Помоги проекту - поделись книгой:
Во-первых, слово
Фантазии об истории
Нужно обратить внимание также на еще один аспект применения любительской лингвистики.
Увлечение любительской лингвистикой в принципе может быть проявлением чистой любознательности. В этом случае автор искренне пытается угадать истину, не имея заранее установки на то, какая именно истина ему желательна.
Но, к сожалению, нередко приходится сталкиваться и с такой любительской лингвистикой, которая явно порождена стремлением обосновать некую более общую идею – чаще всего некоторую версию происхождения и истории целого народа. Практически всегда это версия, приукрашивающая (в частности, героизирующая или обеляющая) историю собственного народа.
Надо заметить, что потребность в таких версиях обычно возникает у представителей тех народов, которым в ходе истории приходилось страдать от притеснений со стороны более могущественных соседей и которым нужны какие-то дополнительные моральные опоры для самоутверждения. И весьма прискорбно видеть подобный эффект у российских авторов, у которых, казалось бы, нет оснований для комплекса неполноценности, коль скоро Россия уже много столетий представляет собой сильное и независимое государство.
Так, например, лингвисты-любители, вдохновившиеся идеей русско-этрусского тождества, не только смело читают этрусские надписи по-русски, но и очень охотно используют эти свои прочтения в качестве обоснования тезиса о широкой экспансии русских в древности.
В частности, в одном из таких сочинений мы читаем[11]:
«Из этих надписей следует, что Москва существовала не только до Рима, но именно по ее приказу этруски воздвигли этот город, назвав его в духе русских традиций (например, Владимир – "владей миром") Миром. Другое дело, что слово Мир, написанное в русской традиции, согласно этрусским правилам следовало читать в обратном направлении, и он стал вычитываться, как Рим[12]. В Риме, созданном этрусками, для которых родным был русский язык, а неким солдатским жаргоном – язык этрусский, следовательно, довольно долго звучала русская речь. И лишь много позже, когда в Рим стали переселяться латины, они, говоря по-русски, исказили его, приспособив под свою фонетику и грамматику».
Комментировать что-либо по существу здесь, по-видимому, излишне. Этот пассаж служит просто хорошей иллюстрацией того, сколь далеко могут заходить лингвисты-любители в своих построениях. Мы еще встретимся в дальнейшем с другими подобными примерами чрезвычайно сильных выводов о судьбе языков и целых народов, построенных на песчаном фундаменте вздорных утверждений любительской лингвистики.
Особая ветвь любительской лингвистики, доводящая «идейную» нагрузку этого занятия до логического предела, – это составление на воображаемом древнем языке, созданном средствами любительской лингвистики, текстов, прямо изображающих величие наших предков, и попытка выдать эти тексты за древние.
В России главным, самым известным сочинением этого рода является так называемая «Велесова книга», якобы написанная новгородскими волхвами в IX веке и якобы случайно найденная в 1919 году.
Поддельность этого сочинения не вызывает у профессиональных лингвистов никакого сомнения. Мы не будем здесь заниматься обоснованием этого[13]. Грубость подделки так велика, что ее могут не замечать только люди, совершенно непричастные к филологии или ослепленные некоей идеей. Сочинитель был совершенно невежествен в том, что касается древних языков, не имел никакого понятия о том, как языки изменяются во времени. Он представлял себе язык древних славян (которых он в соответствии со своим откровенным русоцентризмом именует «русичами» – словом, несомненно взятым из «Слова о полку Игореве») как некую беспорядочную смесь церковнославянского и современных русского, украинского, польского, чешского и сербского языков. Отдельное слово может встретиться у него в любой из этих языковых форм (помимо случаев, когда оно представлено в нарочито искаженной форме, которая казалась автору производящей впечатление древности).
Его любительский подход к делу проявился, в частности, в том, что он не обращался ни к каким работам по исторической лингвистике (которые в его время уже несомненно существовали), а наивно занимался смешением данных тех славянских языков, с которыми он был в какой-то степени знаком. Он абсолютно не понимал того, что не только в IX веке, но и в позднейшие века не могло существовать языка, в котором были бы одновременно представлены те черты пяти или шести современных славянских языков, которыми они как раз различаются между собой.
Как и у других лингвистов-любителей, у него не было никакого представления о той высокой степени систематичности, которой обладает грамматика любого живого языка. Вместо грамматики в его сочинении представлена чудовищная каша, где нет ни одного четкого морфологического или синтаксического правила; окончания словоформ выбираются практически наугад, без соблюдения падежей, чисел, времен, правил согласования и т. п.
Ему казалось, что и все остальные, как и он, не знают о древнем языке ничего определенного и поэтому примут нелепые искажения, которыми он обильно уснастил свой текст, за черты древности. Ему просто не приходило в голову, что лингвисты-профессионалы, изучившие подлинные древние тексты, выявили в них большое число закономерностей разных уровней и в каждой точке его текста, где он так небрежно ставил первое пришедшее ему в голову окончание и т. п., легко смогут отличить подлинную древность от выдумки.
К сожалению, как и в случае с другими сочинениями лингвистов-любителей, фальшь здесь хорошо видна только профессиональным лингвистам. Неподготовленный читатель и ныне может оказаться в плену примитивных выдумок о том, как древние русичи успешно сражались с врагами уже несколько тысячелетий тому назад. В нынешнее время, характеризующееся активным расшатыванием общественного доверия к выводам науки, низкопробная подделка, именуемая «Велесовой книгой», увы, продолжает в какой-то степени использоваться распространителями нелепых исторических фантазий русоцентрической направленности.
Глава вторая
Лингвистика по А. Т. Фоменко
Можно ли изучать историю, не используя гуманитарных методов
«Новое учение» А. Т. Фоменко (далее: АТФ) о всемирной истории (изложенное в его единоличных трудах или в соавторстве с Г. В. Носовским)[14] ошеломляет. Одних – невероятной смелостью мысли, не побоявшейся отвергнуть практически всё, что полагало о своей древней истории человечество до сих пор, и открыть миру доселе неведомую – совершенно иную – историю Египта, Греции, Рима, Англии, Европы в целом, России и по сути дела всех вообще стран, других – невообразимым нагромождением нелепостей.
Не скрывая, что я принадлежу к числу вторых, а не первых, я тем не менее считаю целесообразным трактовать (по крайней мере вначале) сочинения АТФ по истории так, как он подает их сам, – не как произведение научно-фантастического жанра, или интеллектуальную игру, или пародию, или новое вероучение, а как научную концепцию. В этом случае к ней естественно применять принятые в науке критерии доказательной силы того или иного утверждения.
Ниже я рассматриваю в основном книгу Г. В. Носовского и А. Т. Фоменко «Новая хронология и концепция древней истории Руси, Англии и Рима» (далее эта книга обозначается НХ, ее отдельные тома – НХ-1 и НХ-2); но мои критические суждения в большинстве случаев применимы и к другим работам АТФ. Я не ставлю своей целью рассмотреть «новое учение» АТФ во всех его аспектах, заслуживающих критики. Моя задача ограничена в основном вопросами лингвистики и филологии[15], т. е. того, что непосредственно относится к моей специальности; в конце настоящей главы я рассматриваю также один вопрос более общего характера – о так называемых «династических параллелизмах».
Но прежде, чем разбирать работы АТФ, следует яснее представить себе, к кому адресоваться. Можно выделить несколько различных контингентов читателей АТФ.
Профессиональных историков, филологов и лингвистов не нужно убеждать в неприемлемости построений АТФ. Мне не доводилось встречать в их среде его поклонников.
Построения АТФ встречают сочувствие у совсем другого круга людей. Многим эти построения нравятся именно своей экстравагантностью и революционностью. Обычно особенно импонирует то, что ниспровергается «официальная наука», тем более такая замаранная в советское время прислужничеством идеологии, как история (при этом легко упускается из виду, что АТФ ниспровергает не советских историков, а по сути дела всех историков всех стран и эпох).
Есть какое-то количество рьяных сторонников АТФ, в глазах которых он предстает новым Коперником и неприятие его всей «официальной наукой» является лучшим подтверждением его правоты. Для людей подобного сектантского духа аргументы обычно силы не имеют.
Есть также немало читателей, которым просто нравится захватывающая новизна сюжета, бойкость и размашистость изложения, элементы нового жанра, смыкающегося кое в чем с детективом и с научно-фантастическим романом. Вопрос о том, правда ли всё это, для них откровенным образом второстепенен. Для многих притягательна скандальная слава, которую приобретает учение АТФ, раздуваемая теперь уже и телевидением. Картина крушения всего, что еще недавно было школьной прописной истиной, как всякое апокалиптическое зрелище, возбуждает.
К этим категориям читателей я не обращаюсь.
Наш разбор предназначается лишь для тех, кто видит в работах АТФ именно научную концепцию и, следовательно, готов определять свою позицию, взвешивая аргументы за и против, а не на основе общих ощущений типа «нравится – не нравится». Мы хотели бы также помочь тем, кто встречает с естественным сомнением каскад невероятных новшеств, низвергающихся на читателя из сочинений АТФ, но не берется сам определить, достоверны ли факты, на которые ссылается АТФ, и вытекают ли из них в действительности те выводы, которые он делает.
Заметим, что многих из таких читателей озадачивает противоречие между сказочным неправдоподобием того, что, скажем, Лондон раньше стоял на берегу Босфора или что Батый – это Иван Калита, и их представлением о том, что если автор – математик, да еще высокого ранга, то у него все должно быть «математически доказано». Этих читателей я приглашаю прежде всего осознать, что и сам АТФ не претендует на то, что все его утверждения об истории математически доказаны. Вообще, математически доказать можно только математическое утверждение. В любой другой науке, даже в физике, прежде чем встанет вопрос о каком бы то ни было математическом доказательстве, содержательное утверждение данной науки должно быть представлено в математической форме. А само это математическое представление в принципе может быть более адекватно или менее адекватно своему объекту – это уже относится к ведению не математики, а соответствующей конкретной науки.
Занимаясь историей, АТФ волей-неволей вынужден действовать как историк. Даже если он хочет произвести какие-то математические операции над историческим материалом, ему приходится, придавая этому материалу математическую форму, решать содержательные проблемы. Допустим, если он статистически обрабатывает данные по длительностям царствований, то он должен вникать в существо дела всякий раз, когда, например, между историками ведется дискуссия о длительности правления такого-то монарха.
В книге НХ в сущности вообще никакой математики нет. Строя новые, нетрадиционные представления о том, когда и как что в истории происходило, АТФ действует как самый обыкновенный гуманитарий: выдвигает гипотезы и указывает факты, которые согласуются с этими гипотезами.
У гуманитария же вообще нет возможности что-либо доказать в абсолютном смысле этого слова. Если слово «доказать» и применяется иногда в гуманитарных науках, то лишь в несколько ином, более слабом, смысле, чем в математике. Строгого определения для этого «доказательства в слабом смысле», по-видимому, дать невозможно. Практически имеется в виду, что предложенная гипотеза, во-первых, полностью согласуется со всей совокупностью уже известных фактов, имеющих отношение к рассматриваемой проблеме, во-вторых, является почему-либо безусловно предпочтительной из всех прочих мыслимых гипотез, удовлетворяющих первому требованию. В отличие от математического доказательства, «доказательство в слабом смысле» может и рухнуть, если откроются новые факты или будет выяснено, что автор не учел каких-то принципиально мыслимых возможностей. Всё это не значит, однако, что утверждения гуманитарных наук вообще не могут претендовать ни на какую точность и надежность и что в этой области любая гипотеза не хуже и не лучше, чем любая другая. В гуманитарных науках, так же, как, например, в естествознании, долгим опытом выработаны критерии, позволяющие оценивать степень обоснованности того или иного утверждения даже при условии невозможности доказательства в абсолютном смысле.
Взявшись за построение гипотез в области истории и лингвистики, АТФ должен быть судим ровно тем же судом, что и обыкновенные историки и лингвисты. Для него не возникает решительно никаких привилегий из того, что он математик (и даже математический академик). В частности, он не вправе ожидать от критиков каких-либо скидок на его непрофессионализм в данной науке, коль скоро он предпринимает ревизию именно этой науки.
В связи с этим не могу не осудить аннотацию к книге НХ и вынесенные на обложку сведения об авторах. В аннотации говорится:
«Предназначена для самых широких кругов читателей, интересующихся применением естественно-научных методов в гуманитарных науках».
Это дезинформация: в книге используются обычные гуманитарные методы.
Кроме того, еще не раскрыв книгу, читатель уже узнаёт из аннотации о многочисленных заслугах и рангах АТФ в области математики. Это прямое давление на читателя с тем, чтобы он перенес свой запас доверия к математике на книгу, которая к математике уже отношения не имеет и которая одним лишь своим содержанием у него доверия не вызвала бы.
Любительская лингвистика как орудие перекройки истории
Можно ли опираться на Фукидида без филологического анализа
В ранних работах АТФ лингвистические и филологические вопросы занимали скромное место. В дальнейшем их роль возросла. В книге НХ их роль уже настолько велика, что эту книгу вполне можно рассматривать как сочинение не только по истории, но и по лингвистике и филологии. Та или иная апелляция к языку возникает у авторов почти по каждому обсуждаемому вопросу.
Следует различать два вида соприкосновения с филологической и лингвистической проблематикой в работах АТФ: открытое (когда непосредственно обсуждаются какие-то слова или тексты) и скрытое. Второе имеет место во многих случаях, когда читателю кажется, что речь идет просто о тех или иных вычислениях.
Например, когда АТФ, вслед за Н. А. Морозовым, изучает даты затмений и показывает нам, что данные астрономии в ряде случаев не сходятся с сообщениями древних историков и летописцев, читатель часто не осознает, что сравниваемые колонки данных (астрономических и летописных) имеют совершенно разную природу. Астрономические данные объективны (или, если угодно, стоят близко к самому верху признаваемой ныне человечеством шкалы объективности), тогда как вторая колонка – это результат филологического анализа определенных древних текстов, и ее надежность полностью зависит от того, насколько успешно проведен этот анализ.
Установление точного смысла некоторого древнего сообщения – операция далеко не простая. Прежде всего, филолог должен непременно иметь перед собой текст этого сообщения в подлиннике: любой перевод – не только литературный, но даже буквальный – в силу разницы в структуре языков неизбежно вносит в смысл текста некоторые малозаметные модификации, какая-нибудь из которых может последствии оказаться причиной ложного истолкования.
Яркий пример ошибки такого рода у АТФ разбирают Е. С. Голубцова и В. М. Смирин [Голубцова, Смирин 1982] и вслед за ними А. Л. Пономарев [Пономарев 1996]. Рассказывая о затмении 431 г. до н. э., Фукидид сообщает о том, что солнце стало месяцевидным, а также о том, что появились кое-какие звезды. АТФ, исходя из литературного русского перевода Фукидида, понимает это так, что сперва солнце стало месяцевидным, а позднее (когда затмение достигло полной фазы) появились звезды. Тем самым АТФ видит здесь сообщение о полном солнечном затмении. Однако, как показали названные авторы, такое толкование возможно только для использованного АТФ перевода. Подлинный текст Фукидида такой возможности не дает: он может быть понят только так, что указанные события одновременны: солнце стало месяцевидным (т. е. затмилось не полностью) и при этом появились кое-какие звезды.
АТФ исходит из презумпции, что ни при каком частном солнечном затмении никакие звезды видны быть не могут. А. Л. Пономарев указывает, что такие яркие звезды, как Вега, Денеб и Альтаир, могут быть и видны (замечу, что при затмении на небе почти всегда должна быть и Венера, которая ещё много ярче, а в части случаев также и Юпитер). Таким образом, даже если рассказ Фукидида о появлении кое-каких звезд совершенно точен, вывод АТФ о том, что затмение было полным, оказывается необоснованным.
Но и в том случае, если бы презумпция АТФ была верна, его вывод всё равно не был бы единственно возможным. Чтобы понять это, здесь следует вновь обратиться к филологической стороне проблемы. Анализ древнего сообщения не ограничивается собственно лингвистическими вопросами; должны быть рассмотрены и вопросы литературоведческого характера. Какова литературная манера данного автора? Не имеет ли он обыкновения смещать или переставлять свои рассказы об отдельных событиях для большей эффектности композиции? Склонен ли он описывать повторяющиеся события с помощью однотипных формул? И так далее. Фукидид – писатель, а не протоколист. Его сочинения обладают многими художественными достоинствами, невозможными при чисто протокольной фиксации фактов. Описывая затмение, тем более уже несколько отдаленное во времени, писатель, конечно, может для усиления художественного эффекта добавить от себя какие-то детали (типа появления звезд), известные по другим затмениям.
Вот бесспорное свидетельство (упоминаемое в работе [Красильников 2001: 297]) того, что в письменных памятниках, включая такие, казалось бы, чисто фактографические, как летописи, добавления подобного рода действительно возможны. В Новгородской Первой летописи рассказ о солнечном затмении 1124 года выглядит так:
«мѣсяця августа в 11 день передъ вечернею почя убывати солнця, и погыбе всѣ ('солнца начало становиться все меньше, и оно исчезло целиком'); о, великъ страхъ и тьма бысть, и звѣзды быша и мѣсяцъ: и пакы начя прибывати, и въ бързѣ ('вскоре') напълнися; и ради быша вси по граду».
Понятно, что во время солнечного затмения месяца на небе быть не может, то есть летописец (или, может быть, позднейший редактор) здесь просто добавил красок к страшной картине ночи, наступившей внезапно среди дня.
Вот что писал Ю. М. Лотман (в редакционном примечании к одной из статей М. М. Постникова и А. Т. Фоменко) о том, насколько ошибочной может быть прямолинейная интерпретация древнего источника, не учитывающая специфики построения текстов соответствующей эпохи:
«Не следует забывать, что в одном ряду статистических подсчетов как сопоставимые берутся данные из документов весьма различной семиотической природы. Между тем именно от этого зависит "коэффициент искажения". Известно, что с текстами с сильной степенью мифологизации связано стремление к гиперболизации событий. При этом составитель документа ставит перед собой цель предельно идеализировать изображаемое событие, а не "точно" его описывать. Стремление усиливать степень стихийных бедствий, увеличивать число погибших при сражении входит в ритуал составления текста. В этих условиях расхождение документального и астрономического описания может свидетельствовать не о фальсификации или позднем происхождении, а именно о раннем создании, о принадлежности ко времени, когда поэтизация ценилась выше, чем фактичность. Статистическому подсчету затмений должен предшествовать семиотический анализ каждого источника.
Известно, что "Песнь о Роланде" начинается стихами:
Но Карл Великий во время испанского похода 778 г. еще не был императором, сражался не семь лет, а меньше года, до моря не дошел, и Сарагоса стоит не на горе, а под горой. Означает ли это, что "Песнь" сфальсифицирована, или же то, что "правдиво" отражается в хронике как год, "правдиво" же отражается в эпосе как семь лет? Семиотическая дешифровка текста должна предшествовать любому его анализу» [Семиотика – XV: 44–45].
Из расхождений между списком затмений по данным астрономии и по данным древних источников естественно сделать вывод, что некоторые древние сообщения о затмениях либо неточны (или дошли до нас с искажениями), либо неправильно нами истолкованы. АТФ делает совершенно другой вывод: просто мы в корне заблуждаемся относительно того, в какую эпоху произошло описанное в источнике затмение. Так, согласно АТФ, описанное Фукидидом затмение произошло не в 431 г. до н. э., а в 1039 г. нашей эры (поскольку по астрономическим данным затмение 431 г. до н. э. в Афинах было не полным, а частным); соответственно, надо «передвинуть» весь древний мир на много веков ближе к нам. Более того, он представляет читателю этот вывод почти как математическую очевидность. Между тем в действительности вывод АТФ целиком покоится на следующих скрытых от читателя презумпциях: 1) Фукидид описал затмение протокольно точно; 2) автор вывода (т. е. АТФ) правильно решил стоявшую перед ним филологическую задачу, а именно, истолковал текст сообщения Фукидида безошибочно. Как мы видели, первое необязательно верно, а второе определенно неверно.
Этот пример может служить также хорошей иллюстрацией того более общего положения, что, вопреки расхожему представлению, активно эксплуатируемому авторами НХ, использование математических методов в некоторой науке само по себе еще вовсе не гарантирует какого-либо реального прогресса в этой науке. Как мы уже говорили, математик может применить свои методы, скажем к истории, не раньше, чем он решит для себя целый ряд частных вопросов содержательного характера, возникающих у него уже на этапе отбора материала для последующей математической обработки. Если этот предварительный этап своей работы (не математический!) он провел не квалифицированно (не говорим уже о том катастрофическом случае, если предвзято), то полученный им в дальнейшем математический результат, пусть даже совершенно безупречный, останется не более чем математическим упражнением, из которого, ввиду недоброкачественности исходных данных, для реальной науки истории не следует ровно ничего.
В ответ на критику его лингвистических и филологических построений АТФ заверяет читателей, что эти построения не имеют принципиального значения для его теории, никогда не используются для доказательства чего-либо важного и предназначены лишь для выяснения отдельных деталей в рамках теории, принципиальные положения которой якобы уже независимым образом доказаны математически.
Судите сами, насколько эти заверения соответствуют действительности, если, например, даже одна лишь та филологическая ошибка АТФ (в интерпретации текста Фукидида), которая описана выше, означает развал «астрономического доказательства» новой хронологии, поскольку новая датировка указанного затмения – это один из главных столпов такого доказательства. Поверить, что ценность математических результатов, достигнутых АТФ при анализе сообщений древних письменных памятников, не зависит от правильности интерпретации текста этих памятников, могут только те, кто полагает, что математика – это такая волшебная наука, которая умеет получать верные выводы из неверных исходных данных.
Чудеса с языком и географией
Далее я уже буду рассматривать открытые обращения АТФ к вопросам лингвистики и филологии. К сожалению, здесь я вынужден сразу же прямо и безоговорочно заявить: лингвистические и филологические построения АТФ находятся на уровне самого примитивного и невежественного дилетантизма. Лингвистические ошибки, которые допускает АТФ, столь грубы, что в математике им соответствовали бы, например, ошибки в таблице умножения.
Полупопулярный характер книги НХ не может здесь служить никаким оправданием: в популярном изложении позволительны определенные упрощения, но никак не грубые ошибки.
Язык – обманчивая материя. «Человеку с улицы», владеющему с детства некоторым языком, в большинстве случаев не приходит в голову, что он еще не всё знает об этом языке. Он решительно не понимает, зачем существует еще такая наука лингвистика. Как это ни поразительно, АТФ находится в этом отношении именно на уровне рядового «человека с улицы».
Рассматривать весь легион лингвистических абсурдов АТФ, разумеется, бессмысленно. Ограничимся лишь немногими.
Вот рассуждение, которым авторы НХ подкрепляют свой тезис о том, что Лондон прежде стоял на Босфоре:
«Мы считаем, что первоначально "рекой Темзой" назывался пролив Босфор. ‹…› По поводу Темзы добавим следующее. Это название пишется как Thames. События происходят на востоке, где, в частности, арабы читают текст не слева направо, как в Европе, а справа налево. Слово "пролив" звучит так: sound. При обратном прочтении получается DNS (без огласовок), что может быть воспринималось иногда как TMS – Темза» [НХ-2: 108].
Человек, знакомый хотя бы с начатками науки о языке, конечно, просто не поверит, что эта галиматья может быть написана всерьез. «Это пародия? Для капустника?» – спросит он[16].
Для недостаточно знакомых следует дать пояснения. Кстати, уже на одном этом примере мы познакомимся сразу с несколькими фундаментальными лингвистическими принципами, которыми пользуются авторы НХ, как то: «существенны только согласные»; «на востоке слова читают задом наперед»; «письменная форма слова исходна, устная – вторична» и др.
Что касается принципа «существенны только согласные», то сами авторы дают по этому поводу следующее разъяснение:
«В древних текстах названия и имена сплошь и рядом употреблялись "без огласовок", т. е. без гласных – лишь в виде "костяка" из согласных. В то время, в прошлом, гласные при чтении текста добавлялись по памяти. Естественно, с течением времени гласные путались, забывались, заменялись на другие и т. п. Согласные, записанные на бумаге, были устойчивее» [НХ-1: 19].
Из этого пассажа ясно, что авторы кое-что знают о письменностях семитских народов – таких, как финикийская, древнееврейская, арабская. В этих письменностях действительно в наиболее употребительном варианте письма записываются именно согласные (что́ находится в определенной связи с особенностями структуры семитских языков, ср. ниже сноску 7), хотя всё же наряду с некоторой частью гласных. Уточним, что это касается всех вообще слов, а не только названий и имен, и происходит отнюдь не только в древних текстах, но и теперь. Однако главное то, что к другим письменностям, например, греческой, латинской, русской, английской и т. д., этот принцип не имеет никакого отношения (условные сокращения, типа
«Например, древнеславянский текст, это тоже цепочка согласных, иногда даже без "огласовочных знаков"…» [НХ-2: 84].
Это заявление, мягко говоря, не имеет ничего общего с действительностью[17]: во всех древних славянских памятниках гласные регулярно пишутся (условные сокращения не в счет), а «огласовочные знаки» славянскому письму вообще неизвестны. Заметим, что одного такого заявления в книге лингвиста было бы достаточно, чтобы и книга и автор сразу же попали в категорию не заслуживающих доверия. Но авторы НХ, к счастью, не лингвисты.
Сведе́ние слова к «костяку из согласных» – один из постоянных лингвистических приемов АТФ. Вот, например, что сказано о Литве: «Скорее всего, термин Литва происходит от "латиняне" = ЛТН (Литуаниа)» [НХ-1: 269]. А вот о турках: «…слово "турки" очень близко к слову "троянцы" и "франки" (один и тот же корень ТРК, ТРН)» [НХ-2: 207]. Ни литовцы, ни латиняне, ни турки, ни троянцы, ни франки к семитским языкам не имеют отношения. То, что АТФ позволяет себе здесь называть «корнем», никоим образом не соответствует действительным корням упомянутых слов в соответствующих языках.
На игнорировании гласных основано также приводимое в НХ десятки раз сопоставление, на котором держится одно из центральных положений «нового учения»:
Рассуждение о том, как читают «на востоке», особенно сильно заставляет подозревать, что авторы над нами просто смеются. По АТФ, если имеется последовательность букв SND, то араб читает ее как DNS.
Если так, то, наверное,
Читатель ошибется, однако, если сочтет весь этот эпизод за случайный ляпсус. Свое открытие, что на востоке выворачивают слова наизнанку, АТФ использует многократно (причем применяет его к любым словам любых языков, а отнюдь не только восточных). Вот, например, о Самаре:
«Само название "Самара", в обратном (арабском) прочтении – "А-Рамас" означает "Рим", "столица"» [НХ-1: 361][19].
Кстати, вы ведь уже понимаете, что
Далее. Приведенные нами выдержки из НХ демонстрируют также полное непонимание того, как соотносятся письмо и звуковая речь. Это непонимание характерно едва ли не для всех лингвистов-любителей и составляет их заметнейшую отличительную черту. Прописная истина языкознания состоит в том, что язык существует независимо от того, есть для него письменность или нет. И поныне в мире множество бесписьменных языков, а уж о древней эпохе нечего и говорить. Язык передается от поколения к поколению через устное общение. Принцип АТФ («элементы звукового состава слова, не фиксируемые на письме, путаются, забываются») применим только к мертвому письменному языку, т. е. такому, на котором сохраняются (и, возможно, даже создаются) письменные тексты, но нет общенародного устного общения. Неслучайно АТФ ссылается в этой связи именно на мертвый (до его «воскрешения» в XIX в.) язык – иврит [НХ-2: 83–85]. К живым языкам этот принцип не имеет никакого отношения. Если бы он был верен для живого языка, то бесписьменный язык вообще не имел бы никаких шансов сохранить сходство со своим древним состоянием. В действительности же, например, лужицкие языки, не менее пяти веков прожившие в бесписьменном состоянии в немецком окружении, сохранили тесное сходство с другими славянскими языками; цыганский язык до сих пор в существенных чертах сходен с индоевропейскими языками Индии, из которой некогда вышли его носители. И вообще родственные бесписьменные языки сохраняют сходство между собой ничуть не хуже, чем письменные.
У АТФ, в противоположность всему накопленному лингвистикой опыту наблюдения над функционированием и изменением языков, приоритет всегда принадлежит письменной форме слова, а не устной. Например, по его представлениям, люди всегда знакомятся с новым словом в его письменном виде; кто-то неправильно его прочел – и пожалуйста: слово изменилось. Над тем, как функционирует бесписьменный язык, ему, по-видимому, вообще не доводилось задумываться. Принцип приоритета письменного (и в особенности печатного) слова, между прочим, позволяет АТФ выдвинуть следующий замечательный тезис, революционизирующий всю историческую географию:
«Еще раз повторяем одну из главных наших мыслей: в средние века (до начала книгопечатания) географические названия и имена народов перемещались по карте, следуя при этом за перемещающимися документами (народы же, в основном, оставались на тех же местах, где они и жили, и где живут сегодня). С места на место перемещались лишь воинские отряды, владетельные князья, их двор и т. д. Они не могли существенно изменить этнический состав тех мест, куда они приходили… Но (и это важно!) они везли с собой архивы, книги, документы, а именно они давали потом названия народу, месту, городу, реке и т. п. Древние названия забывались. Те, которые мы помним сейчас, возникли в 15–17 веках из документов (в той их локализации, в какой их застала книгопечатная эпоха). С распространением печатных карт названия более или менее застыли» ([НХ-1: 183–184]; ср. также [НХ-2: 28, 195–197]).
Надеюсь, читатель теперь уже понимает, что Темза переехала к Мраморному морю не по безумию, а по новой науке. В самом деле, представьте себе, например: живет неграмотный рыбак у реки, называет ее, допустим, Дон. Ну откуда же его сын будет знать, как ее называть, если он никогда не видел ее названия в записанном виде (да он еще вдобавок тоже неграмотный)? Но вот в их краях появился новый, пришлый правитель. Местных жителей он, правда, не согнал, своими людьми не заменил, но прислал чиновника с документами и с картой, который им разъяснил: это река Москва. Трудность, конечно, в том, что рыбак неграмотный, а со слуха как запомнишь? Наверно, приходилось много лет подряд посылать чиновника снова и снова.
«Ну хватит уже придумывать нелепости», – скажете вы. Тогда послушайте самих авторов, которые рассказывают нам историю названия
«покинуло свое первоначальное место в Русско-Ордынской империи и двинулось, – лишь на бумаге, – то есть на романовских картах, – на далекий восток. При этом существенно уменьшаясь в размерах. Наконец, оно остановилось над территорией современной Монголии. Исконные жители этой области и были (на бумаге!) назначены, тем самым, "быть монголами"» [НХ-1: 401–402].
Эх, кабы китайцам в свое время познакомиться с учением АТФ! Не надо было бы строить Великую Китайскую стену – сотни миллионов человеко-лет труда бы сэкономили: ведь никаких страшных монголов вблизи от них, оказывается, не было!
Любительские поиски происхождения слов
Огромную роль в построениях АТФ играют сближения слов (т. е. сопоставления с целью показать их родство или какую-то иную историческую связь). Этот род лингвистической деятельности мы встречаем чуть ли не на каждой странице. Имеется в виду, что каждое такое сближение подтверждает какую-нибудь из идей ревизии истории (многие из этих идей ничем, кроме таких сближений, и не подкреплены). К сожалению, в подавляющем большинстве случаев эти сближения элементарно неверны.
Начнем с того, что, говоря о словах, авторы НХ обычно не уточняют, о словах какого языка (и тем более какой эпохи) идет речь. Дело не в том, что они не сообщают этого читателю. Они и сами об этом не задумываются и, как это ни дико для лингвиста, явно не считают это особо существенным. Язык выглядит в их построениях как некая более или менее однородная субстанция, разлитая по всем странам и эпохам. Такому впечатлению сильно способствует и то, что слова любых языков, кроме английского, обычно записываются в НХ без особых церемоний русскими буквами и внешне выглядят пусть как диковинные, но русские.
Разумеется, в русской транскрипции как таковой никакой беды нет, особенно в книге с популярным уклоном. Но за ширмой упрощенной транскрипции авторы сами не видят того, что в действительной фонетике соответствующего языка дело иной раз обстоит и не так, как в русском. Вот яркий пример. В рассуждении о библейском термине
«Средневековые византийцы были уверены, что в этом месте книги Иезекииля речь идет о РУССКИХ и писали не "князь Рош", а прямо – "князь Рос"» [НХ-1: 149].
Как мы видим, замена
Надо признать, что при английском слове АТФ иногда дает помету «английское», но это не мешает тому, что английские слова – разумеется, в современном произношении, отнюдь не в средневековом – у него неким недоступным банальному уму образом оказываются актуальными для жизни любых стран и эпох, скажем, для средневековой России, Византии, Аравии. Так, например, когда авторы заявляют о связи библейского слова
«слово Россия пишется, например, по-английски как Russia и читается как Раша, т. е. это все тот же Рош» [НХ-1: 149].
А вот что говорится про мусульманскую эру – хиджру, или геджру (авторы называют ее «геждра»):
«По-арабски название звучит так: hijra, по-английски: hegira или hejira» [НХ-1: 208].
Далее авторы обсуждают происхождение этого слова и, в частности, пишут:
«Кроме того, слово "hegira" может быть слиянием двух: Гог и эра (напомним: эра = era), т. е. могло просто означать "эра Гога", или "эра Готов", эра "Монголов"» [там же].
Как видите, без английского языка арабам не удалось бы даже как-то назвать свое летосчисление. Поясним, что с точки зрения тех арабов, которые еще не знают учения АТФ,
Нужно ли говорить, что вездесущность английского языка всё же бледнеет по сравнению с вездесущностью русского. Русские слова – иногда в открытой, иногда в замаскированной форме – просто пронизывают весь Старый Свет.
Поделиться книгой: