его. почти всё вырастает, когда на окно падает солнце.

***

приходит утро и выползают новые строчки из мутного головного мозга. ещё не пристреленные, с несломанным голосом и размером они вытягиваются передо мной, щёлкают пальцами, зевают громко они — голые, но какие-то не пошлые. я готовлю им полную пригоршню свободы, я выпускаю их! и солнце восходит над миром.

***

мне лететь так хочется по моей деревне ночью, коров цеплять за рога, под сонный рёв хохотать между звёздами и полями. лететь никогда не поздно на волю, а кто её посылает, бог или чёрт, дело десятое — я лечу! и сыплются искры в ночную высь.

спасибо

спасибо тебе и этому миру за каждое имя, за выкрик на маленьком озере и дождь чуть-чуть раскосый, за тонущие обиды и ожидания. спасибо за всё, что смыто с меня здесь. всё, пора домой! пускай утки плещутся, хвостом бьётся рыба об уже негладь — спасибо за то, что я есть.

***

а я буду тихо тебя любить, пока выкрикивают в телевизоре, пока небо расчерчивают горючим мелом и пеплом, пока люди лишаются человека, я буду, как умею, тихо и честно любить тебя — до прекращения, до перемирия.

***

хочется всё-таки вылезти из себя, сорвать любимые родинки, карие глаза испачкать какими-нибудь чернилами, всё назначенное, запланированное послать к бесу, под три черты, а здесь — быть самому, без желаний понравиться, без чувств, без заламываний пальцев, без всего, что есть и было мной. хочется своё имя лезвием на цветные буквы разрезать и дунуть — чтобы летело всюду!

двое

ночь вскрыта — дело к третьему часу, а мы всё говорим, рассказываем истории, почти медицинские факты, заново учимся не перебивать и поддерживать диалог. у меня и прежде так было — я заслушивался и выговаривал своё наилучшее, никому нераздаренное только тому, кого любил. дело к утру и солнце над миром поднимается. так легко — друг-другу на пальцах всё объяснить, а потом каждому свои сны в своём доме — так легко, когда вас — двое.

***

нужно в дом, в любимую вазу нарвать свежих цветов. каждый разглядеть и поставить в воду — нужно от всех попробовать оторваться, побыть без корня, пока его пальцами и почти не больно кто-то сдерёт. я верю, что тут для каждого вовремя зацветут июльские, вымоченные солнцем, лютики, голубой цикорий или шалфей. я полные руки нарвал себе лета пахучего — теперь я счастлив!

любить

я боюсь высоты, провалиться или упасть — за это не стыдно, стыдно за попытки удержать на своём лице соскользающую улыбку перед теми, кто уже открыто и долго не улыбался мне, перед теми, кто просил отойти, кто ножкой отодвигал прощения и мои стихи, кого я хотел и мог ни за что и за всё оправдывать перед богом, только зря — за это стыдно и грустно. я боюсь не влюбляться — я боюсь любить.

приятель

не считать — пускай считают часы над пустой кроватью сколькими мы обменялись вопросами, усмешками о чьих-то там связях и самом нежном. было легко сомневаться и признавать кто из нас для кого главный или кажется только. спасибо за, как учили мои психологи, привязанность и чувство принятия. спасибо тебе, приятель.

***

всех моих поселили во времени, а ветер чешет его равнины и глухо фыркает, мои выходят из своих стеклянных домов — кто в старенький огородик, кто в центр города — копошатся и те, и те, шумят, а щёки им лижет ветер — сухой и горячий, мои возвращаются на ужин, берут бутылки — едят и от всей души хихикают, а ветер точит каждый свой коготок и на кусочки ночь рвёт.

страх

идти в страх, мять ему щёки лохматые, всеми лёгкими вдыхать его, чтобы грудь резала и била в голову эта честная жизнь — надоело её бояться. да, меня прокусил до сердца страх. я боюсь за своих стариков, за маму свою, за всё, что недолюбил, на что никак не хватает времени. страх, учи меня.

колёса

колёса не скрипели — они смеялись. я буду с теми, кто нравится мне, кто со мной на закат румяный поедет, кто рад не новому дню, а новой секунде. я их люблю, как солнце любит купаться в лугах перед сном. моя любовь пахнет как зверобой и роса, а мой старый велосипед летит, смеётся и не будет скрипеть!

***

душно — жарится день, ходит с распущенными, потеет — лето ему надоело уже, он всех проведал, всех пожалел, собрал гостинцы — ему пора возвратиться в сентябрь, а там — солнце потише, и как сплетничает листва слышно, когда с кем-то идёшь вдвоём через красный проспект домой, и в ночном окне, уже выпив и спев, чертишь созвездие девы.

быть

от этого не отказаться, кого бы с тобою не было в месте/в пространстве — уйдут, и так будет надо, а ты закройся на ключ тогда, полей цветы, не смотри в окно — там спешат к своим и есть дом, а ты — тут, с тобой всё в порядке, тебя тоже ждут и нуждаются в тебе, в твоих рассказах про историю представлений массовых — всё нормально, каждый — один. да, но рядом хотим быть.

***

многое я не напишу — сдержат стыдом/законами, ещё какой-нибудь чушью, поэтому строчкой, но буду честен — я верю очень, что изменится всё, только не человек. море выползет на песок, сляжет ветер, но кто-то, даже в пустыне, последнюю сложит быль на тихом песке и в него упадёт, а с ним — все народы, память и просто время — его некому будет считать. человек проваливается — держи! его/твоими пальцами на песке писать жизнь.

жить

развязываю — не распускаю язык. не сказано и половины мной — слышьте/слушайте ежесекундный бой кукушки с железным горлом. она мерит каждому поровну своей песенкой — ку-ку, ку-ку — и всё чудеснее, и дышишь глубже, вдох — ещё один, и охота до смерти — жить!

***

нет ничего прямого — у каждой ветки свой перелом есть. спасибо зодчему — он каждому крестик точит — дереву, и тем, кто снизу. тем, кто не верит, и тем, кто постится он изгибает до искр и треска самое человеческое — раз! и уже людей двое — тот, кто сейчас и другой, который засохнет за’ ночь без похоронного плача и обряда. а первому — жизнь праздновать и благодарить.