Помоги проекту - поделись книгой:
Со своей стороны, фельдмаршал Фридрих Паулюс выступил так, что на его примере можно обстоятельно проиллюстрировать весь ход Нюрнбергского процесса. Само его появление в зале судебного заседания стало для всех полной неожиданностью.
Офицеры армии США с собранными доказательствами. 1945–1946 гг.
Известный советский дипломат и журналист Э. Н. Мамедов, участвовавший в Нюрнбергском процессе, потом вспоминал:
«Когда на процессе советским обвинителем были представлены письменные показания фельдмаршала Паулюса, немецкие защитники заявили, что это фальшивка и подделка. Эту мысль поддержали и некоторые западные органы печати. Они выразили сомнение, что Паулюс, который „так бесстрашно сопротивлялся русским в Сталинграде“, мог выступить с разоблачениями в адрес своего Генштаба и военного руководства гитлеровской Германии. Тогда мне и одному товарищу было дано строго секретное поручение доставить Паулюса в Нюрнберг. Он был привезен из СССР в советскую зону оккупации в Германии <…> Я встретил его впервые на границе двух зон — советской и американской. И не буду вдаваться в детали этой операции, она подробно описана <…> Мне удалось провести Паулюса незамеченным через посты американской армии на границе двух зон и также незамеченным доставить его в Нюрнберг. В зале заседаний произошла довольно любопытная сцена. Когда защитник гитлеровских преступников еще раз поставил вопрос о том, что показания Паулюса „сфабрикованы или сделаны под давлением и под пытками в застенках НКВД“, то председательствующий лорд Лоуренс мягко спросил нашего обвинителя Романа Андреевича Руденко: Сколько дней потребовалось бы, если бы Советский Союз согласился доставить Паулюса в Нюрнберг? И я, знающий невозмутимость Руденко, встречающийся с ним чуть ли не каждый день, вдруг заметил на его лице некую сардоническую улыбку. Он встал и спокойно сказал: — Минут тридцать. Все обомлели. — Где же он? — спросил лорд Лоуренс. — Он находится в апартаментах советского обвинения здесь, в Нюрнберге, — ответил Руденко. И Паулюс дал показания».
Фельдмаршала Паулюса пришлось доставлять в Нюрнберг тайно.
Почему?
На это вопрос Э. Н. Мамедов отвечает так:
«Потому что западные спецслужбы не были заинтересованы в его появлении на процессе, да и у уцелевших нацистских руководителей была просто ярость от его появления в зале заседания суда. Они негодовали и по поводу его письменных показаний, и по поводу его выступления, упрекали Паулюса в том, что его армия капитулировала под Сталинградом, хотя я могу ошибаться, но четкий приказ о капитуляции отдал не Паулюс, а один из его заместителей <…> Но не в этом дело. Дело именно в том, что Паулюс очень аргументированно разоблачил миф о том, что Советский Союз готовился нанести упреждающий удар по Германии. А так — кто знает, что было в голове у Сталина?! Может, через несколько лет после того, как Советский Союз провел бы перевооружение своей армии, получил бы современную боевую технику, вырастил новые квалифицированные военные кадры взамен тех, что подверглись аресту и истреблению, в том числе крупных военачальников и командиров дивизий, все сложилось бы по-другому. Но это только догадки…»
Э. Н. Мамедов прибыл на процесс из советского посольства в Риме и тоже, как говорится, очень пришелся ко двору. Советские судьи и обвинители высоко ценили его как переводчика, но в то же время привлекали к поручениям и совсем иного характера, требовавшим от исполнителя определенной политической зрелости.
На процессе Паулюс обстоятельно рассказал о разработке плана «Барбаросса», непосредственным участником которого он сам являлся. При этом он указал на Германа Геринга, Вильгельма Кейтеля и Альфреда Йодля как на ключевых участников организации нападения на СССР. Он сказал, что ему тогда ничего не было известно о каких-либо приготовлениях со стороны СССР. Он также отметил, что задачей ставилось «завоевание с целью колонизации русских территорий, эксплуатация которых и ресурсы которых должны были дать возможность завершить войну на западе с той целью, чтобы окончательно установить господство Германии в Европе».
