– Расскажи мне какую-нибудь историю.
– Я не могу сама их придумать.
– Откуда ты их берешь?
– Мне нужно что-то держать в руках.
– Что, например?
– Ткань. Или что-то еще. Но чаще всего ткань. Материя говорит со мной, потому что я из Косов. – Она сказала что-то вроде «из Кошов», и в ее словах чувствовалось какое-то тайное величие.
– Из Косов? – Ну вот, снова за старое.
– Мой прапрадед Кос шил костюмы для императора.
– Какого еще императора?
– Не знаю. Это было где-то не здесь. Не в Америке.
– М-м. – Он ненадолго задумался, но почти сразу же повернулся обратно к Дани. – Так значит, шаль той дамы рассказала тебе, что она потеряла кого-то по имени Джимми.
– Мне сложно объяснить. – Она подняла на него умоляющие глаза. – Я не хотела ничего говорить. Я знаю, что лучше мне молчать. Но я устала. Когда я устаю, слова иногда сами выскакивают у меня изо рта.
– И ты говоришь то, чего не хотела сказать? – с надеждой продолжил он.
– Нет. Не то, что я не хотела сказать. То, что мне не следовало говорить.
– Почему не следовало?
– Потому что люди меня не понимают. И пугаются.
– Когда я дал тебе Зайчика – маленького тряпичного зайца, – ты сказала, что это зайчик Мэри, – мягко произнес он. Эта история не давала ему покоя.
Она кивнула:
– Поэтому я отдала его вам, когда вы уходили.
Он сунул руку в карман и вытащил зайца. Протянул ей. Она не сразу его взяла.
– Бери, – сказал он, и она повиновалась, сжала игрушку в руке.
– Вы на меня злитесь, Мэлоун? – спросила она.
– Нет. За что мне на тебя злиться?
– Мама говорила, что люди часто злятся, когда им страшно.
– Я не злюсь. И мне не страшно.
Она с сомнением взглянула на него и прикусила губу, словно знала наверняка, что на самом деле ему сейчас страшно.
– Мэри – это моя дочка, – прошептал он. – Ты была права. Это был ее зайчик.
– Она заболела, – сказала Дани. Не спросила. Мэлоуну так хотелось узнать, о чем еще ей расскажет зайчик.
– Да. Она заболела. И умерла. Около полугода назад.
– Мне жаль, – сказала Дани. Он видел, что она говорит искренне.
– Мне тоже ужасно жаль.
– Вы пели ей колыбельные. Но я слышу только одну песню, – пробормотала она, сжимая в руках зайчонка.
– Я всегда пел ей одну и ту же песню.
Она начала напевать его колыбельную.
– Я ее никогда раньше не слышала.
Иисус, Мария, Иосиф. Он соврал. На самом деле ему было до смерти страшно. По спине бежали ледяные мурашки, а в животе разрастался огненный шар. Он взял из рук Дани зайчика, но вместо него дал ей свой носовой платок. Этот платок подарила ему Айрин, когда он отправлялся во Францию. В уголке сплетались их вышитые инициалы.
– Расскажи мне другую историю, – попросил он.
Дани взяла платок и расправила у себя на коленках. Несколько раз провела по нему ладонью, обвела пальцем инициалы.
– Айрин – это ваша жена? – спросила она.
– Какая Айрин? – спросил он мягким и ровным голосом.
– Айрин… красивая женщина, которая вышила эти буквы, – сказала она, коснувшись инициалов.
Ему захотелось вырвать платок из рук Дани и покончить с этим безумным разговором. Но господи, он ей верил. И как же он был потрясен.
– Расскажи еще.
Она сморщила нос и склонила голову.
– Вы уезжали от нее, и она боялась, что вы не вернетесь. – Она поднесла платок к лицу и сделала глубокий вдох. – Она сбрызнула платок своими духами, чтобы вы о ней помнили. Но я не чувствую запаха. Наверное, это было давно.
– Так и есть. – Ему казалось, что с тех пор прошла целая жизнь. Он никогда не пользовался этим платком. Не хотел его пачкать. Несколько дней назад он нашел его на дне коробки с его вещами, которые хранились у Молли, пока он был на войне. Он пытался разобрать все свои вещи. И в порыве сентиментальности сунул платок в карман, к зайчику Мэри.
– Откуда можно все это узнать? – изумленно проговорил он, ни к кому не обращаясь, но Дани решила, что его вопрос адресован ей.
– Я просто знаю, и все.
– В этом нет никакого смысла.
– То, что вы не можете что-то понять, не значит, что в этом и правда нет смысла, – прошептала она, и он не смог ничего возразить.
– Что еще ты видишь? – спросил он.
Она сложила платок в небольшой квадратик и еще с минуту подержала в руках.
– Больше я ничего не вижу. Я только чувствую вас. – Она пожала плечами. – Может быть, это оттого, что платок лежал у вас в кармане. И все.
– Ты чувствуешь меня? Что ты имеешь в виду?
Она снова пожала плечами:
– Просто… ваше присутствие. Как когда вы сидите рядом со мной и мне не нужно смотреть на вас, чтобы это чувствовать. Вы теплый, большой, и от вас пахнет чистотой.
– М-м, – буркнул он. Он вспомнил цвета из своего детства, оттенки, окружавшие разных людей, то, как он пытался описать это матери.
– Вы верите мне, Мэлоун? – спросила она.
– Да, Дани, – прошептал он. – Пожалуй, да.
Она вздохнула, так сладко, словно он дал ей кусок пирога с шариком мороженого в придачу, и закрыла глаза.
– Мама с папой говорили, что мне нельзя никому рассказывать эти истории. И я не рассказываю. Но я все равно знаю разные вещи. Ничего не могу с этим поделать.
– Ты рассказывала об этом кому-то еще?
– Почти никому. Мама отправила меня в школу, но монашки на меня сердились. Мама говорила, что мне нужно ходить в варежках, чтобы ничего не касаться и не попасть в беду, но монашкам это тоже не нравилось. И потом, в варежках сложно писать. К тому же порой истории просто выскакивают у меня изо рта. Монашки сказали маме, что у меня злая душа. И тогда мама забрала меня из школы.
После этого он уже не слишком следил за ходом беседы, но в самом конце Дани взяла с него обещание.
– Вы найдете того, кто их убил? – спросила она.
В первый миг ему захотелось просто потрепать ее по затылку, лишь бы не давать обещаний.
– Не знаю, Дани. Мой начальник считает, что твой папа убил твою маму. А потом застрелился сам. – То была жестокая правда, но Дани была не из тех детей, кому легко можно солгать.
– Но вы думаете иначе. Я ходила в вашем пальто.
Мэлоун потрясенно уставился на нее.
– Вы надели на меня свое пальто, – пояснила она.
– И что?
Она вздохнула – так, словно знала, что ему не понравится то, что она сейчас скажет.
– Человек, решивший покончить с собой, не станет стрелять себе в грудь. Он станет стрелять себе в голову. Вот что вы подумали, когда увидели их… когда увидели папу. Так?
– Бог мой, девочка.
– Папа этого не делал. Это сделал кто-то другой. Найдите его. Никто, кроме вас, не станет его искать.
4
Мэлоун не пришел завтракать, и Дани, собрав для него поднос, постучалась в дверь его спальни. Она знала, что он уже встал. Она слышала, как он выходил в ванную, как вернулся к себе. В коридоре, перед закрытой дверью его комнаты, витали запахи мыла и лосьона после бритья.
Дани постучалась еще раз, одной рукой прижимая поднос к груди:
– Мистер Мэлоун?
Он не откликнулся.
– Мистер Мэлоун? Я принесла вам завтрак. Я оставлю поднос у двери. Я просто хотела сказать, что поставлю его здесь.
Дверь распахнулась, на пороге показался Мэлоун, свежевыбритый, с зачесанными назад темными волосами, открывавшими квадратный лоб. Тени под его глубоко посаженными, грустными глазами почти исчезли. Он приветливо поздоровался с ней, но не улыбнулся. Дани хотелось бы увидеть его улыбку. Она подозревала, что улыбка преображает его лицо. Может, поэтому-то он и не улыбался. Преображение могло оказаться пугающим.
Одет он был так же, как и накануне, – в белую рубашку и серые брюки, с черными, в цвет туфель, подтяжками. Ни галстука, ни пальто на нем не было – по крайней мере пока. Но Дани показалось, что он собирается уходить.
– Не нужно было, – сказал он, взглянув на поднос, но тут же поспешил к столу и сдвинул в сторону стопку папок с бумагами. – Я собирался подняться наверх… но проспал чуть дольше, чем следовало.
– Сон пошел вам на пользу, – заметила она. А еще заметила, что в ее присутствии он по-прежнему чувствует себя неловко.
Интересно, помнит ли он все, что было. Ей казалось, что помнит. Накануне, за ужином, она подметила смятение во взгляде, который он на нее бросил. Ей был знаком этот взгляд. Она много раз его подмечала. Этот взгляд означал, что он считает ее особенной.
Интересно, можно ли ей обращаться к нему по имени. Ей не нравилось называть его мистером Мэлоуном. Произнося это имя, она всякий раз вновь чувствовала себя десятилетней девочкой, что сжимала в руках тряпичного зайчика и ждала от полицейского подтверждения тому, что и так уже знала. Они ведь умерли?
Она кашлянула, разгладила юбку:
– У меня есть одна ваша вещь, мистер Мэлоун. – Лучше сразу покончить с этим. Она достала из кармана его носовой платок и положила рядом с подносом. Платок был аккуратно сложен, в уголке виднелись инициалы. Мэлоун замер.
– Я не собиралась его брать, – объяснила она. – Но в тот день, когда я сошла с поезда, он оказался у меня в кармане пальто.
Он молчал. Просто глядел на маленький белый квадратик, не вынимая рук из карманов.
– Вы все это время его хранили? – спросил он наконец, подняв на нее глаза.
Она пожала плечами:
– Я не могла его просто выбросить. Он ведь ваш.
– М-м.
– Простите меня. Наверное, вы его искали.
– Нет. – Он помотал головой. – Не искал. Это печальное напоминание.
Она не знала, что сказать. Может, ей лучше забрать этот платок? Прошлое затягивало их в водоворот, окружало вопросами и сомнениями, неверием и отрицанием. Она не могла больше терпеть повисшее в комнате мучительное напряжение и повернулась, собираясь уйти.
– Вчера, когда я назвал вас мисс Флэнаган, ваша тетя меня исправила, – заметил он, стараясь ее удержать. – И теперь я не знаю, как мне вас называть.
– Тетушки считают, что мой отец был бандитом и негодяем, который убил мою мать. Они даже имени его не произносят, – мягко пояснила она.
