Помоги проекту - поделись книгой:
ИЗОБРЕТАТЕЛИ
Сидели они в бистро — эмигрант-переплетчик Гуськов и эмигрант-кондитер Флипе. Пили свирепую французскую водку кальвадос и беседовали.
Гуськов, небритый и взъерошенный, похожий на прежнюю щетку для чистки ламповых стекол, покосился на обтянутую тусклым свинцом стойку, ткнул пальцем в сторону радужного спектра ликеров и вздохнул.
— Золотые россыпи… На каждой рюмке сто процентов чистых. Книги только Дон-Кихоты отдают в переплет, а пьет каждый. Стало быть, кто-нибудь это пойло и изобретать должен.
— Со времен Ноя изобретено, — компетентно заметил Флипе.
— Консерватизм. Если взять, скажем, кальвадос, смешать с куэнтро, для запаха эвкалипта прибавить, подцветить шафраном да бухнуть для крепости красного перцу — вот тебе и новая марка! Патент взять. Названьице «Мечта негра» или «Нижегородская слеза»… Этикетку с левитановской березкой завинтить. Ты понимаешь? Крез! Пол-Европы обопьется.
Флипе взглянул на дело трезво:
— Кальвадос с куэнтро смешаешь, почем тебе рюмка обойдется? Перец, бутылку и прочее из чистой благотворительности на свой счет ставить будешь? Брось, пожалуйста. Меценат спиртячий…
— Ну, ладно! А что, если простую водку баллонами покупать и на черносмородинной почке настаивать? Земляки обомлеют.
— Черносмородинную почку на подоконнике выращивать будешь? Не ерунди. Да и кто тебе в комнате разливать позволит? А капитал? Чудак Иванович! Бутылок на шесть хватит, сам же с гостями под Новый год разопьешь… Идея в основе единственная: настоящее дело должно не эмигрантов обслуживать, а весь, так сказать. земной шар.
— То есть?
— Например… — Флипе задумался. — Мазь для вызывания роскошных снов! Мне знакомый хиромант объяснил, что если несколько симпатических запахов смешать на свином сале и втирать перед сном, допустим, в затылок или в спинной предпоследний хрящик, то и сон соответствующий приснится. На научном основании. Для богатых можно в фарфоровых баночках, для простых клиентов в простоквашных горшочках. Прейскурант соответствующий тиснем: сны для пожилых, сны для несовершеннолетних. Для дам с высшим образованием… понаучнее. Постоянным подписчикам скидка.
— Отчего же твой хиромант сам этим не займется?
— Ему ни к чему, раз своя профессия есть. А секрет он за сто франков продаст с удовольствием.
Переплетчик скептически свистнул.
— Я тебе и за пятьдесят продам и тоже с удовольствием. Нашел занятие… Да первый француз-клиент, допустим, после твоей мази во сне разведенную жену увидит. Сейчас на тебя донос, и в 24 часа на люксембургскую границу, как нежелательного иностранца, высадят… Вернее, друг, на американцев компас держать! Нация с золотым обрезом, шагреневый корешок! Изобрету я, скажем, алкогольный зубной порошок. Вернется мой клиент в Нью-Йорк, из жилетного кармана порошок вынул, зубы почистил, сельтерской запил — и весь день пьян, как каучук… Вот я и Ротшильд. Что-с? «Король алкогольных порошков». Так и на визитной карточке напечатаю.
Кондитер в отместку отнесся сдержанно:
— Мужчина ты, Федор Павлович, сравнительно трезвый, а фантазия у тебя девяностоградусная. Этак можно по-самоедски сушеного мухомора наесться, тоже пьян будешь, нутро вывернет. Не пройдет. Идея, конечно, в том правильная, что раз американцы со всего света в себя монету всосали, из них и высасывать надо… Допустим, откроем мы для них вблизи Мадлен сандуновские бани с висячим мостом через улицу. В передней гипсовая статуя Свободы с лучами в голове и венчиком под мышкой… На шайках русско-американские пословицы: «Грязь — не китовое сало, потер и отстало», «Жук в навозе копается, американец в бане купается…» Банщики так по-американски и чешут… В раздевальной русский бильярд с лузами, на ножках ихние вашингтонские банты. Вышел человек из-под душа, соединенные свои штаты подтяжками подтянул, а мы ему сейчас сухарного квасу…
— Квасу?.. — Гуськов насмешливо пососал мокрый ус. — Пятьдесят сантимов ты на своем квасе заработаешь… Бутылочки надо, чтобы над каждым раздевальным диваном с потолка для приманки на шнурках свешивались! Сода-виски. Бесплатно. С горячего пара его в два счета развезет, а ты его шампанским для охлаждения и окатывай. Мум!! Цыганки чтоб с пением под гитару откупоривали. Вот тогда и расторгуешься… Капиталу только для открытия где возьмешь?
— Найдем. Тысяч семьсот всего для начала потребуется. Тебя в долю возьму. Объявление только напечатай. капиталы к нам сами попрут…
Переплетчик задумался и вспомнил:
— Что ж, объявление можно и в долг напечатать. У меня в газете знакомый корректор есть. Мелкое только дело, брат, американские спины намыливать — полета настоящего не вижу… Читал я во французском журнале для детей технического возраста, будто радио теперь не только звуки издает и распространяет. Может оно, скажем, и фотографию любимой собаки передать, автограф Наполеона или даже фальшивую подпись на векселе. Почему бы ему и алкогольную струю, пущенную, допустим, с Эйфелевой башни в Париже, в распыленном виде в Нью-Йорк не передать?.. А там тайные восприемнички…
— Тьфу, господи! Никакой у тебя, кроме алкоголя, и игры в голове нет.
— Зачем же? — обиженно повернулся к Флипсу переплетчик. — Игра есть! Были мы. скажем, на докладе: Роль тяжелых танков в будущей мировой войне». На душе у нас тяжесть. Люди мы с тобой мирные. Доехали мы в полночь на номере 123 до своей остановки у рю Дидо. Бистро и аптеки все закрыты. А нам скорая помощь требуется… Вот, значит, я к трамвайным столбам автоматы и приспособлю для таких случаев: полтинничек вбросил, сейчас оттуда и накапает тебе в рот… полрюмочки.
— Придумал! Уволокут твой автомат ночью со столбом вместе… Гарсон! В том же роде еще по одной.
Флипе мечтательно поднял к потолку голубоватые выцветшие глаза. Поднес тонкие ладони к губам и стал покусывать ногти… Дневной кавардак с резкой цукатов, с мелкой сахарной пылью и тошным запахом сладкого теста отошел от него прочь, точно он никогда к нему и близко не прикасался. Разве только тот поэт, кто по гладеньким клавишам польку рубит? Кто знает, что у скоропостижного кондитера-эмигранта в душе в вечерний час копошится?
Под большим никелевым столбом посвистывал сиреневый газ, кипятил кофе.
Флипе прислушался и перевел глаза на грязную потолочную розетку. Иногда ведь в самом, можно сказать, плюгавом предмете источник вдохновения сидит.
— Да-с… Кислый квас… Возьмем хоть газ этот… Свистит и греет. Два дела делает: бесполезное и полезное. Для души и для тела. Изобрел же этот самый Теремин электрический контрабас. И под контральто может и под белугу. Вот и надо бы все домашние звуки обработать. Сидишь в ванне: кран тебе под головой «Крейцерову сонату» высвистывает. Варит жена суп с клецками, газ ей для успокоения ноктюрн напевает. Телефон мазурку мурлычет. Радио — похоронный марш задувает. Вода в коридорном депо бежит — тоже что-нибудь гвадалквивирное журчит. Электрическая лампочка в спальной грудному младенцу колыбельную песню нажаривает. А центральное отопление по всей квартире органом гудит, как атлантический прибой… Подумай только: не квартира, а консерватория!
Переплетчик Гуськов энергично дернул себя за чуб, качнулся и хлопнул ладонью по столу:
— Воображаю я, какими тогда все алкоголиками станут! Орган, говоришь, гудит? Гарсон, еще по одной в том же направлении… А я думаю. Флипе, ежели в тебе такой зловредный музыкальный уклон намечается, выходишь ты вроде врага рода человеческого. И следовало бы тебя на всякий случай изолировать… Может, ты будущий Калигула, мировая бестия? А?
Дверь хлопнула и затряслась, как в желтой лихорадке. Вкатился плотный и жизнерадостный монтер-эмигрант Брудершафт. Фамилия его была другая, но никто ее не помнил. А Брудершафтом его прозвали, потому что он со всеми очень скоро на «ты» переходил.
Начнет спорить, пуговицу оторвет и сразу на «ты».
Подошел он на замшевых ногах валкой походкой к столику, к землякам подсел и пухлые руки потирать стал.
— Ух, холодно! Что вы тут, изобретатели, сосете? Кальвадос? Спасибо, спасибо. Колючую проволоку в уксусе настоять — вкусней будет… Гарсон! Кофе с круассаном.
— Сто лет пожить хочешь? — спросил Гуськов.
— И на девяносто девять согласен. А меня, между прочим, поздравить можете…
Флипе и Гуськов по тону голоса почувствовали, что Брудершафт не врет, и придвинулись теснее.
— Ты что ж. практик, патент на прибор для доения мышей взял?
— А вот и взял!
— На что же именно? — дрогнувшим голосом спросил Флипе.
— Теперь уж не секрет. Взял, и крышка. Как в сейфе лежит. Вот она, штучка, пожалуйте.
Он раскрыл портфель, вытащил то, что он называл штучкой, поправил пенсне и тоном гида, развозящего по городу иностранцев, доложил:
— Леди и джентльмены! Не будем вдаваться в подробности. В каждой интеллигентной квартире имеется центральное отопление, при помощи которого жильцы согревают все части своего организма. Но неуклюжий решетчатый столбик, напоминающий моржовую челюсть, совершенно не вяжется с вашей мебелью в стиле Людовика XX. Что же вам предлагают? Вы видите, леди и джентльмены, алюминиевый, вытянутый, как Офелия, поднос с изящными дырками, который, при помощи двух лапок, прикрепляется, вроде летучей мыши, к отопительному столбику. Вокруг подноса переливается роскошная бисерная бахрома цвета, подходящего к крашеным волосам хозяйки дома. Таким образом, столбик при помощи легкого телодвижения превращается в роскошный столик с изящными дырками. Сидя в кресле возле отопления и грея свои мечтательные кости, вы можете дополнительно и совершенно бесплатно на означенном подносе подогревать ваши собственные утренние сухари и иметь постоянно теплую воду для прополаскивания ваших внутренностей..
Брудершафт поперхнулся, прополоскал свои собственные внутренности кофе и перевел дух.
— И дальше? — иронически спросил Гуськов, совершая свой маникюр при помощи вынутой из жилетного кармана зубочистки.
— Очень просто. Выставил эту штуку на выставке изобретений по домашнему хозяйству, запродал патент одному универсальному дому и даже получил кое-какой аванс. В воскресенье покорнейше прошу ко мне, новорожденный поднос вспрыскивать!..
Флипе холодно рассматривал грязную розетку. Гуськов развел руками:
— Думал я все, что ты Брудершафт, а ты, оказывается, Эдисон! Замечательно. Отчего же тебе дополнительно не изобрести электрические стеганые ватные штаны? Влез в них по самые уши, под мышками бантом перевязался, чтобы не падали, штепсель в себя вставил, а другой конец к трамвайной проволоке прикрепил. И тепло тебе, и по всему городу на роликовых коньках кататься можешь. Эх ты, изобретатель целлулоидный!
Надо сказать правду: ни в молчании Флипса, ни в ехидных словах Гуськова ни капли зависти не было. Просто, знаете: столкнулся пруд с океаном. Где им друг друга понять?..
ИЛЛИНОЙССКИЙ БОГАЧ
Художник Кандыба переменил ориентацию. Пейзажи послал к черту. Мужья домашней эстетикой вообще не заведывают, а знакомые парижские дамы покупают, не торгуясь, кушетки а-ля Рекамье, подграммофонные столики «рюстик», трехспальные кровати негоциантского барокко. Но в простенках вешают пятифранковую дешевку: похожую на лошадь леди, прислонившуюся щекой к похожей на леди лошади; литографскую Венеру, наказывающую розгой Купидона; в лучшем случае гипсовую маску Бетховена, которую русский обойщик, обивающий по воскресным дням «м-м Рекамье», вымажет бронзовым риполином. Какие уж тут пейзажи…
Кандыба навел справки и решительно перешел к портрету. Выставил, рекламы ради, три бесплатных каллиграфических полотна: маститого антрепренера с мировой скорбью на скулах, знаменитого киноребенка с полным собранием Шекспира на коленях и портрет известной поэтессы, выпущенный им в свет в значительно исправленном и дополненном издании. Заказы пошли густо. Стиль Кандыба избрал благоразумный — приятный заказчику. Детей писал под Серова — тот ведь детей никогда не обижал. Дам по желанию — то под Сорина, с лилейной ручкой лебедью. то под Малявина. в купленном по случаю густо-зеленом платке с махровыми розанами. Мужчин в строгой музейной манере, причем больше всего подчеркивал выражение энергии и воли в подбородке и переливы пуговиц на жилете.
Помимо того, Кандыба разделил заказчиков на две группы. Мелких, торгующихся клиентов писал с «левым» уклоном, за сходством не гнался, лет не убавлял, краски нашлепывал разляписто и торопливо; неторгующуюся клиентуру брал на «правый» крючок: фон давал выигрышный, природные дефекты зализывал и к капризам заказчиков относился с торопливой предупредительностью. Вообще, нашел себя. О художниках, которым подражал, стал отзываться пренебрежительно: «кустари». Из мировых имен, кроме себя, утвердил лишь Рембрандта и почему-то Джотто (очень уж звучное имя!)
Через полгода Кандыба, самодовольно теребя любимую волосатую бородавку на щеке, стоял посреди своей заново отделанной студии и любовался. Телефон проведен — ишь, блестит, как лакированный жук… Ковер, хоть и марокканская имитация, во весь простенок. По всем углам, носами к стене, начатые портреты… Днем работа, вечерами шумная болтовня в кафе.
Кандыба от мелкой ротондной богемы не отвернулся. Во-первых, гарнир, во-вторых — даже и гению общество нужно. Но к себе никого не звал: увидят заказчиков, разнюхают, зачем же? А главное, был он непристойно скуп. После голодной полосы методично накапливал валюту и на вечерние пиршества никогда больше пяти франков на себя не тратил. Хотя сам в гости ходил охотно, и на именины, и в особых случаях, когда собрат вспрыскивал проданную картину. Приходил, пил-ел и нимало не обижался, когда хозяин после десятой рюмки говорил:
— Слушай, Кандыба… Захрюкай.
— Почему же, собственно, я должен хрюкать?
— Да ведь ты же свинья!
Кандыба подошел к зеркалу. За висевшей на зеркале веткой сухого перца в сумерках стекла выплыла квадратная кабанья голова хозяина студии — мутно-табачные глазки, верблюжий войлок волос, погасшая трубка в углу вялого рта. Скучно. Заехать за Мариной и взять ее с собой в кино? Дорого и зря. Непроизводительный расход… Прошлый раз угостил ее грогом и хотел было под столом руку пожать, а она вырвала и говорит: «Бросьте. Кандыба, руки у вас, как у покойника… и вообще не надо…» Который раз у него с женщинами повторяется это «и вообще…».
И вдруг на всю студию веселый звонок телефона. Кандыба щелкнул выключателем и подошел.
— Алло.
— Кандыба?!
— А то кто ж. Кто говорит?
— Болдырев. Кандыба, слушайте, был у вас уже Мишка?
— А почему, собственно, он у меня должен быть? — подозрительно спросил Кандыба.
— Хо! Так вы еще ничего не знаете?! Да об вас же весь Париж говорит, комик вы голландский!
Кандыба насторожился:
— В чем дело? Выставка?..
— Какая там к псу выставка… Так вы ничего не знаете?! От души вас, Кандыба, поздравляю. Ну, там болтают, что вы сухарь, карьерист чугунный и все такое прочее. А я им всегда говорил, что вы человек первоклассный, — вставьте Кандыбу в хорошую рамку, он во как развернется… Вот и вставили, нечего сказать.
Сомневаться было трудно. Стряслось нечто оглушительно-большое и радостное, слишком уж искренний и веселый был у Болдырева голос.
— Да что ж такое, черт?! Слово-то хоть одно вы можете сказать?
— Одно могу. А-ме-ри-ка! Стоп. Больше ни-ни. Сейчас беру такси и еду к вам. Мишка, должно быть, уже выехал…
Что за гиль? Болдырев и такси… Да он и в метро, кажется, только по воскресным дням катается. И почему «Америка»? Он подумал, вспомнил о кое-каких своих сумасбродных надеждах и побледнел. Неужели?!.
Через десять минут в дверь ввалилась вся артель: безработный офортист Болдырев, плакатных дел мастер Мишка, кошачий скульптор Шафгаузен и с ними два безыменных, знакомых по Ротонде персонажа.
Жали руки сердечно и напористо. Целовали в губы, в нос и в бородавку… Хлопали по плечу: «Ай да Кандыба! Надо ему, лешему, фамилию переменить. С Морганом будет в клубе на бильярде играть, неловко с такой фамилией!»
Кандыба растерялся:
— Да в чем же дело, с ума вы, что ли, посходили?
И вдруг, как по команде, все смолкли.
Мишка выступил вперед, бережно вынул из конверта с американской маркой газетную вырезку и медленно, сдержанно волнуясь, прочел:
«Чикаго. «Новые русские ведомости». 10 декабря 1925 г.
Скончавшаяся в возрасте 68 лет в городе Спрингфилд, в штате Иллинойс, наша соотечественница Ирина Кливэленд, урожденная Кандыба, завещала все свое состояние в 90 тысяч долларов, не считая усадьбы, мелкого инвентаря и завода сушеных фиг, своему племяннику Федору Кандыбе, которого почившая безуспешно разыскивает с 1917 года. В случае нерозыска наследника в течение полугода состояние, по воле покойной, перейдет на улучшение кролиководства в ее родном штате».
Кандыба тяжело сел на стул.
— Она? — спросил участливо Мишка.
— Она. — Кандыба боднул головой. — Я же тебе рассказывал. Я только не знал, что она в Иллинойсе и что у нее… такие средства… Что же это, милые, такое? Что такое, я спрашиваю?!
Он жадно перечел газетную вырезку, конверт, письмо приятеля Мишки, который прислал ему заметку из Чикаго, и вдруг, во все побагровевшее лицо, точно его смазали прованским маслом, залоснился бессмысленной улыбкой.
— Как что? — встрепенулся Мишка. — Завтра Болдырев поедет с тобой в американское консульство, ты же по-английски ни в зуб. Удостоверишь личность, получишь визу — и досвидан-с! — поедешь в свой Иллинойс, черт поросячий!.. Ну а теперь вспрыски. Вспрыски, братчики, нечего дурака валять.
— Какие вспрыски? — тупо спросил еще не пришедший в себя иллинойсский богач.
— Какие?! — подскочил Мишка. — Случай-то твой, плюшкинская твоя душа, вспрыснуть надо или нет? Да и совпадение-то какое: русский ведь Сочельник сегодня! А?..
Болдырев встал, плюнул, напялил свое кургузое пальтишко и постучал по звонкой китайской курильнице трубкой:
— Брось, Мишка! Чего распелся? Нам с миллионером какая же компания? Пусть сам по американским консульствам бегает, а я для него не свиной гид. Облупят его переводчики, как яичко, будет рад… Валите ко мне: ром есть, халвы по дороге купим, какого дьявола с ним валандаться!
Но Кандыба очнулся и превзошел себя. Вынул из карельской шкатулки сто франков и заступил Болдыреву дорогу:
— А вот мы сейчас увидим, какой Кандыба Плюшкин! Миша, будь другом, возьми там, что надо…
Мишка переглянулся с Болдыревым и отстранил щедрый дар.
— Ничего не надо… Студню я, что ли, куплю на твои сто франков?
— А сколько еще надо?
— Давай еще сто. Спрашивает! Раз в жизни друзей угощает, которые, можно сказать, как вестники счастья, его бескорыстно поздравить пришли, а он… сто франков!
Поделиться книгой: