Отражение звёзд

Зиновий З

Отражение звёзд

1

Каждый раз, когда мы видимся, в твоих глазах отражаются звёзды, и ты танцуешь.

Под песни из плейлистов на YouTube, под открытый с помощью VPN Spotify, под Call me Karizma, Nirvana, Дурной вкус и Перемотку, ты скачешь по моей — нашей? — квартире, смеёшься и носишься туда-сюда, оставляя за собой, словно хвост кометы, длинные чёрные волосы, блеск твоих голубых глаз солнечными зайчиками отскакивает от стен спальни. Мама в экспедиции на полгода, а мы — предоставлены сами себе.

К тому времени, как я сажусь завтракать, ты уже убегаешь. Тебе светлые шестнадцать, мне — лиловые семнадцать, мы влюблены, мы амбициозны. Я доедаю овсянку с черникой и иду расчёсываться в ванную.

В этот момент тебя уже словно никогда и не было.

Двухкомнатная пустеет, наполняется тишиной так плотно, будто шарик, заполненный гелием, и на мгновение мне становится тяжело дышать из-за возникающего давления.

Выхожу в коридор. Смотрю на дверь. Запертую. Усиленно пытаюсь вспомнить, когда дал тебе ключи — не нахожу в голове ничего. Выдыхаю и понимаю, что замёрз.

Курить на балконе — плохая привычка, которую ты во мне ненавидишь. Прищурив и так узкие глаза (которые ты во мне, почему-то, обожаешь), стою в двенадцати этажах над землёй и смотрю на бледно-жёлтые поля, простирающиеся вдаль. Там, за горизонтом, виднеется озеро, на которое так необыкновенно любил сбегать с одноклассниками и так сильно напоминавшее цветом твой взгляд.

Будильник кричит, что уже семь тридцать, что пора вставать, а я, подойдя, затыкаю его и наспех одеваюсь.

Пока ты печёшься об ОГЭ, мне через год ЕГЭ сдавать.

Какие мы с тобой ужасно взрослые.

2

Сигарет всё больше к окончанию лета. Ты, кажется, ненавидеть начинаешь не только их.

В августе плачешь так же часто, как льёт дождь: и погода, и твоё настроение превратились в сплошное серое море, глубокое и, думается, бездонное, а после шторма каждый раз наступают жара и засуха. Твой отец, как мы оба считаем, пусть никогда не вернётся; твоя младшая сестра, родившаяся совсем недавно, пускай быстрее взрослеет; школа пусть скорее закончится.

У нас с тобой разница в год («Целый год!» — промелькивает у меня в мыслях и растворяется тут же), а чувство появилось, будто нас разделил океан.

По утрам ты не танцуешь больше — плачешь: под Lana Del Rey, Oh Wonder и чудесную Рианну. Утро теперь начинается не с твоей радости и моих сигарет после завтрака, а под твои всхлипы.

И, как заведено, после того, как я доедаю свою овсянку с грёбаными абрикосами, ты вновь исчезаешь. Из утешения я успел оставить только поцелуй у тебя в волосах, постриженных кривовато почти до самого подбородка.

Я сдал экзамены. В сентябре уезжаю в Самару учиться.

Ты останешься здесь.

3

Знаешь, в первые заморозки я ощутил тоску по дому необычайно сильно.

Приехав сюда два дня назад, по утрам я думал что всё вернётся на круги своя: и танцы (плач) по утрам, и овсянка с черникой (абрикосом проклятым), и сигареты, и исчезновения твои незадолго до звонка будильника. Но ничего нет.

Тебе сейчас, должно быть, лиловые семнадцать. Мне же — внезапно — светлые восемнадцать.

Я побывал в театре впервые неделю назад. Полуторачасовой спектакль об Онегине мне понравился меньше, чем если бы мы на нём были вместе с тобой. Но я не позвал тебя — застеснялся, побоялся, нашёл отговорки не писать и не искать тебя.

Желая вернуть, опускаю руки.

Новый год я встречу один. И утром, когда наступил 2017-ый, со мной рядом вновь никого не было.

4

Светлые восемнадцать прошли быстро и безвкусно, жёлтые девятнадцать проскочили где-то на периферии зрения, а зелёные двадцать стукнули по стене, после приложив меня об неё головой. Друзья, которых я нашёл на своём курсе, заменили мне тоску по несбыточному — тебе, твоим танцам, твоему плачу, овсянке с черникой. Сигареты я так и не бросил, прослыв на потоке ужаснейшим курильщиком.

Интересно, улыбнулась бы ты, услышав мои истории? О том, как однажды я пьяный ввалился на философию и получил за свой бред «отлично»? О том, как физрук после лекции про ЗОЖ стрелял у меня сигареты?

Интересно, что бы ты сказала. Хотел бы я знать.

Уже не помню, какого цвета твои глаза, взгляд которых отскакивал от стен моей старой квартиры. Мама давно не вспоминает твоё имя, а иногда, когда на неё снисходит озарение, внезапно говорит: «А помнишь, ты с Кристиной встречался? Как она?»

Но я понятия не имею, кто такая Кристина. Ведь звали тебя совсем не так.

Третий курс пробежал быстро. Мне осталось учиться ещё три года, поскольку я — ты бы сказала «молодец» или «придурок»? — собрался на магистратуру. COVID-19 испортил жизнь, заперев меня дома вместе с мамой, но и дал много нового.

Я наконец-то начал читать не только научную литературу, я вернулся к истокам — классике. Знаю, что ты много о ней могла рассказать раньше. Как странно листать книгу, пытаясь представить твою реакцию.

Мы с тобой не общаемся уже три года.

Надеюсь, что ты в порядке.

5

Двадцатый год моей жизни плёлся настолько долго, что двадцать первый я и вовсе посчитал чудом. Изоляция и масочный режим изнурили всю страну, и, ходит слух, после «Чумы» должны прийти и остальные всадники апокалипсиса. Со своим четвёртым курсом я хохотал об этом, а потом бежал на концерт в филармонию, желая насладиться музыкой Чайковского.

Уже забыл, что ты раньше слушала. Ты танцевала под Oh Wonder и плакала под Call me Karizma? Или наоборот? Больше я этого не знаю.

Но, наверное, мне это и не нужно.

Я научился жить без тебя. И, полагаю, ты давно уже — тоже.

Надеюсь, что у тебя всё хорошо.

6

Мне двадцать пять. Я закончил магистратуру, защитился и теперь преподаю там же, где учился, высшую математику. Многим она, наверное, покажется ужасно скучной — не буду спорить с данной мыслью, ведь самому мне самым занудным предметом всегда казался русский язык, который я так недолюбливаю и сейчас.

Поэтому теперь, доедая овсянку с абрикосом, одним из моих любимых вкусов, выкуриваю сигарету на балконе новой квартиры на окраине Самары, а после бегу на трамвай. Часы показывают шесть двадцать, у меня первая пара с первокурсниками.

Создаётся чувство, что, наконец, я нашёл то, что всегда искал.

Вот только из груди будто сердце вырвали и выбросили в неизвестном направлении, пока я разглядывал озёрную воду во снах.

Как давно это произошло? И почему же я не заметил?

7

Никогда бы не подумал, что испытаю настолько сильный ужас утром. Выдались выходные летние дни, когда мне не нужно торопиться в университет и можно полежать лишние пару часов, как вдруг, открыв глаза и взглянув в полуприкрытое занавесками окно, я вижу тебя.

Танцующую.

Волосы — чёрные, рыжие или каштановые? Из-за яркого солнца не вижу совсем, — твои, хвост кометы, разлетаются в разные стороны в такт твоим движениям. Слышу давно знакомого Call me Karizma, забытого за столько лет.

Ты звонко, как колокольчик, смеёшься, а я подскакиваю на кровати. Сердце моё бьётся так громко, что заглушает биты музыки; кровь ударяет в уши, и мне, кажется, срочно нужно измерить давление, пока я не упал в обморок.

Зрение у меня никчёмно упало из-за внутричерепного, я не могу разглядеть, куда иду, поэтому в одних трениках подхожу к окну, чтобы распахнуть занавески и открыть окно.

Вдыхаю холодный воздух.

Музыка играет на улице у какого-то безумца на колонках, но достаточно негромко, чтобы не раздражать людей, однако как-то я её услышал. Послав с высоты третьего этажа несносного подростка отдыхать в другое время в другом месте, поворачиваюсь обратно в квартиру.

Тебя здесь нет.

И не было никогда.

8

Мы встречаемся с тобой снова в театре в июле двадцать второго года.

Твои чёрные волосы подстрижены коротко, напоминая мне о нашей последней встрече и твоём плаче, который я так давно позабыл. На тебе тёмно-синее платье, под бровями коричневые тени, подчёркивающие и добавляющие блеска голубым глазам, всё таким же ярким и блестящим.

Меня, двадцатишестилетнего в бежевом костюме со сливовым галстуком, ты не заметила. Сначала я подумал: «И слава богу».

Твоя спутница, несмотря на мужской наряд, вполне очевидно являлась девушкой. Никогда бы не подумал, что ты способна влюбиться и в свой пол тоже. Она напоминает чем-то меня в молодости: голос прокуренный, в кармане виднеется пачка Winston, волосы такие же русые и почти касаются плеч. Точная копия меня в лиловые семнадцать, но лишь внешностью — её громкий смех напоминает невоспитанного подростка. Стараюсь не обращать внимания на это, ведь знаю, что всегда был скуп на эмоции, поэтому таить обиду на странную «замену» нет никакого смысла.

Впрочем, сейчас я отличаюсь от себя молодого лишь слегка увеличившейся длиной волос, пятимиллиметровой щетиной, отдающей рыжим, да плечами, ставшими шире с годами. Мама эти изменения называет просто: «Возмужал».

В твоей спутнице же этого «возмужал» увидеть не получается.

Вы сидите на четыре ряда ближе к сцене от меня, дальше от правой части партера, в котором мне довелось расположиться. Наслаждаться музыкой стало невыносимо, и два часа Чайковского прошли, словно в забытьи: не могу вспомнить, что играло первым и что — последним, лишь короткие чёрные волосы и открытая спина остались в моей памяти.

Заметил, что примерно к середине твоя подруга (девушка?) уснула и чуть ли не захрапела, запрокинув голову. Вела она себя хамовато, если могу так выразиться: часто касалась своей рукой твоего плеча, привлекая к себе даже тогда, когда ты этого не хотела; лезла к тебе с поцелуями в моменты кульминации мелодии, пока ты отталкивала её, желая услышать музыкантов. Мешала тебе познавать искусство, насколько я мог судить.

Вышел из зала позже остальных и позже вас. В коридоре ты сдержанно высказала своей подруге (я не хотел… кому я лгу? Я стоял и нагло подслушивал ваш разговор) о недостатках её поведения, на что та разразилась гневной тирадой и сообщила следующее: «Раз ты так сильно не хочешь, то можем вообще больше не встречаться». Ты нахмурилась, после чего твой голос стал острее шпилек, на которых ты стояла:

— Моя душа желает раствориться в творчестве хотя бы сегодня. Если не хочешь того же, то нам не по пути.

Девушка (стоит ли называть её молодым человеком? Не разбираюсь в таких тонкостях) сжала кулаки и, гордо подняв подбородок, ушла.

Ты села на лавочку. В театре не осталось посетителей.

Понятия не имея, что делать, я прождал ещё минуту, чтобы не выглядело, будто подслушивал (а так будет выглядеть в любом случае).

Наконец выйдя из зала, направился к выходу по красному ковру, но остановился. Мы с тобой пересеклись взглядами.

Холодное удивление сменилось горько-тёплым облегчением.

— Сколько долгих лет, — произносишь ты.

— Сколько холодных зим.

Сажусь на лавочку рядом с тобой. Ты смотришь на меня и улыбаешься почему-то ярко-ярко.

Мы заводим беседу, и…

9

Никогда не мог подумать, что ты станешь писательницей.

Давно закончив университет, работаешь тем, кем мечтала (пусть я уже и не смог вспомнить, кем ты хотела стать тогда, в светлые шестнадцать), живёшь отдельно от семьи. В Самаре — в которой я уже почти семь лет влачу существование жалкое, ничтожное настолько сильно, что и сам не подозревал об этом, пока не встретился с тобой вновь.

Ты показала мне свои книги, сборники рассказов. Они странные, очень — полностью на твой манер, из-за чего я совсем не сомневаюсь в том, что тексты написаны только тобой. Рассказала, как сложно было в университете, как беспокоилась во время первых публикаций о прибыльности, как подбирала псевдоним, так непохожий на твоё имя, но идеально подходящий твоему творчеству.

Как искала себя, осознав, кто ты есть и чего хочешь от жизни.

Когда-то между нами возник океан из недомолвок, усталостей и подростковых огорчений.

Неужели мы смогли его переплыть?

10

Нам обоим было непросто по-своему. И теперь мы здесь.

Утро — символичное, прекрасное, меланхоличное — наступило уже в который раз в моей жизни. Август двадцать второго года. Воскресенье. Часов пять, не больше, ведь солнце только проявилось на горизонте.

Нет больше жёлтых полей и озера вдали, на которое я бегал с друзьями, вспоминая о твоих глазах. Нет больше старой маминой квартиры, в которой она проводила один месяц в году (не оставляя своих профессиональных привычек, она вновь улетела в командировку ещё неделю назад, обещая позже погостить у меня).

Нет больше светлых шестнадцати и лиловых семнадцати. Но мы с тобой снова, как-то так вышло, есть.