Помоги проекту - поделись книгой:
Наиболее удручающая тенденция, распространенная среди читателей, состоит в том, чтобы вырвать одно предложение из произведения, как критерий идеи или личности писателя. Фридриха Ницше, например, осуждают как ненавистника слабых, потому что он верил в
Это та же узкая позиция, которая видит в Максе Штирнере не что иное, как апостола теории «каждый сам за себя, черт его побери». То, что индивидуализм Штирнера заключает в себе величайшие социальные возможности, полностью игнорируют. Тем не менее верно и то, что если общество когда-нибудь и станет свободным, то это произойдет благодаря освобожденным индивидам, чьи свободные усилия создают общество.
Эти примеры подводят меня к возражению, которое будет выдвинуто против
В остальном пусть моя книга говорит сама за себя.
Что такое анархизм и за что он в действительности выступает
История человеческого развития – это одновременно история отчаянной борьбы каждой новой идеи, возвещающей более светлое будущее. В упорной любви к укоренившимся традициям приверженцы старины никогда не колеблются пустить в ход самые подлые и жестокие методы борьбы, лишь бы затормозить наступление нового, в какой бы форме оно ни выражалось. Нам нет нужды обращаться к далекому прошлому, чтобы понять, какая сильная оппозиция, какие громадные трудности и препятствия стоят по пути к реализации любой прогрессивной идеи. Дыба, машина для завинчивания пальцев и кнут еще живы среди нас, а рядом с ними арестантская роба, общественная ненависть – все сопротивляется смело идущему вперед духу.
Анархизму не приходилось надеяться избежать судьбы всех других новаторских идей. Напротив, как самое революционное и бескомпромиссное течение, анархизм не мог не столкнуться с невежеством и злобой мира, который он намеревался перестроить.
Для того чтобы хотя бы вскользь упомянуть все то, что говорили и творили против анархизма, пришлось бы написать целый том. Поэтому я разберу только два главных возражения. А при разборе попутно постараюсь объяснить, за что выступает анархизм.
Странность отторжения анархизма состоит в том, что она вскрывает связь между так называемым развитым интеллектом и невежеством, хотя, учитывая относительность всего сущего, это не должно казаться странным. Невежественной массе выгодно не претендовать на знание или терпимость. Она всегда действуют импульсивно, рассуждая как ребенок. «Зачем?» – «А затем». Однако отторжение анархизма невежественной массой заслуживает такого же внимания и обсуждения, как и оппозиция интеллектуалов.
Каковы же резоны этого отторжения? Во-первых, анархизм, пусть служащий прекрасным идеалом, нереализуем. Во-вторых, анархизм выступает за насилие и разрушение, а посему его необходимо отвергнуть, как преступный и опасный путь. И интеллектуалы, и невежественный народ судят не на основании точного знания предмета, а понаслышке или исходя из неправильного понимания.
Реализуемо, по выражению Оскара Уайльда, или нечто в реальности уже существующее, или осуществимое в текущих условиях. Однако именно против этих самых условий анархизм и выступает, и всякая идущая с ним на компромисс реализация неверна и неразумна только поэтому. Потому подлинный критерий реализуемости состоит не в том, чтобы предлагаемая реализация оставила нетронутыми неверное и неразумное, а в том, достанет ли ей силы и жизненности уничтожить болото застарелой косности и построить и утвердить новую жизнь. В свете такой логики анархизм полностью реализуем. Более какой бы то ни было другой идеи он помогает освободиться от неверного и неразумного старого и построить и утвердить новую жизнь.
Вражда и ненависть в невежественном человеке постоянно подогревают самыми ужасными рассказами и историями об анархизме и анархистах, от которых кровь стынет в жилах. О них полагают возможным говорить самые отъявленные гадости. Поэтому для неинтеллигентного человека анархизм – это нечто наподобие бяки для детей – чудовище, все пожирающее и несущее разрушение и насилие.
Разрушение и насилие! Но откуда же знать рядовому обывателю, что самым свирепым элементом в обществе, несущим насилие, выступает невежество, а анархизм борется именно против разрушительной силы невежества? Он не знает также, что анархизм, основывающийся на самой природе, разрушает не здоровые ткани общественного организма, а паразитические наросты, вытягивающие из общества все жизненные соки. Анархизм лишь очищает почву от всякой гадости и дряни, чтобы она могла затем принести здоровые плоды.
Кто-то сказал, что для осуждения требуется куда меньше умственных усилий, чем для того, чтобы думать. Распространенная повсеместно умственная лень, господствующая в обществе, доказывает, что это верно. Вместо того чтобы основательно разобраться в вопросе, рассмотреть его происхождение и значение, большинство людей предпочитают или огульное осуждение, или поверхностное или пристрастное порицание незначащих мелочей.
Анархизм заставляет человека думать, исследовать и анализировать каждое предложение. Однако, дабы не обременять читателя излишними подробностями, я также начну с определения, которое затем постараюсь развить.
АНАРХИЗМ – философия нового общественного строя, основанного на свободе, не ограниченной никакими человеческими законами: согласно этой теории все формы правления основываются на насилии и поэтому ложны, вредны и не нужны.
Новый общественный строй опирается, разумеется, на материальную базу, однако, хотя все анархисты согласны с тем, что главное зло сегодняшнего дня лежит в экономике, устранить это зло, по их представлениям, можно только разрешив все вопросы, касающиеся всех сторон жизни – как личной, так и общественной, как внутренней, так и внешней.
Подробное изучение истории человеческого развития раскрывает перед нами два элемента, резко сталкивающиеся друг с другом, хотя теперь приходит понимание, что эти элементы не чужды друг другу, но тесно связаны между собой и гармоничны, если только их поставить в надлежащие условия. Это – личные и общественные инстинкты. На протяжении долгих веков личность и общество вели беспощадную кровавую междоусобицу, стремясь одолеть друг друга, не понимая значения и важности оппонента. Личные инстинкты – важнейший фактор развития, роста, склонностей, усилий и реализаций человека, общественные инстинкты – столь же важный фактор взаимопомощи и социального благополучия.
Объяснение борьбы между человеком и окружающей его средой напрашивается само собой. Первобытный человек, не в состоянии понять себя, а еще меньше идею единства всей жизни, чувствовал себя в абсолютной зависимости от слепых неведомых сил природы, всегда готовых посмеяться над ним и дразнить его. Из этого положения вышло религиозное представление о человеке как ничтожной пылинке, зависящей от верховных сил на небе, которых можно умилостивить лишь полным смирением. Все старые сказки и саги основаны на этой идее, она же – центральный мотив библейских преданий, рассказывающих об отношениях человека к Богу, государству и обществу. Всюду и везде повторяется одна и та же мысль: человек ничто, внешние силы – все. Так, Яхве терпит человека только при условии полного смирения и упования на его милость. Человек может иметь всю славу и величие на земле, но у него не должно быть самосознания. Государство, общество, нравственные законы – все поют ту же песню: человек может иметь всю славу на земле, но у него не должно быть самосознания.
Анархизм – единственная философия, дающая человеку самосознание, утверждающая, что Бога, государства и общества нет, что их обещания пустые, ничего не значащие слова, поскольку исполнимы лишь при условии полного подчинения человека. Анархизм поэтому есть учитель единства жизни не только в природе, но и в человеке. Нет конфликта между личными и общественными инстинктами, как не может быть конфликта между сердцем и легкими, первое – приемник драгоценной жизненной эссенции, вторые – хранилище элемента, делающего эссенцию чистой и сильной. Личность – это сердце общества, содержащее эссенцию общественной жизни, общество – это легкие, элемент распределяющий, делающий жизненную эссенцию – то есть личность – чистой и сильной.
«Единственная ценность в мире, – сказал Эмерсон, – деятельная душа, она есть внутри каждого человека. Деятельная душа видит абсолютную истину, выражает истину и творит». Другими словами, личный инстинкт – ценность в мире. Подлинная душа видит и создает живую истину, из которой рождается еще большая истина – возрожденная социальная душа.
Анархизм – великий освободитель человека от доселе державших его в плену миражей, судья и умиротворитель двух сил личной и социальной гармонии. Чтобы исполнить это единство, анархизм объявил войну всем гибельным влияниям, до сих пор мешавшим гармоничному единению индивидуальных и социальных инстинктов, личности и общества.
Религия – область человеческого ума, собственность – область человеческих нужд и потребностей, а правительство – область человеческого поведения, все они оплот порабощения человека и всех ужасов, к которым оно ведет. Религия! Как она господствует над умом человека и унижает его и развращает его душу. «Бог – все, а человек – ничто», – учит нас религия. Но из этого ничего Бог создал царство столь деспотическое, тираническое, столь жестокое, столь ужасно требовательное, что с самой поры появления богов миром правили лишь слезы, кровь и мрак. Анархизм поднимает человека на восстание против этого черного чудовища. «Разбей свои умственные оковы, – говорит анархизм человеку, – потому что, пока ты не будешь думать и рассуждать самостоятельно, ты не освободишься от власти тьмы, величайшего препятствия на пути к всеобщему прогрессу».
Собственность, область человеческих нужд – одновременно отрицание прав на удовлетворение нужд человека. Было время, когда собственность претендовала на божественное право, когда она обращалась к человеку с теми же словами, как и религия: «Жертвуй собой! откажись от себя! подчинись!» Дух анархизма пробудил человека от его прострации. Теперь он гордо выпрямился и его лицо обращено к свету. Он научился видеть, сколь ненасытна, всепожирающа и опустошительна природа собственности, и готов нанести этому чудовищу смертельный удар.
«Собственность – это воровство», – сказал великий французский анархист Прудон. Но только без риска и опасности для вора. Монополизируя объединенные человеческие усилия, собственность отняла у человека принадлежащие ему по рождению права и выгнала его на улицу бедняком и отверженным. Собственность не прикрыта даже обычной надоевшей отговоркой, что человек не создает достаточно для удовлетворения всех своих нужд. Каждый начинающий студент политической экономии знает, что в течение последних десятилетий производительность труда далеко превысила нормальные потребности. Но каковы могут быть нормальные потребности у ненормального института? Единственная потребность, признаваемая собственностью, – ненасытная жажда получения все большего и большего богатства, поскольку богатство означает власть, право подчинять, давить, эксплуатировать, порабощать, оскорблять и развращать. Особенно гордится могуществом, огромным национальным богатством Америка. Бедная Америка! На что ей все ее богатства, если люди, составляющие ее народ, бедны и жалки, если живут они в нищете, грязи, среди преступлений, без луча надежды и радости – бездомная, бездушная армия, человеческая масса, готовая стать добычей эксплуататоров!
Все признают истину, что любой бизнес, если его доходы не покрывают расходы, неизбежно приходит к банкротству. Однако занятые производством богатства не усвоят даже такой простой истины. Каждый год цена производства в человеческих жизнях все больше и больше растет (50 000 убитых и 100 000 раненых в Америке за прошлый год), а доходы масс, помогающих созданию богатств, все уменьшаются. Тем не менее Америка продолжает закрывать глаза на неизбежность банкротства в производственном бизнесе. Но это не единственное ее преступление. Еще фатальнее преступление по превращению рабочего в простой придаток машины, у которого меньше воли и решительности, чем у его стального и железного господина. У человека отняты не только продукты его труда, но и право свободной инициативы, оригинальности, интереса к производимому и самое желание производить.
Настоящее богатство заключается в полезных и красивых вещах, создать которые помогают сильные, красивые тела, а также в окружающих условиях, рождающих желание жить. Но если человеку суждено в течение 30 лет жизни наматывать хлопок на веретено, катать тачки с углем или строить дороги, то ни о каком богатстве не может быть и речи. От такого работника мир получит только безобразные вещи, отражающие скучное и безобразное существо – слишком слабое, чтобы жить, и слишком трусливое, чтобы умереть. Удивительно, что есть еще люди, которые восхваляют этот мертвящий метод централизованного производства как прекраснейшее достижение нашей эпохи. Они абсолютно не в состоянии понять, что если мы будем продолжать так же подчиняться машине, то наше рабство будет полнее, чем во времена короля. Они не желают знать, что централизация означает не только смерть свободе, но и здоровью и красоте, науке и искусству, ибо все это невозможно в механизированной атмосфере, где все протекает по часам.
Анархизм может только отвергнуть подобный способ производства: его цель – самое свободное по мере возможности выявление всех открытых сил человека. Оскар Уайльд описывает совершенную личность как развивающуюся в совершенных условиях и не раненую, не изуродованную и не находящуюся в опасности. Совершенная личность, таким образом, возможна только при таком состоянии общества, когда человек может свободно выбирать себе характер труда, условия труда и сам труд. Поскольку для одного человека мастерить стол, строить дом или обрабатывать землю может быть тем же, что для художника рисовать, для ученого делать открытия, – трудом вдохновения, страстного желания и глубокого интереса к делу, дающему человеку творческую силу. Если таков идеал анархизма, то экономическая его система должна сводиться к добровольным производственным и распределительным кооперативам, постепенно развивающимся в свободный коммунизм, как лучший способ производства с наименьшей потерей человеческой энергии. Однако анархизм также признает за каждым отдельным человеком или группой людей право устраивать в любое время другие формы организации труда, соответствующие их вкусам и желаниям.
Поскольку такое свободное проявление человеческой энергии возможно только при полной личной и общественной свободе, то анархизм направляет свои силы против третьего и величайшего врага всякого социального равенства, а именно регулирующего человеческое поведение государства, организованной власти и писаного закона.
Как религия сковала человеческий ум, а собственность или монополия на вещи подчинила себе и сузила человеческие потребности, так государство поработило человеческий дух, диктуя ему каждый шаг поведения… «Всякое правительство, – говорит Эмерсон, – в сущности, тирания». Совершенно не важно, действует ли правительство от имени божественного права или от имени большинства. В любом случае оно стремится к абсолютному подчинению человеческой личности.
Рассуждая об американском правительстве, величайший американский анархист Давид Торо говорит: «Правительство есть не что иное, как традиция очень давнего происхождения, оно стремится перейти к потомству в неизмененном виде, но каждый раз теряет в своей целостности, оно лишено жизненности и силы отдельного человека. Никогда закон не сделал ни одного человека нисколько лучше, и именно из уважения к закону даже самые лучшие люди ежедневно превращаются в агентов и слуг несправедливости».
На самом деле основная черта всякого правительства – несправедливость. С высокомерием и самонадеянностью короля, который не может ошибаться, правительство отдает приказы, вершит суд, осуждает и наказывает за самые незначительные проступки, держась у власти посредством величайшего из всех преступлений – уничтожения личной свободы. Уйда права, утверждая: «Государство имеет в виду внушить своему народу только те качества, при которых его приказы будут воплощаться в жизнь, а казна – наполняться. Величайшее достижение государства – низведение человечества до степени бездушного часового механизма. В его атмосфере все утонченные и изысканные свободы, требующие попечения и обширного пространства, неизбежно засыхают и гибнут. Государство взыскует машины, платящей налоги и работающей без перебоя, казны, в которой никогда не бывает дефицита, и народа послушного, бесцветного, монотонного, бездушного бредущего, как стадо овец, вдоль прямой дороги меж двух стен загона».
Однако даже стадо овец восстанет против интриг государства, не употребляй то для своих целей методов тиранических, репрессивных и развращающих. Поэтому Бакунин отвергает государство как синоним отрешения от свободы личности и меньшинства, синоним разрушения общественных отношений, урезывания или даже полного отрицания самой жизни ради интересов государства. Государство – жертвенник политической свободы, и как религиозный жертвенник он принимает человеческие жертвоприношения.
Вообще вряд ли хотя бы один из современных мыслителей не согласится, что правительство, организованная власть или государство необходимы
Даже Бернард Шоу, при фабианстве надеющийся на чудеса от государства, тем не менее признает, что «в настоящее время государство – это огромная машина ограбления и насильственного обращения бедняков в рабов». Раз это так, тогда трудно понять, почему этот умный пропагандист все-таки хочет сохранить государство даже после того, как исчезнет бедность.
К несчастью, немало людей продолжают упорно верить, что правительство основано на законе природы, оно поддерживает общественный порядок и гармонию, сокращает преступность и не позволяет бездельнику обманывать ближних. Рассмотрим эти утверждения.
Закон природы в человеке – это такой фактор, который проявляется свободно, внезапно, без всякого внешнего принуждения и в полной гармонии с требованиями природы. Например, потребность в пище, свете, воздухе, физических упражнениях, сексе – это закон природы. Однако для проявления ему не требуется правительственный аппарат, полицейская дубинка, оружие, наручники и тюрьма. Подчинение естественному закону, если его вообще можно называть подчинением, требует лишь спонтанности и свободной благоприятной возможности. То, что правительства основываются не на таких гармоничных факторах, доказывает уже тот ужасный список насилий и принуждений, к которым прибегают все правительства мира для поддержания своего существования.
Блэкстон был прав, сказав: «Человеческие законы плохи, ибо они противны естественным законам природы».
Трудно представить, что правительство способно к установлению порядка или социальной гармонии, если только под этим не понимать того пресловутого порядка, который царил в Варшаве после избиения тысяч людей. Порядок, достигнутый путем подчинения и поддерживаемый террором, гарантия ненадежная, но это – единственный порядок, поддерживаемый всеми правительствами. Подлинная общественная гармония вырастает из солидарности интересов. В обществе, где у постоянно работающих людей нет ничего, а у никогда не работавших есть все, солидарности интересов, разумеется, нет, а потому и общественной гармонии быть не может. Однако организованная власть реагирует на эту сущностную ситуацию лишь раздачей еще больших привилегий уже монополизировавшим в своих интересах всю землю и еще сильнее порабощает обездоленные массы. Так, весь арсенал правительственных мер – законы, полиция, солдаты, суды, парламенты, тюрьмы, – все это ревностно работает над «гармонизацией» наиболее враждебных элементов в обществе.
Но самая абсурдная апологетика власти и закона в якобы сокращении преступности. Не говоря уже о том, что государство само по себе есть величайший преступник, нарушающий все писаные и естественные законы, ворующий под видом налогов, убивающий под видом войны и смертной казни, государство обанкротилось в борьбе с преступностью. Оно оказалось совершенно не в силах уничтожить или даже сократить ужасное чудовище, которое само же породило.
Преступление – это не что иное, как неверно направленная энергия. Пока все сегодняшние институты и экономические, политические, общественные и моральные ситуации действуют лишь в одном духе, направляя человеческую энергию в ложные каналы, пока большинство людей чувствуют себя не на своем месте, выполняя ненавистную работу, влача отвратительную жизнь, преступление останется неизбежным злом и все законы и кодексы его не искоренят, а лишь приумножат. Что знает общество сегодня об отчаянии, о бедности и нищете, ужасной борьбе, через которую должен пройти человек по пути к преступлению и падению? Тот же, кому этот страшный процесс знаком, не может не увидеть правду в следующих словах Петра Кропоткина: «Те, кто сравнит приписываемые закону и наказанию выгоды с развращающим влиянием, оказываемым им на человечество, те, кто поймет, какое страшнее разложение вносит в человеческое общество сыщик, покровительствуемый судьей и оплачиваемый правительственными деньгами под предлогом, что он помогает разоблачать преступления, те, кто пойдет по тюрьмам и увидит, во что превращается человеческое существо, лишенное свободы, подвергающееся грубому обращению тюремщиков, выслушивающее жестокие, грубые слова, претерпевающее тысячи едких, оскорбительных унижений, те согласятся с нами, что весь тюремный и пенитенциарный аппарат – проклятие, подлежащее полному уничтожению».
Устрашающее воздействие закона на бездельника слишком ничтожно, чтобы о нем стоило говорить. Если избавить общество от тщетной траты сил и средств, от расходов по содержанию праздного класса и таких же громадных расходов, которые этот праздный класс требует на свою охрану, то на общественном столе будет всего в достаточном изобилии для всех граждан, включая и случайного бездельника. Кроме того, нужно помнить, что безделье – или результат особых привилегий, или физической и умственной ненормальности. Наша современная нездоровая система производства покровительствует и тому и другому, и в высшей степени удивительно, что народ вообще еще хочет работать. Анархизм очистит труд от этого мертвящего, скучного элемента – от унижения и принуждения и стремится превратить труд в средство увеличения радости, силы, ярких красок, истинной гармонии, чтобы самый бедный человек почерпнул в труде и развлечение, и надежду.
Для того чтобы добиться такого устройства жизни, правительство с его несправедливыми, основанными на произволе, репрессивными мерами должно быть уничтожено. В лучшем случае оно может лишь навязать однообразную систему жизни для всех граждан, не разбираясь в личных и общественных различиях и нуждах. Уничтожая правительство и писаные законы, анархизм предлагает восстановить самоуважение, независимость личности и свободу от всяких стеснений и вмешательств власти. Только при наличии свободы человек может вырасти и встать во весь рост. Только при наличии свободы он научится думать, действовать и проявлять лучшие стороны. Только при наличии свободы он уяснит истинную силу общественных связей, соединяющих людей воедино и служащих подлинным основанием нормальной общественной жизни. Но что сказать о человеческой природе? Изменится ли она? И если нет, то продолжит ли она существовать при анархизме?
Бедная человеческая природа, какие только ужасные преступления не совершались во имя нее! Каждый глупец, от короля до полицейского, от ограниченного, тупого пастора до безыдейного ученого, претендует говорить от имени человеческой природы. И чем шарлатан больше, тем сильнее он настаивает на порочности и слабости человеческой природы. Но как можно говорить об этом сегодня, когда душа каждого человека заключена в тюрьму, а сердце заковано, связано, изранено и искалечено?
Джон Берроуз установил, что экспериментальное изучение животных, находящихся в неволе, совершенно бесплодно. Их характер, привычки, аппетиты – все полностью меняется, когда они оторваны от родной стихии в поле и в лесу. Когда человек заключен в тесную клетку и каждый день подвергается побоям, как мы можем говорить о его развитии и прогрессе?
Свобода, широкие рамки, случай, а более всего мир и спокойствие могут нас научить, каковы на самом деле главные факторы человеческой природы и всех ее удивительных возможностей.
Анархизм поэтому выступает за освобождение человеческого ума от владычества религии, за освобождение человеческого тела от владычества собственности, за освобождение от оков и стеснений правительства. Анархизм выступает за порядок, основанный на свободной ассоциации людей в целях производства истинного общественного богатства, за порядок, гарантирующий каждому человеку свободный доступ к земле и полное пользование всеми необходимыми для жизни вещами, сообразно личным желаниям, вкусам и наклонностям.
Это не есть дикая фантазия или увлечение ума. К такому выводу пришли очень и очень многие интеллигентные мужчины и женщины в мире, и их вывод основан на внимательном и точном изучении основных тенденций современного общества: личной свободы и экономического равенства, пробуждающего в человеке все лучшее и благородное.
Теперь о методах. Анархизм, как думают некоторые, теория будущего, которая реализуется божественным вдохновением. Он – действенная сила в нашей жизни, постоянно созидающая новые условия. Поэтому в методах анархизма нет точно выработанной программы, обязательной для исполнения при любых условиях. Методы должны вырасти из экономических нужд и потребностей каждой территории и климатической зоны и сообразоваться с интеллектуальными и личными особенностями индивидуума. Спокойный, ясный характер Толстого потребует совсем других методов общественной перестройки, чем глубокая, стремительная личность Михаила Бакунина или Петра Кропоткина. Также должно быть ясно, что экономические и политические нужды России потребуют более решительных мер, чем Англии или Америки. Анархизм не выступает за военную муштру и единообразие. Он выступает за мятеж и восстание в любой форме против всего мешающего человеческому прогрессу. Все анархисты сходятся в этом точно так же, как в отрицании политической парламентской борьбы, как средства достижения больших социальных перемен.
«Всякое голосование, – сказал Торо, – есть своего рода игра, как игра в карты, не больше и не меньше, его идейное значение столь же ничтожно, как и целесообразность. Даже голосование за правильный принцип ровно ничего для него не достигает. Разумный человек не откажется от своего права на произвол случая и не захочет подкреплять его властью большинства». Внимательное изучение политического аппарата и его достижений приведет нас к тем же выводам, что и Торо. Что обнаруживает история парламентаризма? Ничего, кроме провалов и неудач, – ни одной реформы, улучшающей экономическое и социальное положение народа. Принимались законы, издавались постановления для улучшения и охраны труда, но толку от этого никакого. Так, только в прошлом году было доказано, что в штате Иллинойс с его самыми строгими законами охраны шахтерского труда в рудниках произошла самая ужасная катастрофа. В штатах с законами об охране детского труда эксплуатация детского труда свирепствует сильнее, чем где бы то ни было. Хотя у нас рабочие пользуются всеми политическими привилегиями, капитализм в Америке достиг наивысшего расцвета.
И даже имей рабочие своих депутатов, за что ратуют наши социалисты, какие у тех были бы шансы реализовать свои добрые намерения? Следует только вспомнить, что такое самый процесс политической борьбы, к каким средствам прибегают политические деятели для достижения своих целей: в ход идет все – лоббирование, интриги, ложь, обман. К этому нужно прибавить всегдашнее полное отсутствие честности и убеждений, чтобы понять, что от таких людей ничего хорошего не дождешься. Неоднократно народ по доверчивости обращался к ним, поддерживал их, верил, отдавал последнюю копейку, и каждый раз они его обманывали.
Могут возразить, что воистину честные люди не поддадутся влиянию этой политической мельницы. Возможно, и нет. Но такие люди будут совершенно беспомощны оказать хотя бы малейшее влияние в защиту интересов труда, что уже доказано многими примерами. Государство – экономический хозяин своих слуг. Хорошие люди, если таковые есть, или останутся верны своим политическим убеждениям и поэтому не получат поддержки, или же встанут на сторону своего экономического хозяина и ничего хорошего не сделают. Политическая арена не оставляет иной альтернативы – входящие на нее должны быть или глупцами, или негодяями.
Политические предрассудки все еще владеют умами и сердцами народных масс, но истинные любители свободы обязаны от них освободиться. Вместо этого они вместе с Штирнером будут считать, что человек получает такую свободу, какую хочет иметь. Анархизм поэтому стоит за прямое действие, за открытый вызов и борьбу против всяких законов и стеснений – экономических, социальных и моральных. Но вызов и борьба нелегальны. В этом залог спасения человека. Все нелегальное требует от него цельности, положительности, храбрости и мужества, требует свободного, независимого духа, людей твердых, сильных и преданных делу.
Всеобщее избирательное право обязано своим происхождением прямому действию. Если бы не дух возмущения и вызова со стороны наших отцов, американских революционеров, то их потомки до сих пор были бы подданными короля. Если бы не прямое действие Джона Брауна и его товарищей, Америка до сих пор торговала бы черными рабами. Правда, торговля белыми рабами продолжается, но когда-нибудь благодаря прямому действию прекратится. Тред-юнионизм, экономическая арена современного гладиатора, обязан своим существованием прямому действию. Еще недавно закон и правительство пытались раздавить профсоюзное движение и осуждали выступавших за право рабочих организовываться к наказанию, как заговорщиков. Если бы они тогда стали защищать свое право просьбами, юридическими доводами, компромиссами, то профсоюзы остались ничтожной величиной. Во Франции, в Испании, в Италии, в России и даже в Англии (доказательство – растущее революционное движение среди английских профсоюзов) прямое революционное экономическое действие стало такой крупной силой в борьбе за индустриальную свободу, что мир был принужден признать огромное значение силы рабочих. Всеобщая стачка, высшее выражение экономического сознания рабочих, недавно еще осмеивалась в Америке. Теперь каждая крупная стачка, чтобы одержать победу, должна признать важность общего солидарного протеста.
Прямое действие, ценность которого в экономической борьбе доказана, столь же хорошее орудие защиты личных прав. Сотни враждебных сил наступают на человека, и только упорное сопротивление может окончательно его освободить. Прямое действие, направленное против власти на производстве, против судебной власти, против навязчивой, назойливой власти наших моральных норм, – это логичный и последовательный метод борьбы анархизма.
Приведет ли это к революции? Да, приведет. Настоящие социальные перемены еще нигде и никогда не происходили без революции. Люди часто или не знают истории своей страны, или не уразумели, что революция есть не что иное, как мысль, превращенная в действие.
Анархизм, сильная закваска человеческой мысли, сегодня проникает повсеместно во все отрасли и стороны человеческой деятельности. Наука, искусство, литература, драма, борьба за улучшение экономического положения, вообще всякая личная и общественная оппозиция статус-кво – все это находится под влиянием идейного света анархизма, философии, ставящей на первый план человеческую личность, теории социальной гармонии и великой, растущей, живой силы, стремящейся перестроить весь мир и уже приближающей нас к заре будущего.
Меньшинство против большинства
Потребуйте от меня назвать наиболее характерную черту нашего времени – я бы сказала: количество. Количество, множество доминирует повсюду, подавляя качество. Вся наша жизнь – производство, политика, образование – основана на количестве, на численности. Рабочего, некогда гордившегося совершенством и качеством своей работы, заменили неразумными, некомпетентными автоматами, производящими огромное количество вещей, не имеющих никакого значения сами по себе, а в широком смысле зачастую вредных для остального человечества. Так количество, вместо увеличения комфорта и спокойствия жизни, увеличило лишь лежащее на человеке бремя.
В политике важно только количество. Однако по мере его роста принципы, идеалы, справедливость и честность полностью заглушаются набором чисел. В борьбе за власть различные политические партии затыкают друг друга за пояс в хитрости, обмане, фальсификациях и темных махинациях, уверенные, что добившийся успеха обязательно будет провозглашен большинством победителем. А за счет чего, какой ужасной ценой получена эта победа, считается не важным. И чтобы доказать эту печальную истину, нам не придется далеко ходить.
Никогда прежде коррупция, полная прогнилость нашего правительства не демонстрировалась столь наглядно, никогда прежде американский народ не сталкивался лицом к лицу с иудиной натурой этого политического органа, годами заявлявшего о своей абсолютной безупречности и о том, что он опора наших институтов, истинный защитник прав и свобод людей.
Но когда преступления этой партии стали настолько наглыми, что их увидели даже слепые, ей стоило лишь собрать приспешников, и перевес был обеспечен. Так, сами жертвы, сотни раз обманутые, преданные, оскорбленные, решили не против победителя, а в его пользу. Некоторые удивленно спрашивали потом, как же большинство предало традиции американской свободы? Где же был его разум, способность к логическому мышлению. В том-то и дело, что большинство рассуждать не может, у него нет разума. Не имея совершенно ни оригинальности, ни нравственного мужества, большинство всегда вверяло судьбу в руки других. Неспособное нести ответственность, оно всегда шло за вождями, пусть и ведущими его к погибели. Доктор Штокман был прав, говоря: «Самый опасный враг истины и справедливости среди нас – сплоченное большинство, проклятое сплоченное большинство». Лишенная цели и инициативы сплоченная масса ничто не ненавидит так, как любое новшество, она всегда противилась, осуждала и преследовала новатора, первопроходца новой истины.
Сегодня среди политиков, включая и социалистов, часто повторяют следующие слова: «Наше время – эра индивидуализма, эра меньшинства». Думать так могут лишь те, кто не отличается глубиной мысли. Не сосредоточено ли богатство мира в руках немногих? Не они ли хозяева, самодержцы ситуации? Тем не менее их успех – результат не индивидуализма, а инерции, запуганности и полного подчинения народной массы. Она только того и хочет, чтоб над нею властвовали, ею руководили, ее усмиряли. Что касается индивидуализма, еще никогда в истории человечества он не имел меньше шансов, чем теперь, на нормальное и здоровое проявление и утверждение. Оригинальный и честный педагог, художник или писатель с ярко выраженной индивидуальностью, независимый научный деятель или исследователь, не поклоняющийся общепринятым авторитетам, реформатор, не желающий идти на компромиссы, ежедневно принуждены отступать на задний план перед людьми, чьи знания и творческая способность уже обветшали.
Таких педагогов, как Феррера, не терпят нигде, а люди, жующие давно пережеванную жвачку, вроде профессоров Эллиота и Батлера, – успешные продолжатели века глупых ничтожеств. В литературе и драме массы боготворят Хэмфри Уорд и Клайда Фитча, но немногие знают и ценят красоту и гений Эмерсона, Торо, Уитмена, Ибсена, Гаутпмана, Уильяма Батлера Йейтса или Стивена Филлипса. Они подобны одиноким звездам, далеко за горизонтом большинства.
Издателей, театральных антрепренеров и критиков интересует не присущее творческому искусству качество, а то, будет ли оно хорошо продаваться, понравится ли оно толпе? Увы, это плохой критерий, массе нравится только то, что не требует умственного напряжения. В результате на литературном рынке появляются преимущественно посредственные, ординарные, обывательские произведения.
Стоит ли говорить, что те же печальные выводы относятся и к изобразительным искусствам? Достаточно просто прогуляться по нашим паркам и улицам, чтоб убедиться в вульгарности и отвратительном безобразии нашего искусства. Только большинство могло допустить такие оскорбительные для подлинного искусства произведения. Фальшивые по композиции и варварские по исполнению статуи, наполняющие американские города, имеют такое же отношение к настоящему искусству, как языческие идолы к скульптурам Микеланджело. И только такое искусство имеет успех. Подлинный художественный гений, не подлаживающийся под принятые вкусы, творящий оригинально и желающий быть верным жизни, влачит безвестное и жалкое существование. Однажды его труд может стать предметом поклонения толпы, но не раньше, чем его истощенное сердце перестанет гнать по жилам кровь, в нем умрет искатель новых путей, а орда безыдейных и ограниченных людей убьет наследие великого мастера.
Говорят, что сегодня художник не может творить, поскольку он, как Прометей, прикован к скале экономической необходимости. Но это относится к искусству всех времен и эпох. Микеланджело зависел от святейшего патрона не меньше, чем теперешний скульптор или художник, причем знатоки искусства тех времен были на голову выше нашей глупой толпы. Они считали за честь получить разрешение поклоняться в святилище маэстро.
Современный покровитель искусства знает лишь один критерий, одну ценность – доллар. Его заботит не качество любой великой работы, а количество долларов, которое означает его покупка. Так, финансист из пьесы Мирбо «Дела есть дела» говорит, указывая на расплывчатую красочную мазню: «Взглянете, какое великое произведение, оно стоит 50 тысяч франков». Точно как наши собственные парвеню. Баснословные суммы, заплаченные за их великие художественные открытия, призваны компенсировать скудость их вкуса.
Самым непростительным грехом в нашем обществе считают независимость мысли. То, что об этом грехе так много говорят в стране, признанном символе демократии, весьма выразительно указывает на огромную силу большинства.
Уэнделл Филлипс пятьдесят лет назад сказал: «В нашей стране абсолютного демократического равенства общественное мнение не только всемогуще, оно вездесуще. От его тирании нет убежища, от его проникновения нет укрытия, а потому, взяв старый греческий фонарь и отправившись на поиски среди сотни американцев, вы не найдете ни единого, кто не связывал бы реальный или, как минимум, воображаемый успех или провал своих честолюбивых замыслов, общественной жизни или бизнеса с расположением и голосами окружающих. В результате мы не масса индивидуумов, каждый из которых бесстрашно провозглашает свои убеждения, мы как народ по сравнению с другими народами – масса трусов. Больше чем любой другой народ мы боимся друг друга». Очевидно, мы не слишком далеко ушли от описанного Уэнделлом Филлипсом состояния.
Теперь, как и тогда, общественное мнение – вездесущий тиран; теперь, как и тогда, большинство представляет собой массу трусов, готовых принять того, кто отражает нищету нашей собственной души и ума. Это объясняет беспрецедентный подъем такого человека, как Рузвельт. Он воплощает в себе наихудшие элементы психологии толпы. Политик, он знает, что большинству малоинтересны идеалы или честность. Чего оно жаждет, так это зрелищ. Не важно, будет ли это выставка собак, боксерский поединок за денежный приз, линчевание негра, облава на какого-нибудь мелкого правонарушителя, свадьба богатой наследницы или акробатические трюки экс-президента. Чем отвратительнее выходка, тем больший восторг и аплодисменты толпы она вызывает. Потому грубый материалист и вульгарный мещанин Рузвельт продолжает оставаться героем дня.
С другой стороны, над людьми, возвышающимися над уровнем этих политических пигмеев, людьми утонченной культуры и способностей, надсмехаются и затыкают им рот, как слабакам. Нелепо говорить, что современность – эра индивидуализма. Современность – лишь более острое повторение феномена, свойственного всей истории: всякое стремление к прогрессу, к просвещению, к науке, к религиозной, политической и экономической свободе исходит от меньшинства, а не от массы. Сегодня, как и всегда, это меньшинство неправильно понимают, преследуют, сажают в тюрьмы, пытают и убивают.
Принцип братства, возвещенный агитатором из Назарета, заключал в себе жизненное зерно истины и справедливости, пока оставался маяком света для немногих. Но с того момента, как за него уцепилось большинство, великий принцип превратился в ничего не значащий ярлык и предвестник крови и огня, несущий страдание и несчастие. Атака на всемогущество Рима, возглавляемая такими колоссами, как Гус, Кальвин и Лютер, была первым солнечным лучом в ночной тьме. Но едва Лютер и Кальвин обратились в политиков и начали подлаживаться к мелким князькам, дворянству и духу толпы, так тотчас же они подвергли опасности все огромные возможности Реформации. Они добились успеха у большинства, но это большинство оказалось не менее жестоко и кровожадно в преследовании мысли и разума, чем католики. Горе еретикам и меньшинству, которое не преклонится перед их диктатом. После бесконечных усилий, стойкости и жертвоприношений человеческий разум наконец освободился от религиозного фантома, меньшинство продолжает погоню за новыми победами, а большинство отстает, страдая от устаревшей истины.
Политически человечество пребывало бы до сих пор в рабстве, если бы не Джоны Боллы, Уоты Тайлеры, Вильгельмы Телли и другие бесчисленные борцы-гиганты, которые сражались шаг за шагом против власти королей и тиранов. Если бы не отдельные борцы, то мир не был бы потрясен до самого основания огромной волной Французской революции. Великим событиям обыкновенно предшествуют незначительные с виду происшествия. Так, красноречие и пыл Камилла Демулена были подобны трубе иерихонской, стирающей с лица земли этот символ пыток, надругательства, ужаса, Бастилию.
Всегда, во все времена знаменосцами великой идеи и освободительной борьбы становились немногие храбрецы, а не толпа, всегда служившая мертвым балластом, мешающим движению вперед. В России эта истина доказана яснее, чем где бы то ни было. Тот кровавый режим уже поглотил тысячи жизней, но чудовище на троне не унимается. Почему идеи, культура, литература, глубочайшие и тончайшие чувства стонут под железным ярмом? Большинство, эта сплоченная, неподвижная, сонная масса, русский мужик, после века борьбы, жертв, неисчислимых страданий, продолжает веровать, что прикончившая «белоручку»[1] веревка приносит удачу.
В истории американской борьбы за свободу большинство было не меньшим камнем преткновения. Идеи Джефферсона, Патрика Генри, Томаса Пейна до сих пор отвергаются и продаются их потомками. Масса не хочет знать никого из них. Поклонялись величию и мужеству Линкольна, но забыли людей, создававших фон для панорамы того времени. Истинные покровители чернокожих были представлены горсткой бойцов в Бостоне, Ллойдом Гаррисоном, Уэнделлом Филлипсом, Торо, Маргарет Фуллер и Теодором Паркером, чье великое мужество и стойкость достигли высшей точки в мрачном великане Джоне Брауне. Их неутомимое рвение, красноречие и настойчивость подорвали твердыню южных лендлордов. Линкольн и его приспешники присоединились только тогда, когда отмена рабства и работорговли стала вопросом, признанным практически всеми.
Около пятидесяти лет тому назад на политическом горизонте мира метеором сверкнула ослепительная идея социализма – была столь многообещающа, столь революционна и всеобъемлюща, что в сердца всех тиранов закрался страх. Для многих же миллионов эта идея была вестником радости, счастья и надежды. Первопроходцы знали о трудностях на своем пути, знали о сопротивлении, преследованиях и лишениях, которые им предстояло вынести, но они гордо и бесстрашно пошли вперед. Сегодня эта идея стала заурядным, избитым лозунгом. Сегодня чуть не каждый социалист – богач не меньше своей бедной жертвы, защитники закона и власти не меньше несчастных преступников, вольнодумец не меньше упорно цепляющегося за религию ханжи, разряженная модная дама не меньше бедно одетой девицы. Почему бы и нет? Ведь эта истина, появившаяся пятьдесят лет назад, сегодня, когда ее обкорнали со всех сторон, обрезали, лишили юношеского вдохновения, отняли силы и революционный идеал, обратилась в ложь. Почему бы и нет? Сегодня это уже не прекрасная мечта, а «практически реализуемая схема», основывающаяся на воле большинства. Почему бы нет? Политический интриган всегда воскуряет фимиам большинству – бедное, обманутое, одураченное большинство, если бы только оно последовало за нами.
Кто не слышал эту песню? Кто не знает, как ее неустанно напевают все политиканы? О том, что народ истекает кровью, что его грабят и эксплуатируют, я знаю не хуже, чем эти господа, ищущие голоса избирателей. Однако я утверждаю, что не кучка паразитов, а сами массы ответственны за это ужасное положение вещей. Большинство раболепствует перед господами, обожает кнут и первым готово кричать: «Распни его!», едва кто-то возвышает голос против святости власти капитала или другого отжившего учреждения. И неизвестно еще, как долго прожила бы власть и частная собственность, если бы не готовность народных масс служить солдатами, полицейскими, тюремщиками и палачами. Социалистические демагоги знают это не хуже меня, но поддерживают миф о достоинствах большинства, потому что их программа также выступает за продолжение власти. А как можно добиться власти без большинства? Власть, принуждение, подчинение основывается на большинстве, а свобода, и свободное развитие человека, и создание свободного общества от большинства не зависят.
Большинство как творческую силу я отрицаю не потому, что я не сочувствую всем притесняемым и обездоленным, и не потому, что не знаю ужасных, позорных условий жизни народных масс. Отнюдь нет! Но большинство я отрицаю потому, что мне слишком хорошо известно, что массы никогда не выступали за справедливость и равенство. Большинство всегда подавляло человеческий голос, подчиняло человеческий дух и заковывало в оковы человеческое тело. Его целью всегда было сделать жизнь однообразной, серой, монотонной, как пустыня. Как большинство, оно всегда уничтожало индивидуальность, свободную инициативу и оригинальность. Поэтому я вместе с Эмерсоном считаю, что «массы грубы, убоги, их влияние, их требования вредны, им нельзя льстить, их нужно только воспитывать и учить. Я не желаю делать им никаких уступок, их следует тренировать, разделить, разбить и вырвать из них отдельные личности! Массы! Массы – это бедствие. Я не хочу никаких масс, а хочу иметь дело только с отдельными честными мужчинами и милыми даровитыми женщинами».
Другими словами, всякая живая, верная мысль об общественном и экономическом процветании может стать реальностью исключительно благодаря энергии, мужеству и твердой решимости интеллигентного меньшинства, но ни в коем случае не большинства.
Психология политического насилия
Анализировать психологию политического насилия не только очень трудно, но и весьма опасно. Если к таким поступкам отнестись с пониманием, тебя обвинят в их восхвалении. Если, с другой стороны, выразить
Первобытный человек, не ведающий о силах природы, страшился их приближения, прячась от опасностей, которыми они угрожали. Когда человек научился понимать явления природы, он осознал, что, способные убить и нанести большие потери, они также приносят облегчение. Серьезному исследователю должно быть ясно, что накопленные в нашей общественной и экономической жизни силы, достигая кульминации в политическом акте насилия, подобны атмосферным ужасам, проявляющимся в буре и молнии.
Для того чтобы в полной мере оценить истинность этого взгляда, необходимо ощутить жгучее презрение к нашим социальным несправедливостям, само существо должно биться от боли, печали, отчаяния, ежедневно претерпеваемыми миллионами людей. В самом деле, пока мы не стали частью человечества, мы не можем даже отдаленно понять того справедливого негодования, которое копится в человеческой душе, той жгучей, нахлынувшей страсти, которая делает бурю неизбежной.
Невежественная масса смотрит на человека, яростно протестующего против наших социальных и экономических беззаконий, как на дикого зверя, жестокое, бессердечное чудовище, чья радость состоит в убийстве и купании в крови, или в лучшем случае как на безответственного сумасшедшего. И все же нет ничего более далекого от истины. В самом деле, те, кто изучал характер и личность этих людей или вступал с ними в тесный контакт, соглашаются, что именно их сверхчувствительность к окружающему их злу и несправедливости заставляет их расплачиваться за наши социальные преступления. Самые прославленные писатели и поэты, рассуждая о психологии политических преступников, воздали им высочайшую дань. Мог ли кто-нибудь предположить, что эти люди поддерживали насилие или даже одобряли его действие? Разумеется, нет. Это была позиция социолога, человека, знающего, что за каждым насильственным актом стоит жизненно важная причина.
Бьёрнстьерне Бьёрнсон во второй части своей пьесы «Свыше наших сил» подчеркивает тот факт, что именно среди анархистов нам следует искать современных мучеников, расплачивающихся за свою веру собственной кровью и встречающих смерть с улыбкой, веруя так же сильно, как и Христос, что их мученичество искупит человечество.
Французский писатель Франсуа Коппе пишет о психологии
Я не верил, что казнь состоится. Во-первых, ни одна жертва не погибла, а долгое время существовал обычай не наказывать за неудавшееся преступление исключительной мерой. Во-вторых, данное преступление, как ни ужасно оно по замыслу, было бескорыстным, порожденным абстрактной идеей. Прошлое этого человека, его бесприютное детство, его жизнь, полная лишений, также говорили в его пользу. В независимой прессе в его защиту раздавались великодушные голоса, очень громкие и красноречивые. „Чисто литераторское мнение“, – с немалым презрением сказали некоторые. Напротив,
Золя в романах «Жерминаль» и «Париж» также описывает нежность и мягкость, глубокую симпатию к человеческим страданиям тех людей, кто кончают жизнь отчаянным преступлением против всей нашей системы.
Наконец, возможно, лучше всех понимает психологию покушавшегося М. Амон, автор блестящего труда «Психология профессионального военного», который пришел к следующим выводам: «Позитивный метод, подтверждаемый рациональным методом, позволяет установить идеальный тип анархиста, менталитет которого представляет собой совокупность общих психических характеристик. Каждый анархист имеет достаточно общего с этим идеальным типом, чтобы его можно было отличить от других людей. Так, типичного анархиста можно определить следующим образом: человек бунтарского духа в одной или нескольких его формах – противостояние, исследование, критика, новаторство, – наделенный сильной любовью к свободе, эгоистичной или индивидуалистической, и обладающий большим любопытством, острым желанием знать. Эти черты дополняются горячей любовью к ближнему, высокоразвитой нравственной чуткостью, глубоким чувством справедливости и миссионерским рвением».
К этой характеристике Альвин Ф. Санборн в работе «Париж и социальная революция» прибавляет следующие ценные качества: редкая любовь к животным, необычайная мягкость во всех обычных житейских отношениях, исключительная трезвость и чистота поведения, бережливость и аккуратность, аскетизм в личной жизни и выдающееся мужество[3].
«Существует трюизм, который обыватель, кажется, постоянно забывает, оскорбляя анархистов или какую-либо другую партию, служащую в данный момент
Сегодня, когда анархизм стал новой движущей силой в обществе, теракты иногда совершались анархистами, а иногда людьми других убеждений. Ибо никакая новая вера, даже самая по существу миролюбивая и гуманная, однако еще не принятая человеческим разумом, при первом пришествии своем приносит на землю не мир, а меч не вследствие чего-то насильственного или антиобщественного в самой доктрине, а единственно вследствие того брожения, которое любая новая и творческая идея возбуждает в умах людей, независимо от того, принимают они ее или отвергают. И идея анархизма, которая, с одной стороны, угрожает всем корыстным интересам, а с другой – предлагает перспективу свободной и благородной жизни, которую можно завоевать борьбой с существующими несправедливостями, несомненно, вызовет самую ожесточенную оппозицию и приведет всю подавляющую силу древнего зла в насильственный контакт с бурным взрывом новой надежды.
При жалких жизненных условиях всякая перспектива возможности лучшего делает теперешнее страдание еще невыносимее и побуждает страдающих к самой энергичной борьбе за улучшение своей участи, а если эта борьба прямо приводит лишь к еще большему страданию, то ее исход – беспросветное отчаяние. В нашем нынешнем обществе, например, эксплуатируемый наемный рабочий, краем глаза замечающий, чем могут и должны быть работа и жизнь, воспринимает тяжелую рутину и убожество своего существования почти невыносимыми, и даже при наличии у него решимости и мужества продолжать неуклонно изо всех сил работать и ждать, пока новые идеи настолько проникнут в общество, что проложат путь к лучшим временам, сам факт наличия у него таких идей и попыток их распространять приводит его к возникновению трудностей с его работодателями. Сколько тысяч социалистов, и прежде всего анархистов, потеряли работу и даже возможность получить работу только из-за своих убеждений. Только особо одаренный ремесленник, будучи ревностным пропагандистом, может надеяться сохранить постоянную работу. А что происходит с человеком, мозг которого активно работает с ферментом новых идей, с перспективой новой надежды, рождающейся для трудящихся и страдающих людей, с сознанием того, что его страдание и страдание его собратьев по несчастью вызвано не жестокостью судьбы, а несправедливостью других людей, – что происходит с таким человеком, когда он видит, что его близкие голодают, он сам голодает? Некоторые натуры, оказавшись в таком бедственном положении, и отнюдь не самые асоциальные и не самые бесчувственные, обратятся к насилию и даже почувствуют, что их насилие не антиобщественное, а общественно полезное, что, совершая доступное им насилие, они мстят не за себя, а за человеческую природу, оскорбленную и обесчещенную в своем лице и в лицах своих собратьев по несчастью. И вправе ли мы, сами не находящиеся в этом ужасном положении, стоять в стороне и хладнокровно осуждать этих жалких жертв Неистовства и Рока? Вправе ли мы осуждать как злодеев людей, действующих с героической самоотверженностью, жертвуя своими жизнями в знак протеста, в то время как более асоциальные и менее энергичные покоряются и пресмыкаются в униженном подчинении несправедливости и злу? Вправе ли мы присоединиться к невежественному и жестокому протесту, который клеймит таких людей как чудищ злобы, беспричинно буйствующих в гармоничном и непорочно мирном обществе? Нет! Мы ненавидим убийство ненавистью, которая может показаться абсурдно преувеличенной апологетами массовых убийств матабеле, бездушным молчаливым соучастникам повешений и бомбардировок, но в таких случаях убийств или покушений на убийство, которые мы рассматриваем, мы не можем не признать вину жестокой несправедливости, заключающейся в возложении всей ответственности за содеянное на непосредственного исполнителя преступления. Вина за эти убийства лежит на каждом мужчине и женщине, которые умышленно или по хладнокровному равнодушию помогают поддерживать социальные условия, доводящие людей до отчаяния. Человек, отдающий всю свою жизнь попыткам ценой собственной жизни протестовать против несправедливости положения ближних, святой по сравнению с активными и пассивными сторонниками жестокости и несправедливости, даже если его протест лишает жизни не только его, но и других. Пусть тот, кто без греха в обществе, первым бросит в него камень»[4].
Тот факт, что сегодня каждый акт политического насилия обязательно приписывается анархистам, отнюдь не удивляет. Тем не менее почти всем знакомым с анархистским движением известно, что большое количество актов, за которые пришлось страдать анархистам, либо исходили от капиталистической прессы, либо были спровоцированы, если не прямо совершены, полицией.
В течение ряда лет в Испании совершались акты насилия, за которые анархистов привлекали к ответственности, преследовали, как диких зверей, и бросали в тюрьмы. Позже выяснилось, что виновниками этих действий были не анархисты, а сотрудники отдела полиции. Скандал стал настолько масштабным, что консервативные испанские газеты потребовали ареста и наказания главаря банды Хуана Руля, впоследствии приговоренного к смертной казни и казненного. Сенсационные доказательства, обнаруженные в ходе суда, вынудили инспектора полиции Моменто полностью снять с анархистов обвинение во всякой связи с преступлениями, совершенными в течение длительного периода времени. Это привело к увольнению ряда сотрудников полиции, в том числе инспектора Трессольса, в отместку раскрывшего тот факт, что за бандой полицейских бомбистов стояли другие занимающие гораздо более высокое положение лица, снабжавшие их средствами и покрывавшие.
Это один из множества ярких примеров того, как фабрикуют анархистские заговоры.
То, что американская полиция с такой же легкостью может лжесвидетельствовать, что она так же беспощадна, так же жестока и коварна, как и их европейские коллеги, доказано не раз. Достаточно вспомнить трагедию 11 ноября 1887 года, известную как Хеймаркетская бойня.
Поделиться книгой: