Полководческое искусство

Нынешнему поколению с его быстрым темпом жизни, находящемуся под свежим впечатлением от громадных военных событий, во многих областях поставивших задачу быстрого разрешения масштабных проблем, покажется удивительным, что тактические нововведения после Освободительной войны столь долго прокладывали себе дорогу. Объяснение этому, а также манере действий наших войск в 1866 и 1870–1871 гг. заключается не только лишь в присущих армии консервативных чертах, но и, главным образом, в том, что ей в течение 50 лет напролет отказывали в возможности обрести новый масштабный военный опыт. Так что в той или иной степени сохраняли значение уроки наполеоновских войск, а переход к тактике огневого боя, несмотря на относительно быстрое введение казеннозарядного оружия, происходил довольно медленно. Генерала Мольтке еще до 1866 г. сильно занимало предполагаемое воздействие новых огневых средств, в особенности нарезных орудий. Он ревностно стремился сделать армию восприимчивой к новейшему военному опыту. В этом он также видел одну из задач, которая выпадает Генеральному штабу, придерживающемуся ее и до сих пор. Вышедшая в 1862 г. работа Генерального штаба об итальянской кампании 1859 г.[112] содержала набор выводов из области управления войсками. Там Мольтке настойчиво высказывался в пользу огневой, а не ударной тактики. Его заметки 1861 г. о воздействии улучшенного огнестрельного оружия на тактику[113] указывают на возросшую сложность атаки, на необходимость лучшего использования местности и на то, что следует стремиться к более медленному ходу маневрирования. В «Милитер-Вохенблатт» за 1865 г. вышедшая под тем же названием статья генерала[114] смогла, наконец, подвести итоги военного опыта, полученного его армией, хоть и в ограниченном масштабе, в 1864 г.[115] Там с еще большим акцентом указывалось на огневой бой. Так, утверждалось: «Преимущества наступления сами по себе ясны и неизменны… Однако другой вопрос, не следует ли нам сначала использовать имеющиеся к настоящему моменту преимущества позиционного огневого боя, прежде чем переходить в наступление».

Опыт войны 1866 г. нашел отражение в «Указаниях для высших военачальников» от 24 июня 1869 г., в «Указаниях об обучении частей для полевой службы и для крупных войсковых учений» от 17 июня 1870 г., а также в новой редакции устава от 3 августа 1870 г., где сильнее чем прежде обращалось внимание на огонь стрелковой шеренги. Сам срок выпуска этих предписаний уже показывает, что до войны 1870 г. вполне сказаться они не могли, а также оказать существенное влияние на ведение боя. Ведь в последнем еще в целом не отошли от ударной тактики и от постепенного ввода в бой сил, так что пришлось урегулировать этот вопрос распоряжением кабинета[116] от 21 августа 1870 г. В нем король Вильгельм заявлял: «Я, разумеется, выражаю полнейшую признательность храброму порыву нашей пехоты, которой до сих пор ни одна задача не казалась сложной, однако ожидаю компетентности от офицеров, чтобы им удалось добиться в будущем тех же успехов наименьшими жертвами за счет действительно умелого использования местности, основательной подготовки атаки и применения соответствующих боевых порядков».

Конечно, не следует игнорировать, что большие потери в сражениях августа 1870 г.[117] необходимо приписать в первую очередь тому обстоятельству, что наши войска, чтобы вообще иметь возможность эффективно применять свои игольчатые[118] винтовки, вынуждены были непропорционально близко подходить к противнику, проходя участок пути, на котором они оказывались беззащитны перед опустошающим градом свинца. Только лишь превосходство в действиях нашей артиллерии до некоторой степени компенсировало этот тяжелый недостаток. Но еще «Указания для высших военачальников» 1869 г. содержат такую фразу: «Значительное улучшение стрелкового вооружения привело к расширению сферы его деятельности и к концентрации его огня на решающих участках», а также предупреждение: «Нашим игольчатым ружьям уже в следующих войнах будут противопоставлены не только мало уступающие им, а совершенно равные по силе винтовки», но вот то, что оружие противника будет существенно превосходить их, оказалось все же неожиданностью. Сколь мало и сам Мольтке в указаниях 1869 г. считался с массовым стрелковым огнем, показывает требование, чтобы даже в обороне, где преимущественно речь идет о куда больших дистанциях, стрелковые шеренги открывали бы огонь лишь с 300 шагов, «за исключением местности, подходящей для стрельбы с дальних дистанций».

Время между войной 1870–1871 гг. и появлением нового пехотного устава 1888 г. было заполнено спором между сторонниками «нормальной атаки» и представителями тактики в зависимости от задания, между схемой и свободой форм. Сторонники определенных норм боя не меньше, чем их противники опирались на тот факт, что ведение боя, с которым мы победили в 1870 г. благодаря самоотдаче частей, а также нашему превосходству и умелому оперативному руководству, нуждается в улучшении. «Нормальные тактики» исходили из того, что строгое руководство и планомерная реализация по ходу боя планов высшего командования будут обеспечены лишь тогда, когда войска еще в мирное время получили закалку определенными неизменными принципами боя и образцами его ведения. При этом они игнорировали то, что устаревший в целом устав и воззрения, вытекавшие из одержанных в 1866 г. побед над войсками с дульнозарядными винтовками, повинны в этом более всего. Не только потому, что устаревшие предписания давали слишком мало указаний для новых способов ведения боя, но и потому, что они вообще не брали их в расчет, в 1870 г. по ходу боя случались неудачи. Наполеоновские генералы, как уже было показано, тоже располагали лишь устаревшим уставом, однако их продолжительное участие в боевых действиях[119] приучило их к тому, что они полностью от него отошли, и во времена гладкоствольного дульного оружия недостатки устаревшего устава не имели такого веса, как в 1870 г. Тогда войска оказались вынуждены под градом вражеского свинца сначала самостоятельно отыскать формы, в которых они смогут сражаться, после того как их в густых порядках послали навстречу огню. С помощью тактически устаревших предписаний в войсках была воспитана дисциплина, которая позволила им выстоять в самых опасных кризисах в бою. Никогда еще обучение войск с помощью упражнений в твердо установленных формах не давало такого результата; то, что они стремились использовать это в бою, издавна являлось ошибкой всех сторонников «нормальной тактики».

Устав 1888 г. в полной мере учитывал опыт германо-французской войны[120], содействуя становлению массовой стрелковой тактики и, с опорой на существенно развившиеся с 1870 г. стрельбы, достижению огневого превосходства в качестве базового условия тактического успеха. Но еще недоставало малого калибра и малодымного пороха, однако принципы устава позволили впоследствии без труда приспособить его к этим нововведениям. Устав ознаменовал полную победу свободного направления над «нормальными тактиками», отказ от схемы. Не только у нас, но и в японской армии, перенявшей этот устав, он прошел серьезную проверку на практике[121]. На полях маньчжурской кампании проявились и перемены, ставшие необходимыми в результате произошедшего за истекший период дальнейшего развития вооружений, однако принципы устава в целом себя оправдали, прежде всего в том, что в них дух был поставлен выше формы, что выучка командиров всех рангов, каждого отдельного стрелка призывала его к самостоятельности.

Давшие о себе знать в последних войнах явления вместе с потребностью в еще более упрощенных формах, в соответствии с 2-летним сроком службы, привели к выпуску устава 1906 г. Это еще более, чем в версии 1888 г., соответствовало требованиям современного боя и окончательно устраняло различия между упражнениями на плацу и боевой тактикой. Школа экзерциций теперь была ограничена только тем пространством, где следовало поддерживать нашу прославленную муштру. Напротив, из боевых курсов все, связанное с экзерцициями, теперь было успешно удалено. Но и в этом был несомненный прогресс, ведь данный устав считается с основными обстоятельствами сегодняшних дней, он уже не носит настолько чисто пехотный оттенок, как у его предшественников, в нем повсеместно подчеркивается важность взаимодействия с артиллерией. Только так пехоту можно по-настоящему подготовить к сражению.

Благодаря этому уставу мы вступали в Мировую войну вполне подготовленными, насколько это вообще возможно – в ходе обучения в мирное время готовиться непосредственно к войне. Устав охранял свободу от всяких схем. Принципы, которые она давала командованию, повсеместно оставляли ему простор для действий, в котором оно нуждается, чтобы суметь приспособиться и к тем неожиданным явлениям, которые обнаруживает война. Хотя в современных условиях устав не может быть ничем иным, как набором исходных пунктов по вопросу, как следует обучать войска, готовя их к войне. Неких неизменных принципов для боя он не может предоставить уже потому, что всегда предлагает лишь отражение когда-то господствовавших тактических взглядов с учетом новейшего военного опыта. Это должно иметь место и во всех еще подлежащих разработке новых уставах на основе опыта Мировой войны. Громадная многосторонность, которую принесла с собой затянувшаяся война, распространившаяся на огромные и постоянно требующие иных тактических мер пространства, безусловно, содействует тому, чтобы в будущем предотвратить любое возвращение к схеме.

Уставы для других родов войск тоже в 1914 г. были новыми и приспособленными к недавнему военному опыту. Базовые воззрения о войне, которые тогда исповедовались в германской армии, оказались в целом вполне верными и принесли нам крупнейшие успехи в маневренной войне, где их можно было применить. Необходимо прошедшие проверку на прочность взгляды пропитать опытом Мировой войны, технически переосмыслив его и дополнив применительно к позиционной войне, но без того, чтобы из-за этого оперативная и тактическая мысль приняла бы совершенно иное направление.

За 43 года мира, которые последовали за германо-французской войной, последняя развивалась в основном в обширной военной литературе. Генерал фон Верди еще до 1870 г. ввел в Военной академии в методы преподавания принцип целесообразности. Объемный учебный материал, кроме того, предоставили публикации Генерального штаба. Достаточно только назвать здесь имена фон Блюме, фон Богуславски, фон дер Гольца, фон Фалькенхаузена, фон Бернгарди, фон Шерфа, Хёнига, Кунца, фон Шлихтинга, духовного отца пехотного устава 1888 г., чтобы продемонстрировать богатую духовную жизнь внутри армии. Каждый из выше названных авторов в отдельности зачастую имел различные воззрения, однако в целом у них были все же одни и те же источники. Один взгляд на предшествующий мирный период с высоты событий Мировой войны позволяет устранить все противоречия. Виден лишь тот большой результат, которого добились благодаря проделанной этими людьми огромной умственной работе. При оценке этого труда можно отметить так ничем и не заполненный пробел в дальнейшем обучении нашего офицерского корпуса. Когда Якоб Буркхардт заявляет, что четкое определение понятий годится для логики, но не для истории, где все находится в постоянной перемене и смешивании, и когда он называет историю самой ненаучной из всех наук, которая лишь предоставляет много стоящей информации, то эта оценка в еще большей степени подходит и для военных наук. Поэтому представители их сделали бы наилучшее, если бы, как и выше названные деятели, предоставили повод для свершений в полном осознании того, что в солдатской карьере информация всегда стояла выше, нежели замыслы. Офицеров с академическим образованием мы использовать не можем, однако тем больше мы нуждаемся в образованных умах. Наше знание только тогда верно и лишь в той степени ценно, когда мы можем с величайшей пользой воплотить его на практике. Виллизен справедливо отмечал: «От знать до мочь всегда один прыжок, однако именно от “знать”, а не от “не знать”»[122].

Если германское командование в Мировую войну проявило свое превосходство над противником, то, помимо неоспоримой силы и приспосабливаемости нашей организации, за это следует благодарить прежде всего то образование, которое дано было высшим командующим и Генеральному штабу обоими его великими начальниками, Мольтке и Шлиффеном[123].

Мольтке, так как у него не было большого личного опыта крупных европейских войн, к началу своей деятельности как начальника Генерального штаба, черпал свои взгляды, естественным образом, из наполеоновских войн, более или менее осознанно опираясь на Клаузевица. Несомненно, имея известное тяготение к тактической обороне, он при этом многократно подчеркивал ее преимущества. В 1865 г. он писал[124]: «Наступление вообще не является чистой тактикой. Умелому командованию во многих случаях удается избрать оборонительные позиции стратегически столь наступательного характера, что противник будет вынужден атаковать нас на них… Стратегическое наступление вполне соединимо с тактической обороной, и, наоборот, стратегическая оборона находит в опорных пунктах вспомогательное средство для необходимой к наступательным действиям свободы передвижений». Этих воззрений Мольтке придерживался и после наступательных кампаний в Богемии и Франции, ведь и в 1874 г. он говорил[125]: «По моему убеждению, за счет развития огнестрельного оружия тактическая оборона получила большое преимущество над наступлением. Ведь в кампании 1870 г. мы постоянно оставались в наступлении и атаковали сильнейшие позиции противника и брали их, однако какими жертвами! Если в наступление переходят, отбив сначала множество атак противника, то это кажется мне более благоприятным». Возможность попробовать такой способ, как и Наполеону под Аустерлицем, Мольтке не представилась. Однако едва ли он собирался рекомендовать с самого начала строить операции именно на такой основе. Его указание на нее относится к определенным случаям, являясь предостережением от неоправданных атак. Тогда эти предупреждения Мольтке успеха не имели, иначе в начале Мировой войны некоторые бои могли бы принять более планомерный, спокойный и менее кровопролитный характер. Принципиальное предпочтение атаке, даже там, где местность куда более указывает на использование тех преимуществ, которые дала бы оборона при эффективности современного вооружения, причем в еще большей степени, чем во времена Мольтке, стоило нам больших потерь. Однако мы обязаны крупными успехами великолепному атакующему порыву нашей пехоты, и тем более мы должны пытаться сохранить его всеми средствами.

Столь же редко, как он видел возможность реализовать в ходе войны наступательные планы, исходя из первоначальной тактической обороны, Мольтке был склонен использовать такое вспомогательное средство как фланговая позиция. В его набросках относительно войны с Австрией оно играет выдающуюся роль. В 1860 г. он писал: «Но мы не думаем, что фланговая позиция за Эльбой будет сковывать противника, помешает ему пройти мимо нее на Берлин, однако такого эффекта мы ожидаем от наступления, базирующегося на Эльбе… Если нам удастся нанести удар с Эльбы, то он вытеснит противника из Богемии к еще не завоеванной части Силезии… То, что при базирующейся на Эльбе активной обороне, тут же должно последовать решающее сражение, ни в коем случае не следует рассматривать как недостаток. Было бы весьма ошибочно собираться консервировать наши силы»[126]. Позднее фельдмаршал и в более тесных тактических рамках рекомендовал выбор фланговой позиции. Но так же неверно было бы приписывать ему и особую привязанность к фланговым позициям. Он указывал на них только в виде одного из предложений, в соответствии с одним из его высказываний: «На войне все зависит от того, чтобы не позволять себя сковать неизменным общим правилом, а в каждом конкретном случае делать наиболее целесообразное»[127].

Фраза «идти по отдельности, бить всем вместе» зачастую считается отличительным признаком мольткевского полководческого искусства, и, конечно, он еще до 1866 г. произнес знаменитое: «Суть стратегии в распоряжениях о маршах по отдельности при учете своевременного сосредоточения»[128]. Принцип, который здесь отстаивал фельдмаршал, является, впрочем, лишь возобновлением утраченного за долгий мирный период военного опыта прошлого, ведь уже Шарнхорст высказывал такую мысль, а Наполеон многократно реализовал ее на практике, причем наиболее наглядно при его наступлении к Дунаю в 1805 г. Этому не противоречит то, что Наполеон в последующих своих кампаниях часто прибегал к масштабным сомкнутым построениям, так как таковые обуславливала обстановка, а недостаточная компетентность его командиров, наряду с падающей боеспособностью его пехоты, все более вынуждала его к тому, чтобы ограничиваться простейшими формами, все более прочно стягивая воедино части. Однако же Мольтке, который еще в 1867 г. называл[129] всякое нагромождение крупных масс «бедствием», не высказал никаких возражений, когда в проектах, предшествовавших войне 1870 г., по одной дороге отправляли несколько корпусов, выступая за плотнейшую концентрацию.

В применении принципа «маршировать по отдельности, чтобы вместе ударить», таким образом, нет никакого противоречия между Мольтке и Наполеоном, так же как нет его и в якобы всегда желаемом Мольтке объединении непосредственно на поле боя, в то время как Наполеон будто бы стремился реализовать его еще накануне сражения. Куда более и тот, и другой вариант имели место у Наполеона, хотя последнее применялось им чаще, причем по уже указанным выше причинам. Мольтке, конечно, заявлял, что объединение всех сил уже в ходе сражения является «высочайшим из того, чего способно добиться стратегическое руководство»[130], однако с другой стороны он вновь отмечал, что объединение перед сражением является правилом, настойчиво предостерегая от того, чтобы безоговорочно обобщать пример Кёниггреца[131].

В своей статье «О стратегии» 1871 года Мольтке говорит: «И если теперь на войне, с началом операций, все остается неясным, кроме того, что определяет сам полководец своей волей и энергичностью, то общие принципы стратегии, выводимые из них правила и построенная на них система не могут иметь практической ценности»[132]. В качестве вывода сочинения мы находим выше упоминавшиеся слова: «Стратегия – система подпорок», а фельдмаршал продолжает: «Она – более чем наука, являясь привнесением знания в практическую жизнь, продолжением начатых до этого размышлений, в соответствии с постоянно изменяющимися обстоятельствами, является искусством действий под давлением самых тяжелых обстоятельств».

Как и все военные действия, даже высочайшее полководческое искусство покоится, согласно Мольтке, в конце концов только лишь на обращении к здравому понятию о человеке. Клаузевиц верно выразил это такими словами: «Мы далеки от того, чтобы усматривать поле для большой гениальности там, где все возможно свести к очень немногим, практически возможным и весьма простым комбинациям; мы полагаем неописуемо смешным рассмотрение как признак большой гениальности обход той или иной позиции, благодаря находчивости»[133]. Генерал также добавляет, что для всякого решения необходима творческая самостоятельная работа, а это, конечно, бесспорно. Ведь в германской армии, благодаря Генеральному штабу, применение эпитета «стратегический» стало все более приходить в упадок. Как правило, он заменялся словом «оперативный» и тем самым проще и яснее обозначал различие от всего, что называлось «тактическим». Все оперативное проходило в целом независимо от собственно боевых действий, в то время как понятие «стратегический» могло легко запутать дело, как показал пример наших врагов, которые говорили о стратегических обстоятельствах там, где речь шла о чисто местных моментах. Слово «стратегия» в любом случае должно быть ограничено крупнейшими из мероприятий главнокомандования.

Если же мы в ходе долгого мира, который предшествовал Мировой войне, продвинулись вперед, и не только, как и все армии, в области вооружений и общей тактике, но и прежде всего в духовном воспитании того, что досталось от Мольтке, то главная заслуга в этом принадлежит графу Шлиффену. Его значение заключается, прежде всего, в дальнейшем развитии оперативного искусства Мольтке. Он осознавал, что различие между массами войск, которые будут применяться в современной войне, и теми, которыми командовал Мольтке, было больше, нежели разница между последними и вооруженными силами, на которые рассчитывал Наполеон. Из этого он выводил необходимость не только иметь дело с объемами сегодняшней армии, но и, прежде всего, важность командования войсками и армиями с полным овладением искусством сосредоточения, управления, снабжения и их применения.

Граф Шлиффен, принимая на себя обязанности начальника Генерального штаба в 1891 г., немедленно осознанно принялся за эти задачи и постоянно был занят обучением нашего высшего командования и Генерального штаба именно в таком духе. Так он постепенно преодолевал робость перед миллионного размера армией и учил нас управляться с нею, чего не хватало нашим противникам. Он вовсе не хотел длительной войны, которая в наше время была бы вдвойне губительной, а думал о сокрушительных ударах. Поэтому еще более чем прежде следовало вывести свои силы на фланг, а если возможно, и на оба фланга врага. Для этого при современном вооружении ему казалось не опасным оставлять по фронту против неприятеля небольшие силы, конечно, не без того, чтобы и по фронту действовать активно и удерживать его. Величайшее из стремлений графа Шлиффена заключалось в том, чтобы поддерживать в германской армии мысль о сокрушении противника. После своего ухода со службы он выразил эту мысль в своей статье «Война современности»[134] и «Канны»[135], где разобрал данный замысел на военно-исторических примерах. При всей притягательной истинности и масштабности этого изложения оно все же не вполне свободно от односторонности. Фельдмаршал вполне осознавал это. Он не скрывал, что представил общественности, как ранее и в ходе своих учений Генерального штаба и оперативных задач для него, войну не во всей ее полноте. Шлиффен собирался научить нас великому, даже величайшему, самому важному, поэтому он убрал из этих трудов все прочие сюжеты. В этом он был похож на свой образец в лице Мольтке, о котором при открытии памятника на Кёнигсплац в Берлине 26 октября 1905 г. он сказал, что тот «направлял вперед неизменно спокойный взгляд как тот, кто сумел научиться вычитывать из книги прошедшего то, что еще могло произойти и что произойти должно»[136].

Однако даже при таком проницательном духе будущее возможно разглядеть лишь в общих чертах. Никогда человеческому взору не удавалось в том мраке, что скрывает его, действительно разглядеть все, вплоть до деталей. И граф Шлиффен не смог предугадать продолжительность и тяжесть Мировой войны, ведь всемирно-политические и экономические условия, воздействовавшие на нее, лишь постепенно стали проясняться для всех нас уже по ходу войны. Нашим противникам не оставалось ничего другого, как только без исключений обратить эти условия в свою пользу, а главный наш враг, Англия, сознательно хотела сделать войну экономической и вела ее именно так. Взгляд на войну, положенный Клаузевицем в основу, откуда делал выводы и Мольтке, те воззрения, на которые опирался Шлиффен и которые он развивал далее, вполне сохранили свой смысл, они лишь были расширены самой Мировой войной. Народные армии нынешнего дня воплощают в себе всю силу народа. Все более Отечество чуть ли не целиком встает им на службу. Достижения современной техники, играющие столь большую роль на земле и на море, в мирное время не могли быть опробованы в большом, тем более величайшем масштабе, о них лишь догадывались. Благодаря приобретенной ею выучке германская армия все же должна была приспосабливаться к изменившимся обстоятельствам. Она справилась с ними и в течение 4 лет успешно выдерживала неравную борьбу.

1. Сосредоточение армий

Развертывание армий

Между 11 и 14 августа 1914 г. германские армии на Западе развертывались на границе от Крефельда до швейцарских рубежей, войсковая кавалерия – 6–7 августа, под прикрытием выдвинутой вперед пограничной охраны. В целом было сосредоточено: 22 кадровых, 12 резервных корпусов[137], 7 предназначенных в гарнизоны крепостей в приграничной области резервных дивизий, 10 кавалерийских дивизий, 17,5 ландверных бригад общей численностью около 1600 тысяч человек[138]. Эта масса была распределена между 7 армиями и войсками обороны по Верхнему Рейну. Из них были развернуты:

1-я армия, генерал-полковник фон Клук: 5 корпусов, 3 ландверные бригады юго-западнее Крефельда;

2-я армия, генерал-полковник фон Бюлов: 7 корпусов, 2 ландверные бригады южнее Аахена;

3-я армия, генерал-полковник барон фон Хаузен: 4 корпуса, 1 ландверная бригада на Эйфеле;

4-я армия, Альбрехт, герцог Вюртембергский: 5 корпусов, 1 ландверная бригада в Люксембурге и приграничном с ним Рейнланде;

5-я армия, Вильгельм, кронпринц Германской империи и Пруссии: 5 корпусов, 5 ландверных бригад восточнее линии Мец – Диденгофен;

6-я армия, Рупрехт, кронпринц Баварский: 5 корпусов, 1 ландверная бригада севернее линии южнее Меца – Саарбург в Лотарингии;

7-я армия: генерал-полковник фон Гееринген: 3 корпуса, 1 ландверная бригада в Верхнем Эльзасе, под Страсбургом и на правом берегу Рейна.

Ему подчинялись сначала и части прикрытия на верхнем Рейне: 3,5 ландверных бригады.

Из кавалерийских корпусов были сосредоточены: 2-й из 3 дивизий вокруг Аахена, 1-й из 2 дивизий на Эйфеле, 4-й из 2 дивизий вокруг Диденгофена, 3-й из 3 дивизий юго-восточнее Меца.

Армиям были приданы соединения тяжелой артиллерии и саперные полки, силы которых менялись в зависимости от их задач.

В распоряжениях к такому развертыванию, как и всегда в таких случаях, решающую роль сыграло вполне определенное намерение. Оно заключалось в том, что правое крыло армий ускоренным образом проводилось через Бельгию, выйдя во фланг французским войскам. При таком наступлении сталкивались лишь со слабыми укреплениями на франко-бельгийской границе и выходили на кратчайший путь к Парижу. 1-я и 2-я армии для этого наступали севернее, а 3-я, 4-я и 5-я армии южнее Мааса и постепенно поворачивали на юго-запад. Укрепленный район Диденгофен – Мец должен был оставаться поворотной осью маневра. 6-я и 7-я армии, опиравшиеся на Мец и на Вогезы, должны были, по обстоятельствам, отражать фронтальное наступление врага или же сковывать противника своими атаками, чтобы помешать ему перебрасывать силы к бельгийской границе.

Схема 1. Развертывание германских войск на Западе в августе 1914 г.

Мольтке, который еще не был скован связанными между собой крепостями на французской восточной границе, в 1870 г. ожидал успеха от фронтального наступления. В меморандуме зимой 1868–1869 гг.[139], который и был реализован при развертывании в 1870 г., он писал: «Если французы захотят в полной мере использовать свою систему железных дорог для более быстрого сосредоточения всех вооруженных сил, то они окажутся вынужденными разделиться на две основные группы, под Страсбургом и Мецем, разделенные горами Вогез… В Пфальце же мы стоим на внутренней коммуникационной линии между обеими группировками противника. Мы можем обратиться против одной или же другой, но, если будем достаточно сильными для этого, одновременно атакуем обе. Сосредоточение всех сил в Пфальце защищает как нижний, так и верхний Рейн и позволяет вторжение на территорию противника, которое, предпринятое своевременно, предположительно сможет упредить вступление французов на германскую землю».

Относительно способа наступления фельдмаршал в последующем меморандуме весной 1870 г. высказывался так: «Операция против Франции состоит попросту в том, что мы будем наступать по возможности последовательными несколькими переходами по французской территории, пока не встретим французскую армию, чтобы затем дать ей сражение. Общее направление этого наступления будет на Париж, так как мы в его лице имеем самую верную из целей наступления, которое ведется в ожидании столкновения с противником. На прямом пути из Пфальца к французской столице находится Мец. Эту крепость следует обойти слева, ограничившись лишь наблюдением за нею»[140].

Это было обеспечено разрастанием вооруженных сил, которое создавалось не только тесным союзом с южной Германией, но прежде всего благоприятной политической обстановкой. При этом то, что Восток прусской монархии был почти что полностью лишен войск, дало германскому Главнокомандованию такой перевес, что с самого начала можно было иметь в виду одновременное наступление против обеих французских группировок под Мецем и Страсбургом. Для этого следовало сосредоточить: 1-ю армию (2 корпуса, 1 кавалерийская дивизия) в прусском Рейнланде; 2-ю армию (6 корпусов, 2 кавалерийские дивизии) на западной границе Пфальца; 3-ю армию (5 корпусов, 1 кавалерийская дивизия) в долине Рейна на границе с Эльзасом[141]. Этот вариант развертывания был частично изменен, так как не исключалось, что при внезапном начале войны французы, пусть и с еще не полностью готовыми к операциям войсками, смогут попытаться существенно воспрепятствовать германскому сосредоточению. На этот случай в последнем из упомянутых выше меморандумов говорилось: «В любом случае, при целесообразности их системы железных дорог и обилии подвижного состава, французы могли бы за счет нагромождения гарнизонов и лагерей как раз в северо-восточной части страны собрать на границе армию силой в 150 тысяч человек, даже не дожидаясь подкреплений. Такой вариант с быстрой инициативой соответствовал бы национальному характеру и обсуждался в военных кругах. Сосредоточенная, импровизированная таким образом армия, которую следовало бы все же в достаточной степени обеспечить артиллерией и кавалерией, находилась бы уже на 5-й день вокруг Меца и на 8-й день перешла бы границу, конечно, если бы мы были в состоянии отрегулировать наши железнодорожные переброски и выгрузить наши главные силы уже на Рейне».

Схема 2. Германское развертывание в 1870 г.

Так как эта опасность к началу кампании 1870 г., казалось, действительно существует, 23 июля был отдан приказ о перенесении района развертывания 2-й армии с границы на Рейн.

Теперь оно проводило свое сосредоточение между Рейном и Наэ, доходя к югу до линии Дюркгейма – Кайзерслаутерн. Казалось, что необходимо оттягивать ее назад, ведь теперь и 1-я армия главными своими силами не должна была переходить за линию Саарбург в Рейнланде – Ваадерн. 3-я армия должна была собираться на обоих берегах Рейна по линии Ландау – Карлсруэ; на север она доходила до линии Нойштадт – Шпейер.

Французы постепенно сосредоточили 2 корпуса в нижнем Эльзасе, около 5 корпусов в районе Сааргемюнд – Саарбрюккен – Мец, в то время как 1 корпус держал связь между обеими отделенными друг от друга основными группировками. Та помеха германскому развертыванию, которой опасались, так и не состоялась. Французы 2 августа нанесли более слабый удар по приграничным войскам под Саарбрюккеном. Так 2-я армия из расположенного далее в тылу района смогла без помех провести свое развертывание на Сааре. Мольтке имел в виду развертывание всех сил германских армий на Сааре на рубеже протяженностью в 75 км. Конечно, предпосылкой для этого было то, что преждевременно начатое наступление левого крыла 3-й армии не позволило провести стягивание вражеской группировки в Верхнем Эльзасе, а данное правому крылу этой армии направление в тесном контакте с левым флангом 2-й армии приводило к тому, что связь между обеими французскими войсковыми группировками в Эльзасе и Лотарингии была прервана.

События на обоих германских флангах не позволили провести столь цельное и широкое развертывание войск Германии. 3-я армия должна была получить свободу действий в отношении предполагаемых в Эльзасе сил противника. 1-я армия сама предоставила себе такую свободу, когда выдвинулась под Саарбрюккеном перед правым крылом подступающей 2-й армии, 6 августа под Шпихерном ее части уже вступили в бой, создав тем самым новую обстановку на Сааре.

С появлением железных дорог всякое военное развертывание оказалось связано с ними. Положенные в основу его планы теперь непременно определялись тем, как выглядит железнодорожная сеть. Лишь только усиленное развитие ее с 1870 г. и богатство подвижным составом позволило Германии провести в августе 1914 г. сосредоточение 1600 тысяч немцев. Если сравнить с цифрой в 450 тысяч немцев, которые 2 августа 1870 г. находились в зоне развертывания, за которыми должны были последовать еще 100 тысяч, то станет очевидным, насколько потребовались возросшие средства, чтобы суметь справиться с огромной задачей, вставшей в 1914 г. Не считая транспортировок в ходе развертывания, мобилизационные эшелоны демонстрировали тот же рост втрое и более. В 1914 г. внутри Германии необходимо было перевезти почти 2 миллиона человек. Из них около 700 тысяч было отправлено проходящими эшелонами для мобилизованных в 17 500 вагонах, а в 1870 г. было лишь 200 тысяч человек в 5 тысячах вагонов. Тем 93 тысячам лошадей, которые были в 1914 г. отправлены в 15 500 вагонах, соответствует лишь 21 тысяча лошадей в 3500 вагонах в 1870 г. В 1870 г. последовала транспортировка в зону развертывания по 6 северогерманским магистралям, из которых лишь 2 были двухколейными, и по 3 южногерманским, ведшим к Рейну. Из северогерманских линий лишь 4 переходили через Рейн, в то время как в 1914 г. через реку уже проходило 19 железнодорожных мостов, из них 15 – в той области, где еще в 1870 г. оба берега были германскими[142].

Германское железнодорожное развертывание в 1914 г., не считая увеличения числа магистралей, стало возможным лишь благодаря увеличению их провозоспособности. Те 18 поездов ежедневно по двухколейным и 12 поездов по одноколейным магистралям, которые проходили в 1870 г., теперь уже давно перекрыты куда большим транспортным потоком. Распоряжения о транспортировках по ходу мобилизации и развертывания, так же как и обо всех необходимых для этого мерах, базировались на результатах многолетней работы железнодорожного отдела Большого Генерального штаба. Они являлись развитием тех усилий, которые на основании военного опыта 1866 г. с успехом приложил в ходе войны 1870 г. под руководством Мольтке подполковник фон Бранденштейн. Поначалу тогда он рассматривал использование железных дорог на основе приказа о мобилизации как военную меру, которая может послужить процессу развертывания, исключительно для ведения войны. Он действовал на основе принципов, существовавших до 1867 г., которые не позволили бы начать транспортировки в ходе развертывания до завершения мобилизационных перевозок. Строгая централизация и милитаризация процесса функционирования железных дорог и их строительства в 1870 г., однако, реализована не была.

Прочный контроль над техникой транспорта, обучение инстанций, а также подчиненных начальников полевых железных дорог тому, как справиться с возникающими из этого трудностями и проблемами, обеспечили то, что в 1914 г. таких мероприятий, как в 1870 г., о переносе в тыл мест выгрузки 2-й армии, уже не понадобилось. Несмотря на куда более тесное и с каждым днем только прогрессирующее нагромождение вражеских войск непосредственно по ту сторону границы, была планомерно использована провозоспособность тех магистралей, которые вели в сторону противника, насколько это вообще было возможно. Конечно, предусматривалась масштабная охрана магистрали, а вследствие тщательного наблюдения за всеми мостами и сооружениями никаких разрушений агентами и летчиками противника не последовало, в частности важнейшие мосты через Рейн нигде повреждены не были. На случай, что они все же случатся, также заранее предусмотрели частичное перемещение в тыл железнодорожного развертывания на правом берегу Рейна. Затем с каждым днем мобилизации, за счет массы прибывших войск, охрана границы становилась все более мощной.

Новая, находящаяся под влиянием техники, манера ведения войны определила исход войны 1870–1871 гг., а это коснулось железных дорог во всех государствах. Последовавшие за этой войной 4 десятилетия привели к увеличению требований к обороне страны, а в соединении с усиленным транспортным сообщением во Франции к ускоренной постройке ею железнодорожной сети. В 1870 г. к тогдашней границе вели лишь три сквозные линии – в Мюльхаузен, Страсбург и через Мец в Форбах. Конечные их пункты были связаны проходящей через Страсбург и Хагенау рокадной магистралью. Во второй линии была и еще одна такая линия от Везуля через Эпиналь, Нанси, Мец в Диденгофен, а в третьей – еще и от Шамона через Витри-ле-Франсуа, Шалон-сюр-Марн, Реймс в Мезьер. Мольтке уже тогда заявил, что такая система железных дорог целесообразна, и тем более это было актуально при увеличившихся масштабах в новейшее время французской железнодорожной сети 1914 года. Любая карта позволяет оценить ее рост и развитие, которое она получила с 1871 г. Уже к 1886 г. для увеличения и улучшения ведущих к границе страны радиальных линий и боковых ответвлений между ними было сделано чрезвычайно много новых путей. Имевшиеся на многих важных участках магистрали получили теперь вторую колею, а магистрали еще до войны бывшие двухпутными теперь имели 4 колеи. Кроме того, были проложены и многочисленные новые линии. Как на крупные транспортные магистрали, так и на небольшие линии и ответвления поблизости от границы выделялись крупные суммы, было потрачено много труда. Во Франции осознавали всю полноту значимости железных дорог как военного инструмента и соответственно этому их и развивали.

Географические условия страны и ее территориальное деление, к которому была превосходно приспособлена железнодорожная сеть, относительно небольшие участки, которые надо было преодолевать, в значительной степени благоприятствовали переброскам войск в любом направлении и облегчали как оборону, так и соответствующую перегруппировку для атаки. В этом уже особо проявлялась ценность того, что железные дороги обладают значимостью и как транспортные пути для развертывания, и как линии снабжения в ходе операций. Мировая война затем привела к маневрированию с помощью железных дорог, чего до этого еще не практиковали. Переброски войск в ходе операций, которые предпринимались в 1870–1871 гг. во Франции обеими сторонами, кажутся не слишком значительными, по сравнению с тем, что было проделано в Мировую войну. На некоторых театрах военных действий транспортировки продолжались постоянно. Понятие о некоторой закоснелости, ранее связывавшееся с железными дорогами, в противовес пешим переходам, которые могут в любой момент принять желаемое направление, при этом оказалось существенно ослабленным. Несмотря на неподвижность рельсовых путей, транспортировки повсеместно сумели приспособить к требованиям главнокомандований. Целые армии сразу же перебрасывались с одного театра военных действий на другой, чего и требовала сама природа войны, ведущейся Центральными державами одновременно на многих фронтах. Конечно, и в прежних войнах порой имело место подобное использование железных дорог, например, в Гражданской войне в США, а также в войне 1866 г., когда крупные силы австрийской Южной армии были отправлены через Альпы к Дунаю, а затем назад в северную Италию. Когда в 1866 г. после Кёниггреца возникла угроза вмешательства Франции, Мольтке должен был иметь в виду переброску на Рейн всех находившихся в Моравии прусских вооруженных сил. В декабре 1870 г. 1-я французская Луарская армия была отправлена из района Буржа на юго-восток, чтобы освободить Бельфор и оперировать против тыловых коммуникаций немцев. Это был маневр, который остался безуспешным вследствие недостаточной регулировки железнодорожных транспортировок и недостаточной боеспособности армии для таких операций. В отношении покрываемых дистанций и тех масс войск и материалов, которые приходилось перевозить, никогда до сих пор к железным дорогам не выставлялись такие требования, какие были в Мировую войну.

Те массы, которые были в нее вовлечены, обусловили ту высочайшую зависимость от железных дорог, которая имела место. Ведь уже в 1870–1871 гг. насчитывавшая тогда лишь 3 армейских корпуса 2-я германская армия на Луаре ощутила чрезвычайное неудобство от отсутствия собственных железнодорожных коммуникаций в тылу. Теперь продолжение операций без помех в ходе маневренной войны и надежное удержание рубежей в позиционной войне было возможным лишь только при обеспечении подвоза боеприпасов, продовольствия и пополнений, вывоза раненых, а также планомерной организации всего медицинского дела с помощью железных дорог. Лишь иногда оказывалось возможным обрести свободу от них с помощью грузовиков. Однако полноценной заменой им они так и не стали.

Но и представление о существенной уязвимости железных дорог как инструмента войны теперь проверку на прочность не прошло. Это еще подходило для уничтоженных в 1870 г. сооружений; однако нынешняя техника всегда находила средство сравнительно быстро устранять такие помехи, вновь делая магистрали провозоспособными. Там, где встречались в этом с особыми трудностями, затем, конечно, операции были вынуждены приостанавливать.

Сравнения с ситуациями в прошлом

Важность железных дорог для ведения войны особенно выделяется при сравнении с временами еще до их изобретения. Осенью 1805 г. Наполеон своим войскам, выступившим из постоянных лагерей на Ла-Манше и из глубины Франции, всего около 140 тысяч человек, указал цели на Рейне – Ной-Брайзах, Страсбург, Хагенау[143]. Корпус Мармона[144] из Голландии был отправлен в Майнц, корпус Бернадота[145] из Ганновера в Вюрцбург. К ним позднее под Бамбергом присоединились и баварцы. Когда он отдавал эти распоряжения, император полагал, что, не встречая сопротивления противника, пройдет через Шварцвальдский лес по кратчайшему пути, ведущему с верхнего Рейна на верхний Дунай, а также сумеет добиться соединения со своей группировкой на Майне, силами примерно в 60 тысяч человек. Так как ему в целом было известно о неготовности австрийской армии, а также о том, что русские далеко, было естественно, что он приписывал австрийцам разумный план ничего не предпринимать в отдельности от своих союзников. Когда же затем 13 сентября он узнал, что австрийцы перешли Инн, а 18-го, что они продвинулись и дальше, за Лех, 20-го же, что они уже подошли к Ульму, он поначалу счел, что они предполагают своего рода стратегический набег первыми же частями, которые были к нему готовы. Так же, как и Мольтке в 1870 г., когда тот перенес район развертывания 2-й армии на Рейн, здесь Наполеон проявлял осторожность, когда распорядился на всякий случай принять меры безопасности на укрепленных участках на верхнем Рейне и о предмостном укреплении на правом берегу Рейна под Майнцем. В остальном же быстрое продвижение австрийцев к Иллеру, не дожидаясь прибытия их союзников русских, император мог объяснить только тем, что они предполагают упредить его наступление с верхнего Рейна в Шварцвальдский лес. Поэтому он решил обойти верхний Шварцвальд с севера, и отнес район развертывания на Рейне на 90 км далее вниз по течению на линию Страсбург – Мангейм.

Если предположить, что Шлеттштадт, Страсбург, Хагенау были бы конечными пунктами трех железнодорожных линий, то становится очевидным, что тогда без колебаний заменить их на Страсбург – Шпейер – Мангейм не смогли бы. Здесь в сравнении с прежними местами сосредоточения в ходе пеших переходов проявляется свойственная железнодорожному развертыванию определенная жесткость. Однако и она вполне может быть преодолена по большей части при соответствующей плотности сети за счет перенаправления транспортов через тыловые железнодорожные узлы на другие линии. Современное главнокомандование, конечно, как показала Мировая война, в состоянии обеспечить определенную гибкость и при железнодорожном развертывании. При нынешней французской железнодорожной сети такое смещение, которое предпринял в 1805 г. Наполеон, было бы проведено без особых трудностей. Только отправленные в основном южнее воинские соединения, вместо того чтобы оставаться на правом крыле, предположительно были бы выгружены на крайне левом фланге, а войска бывшего центра образовали бы правое крыло. Это сравнение позволяет отчетливо оценить и то, сколь мощное военное средство предоставляет в руки государства развитая железнодорожная сеть. Войска держав, заключивших против Франции союз, когда-то отправленные на верхний Рейн, могли быть лишь на среднем Рейне, но не на нижнем Рейне и наоборот. Это отчетливо проявилось в ходе революционных войн. Если рассмотреть вариант, при котором Пруссия осенью 1805 г. не противилась бы образованию большой антинаполеоновской коалиции, то император должен был бы рассчитывать на основные силы Пруссии только на среднем и нижнем Рейне, а Австрии соответственно на верхнем и в любом случае на среднем Рейне, в то время как имевшиеся железные дороги Пруссии позволили бы ей высадить свои войска на любом угодном ей участке границы.

В мартовские дни 1813 г. при обороне на Эльбе возник масштабный наступательный план Наполеона, основывавшийся на планируемой к сосредоточению вокруг Магдебурга 80-тысячной армии вице-короля Италии[146]. Он задумал сосредотачивать вновь образованные армейские корпуса, так называемую Майнскую армию, между Лейпцигом, Вюрцбургом и Эрфуртом, чтобы затем тут же под прикрытием Эльбской армии вице-короля повернуть налево. Маневр через северогерманские холмы, реку Эльбу и далее через занимаемые вице-королем основными его силами позиции перед Магдебургом, левый фланг которых император планировал иметь под Гавельбергом, тогда мог долгое время оставаться скрытым от противника, ведь он еще не располагал воздушной разведкой. Основные силы Эльбской армии должны были тут же осуществить переправу под Гавельбергом и далее ниже по течению. Обе армии усиленными переходами двинулись через нижний Одер к Висле, освобождать Штеттин и Данциг[147]. Император рассчитывал в течение 20 дней после проведения переправы через Эльбу 300 тысяч человек[148] выйти на нижнюю Вислу на правый фланг наступающих из Силезии к Эльбе пруссаков и русских. Последние же должны были как можно дольше полагать, что основные силы французов двинутся через Дрезден в Силезию.

Император тогда заблуждался насчет быстроты развития своих вооруженных сил. Сколь бы великолепно ни проявился здесь его организаторский талант в воссоздании армии после гибели его войск в России, но для проведения столь дерзких планов эта армия рекрутов не подходила.

Схема 3. Наступательный план Наполеона от 11 марта 1813 г.

Он сам довольно скоро понял это, а потому поставил более близкие цели и не только в начале этих крупных операций весной 1813 г., но и в ходе осенней кампании этого года. И если очерченный здесь проект Наполеона был лишь созданием его без устали работающей фантазии, которая, чем больше было препятствий, с которыми он сталкивался, тем легче игнорировала границы реальности, то все же ход его мыслей заслуживает нашего внимания. О ведении войны императором осенью 1813 г., когда следовало считаться уже с половиной миллиона бойцов, верно было сказано[149]: «Эта форма войны в 1813 г. была совершенно новой, даже в 1812 г. она не проявилась с такой отчетливостью, но должна совершенно естественным образом отягчающе воздействовать в самых разных направлениях, даже натыкаться на непреодолимые препятствия; ведь всякая форма войны может основываться лишь на культурных средствах своей эпохи, а форма, которая возникла и оправдала себя 50 годами спустя на основании сильно разветвленной железнодорожной и телеграфной сети, в 1813 г. с неизбежностью предстала бы анахронизмом».

То же касается и плана Наполеона в марте 1813 г. Смещение Майнской армии влево к нижней Эльбе, позади Эльбской армии, было бы вполне возможно с помощью подходящей для этого железнодорожной сети. И это словно та громадная фантазия, которая свойственна создателям современной войны, даже там, где они опережают свое время, предвидя дальнейшее развитие, которое должно будет воплотиться лишь в будущем[150].

Дальнейшее развертывание армий к началу Мировой войны и сравнения

Бельгийская армия из 4 дивизий развертывалась к северо-западу от Льежа, под прикрытием выдвинутой к Маасу кавалерии. Еще по одной дивизии прикрывали развертывание под Льежем и Намюром. Французы в августе 1914 г. выставили в 1-й линии 5 армий, которые, согласно официальному сообщению от 24 марта 1915 г., изначально предназначались для развертывания между границами Швейцарии и Бельгии. 1-я армия с правым крылом у Бельфора, а левым у Люневиля, 2-я армия по соседству с ней до Туля, 3-я армия северо-восточнее Вердена, 5-я армия далее до бельгийской границы. 4-я армия должна была оставаться западнее Коммерси, откуда при необходимости она могла быть сдвинута в нужном направлении. Такое развертывание выходило бы за пределы сильно укрепленной восточной границы страны и подходило бы как для обороны, так и для фронтального вторжения в Эльзас-Лотарингию, если бы немцы ослабили свои войска на Западе из-за вторжения через их восточную границу миллионной русской армии.

Схема 4. Предполагаемое первоначальное французское развертывание в 1914 г.

Такое развертывание с помощью железных дорог, если планировать его всерьез, в любом случае не оправдалось бы. Вместо него последовали следующие распоряжения: 1-я армия генерала Дюбайля: 5 корпусов, 1 кавалерийская дивизия и, видимо, 4 резервных дивизии оставались на линии Бельфор – Люневиль; 2-я армия генерала де Кастельно: 4 корпуса, 3 резервных дивизии, 2 кавалерийских дивизии располагались дальше, доходя левым флангом до района к югу от Меца; 3-я армия генерала Рюффе: 4 корпуса, 3 резервных дивизии, кроме того еще 3 резервных дивизии в качестве гарнизона Вердена, 1 кавалерийская дивизия сосредоточена на Маасе и высотах напротив Меца. Насчитывавшая 4 корпуса 4-я армия генерала Лангля де Кари и 2 резервных дивизии, которые поначалу считались Резервной армией, встали на верхней Энее и западнее ее. 5-я армия генерала Ланрезака: 4,5 корпуса, 5 резервных дивизий сосредотачивались на р. Маас во Франции вплоть до бельгийской границы. Три из ее резервных дивизий стояли за левым флангом 5-й армии вокруг Вердена. Перед фронтом этой армии 6-го августа севернее Седана в Бельгию вступил отдельный кавалерийский корпус Сорде, силами в 3 дивизии, а бригада пехоты заняла переправы через Маас южнее Намюра[151]. Швейцарский полковник Эгли, из работы которого «Развертывание и маневры войск Франции, Бельгии и Англии на Западном театре военных действий вплоть до 23 августа 1914 г.»[152] и взяты эти данные, пишет на странице 35–36: «О целесообразном использовании французской 5-й армии без перехода из района ее развертывания на бельгийскую территорию не может быть и речи. Ганото в своей истории войны 1914 года буквально говорит: “Сначала 5-я армия должна была действовать в Арденнах, слева от 3-й армии, в то время как армия Лангля де Кари оставалась в резерве. Это было в тот момент, когда о планах немцев еще ничего не знали, а французское Верховное Главнокомандование было нацелено на Эльзас и Рейн” …Из всех французских публикаций сквозит отчетливое стремление, опровергнуть малейшее подозрение, что с той стороны предполагалось нарушение бельгийского нейтралитета… Какими еще причинами могло руководствоваться французское Главнокомандование, чтобы в официальной версии говорить о том, что 5-я армия была развернута севернее линии Верден – Одун ле Роман?»

Английская армия, поначалу 4 дивизии пехоты и 1 дивизия кавалерии под командованием маршала Френча, должна была присоединиться под Мобежем к левому крылу французов. Левее в тылу за ним под Лиллем должна была сосредоточиться группа из 4 французских территориальных дивизий.

Французское Главнокомандование явно полагало, что принятые тогда меры будут в состоянии обеспечить переход инициативы к нему, и оно не только остановит германское наступление через Бельгию, но и со своей стороны сможет обойти врага своим усиленным английскими и бельгийскими частями левым крылом. Это и проявилось в извещении французского правительства от 16 августа[153]. Этим была пробуждена надежда, что удастся применить все силы союзников в одном сражении между Базелем и Маастрихтом, а тем самым немцы будут отброшены к Рейну и вынуждены к обороне[154]. Этот план учитывал то, что правое крыло германских войск будет остановлено бельгийскими крепостями на Маасе, а насчитывавшая 120 тысяч человек бельгийская полевая армия сможет надолго задержать его. На развертывание крупных сил немцев на северном берегу Мааса он ни в коем случае не рассчитывал. В связи с этим быстрое падение Льежа и Намюра, а также оттеснение основных сил бельгийской армии к Антверпену, продемонстрировали, что принятые меры оказались недостаточными для того, чтобы фланговым ударом остановить германское наступление через Бельгию.

В отношении распоряжений французской Ставки в августе 1914 г. подходят слова Мольтке: «Ошибка в изначальном сосредоточении армий едва ли может быть исправлена в течение всей кампании»[155]. Однако не менее точным оказывается по поводу французского заявления от 16 августа 1914 г. и еще одно высказывание: «Ни один оперативный план не может с некоторой точностью выйти далее первого столкновения с главными силами противника. Только лишь дилетант полагает, что по ходу кампании идет последовательная реализация спланированного ранее, причем всеми соединениями, а также усматривает в ней доведение до конца первоначального замысла»[156].

При тех планах, что были у германской стороны к началу Мировой войны – стремиться в первую очередь к достижению результата на Западе – для защиты восточной границы от России оставались лишь сравнительно небольшие силы. Они насчитывали 4 корпуса, 1 отдельную резервную дивизию, 1 кавалерийскую дивизию, 3 ландверных бригады, 2 ландверных дивизии. Эти войсковые соединения образовывали 8-ю армию генерал-полковника фон Приттвица. Одна из ее групп: 2 корпуса, 1 кавалерийская дивизия, 1 ландверная бригада, стояла между Мазурскими озерами и Тильзитом; другая: 2 корпуса, 1 ландверная бригада эшелонировалась на железной дороге Торн – Инстербург. Защиту провинции Позен осуществляли 1 резервная дивизия и 1 ландверная бригада; в провинции Силезия были 2 ландверные дивизии. Последние, усиленные 2 эрзац-бригадами, стали Силезским Ландверным корпусом и под командованием генерала от инфантерии фон Войрша вступили в Польшу, в ходе наступления к Висле, стремясь поддерживать связь с австро-венгерскими вооруженными силами.

Задача 8-й армии выходила за рамки простой защиты восточных провинций Пруссии, ей следовало сковать как можно более крупные силы северных и северо-западных армий России и тем самым облегчить союзным императорским и королевским войскам выполнение их задач. Сложность такой задачи была очевидна. От Мемеля до Мысловиц[157] она протянулась на 900 км и была по большей части открыта. Территория противника к юго-западу от Торна словно клин врезалась в нее и подходила на этом участке к Берлину на 320 км. Нависающие над русскими землями словно бастион провинции Восточная и Западная Пруссия имели из естественных преград в пределах наших границ только цепь Мазурских озер и Ангерапп. Лишь только если решиться на сдачу всей Восточной Пруссии и большой части Западной, можно было иметь в виду такое крупное препятствие как нижняя Висла. Однако и она выше Торна изначально оказалась бы обойдена наступлением из русской Польши. Из искусственных опорных пунктов были: закрывающий проход в озерах форт Бойен под Лётценом, Кёнигсбергом, а далее предмостные укрепления на Висле под Кульмом, Грауденцем, Мариенвердером и Мариенбургом, а также устаревшая крепость Данциг.

Схема 5. Развертывание Центральных держав на Востоке в 1914 г.

Неблагоприятные для нас очертания нашей границы на востоке, принесшие нам дружбу русских на Венском конгрессе, все более проявляли себя к началу Мировой войны, причем в особенности потому, что 8-я армия должна была считаться с угрозой превосходящих сил как от Немана, так и от Нарева. Активной обороне германской северо-восточной марки, протянувшейся в среднем лишь на 150 км от портов до границы и находящейся под угрозой вторжения вражеских армий с двух направлений, несколько помогала сеть железных дорог. Обе крупные сквозные линии Мариенбург – Кёнигсберг – Инстербург и Торн – Алленштейн[158] – Инстербург имели в целом довольно много ответвлений к границе. И все же недостаток третьей продольной магистрали давал себя знать. Доходящая до Лыка вдоль границы железная дорога облегчала переброски войск для охраны границы. Эта железнодорожная сеть при сравнительно небольших силах 8-й армии все же позволила объединить ее основные силы на угрожаемом участке. Последнее оказалось необходимым, когда 8-я армия в своем первоначальном развертывании стала ощущать натиск русской Неманской армии[159]. С 18 августа последовало сосредоточение сил за Ангераппом. Туда же были направлены и резервная дивизия и ландверная бригада из провинции Позен, ведь тем временем выяснилось, что русские отвели свои войска, находившиеся левее Вислы, а потому за провинции Позен и Силезия пока что можно было не опасаться. Защита южной границы Восточной и Западной Пруссии против вражеской Наревской группы оставлялась на 20-й армейский корпус и 2 ландверные бригады.

Поначалу Восток оставался для германского Верховного Главнокомандования второстепенным театром военных действий. Туда соответственно и были отправлены небольшие по сравнению с Западом силы, и тем тяжелее была их задача. Как и при всякой побочной миссии или же проблеме, здесь на передний план выступил вопрос, насколько крупными должны быть отправленные сюда силы, чтобы это не нанесло ущерба решению главной задачи[160].

Тот же вопрос пришлось решать в 1815 г. и Наполеону. После его возвращения с Эльбы против него были войска всей союзной Европы. Он смог противопоставить армиям Блюхера и Веллингтона в Бельгии, насчитывавшим вместе 216 тысяч человек, лишь 124 тысячи солдат. Конечно, помимо этого еще 40 тысяч французов стояли на границах, из них около 8 тысяч в Пиренеях, 4 тысячи на р. Вар, около 9 тысяч в Савойе, более 4 тысяч в Юре, 19 тысяч в Эльзасе. В то время, когда переброски могли осуществляться только пешими переходами, в смысле подкреплений для главных сил французов в Бельгии при любых раскладах мог рассматриваться только корпус из Эльзаса. Поэтому императору делается упрек в том, что он не подтянул эти силы, ведь он все же стремился к результату в Бельгии, для которого не мог иметь достаточно войск, хотя вес имени царственного полководца на фоне двух командующих армиями коалиции все еще мог оцениваться достаточно высоко. Кроме того, 19 тысяч в Эльзасе все равно не смогли бы противостоять огромной массе союзников в виде русской и австрийской армий, развертывавшихся на среднем и верхнем Рейне. Однако еще Клаузевиц справедливо заметил по этому поводу: «Существует большая разница между тем, полностью ли очищена граница войсками, которые двинуты на поле боя, или нет, в особенности если реки и горы создают помехи для наступления, как в данном случае имеет место в Вогезах, на Рейне, в Юре, Альпах и Пиренеях. Если же в провинции никого нет, то даже нерешительнейший, неповоротливый противник, его стоглавое командование в Главной квартире союзных армий все же вынуждено будет двинуться вперед»[161].

Действенность всех мероприятий по прикрытию границ, таким образом, в принципе оправдана. Не в меньшей степени это же касается и германских войск на Востоке в 1914 г. Ослабить их еще более в пользу сосредоточения на Западе, значило бы попросту пригласить русских наводнить Восточную Пруссию и открыть им дорогу в Берлин. При этом эффективно сдерживать их превосходящие силы оставшаяся в одиночестве союзная австро-венгерская армия была бы не в состоянии. Размер оставленных на Востоке германских вооруженных сил соответствовал принятым тогда повсеместно количественным параметрам размеров армии[162]. Вследствие этого они ни в коем случае не представляли из себя незначительную величину. Отсюда, опять же, возникала возможность использовать их, чтобы добиться большего, нежели простого прикрытия восточной границы Германии.

28 июля Австро-Венгрия объявила мобилизацию поначалу около 2/₅ своих вооруженных сил против Сербии. Развертывание на юго-восток Монархии еще продолжалось, когда поведение России вынудило[163] подавляющее большинство войск бросить в Галицию. Из предназначавшихся изначально против Сербии трех армий на юго-востоке осталось лишь две, 5-я и 6-я, насчитывавшие вместе 10 кадровых дивизий, а 2-я, генерала от кавалерии фон Бём-Эрмоли, из 6 дивизий, была отправлена в Галицию на правое крыло развертывавшихся там вооруженных сил. Вплоть до ее прибытия на верхний Днестр в районе Станислава[164] был лишь 1 корпус[165], кроме того в качестве флангового прикрытия в Буковине стояли еще 1,5 дивизии. Под Стрыем, юго-восточнее и восточнее Лемберга[166], сосредотачивалась 3-я армия генерала от кавалерии фон Брудермана силами в 3 корпуса, в центральной Галиции 4-я армия генерала от инфантерии фон Ауффенберга из 3 корпусов, а 1-я армия генерала от кавалерии Данкля также из 3 корпусов стояла на нижнем Сане. На левом берегу Вислы из ландштурменных частей[167] и кавалерийской дивизии был образован усиленный корпус генерала от инфантерии фон Куммера, который должен был наступать от Кракова к Висле повыше Ивангорода. Левее него пролегали пути наступления германского Ландверного корпуса генерала от инфантерии фон Войрша. Помимо упомянутых выше 12 кадровых корпусов на Галицийский театр военных действий привлекалось также и некоторое количество бригад ландштурма, не считая тех, что были в корпусе Куммера. Развертывание прикрывали и обеспечивали 11 кавалерийских дивизий. Всего против России было брошено около 750 тысяч человек пехоты.

В развертывании, которому придали такие очертания, основополагающей была мысль правым крылом, силами 2-й и 3-й армий, отразить наступление русских восточнее Лемберга, в то время как левое крыло, 4-я и 1-я армии, должны были перейти в наступление на Холм и Люблин. Наступление австро-венгерской Ставки, если отвлечься от географических условий и численного превосходства противника, в известной степени похоже на план Мольтке, который предшествовал реализации развертывания германских войск в 1870 г. до тех пор, пока присоединение государств южной Германии не обеспечило значительный перевес, а это позволило вести наступление как в западном направлении в Лотарингию, так и в южном в Эльзас.

Различие между германским развертыванием на Западе в 1914 г. и императорских и королевских войск в Галиции сразу же бросается в глаза, если представить, что и там, и там ширина фронта составляла около 400 км, однако на Западе эффективная и сильно разветвленная сеть железных дорог перевозила вдвое больше бойцов, нежели те дороги, что были в распоряжении Австро-Венгрии в совершенно незащищенной, с двух сторон открытой вторжениям врага Галиции, а при неудачном прохождении транспортных коммуникаций, не считая двухколейных веток Будапешт – Перемышль и Краков – Перемышль – Лемберг они были не особенно провозоспособны. Последняя из указанных магистралей к тому же по большей части шла прямо к границе и недалеко от нее. Тем самым она оказывалась под постоянной угрозой со стороны противника. Скапливавшиеся по ту сторону границы массы русской конницы на удивление позволили себе упустить столь притягательную цель. Если поэтому развертывание австро-венгерских армий и не испытало помех со стороны врага, то с другой стороны, даже не считая незначительную грузоподъемность венгерских магистралей и отсутствия на них строгой военной организации, приходилось преодолеть значительные трудности уже из-за того, что крупные войсковые эшелоны уже ехали к сербской границе, когда пришлось противостоять угрожавшей от России опасности. Развернуть удалось лишь незначительную часть транспорта, в основном же, ведь так когда-то создавалась сеть магистралей, пришлось сначала закончить их переброску на юго-восточную границу Монархии. Выгрузившиеся там войска затем должны были заново садиться в поезда, чтобы отправиться в них к верхнему Днестру, а это путь примерно в 700 км, то есть приблизительно соответствующий маршруту Берлин – Мец. Очевидно, с какими большими трудностями пришлось в такой ситуации столкнуться австро-венгерскому Главнокомандованию. И если на Западе в позитивном, то здесь в явно негативном смысле сказалась вся значимость для планомерного развертывания вооруженных сил хорошо организованной, грузоподъемной сети железных дорог. Взгляд же на ситуацию у русских тогда и теперь позволяет понять это в еще большей степени.

В агрессивных войнах, которые когда-то вела Россия, широкие просторы этой империи всегда оказывались помехой. В Крымскую войну это проявилось и по ходу обороны, а в Северную войну против Карла XII и в войне против Наполеона это пространство стало союзником царской державы. Клаузевиц говорил[168], что Российская империя будто бы столь велика, что в ней можно играть в пятнашки с вражеской армией. Для его эпохи несравнимо меньших армий и отсутствия железных дорог это в целом было верно. Массовые армии и уровень техники нашего времени значительно повысили оборонительные возможности России и, кроме того, лишь теперь сделали ее способной к атаке. Вплоть до этого мощь ее постоянно сильно переоценивалась. Так свершения империи в войнах, которые вел император Николай I, дают отнюдь не блестящую картину, которую хотели бы показать иностранным представителям. Ведь в рядах его армии было более миллиона бойцов, из которых 600–700 тысяч солдат составляли всегда готовые к походу полевые войска. Однако в 1828 г. против Турции смогли использовать лишь немногим более 100 тысяч человек. Главной причиной того, что в 1831 г. фельдмаршалу Дибичу-Забалканскому не удалось быстрыми ударами подавить польское восстание, являлось то, что для покорения громадных просторов восставшей страны вновь были отправлены весьма незначительные силы. Проблемы, вызывавшиеся традиционными провалами русской военной администрации и климатическими условиями театра военных действий, существенно содействовали этому, однако решающее значение имело то, что Дибичу было выделено не более 170 тысяч солдат, из которых поначалу имелось лишь 130 тысяч. Из них 5 февраля польскую границу смогли перейти опять же, не более 100 тысяч. «И это означало нормальный максимум для тогдашних возможностей России»[169].

Начало Крымской войны застало Россию также недостаточно подготовленной. Шокирующий факт, что на военное положение было переведено 400 тысяч человек, и все же в решающее лето 1855 г. 220 тысячам союзников в Крыму смогли противопоставить лишь 185 тысяч русских солдат, частично объясняется тем, что поведение Австрии вынудило к тому, чтобы оставить крупные силы на западной границе, однако прежде всего тем, что удаленный театр военных действий в Крыму в тот момент не связывала с центром страны ни одна железная дорога.

В Восточной войне 1877–1878 гг. Россия, насколько она тогда уже располагала железными дорогами и имела в распоряжении несколько месяцев для подготовки к ней, выступила все равно с недостаточными силами. В конце апреля 1877 г.[170] на европейском и азиатском театрах военных действий было мобилизовано всего 27 пехотных и 10 кавалерийских дивизий, в то время как в глубине империи оставались в иммобильном состоянии 21 пехотная и 8 кавалерийских дивизий. Действующая армия на Дунае в середине июля насчитывала лишь 260 тысяч человек, хотя русский Генеральный штаб тогда приблизительно верно оценивал в 280 тысяч человек силы противника, причем 190 тысяч из них могли быть брошены непосредственно против русской полевой армии. Следствием этого было то, что после осуществления переправы через Дунай, когда возникла необходимость держать фронт сразу на трех направлениях, в резерве оставался лишь один армейский корпус, так называемые главные силы. Для подкрепления его лишь постепенно могли быть переброшены еще 2 армейских корпуса. Когда же затем была отражена первая атака на Плевну, и русские повсеместно были принуждены перейти к обороне, румынская армия, содействием которой до сих пор пренебрегали, стала весьма ценным подкреплением. Тут же оказалось необходимым мобилизовать еще 9,5 пехотных и 2 кавалерийские дивизии, подтянув их к театру военных действий на Дунае.

И если Крым при отсутствии железнодорожного сообщения в 1854–1856 гг. был для России удаленным театром военных действий, то уж тем более это касается войны против Японии 1904–1905 гг. в отношении Маньчжурии. Хотя с ней связывала магистраль, но она была 6 тысяч км длиной, да к тому же однопутная и лишь после начала войны ее смогли достроить полностью. Так что потребовалось долгое время до тех пор, пока можно было сосредоточить в южной Маньчжурии боеспособную русскую армию[171]. Компенсацией за это было то, что и японцам приходилось бороться с трудностями, которые возникали как из-за бездорожья в этой стране, так и вследствие необходимости для нее вести войну за морем. Но и здесь с помощью однопутной Транссибирской магистрали все же удалось сделать так, чтобы русская армия под Ляояном в конце августа имела 116 тысяч пехоты, а к началу октября 1904 г., без учета потерь, понесенных в сражении на Шахэ, была доведена до 260 тысяч человек. Поэтому японцы превосходили ее под Ляояном на 50 тысяч, а на Шахэ даже на 90 тысяч человек. То, что армия не смогла победить, имеет иные причины.

В ходе учета полученного на Дальнем Востоке опыта в последовавшее за Маньчжурской войной десятилетие наступила реорганизация и значительное наращивание русской армии, в частности, многое было сделано для более раннего сосредоточения резервных дивизий. Тщательно и заблаговременно подготавливалась, в соответствии с поворотом политики против западных соседей, война[172]. Железнодорожная сеть, казавшаяся по сравнению с западноевропейской ситуацией достаточно редкой, все же была блестяще приспособлена для сосредоточения армий на западной границе империи и развивалась в соответствии со стратегическими соображениями годами. Серия крупных сквозных магистралей в целом отвечала условиям скопления крупных сил как на Северо-Западном фронте напротив Восточной Пруссии, так и на Юго-Западном против Галиции, но не менее подходила и для развертывания на средней Висле. Достаточное количество рокадных линий обеспечивало своевременную переброску крупных войсковых соединений с одного из этих театров военных действий на другой и устраняла разделение надвое русского Западного фронта, которое вызывалось наличием Припятских болот и давало о себе знать еще в 1812 г. Тот недостаток, что маршрутов подвоза в глубине громадной империи, в азиатскую часть России и на Кавказ было существенно меньше, становился менее значим, ведь подавляющее большинство войск находилось к западу от Волги и южнее линии Петербург – Вологда – Вятка и компенсировался за счет целесообразных распоряжений и заблаговременного выдвижения находившихся еще далее в тылу войск, в том числе частей из азиатской части. Тем самым России впервые удалось своевременно и на это раз в едином потоке ввести в действие всю мощь ее вооруженных сил, а теперь это уже была миллионная армия. Мобилизация и развертывание русской армии продвинулись куда дальше, нежели предполагали в Германии и Австро-Венгрии к началу войны, даже если военные приготовления в царской империи и не остались полностью скрытыми.

Против Восточной Пруссии были направлены две армии[173]. Из них 1-я армия, генерала Ренненкампфа, насчитывала 6 корпусов, 2 стрелковых бригады, 6 второочередных дивизий и кавалерийский корпус, а развертывание ее в целом проходило на линии северо-западнее Ковно – западнее Гродно. Главные силы этой группы должны были идти по обе стороны магистрали Ковно – Инстербург и наступали, заходя правым крылом за Тильзит. Два корпуса и две стрелковых бригады, идя от Гродно на Лык, прикрывали левый фланг основной группы, являясь соединительным звеном со 2-й армией генерала Самсонова. Последняя, насчитывавшая 5 корпусов Варшавского военного округа, сосредотачивалась на нижнем Нареве. Она предназначалась для наступления в общем направлении на Алленштейн.

На правом берегу Вислы фронтом на юг стояла 4-я армия генерала Эверта, собираясь у Люблина, а 5-я армия генерала Плеве была под Холмом. 3-я армия генерала Рузского была под Дубно, а далее к югу 8-я армия генерала Иванова[174] должна была вторгнуться в Галицию в общем направлении на Лемберг с северо-востока и востока.

Но задуманное для них таким образом давление было упреждено австро-венгерской армией за счет дерзости ее командования и храбрости ее солдат, что в конце концов не дало русским реализовать их превосходство, которого австро-венгерские войска избежали умелым отступлением[175].

2. Охват, концентрические операции

В войнах прошлого

«Всякое тесное нагромождение крупных масс, – говорил Мольтке, – является само по себе бедствием. Оно необходимо и оправданно, если ведет прямо к сражению. Весьма опасно вновь разделять войска из такого скопления перед лицом врага, и невозможно долгое время поддерживать такую концентрацию. Тяжелой миссией для компентентного Главнокомандования является обеспечение местонахождения масс по отдельности, но вместе с тем и возможность их своевременной концентрации»[176]. Прогресс, достигнутый Мольтке в полководческом искусстве, по сравнению с прежними эпохами, в особенности с эпохой Наполеона, – а именно им впервые было проявлено умение развернуть в одном направлении, сохраняя в зависимости от военной обстановки их на большой дистанции друг от друга или же в плотном объединении увеличившиеся массы войск новейшего времени, сведенные в несколько отдельных армий, – заключается отнюдь не только в войсковых переходах по отдельности и ударах соединенными силами.