Мне трудно забыть смятение, которое охватило после этого защиту. Обычно защитники торопились к перекрестному допросу, если он давал какие-то контршансы. Но в тот раз и адвокатов, и скамью подсудимых охватила как бы прострация.
Отметим, что после смерти Сталина Фридрих Паулюс уехал в Берлин. За месяц до этого он встречался с руководителем ГДР Вальтером Ульбрихтом и заверил того, что будет жить исключительно в Восточной Германии. Скончался Паулюс 1 февраля 1957 года, накануне 14-й годовщины уничтожения его армии под Сталинградом. Главной причиной смерти, по одним данным, стало нервно-патологическое заболевание, по другим — злокачественная опухоль. Похороны бывшего фельдмаршала были организованы за государственный счет. А его сын, Эрнст-Александр, застрелился в 1970 году по причине неизлечимой депрессии.
В своей книге А. И. Полторак, участник Нюрнбергского процесса с первого и до последнего его дня, рассказал, что защита, по существу лишенная возможности прибегнуть к сколько-нибудь оправданным методам оспаривания показаний свидетелей обвинения, избрала другой, с ее точки зрения, более надежный путь — она старалась опорочить саму личность свидетеля и таким образом бросить тень на его показания.
В частности, во время допроса свидетеля Фридриха Паулюса адвокат задал вопрос:
— Продолжает ли свидетель читать лекции в Московской академии Фрунзе?
А. И. Полторак объясняет: «Смысл вопроса ясен: как можно верить „вероотступнику“, который дошел до того, что читает лекции своим врагам». Но на эту провокацию защиты очень остроумно отреагировал английский обвинитель Дэвид Максуэлл-Файф.
— Странное дело! — заметил он. — Видимо, адвокат так и не разобрался, кто же кого победил в этой войне. Насколько можно судить, русская армия разгромила германскую армию. Так не будет ли более резонным немецким генералам слушать лекции русских генералов, а не наоборот?
В ходе выступления свидетелей были зафиксированы использование гражданских лиц в качестве «живых щитов», работа газвагенов (газовых автомобилей-душегубок) и расстрельных отрядов, убийства заложников и массовые казни, включая Бабий Яр. При этом советская прокуратура передала судьям образцы обработанной человеческой кожи и мыла, изготовленного из человеческого жира.
С трудом осознавая услышанное, судьи начали подозревать советских юристов в излишних преувеличениях: так, например, 60-летний американец Джон Паркер не мог поверить в то, что охранники расстреливали детей в концлагерях. Он полагал, что подобное просто невозможно. После просмотра 45-минутной кинохроники из лагерей он три дня лежал в постели больной.
В конце одного из заседаний, посвященных концлагерям и тому, как у матерей отбирали детей и как эти беззащитные дети потом сжигались в печах, адвокат Отто Кранцбюлер прямо спросил гросс-адмирала Карла Дёница:
— И что, никто ничего не знал об этих вещах?
Дёниц отрицательно покачал головой, а Герман Геринг обернулся, чтобы сказать Кранцбюлеру:
— Конечно, нет. Вы ведь понимаете, что даже в батальоне командир не знает ничего, что происходит на линии. Чем выше вы стоите, тем меньше знаете, что происходит внизу.
Бывший немецкий дипломат Ганс Гизевиус, после провала июльского заговора 1944 года оставшийся в Швейцарии и теперь вызванный как свидетель по делу Вильгельма Фрика, внес значительный вклад в позицию обвинения: он разрушил версию обвиняемых о невозможности протеста в Третьем Рейхе. Кроме того, Гизевиус был уверен, что Константин фон Нейрат и Франц фон Папен были полностью осведомлены о деятельности гестапо. Он также подчеркнул огромное влияние генерала Вильгельма Кейтеля на верховное командование и армию, а кроме того указал на осведомленность генерала об уничтожении евреев и зверствах, совершавшихся как солдатами СС, так и военнослужащими вермахта.
В ходе показаний Константина фон Нейрата о Чехословакии в суде прозвучал термин «геноцид», который не упоминался в зале с момента оглашения обвинительного заключения.
К сожалению, где-то к середине мая внешние наблюдатели стали отмечать скучность Нюрнбергского процесса. Он явно затягивался, и судебная тяжба виделась современникам бесконечной. К концу июля 1946 года заметно уменьшилось и освещение процесса в прессе.
Не выдерживали и сами обвиняемые. Например, Эрнст Кальтенбруннер в ходе процесса перенес кровоизлияние в мозг и после этого некоторое время передвигался исключительно в инвалидном кресле. Но ходатайство защиты о его освобождении по состоянию здоровья суд отклонил.
Позиция защиты
Обвинительная часть на Нюрнбергском процессе заняла 73 дня: она закончилась в понедельник, 4 марта 1946 года.
Что характерно, ни подсудимые, ни их адвокаты в ходе процесса не пытались отрицать сам факт совершения военных преступлений. Вместо этого они прибегли к разнообразным правовым стратегиям, которые часто были непоследовательными, а иногда и взаимоисключающими, но в конечном итоге повлияли на приговор для половины обвиняемых.
Под напором неопровержимых свидетельств, фактов, показаний вырисовывалась страшная картина, опровергнуть которую было невозможно.
Американский писатель Юджин Дэвидсон, автор книги «Суд над нацистами», пишет:
«Обвиняемые вели себя как люди, очнувшиеся от фантастического сна, в котором они играли придуманные кем-то роли; теперь они очутились в реальном мире, отвергающем нацизм, в котором убийство невинных людей всегда наказуемо, и взглянули на собственные зверства с недоверием и ужасом. Они каялись, мучились, поочередно порицали самих себя и с еще большей готовностью — людей и идеи, которым они служили <…> Коллективная вина, обычно отвергаемая, объединила миллионы немцев, несмотря на все философские и исторические обоснования того, что она вряд ли может существовать».
Во время всего процесса имя Адольфа Гитлера было упомянуто примерно 12 тысяч раз: больше, чем имена пяти основных обвиняемых — Германа Геринга, Вильгельма Кейтеля, Ялмара Шахта, Альфреда Розенберга и Фрица Заукеля вместе взятых. Особенно часто Гитлера упоминали сами подсудимые.
Все, кто присутствовал на этом историческом процессе, жалели, что на скамье подсудимых недоставало «большой тройки»: Гитлера, Геббельса, Гиммлера.
Прокуроры и адвокаты были практически едины в том, что национал-социализм и Гитлер — это тождественные понятия. Если обвинение называло Гитлера главой заговора, то защита превратила фюрера во «всемогущего и всеведущего диктатора, чьи убеждения были непреклонны, чьи решения были неоспоримы, а харизма — неумолима». Адвокаты создали некий образ «Мефистофеля для немецкого народа», а газета «Times» отметила, что подобное стало возможным только потому, что фюрер был уже мертв. Генрих Гиммлер, отравившийся 23 мая 1945 года, и Рейнхард Гейдрих, убитый 4 июня 1942 года в Праге, стали другими «виновными призраками», которые, по версии обвиняемых, мастерски сохранили в секрете все свои планы.
Ключевым событием выступления защиты стала неудача прокурора Роберта Джексона при перекрестном допросе главного обвиняемого — Германа Геринга. Судьи позволили Герингу давать развернутые комментарии на вопросы американца, и один из основателей НСДАП с легкостью разрушил версию обвинения о едином заговоре национал-социалистов, существовавшем с 1920 года. После допроса Герман Геринг вернулся на скамью подсудимых словно «гладиатор, победивший в бою».
Кстати, тюремный психолог Густав Марк Гилберт много работал с Герингом, и он оставил о нем крайне интересные наблюдения.
Густав Марк Гилберт был офицером американской военной разведки, а в 1939 году он получил диплом психолога в Колумбийском университете. После окончания Второй мировой войны он был привлечен к работе Международного военного трибунала в Нюрнберге в качестве переводчика коменданта тюрьмы и психолога-эксперта. Потом он написал книгу «Нюрнбергский дневник», в которой на основе допросов обвиняемых попытался понять их истинное отношение к происходившему в годы войны и определить степень раскаяния в тех или иных преступлениях.
В своей книге Густав Марк Гилберт отмечал, что Геринг показанные на процессе фильмы о зверствах нацистов считал «пропагандистской фальшивкой». Он демонстративно снимал наушники, чтобы не слушать свидетельские показания. В тюрьме он пытался занять положение лидера и руководить остальными подсудимыми, интриговал на прогулках и за обедом, создавал какие-то коалиции и, в конце концов, восстановил против себя даже самых спокойных и лояльных.
Геринг, Дёниц, Функ, Ширах и Розенберг во время обеденного перерыва
Геринг, по свидетельству Густава Марка Гилберта, использовал остатки влияния, вплоть до запугивания, чтобы создать общую линию противостояния суду. Он постоянно провоцировал судей циничным «юмором висельника» и дерзкими замечаниями с места. Он впадал в гнев на заседаниях, обвиняя своих со участников в измене. При этом он хранил верность Гитлеру, утверждая, что его самоубийство — это акт силы духа и героизма.
Геринг до последнего гнул свою линию, не уступая даже в мелочах и отказываясь признавать даже самые неопровержимые факты.
А еще, как выяснилось, он принимал наркотики.
Начальник тюрьмы полковник Бертон Эндрюс потом вспоминал: «Когда Геринга доставили ко мне в Мондорф, он представлял собой моллюск с идиотической ухмылкой и чемоданом паракодеина. Я сначала принял его за торговца лекарственными средствами. Но мы его отучили от наркотиков, сделали из него человека».
К моменту вынесения приговора Геринг был абсолютно «чист». И он вдруг превратился в очень сосредоточенного человека, который начал оказывать серьезное сопротивление обвинению.
В своей книге Густав Марк Гилберт пишет: «Как нетрудно догадаться, чаще всего в беседах с бывшими нацистами звучали всякого рода отговорки, общие фразы, целью которых было самооправдание и взаимные обвинения. Именно их яростные протесты, именно их куда более критичный настрой по отношению к другим своим подельникам, нежели к себе самому, как нельзя лучше раскрывают их характеры и мотивации. Обвиняемые действительно проявили себя весьма словоохотливыми собеседниками, оказавшись в обществе психолога, единственного (за исключением лиц духовного сана) из офицеров американской армии, свободно владевшего немецким».
Их реакции, по словам доктора Гилберта, выкристаллизовались довольно скоро. Каждый из обвиняемых по его просьбе должен был снабдить текст предъявленного обвинения собственными комментариями на полях. И вот что сохранил для нас Густав Марк Гилберт, приведя это в своей книге:
— Герман Геринг: «Победитель — всегда судья, а побежденный — обвиняемый!»
— Иоахим фон Риббентроп: «Обвинение предъявлено не тем людям».
— Эрнст Кальтенбруннер: «Я не несу никакой ответственности за военные преступления, я лишь выполнял свой долг, как руководитель разведывательных органов, и отказываюсь служить здесь неким эрзацем Гиммлера».
— Альфред Розенберг: «Я отвергаю обвинение в заговоре. Антисемитизм являлся лишь необходимой оборонительной мерой».
— Ганс Франк: «Я рассматриваю данный процесс, как угодный Богу высший суд, призванный разобраться в ужасном периоде правления Адольфа Гитлера и завершить его».
— Вильгельм Фрик: «Все обвинение основано на предположении об участии в заговоре».
— Фриц Заухель: «Пропасть между идеалом социалистического общества, вынашиваемым и защищаемым мною, в прошлом моряком и рабочим, и этими ужасными событиями — концентрационными лагерями — глубоко потрясла меня».
— Альберт Шпеер: «Процесс необходим. Даже авторитарное государство не снимает ответственности с каждого в отдельности за содеянные ужасные преступления».
— Ялмар Шахт: «Я вообще не понимаю, почему мне предъявлено обвинение».
— Вальтер Функ: «Никогда в жизни я ни сознательно, ни по неведению не предпринимал ничего, что давало бы основания для подобных обвинений. Если я по неведению или вследствие заблуждений и совершил деяния, перечисленные в обвинительном заключении, то следует рассматривать мою вину в ракурсе моей личной трагедии, но не как преступление».
— Франц фон Папен: «Обвинение ужаснуло меня, первое, осознанием безответственности, в результате которой Германия оказалась ввергнута в эту войну, обернувшуюся мировой катастрофой, и, второе, теми преступлениями, которые были совершены некоторыми из моих соотечественников. Последние необъяснимы с психологической точки зрения. Мне кажется, во всем виноваты годы безбожия и тоталитаризма. Именно они и превратили Гитлера в патологического лжеца».
— Константин фон Нейрат: «Я всегда был против обвинений без возможности защиты».
— Бальдур фон Ширах: «Все беды — от расовой политики».
— Артур Зейсс-Инкварт: «Хочется надеяться, что это — последний акт трагедии Второй мировой войны!»
— Юлиус Штрейхер: «Этот процесс — триумф мирового еврейства».
— Вильгельм Кейтель: «Приказ для солдата — есть всегда приказ!»
— Альфред Йодль: «Вызывает сожаление смесь справедливых обвинений и политической пропаганды».
— Карл Дёниц: «Ни один из пунктов данного обвинения ни в малейшей степени не имеет ко мне отношения. Выдумки американцев!»
— Ганс Фриче: «Это ужасное обвинение всех времен. Ужаснее может быть лишь одно: грядущее обвинение, которое предъявит нам немецкий народ за злоупотребление его идеализмом».
Записанные от руки ответы Эриха Редера и Роберта Лея здесь отсутствуют. Гросс-адмирал Редер, доставленный в нюрнбергскую камеру прямо из советского плена, отказался как от устных, так и от письменных комментариев. А эксцентричный и неуравновешенный Роберт Лей дал внятный и решительный ответ на предъявленное ему обвинение сведением счетов с жизнью.
Наиболее спорным, вызывающим дискуссии, было состояние второго человека нацистской партии Рудольфа Гесса. Позже тюремный психиатр Дуглас Келли напишет: «Меня поразила его абсолютная наивность».
В ответ на просьбу доктора Гилберта он написал на полях предъявленного ему обвинения по-английски: «I can’t remember» (Не помню).
В Нюрнберг Гесс был доставлен из Шотландии, где он находился под стражей четыре года — с момента своего непонятного перелета к британцам в мае 1941 года. Уже там он жаловался на потерю памяти, а еще на то, что его методично травили. Гесс и в Нюрнберге продолжал утверждать, что англичане давали ему «мозговой яд» для того, чтобы разрушить его память. И что он почти ничего не помнит о тех временах, когда был влиятельным государственным и политическим деятелем.
Многие специалисты склонялись к тому, что Гесс симулирует, и постановили, что он в состоянии давать показания в Нюрнберге. Во всяком случае, в своей книге Густав Марк Гилберт написал о нем так:
«Главным кандидатом для психиатрической экспертизы был Рудольф Гесс, заместитель фюрера в НСДАП, чей полет в Англию в 1941 году стал настоящей сенсацией. Незадолго до начала процесса он был доставлен из Англии в нюрнбергскую тюрьму в состоянии полнейшей амнезии. Среди его личных вещей были обнаружены маленькие заклеенные пакетики с пробами пищи, собранные им в Англии в пору обуявшей его параноидальной идеи о пищевых отравлениях. Гесс целыми днями в состоянии апатии сидел в своей камере, уставясь в одну точку, не в состоянии вспомнить ровным счетом ничего из прошедших событий, в том числе и о причинах, побудивших его совершить этот прыжок в Англию. Временами казалось, что он сознательно пытается вытеснить из своей затуманенной памяти то или иное событие прошлого, однако в целом не было сомнений в том, что его амнезия носила характер абсолютной.
Во время очной ставки с Герингом и Папеном он не узнал никого из них. Никак не реагировал Гесс и на фильм из нацистской хроники, где были кадры, участником которых был и он сам.
Со времени его неудавшейся попытки самоубийства в Англии прогулки по тюремному двору ему приходилось совершать в наручниках».
Подсудимый Гесс зачитывает трибуналу свое заявление о том, что он больше не будет симулировать невменяемость, как он делал это ранее. Нюрнбергский процесс.
Далее Густав Марк Гилберт называет реакции Рудольфа Гесса реакциями «типично истероидного типа».
За несколько дней до начала процесса Гесса обследовала комиссия американских психиатров в составе доктора Нолана Льюиса из Колумбийского университета, доктора Дональда Кэмерона из Макгильского университета и полковника Пола Шредера из Чикаго. Доктор Гилберт исполнял в этой комиссии роль переводчика и потом написал: «Большое количество заданных Гессу вопросов свидетельствовало о том, что о симуляции амнезии не может быть речи, хотя психиатры пришли к заключению, что в юридическом смысле Гесс вменяем».
А вот свидетельство М. Ю. Рагинского:
«Большинство обвиняемых пыталось создать впечатление, будто бы они ничего не решали, ни о чем не были осведомлены, ни за что не несли ответственности. Все, по их словам, решал Гитлер, все исходило от него и во всем был виновен только он.
Отрицали порой очевидные факты. Так, заместитель Йодля генерал Вальтер Варлимонт при допросе его советским следователем дал подробные показания о подготовке агрессии против Советского Союза и активном участии в разработке планов нападения Йодля и Кейтеля. Варлимонт рассказал о совещании офицеров штаба, которое Йодль провел в Рейхенхалле и во время которого сообщил, что Гитлер уже осенью 1940 года намеревался начать войну против СССР, но из-за неподготовленности в оккупированной Польше дорог, связи и аэродромов решил перенести срок нападения на весну 1941 года. В связи с этим 9 августа 1940 года был издан специальный приказ под кодовым названием „Ауфбау-Ост“. Однако Йодль на допросе категорически заявил, что об этом приказе он ничего не знает. Когда же в свою очередь Кейтеля на допросе спросили, что ему известно о совещании в Рейхенхалле, он ответил: „Мне ничего не известно об этом совещании. Я впервые о нем услышал, уже будучи в заключении“.
Так же нагло лгали Йодль и Кейтель».
Кроме того, у подсудимых нашлись возражения по поводу позиции обвинения в целом: они утверждали, что правительство нацистской Германии в годы войны вело себя так же, как и правительства союзных держав, и что бывшие руководители Третьего Рейха предстали перед судом исключительно потому, что их страна потерпела поражение в войне.
Тот же М. Ю. Рагинский рассказывает:
«Первые месяцы после поимки военные преступники жили довольно вольготно: они содержались под стражей в отелях, свободно общались не только друг с другом, но и со своими знакомыми, давали интервью, позировали фотографам. Они рассчитывали на скорое освобождение даже после того, как их перевели в Нюрнбергскую тюрьму, где с ними обращались уже как со всеми арестантами.
Особенно радужные надежды питал Дёниц, которому пообещал свое покровительство сам Уинстон Черчилль. Поэтому при допросе его 6 ноября 1945 года советским следователем он вел себя вызывающе. О планах нападения на Советский Союз он якобы не знал и, конечно, в их разработке никакого участия не принимал; весной 1941 года ему стало известно в общих чертах о существовании такого плана, но от кого, он не помнит и т. д. Словом, разыгрывал „незнайку“. А когда Дёница ознакомили с инструкцией германского верховного главнокомандования об управлении оккупированными областями и некоторыми другими приказами, обрекавшими на голод и смерть сотни тысяч советских людей, преемник Гитлера развязно заявил: „Я не желаю об этом говорить“. А ведь преступный адмирал непосредственно участвовал в блокаде Ленинграда, где голод стал наемным убийцей гитлеровцев.
Ближайший советник Гитлера Вальтер Функ притворялся при допросе простачком: „Майн кампф“ не читал; в нацистскую партию вступил „скорее с позиции политико-экономической, нежели с идеологической“. Будучи министром экономики в гитлеровском правительстве, он, оказывается, не имел никакого отношения к вопросам использования рабочей силы…
Так же вызывающе вел себя и гросс-адмирал Редер, который на допросе, в частности, утверждал, что главнокомандующий военно-морскими силами вообще будто бы не имел отношения к подготовке мероприятий по плану „Барбаросса“. Допрошенный по этому поводу Йодль уличил Редера во лжи и показал, что Редер получил приказ от 18 декабря 1940 года о подготовке мероприятий по плану „Барбаросса“ и представил свои предложения об операциях на море.
Всячески изворачивался, желая спасти свою шкуру, кровавый палач Кальтенбруннер, шеф главного имперского управления безопасности (РСХА). Когда ему предложили точно назвать должность, которую он занимал, преступник ответил: „Наименование моей должности было неправильным. Это является источником постоянных недоразумений при всех моих допросах. Меня называют шефом главного имперского управления безопасности, а это неправильно, я никогда им не был. Правильное наименование моей должности — начальник внутригерманской разведывательной службы“.
Ложь — плохой помощник. Преступники были разоблачены и наказаны».
Проблемы синхронного перевода
В своей книге «Нюрнберг: перед судом истории» М. Ю. Рагинский уделил большое внимание и переводчикам. О них он написал так:
«Кстати, о наших судебных переводчиках. Система синхронного перевода для них была в новинку, с микрофоном они работали впервые. Требовались огромное внимание, быстрая реакция, исключительная точность — ведь в судебном разбирательстве значение придается буквально каждому слову. Молодость помогла им вынести столь значительную нагрузку. Добрым словом хочется вспомнить Лизу Стенину, Инну Кулаковскую, Евгения Гофмана, Тамару Соловьеву, Татьяну Рузскую, Тамару Назарову, Машу Соболеву, Таню Ступникову, Нелли Топуридзе, Лену Войтову, Зою Буш, Нину Еселеву, Тамару Прут, Галину Цыганкову, Ольгу Свидовскую, Таню Гиляревскую, Сергея Дорофеева».
И в самом деле, это была очень серьезная проблема, ведь никакой теоретической базы для отбора и подготовки переводчиков тогда просто не существовало. Но всем было очевидно, что для международного суда, где было задействовано несколько иностранных языков, необходим эффективный и быстрый вид перевода. Устав Международного военного трибунала закреплял право обвиняемых на перевод всего процесса.
В качестве технического оборудования для синхронного перевода была предоставлена аппаратура компании «IBM» с системой «Hush-a-Phone». Ею был оснащен зал судебных заседаний Дворца юстиции Нюрнберга.
Однако главной проблемой оказался поиск качественных переводчиков. Ответственность за лингвистическое обеспечение несли американцы. План Госдепа предусматривал комплектацию из 6 синхронистов, 12 человек для письменного перевода и 9 стенографистов. Франция и СССР должны были представить специалистов с французским и русским языками. Великобритания и США разделили ответственность за английский и немецкий.
Что касается английского, то многие мигранты, которые уехали в Америку до и во время войны и владели иностранными языками, узнав о готовящемся процессе, сами выходили на связь и предлагали свои услуги по переводу.
Тест на знание языка проводился в Пентагоне. От кандидатов требовалось сделать перевод газетной статьи с английского на немецкий. Для проверки пригодности кандидатов также просили назвать по десять деревьев, автозапчастей и каких-то сельскохозяйственных понятий на двух языках. В результате из 69 кандидатов выбрали 10–15.
Ответственность за отбор переводчиков в Европе возложили на Альфреда Стира — сотрудника Госдепа. Он должен был собрать лингвистическую команду к ноябрю 1945 года. Будущих синхронистов в основном находили в Швейцарии (это были выпускники Женевской школы переводчиков), Бельгии, Нидерландах и других странах, где граждане свободно говорят на нескольких языках.
Поделиться книгой: