Девочка, которой не стало

— Вы кто? — спросил Ахмед Имранович.

— Я дальний родственник этой семьи, — Алихан уже шел к нему через кабинет с протянутой для пожатия рукой.

Едва взгляд Залимы упал на эту массивную руку с короткими толстыми пальцами, к ее горлу подступил тошнотворный ком. Знал бы врач, чью руку пожимает, сейчас же бросился бы мыть свою с мылом. Но у Имрана Ахмедовича не было никаких причин подозревать в богомерзком преступлении человека, который самолично явился в больницу, в его кабинет — а потому руку спокойно пожал и покосился на Залиму: вот, мол, есть же мужчины в вашей семье.

Сама же Залима отрешенно глядела на их приветствие и вспоминала, как однажды эта самая рука легла ей на живот, когда Алихан сидел рядом на диване в гостиной и смотрел телевизор, дожидаясь Айну. К тому времени она уже давно привыкла к его визитам и к тому, что иногда он приходил немного раньше Айны. Алихан, хотя и отрицал, что является ее отцом, относился к ней хорошо, порой дарил мелкие подарки, обнимал и целовал, как отец обнимал и целовал бы родную дочь. Однако этот неожиданный непозволительный жест плохо вписывался в образ заботливого знакомого, переживающего за сиротку. Залима, не зная, как его расценивать, сразу потеряла способность мыслить здраво и даже не до конца расслышала его слова:

«Ты знаешь, что мать хочет тебя продать?»

Она смогла лишь сглотнуть и покоситься на свой живот, чтобы удостовериться, что это ей не почудилось. Но нет: широкая загорелая рука с короткими пухлыми пальцами, на каждой фаланге которых торчали редкие черные волоски, отчетливо выделялась на белой в синий цветочек ткани ее домашнего платья, покоилась как раз в районе пупка.

Алихан склонился к ней ближе, словно хотел сообщить какую-то тайну.

«Ты знаешь… что там, между ног, у девушки есть «цветок»? Муж срывает его в первую брачную ночь, — продолжал он. — Твоя мать наверняка говорила, что порядочная девушка должна беречь его от чужих мужчин, чтобы не навлечь на себя позор. Если она даст сорвать цветок не пойми кому, она считается обесчещенной».

Залима еле заметно кивнула, боясь лишний раз пошевелится, чтобы его рука не дай Всевышний не съехала ниже по платью.

«Так вот… — пальцы Алихана дрогнули, и Залима подобралась еще больше, мысленно сжавшись в маленькую точку, в микроб, который он не смог бы разглядеть. — Айна сказала мне, что решила не ждать, пока ты выйдешь замуж. Она попросила меня найти человека, который даст хорошие деньги за твой цветок».

Голос Алихана звучал далеко, словно он стоял на другом краю горного ущелья. Залима догадалась, о каком цветке он говорит, но страх и его непонятное поведение перебивали значение слов. Ей казалось, что на животе покоится горячий кирпич. И само ее тело превратилось в кирпич, неспособный двигаться и мыслить. Он не должен так класть руку! Она должна вскочить и уйти, но… может, она все-таки не так понимает? Может, он не имеет в виду ничего дурного? Мало ли как ведут себя взрослые. Как она может знать, что правильно, а что неправильно, ведь она еще не взрослая, чтобы хорошо в этом разбираться? И Залима сидела и слушала, ощущая себя странно — будто это и вовсе происходило не с ней.

«Что ты думаешь?» — спросил Алихан.

«Н-не знаю…» — выдавила она.

Что она могла думать? Она была в полном подчинении матери и даже если чего-то не хотела, ее мнения никто не спрашивал. Однако сейчас страшная просьба матери была не самой главной проблемой: внимание Залимы, как яркая горящая в голове точка боли, сосредоточилось на руке Алихана, сдвинувшейся ниже. Ей очень хотелось попросить его так не делать, но язык ни в какую не поворачивался. Ей хотелось умереть от страха неизвестности, но сердце, хоть и замирая, продолжало барабанить бешеный ритм.

«Знаешь, что я думаю? Я думаю, никто не достоин сорвать твой цветок. — Алихан двинул бедром так, чтобы оно плотнее касалось бедра Залимы. — Знаешь, как тяжело ломать стебель розы? Приходится разрывать его, раздирать по волокнам. Только если любишь розу, знаешь, что надо срезать аккуратно».

Губы Алихана коснулись мочки ее уха. Залима вздрогнула от отвращения и сделала слабую попытку подняться с дивана, но его рука дала понять, что теперь не ей решать, когда и куда идти.

— Человек, который придет, не будет тебя любить. Он просто купит тебя. Я боюсь, что он сделает тебе больно. Я ведь всегда заботился о тебе, Залима, девочка моя. Мое солнышко… Моя красавица… Мысль о том, что кто-то купит тебя, как вещь, и испортит, причинит боль… Я не хочу этого. Я не допущу, чтобы это произошло».

Залима совсем отключилась. Это уже не она, а другая девочка сидела на диване, вдыхая приторный запах одеколона от черной мужской рубашки, оказавшейся прямо перед ее носом. Из-под расстегнутой у ворота пуговицы к ней тянулись такие же грубые черные волоски, как на фалангах пальцев — будто длинные ножки и усики огромного насекомого, готовые вцепиться в ее лицо, ощупать и сообщить хозяину, что она съедобна, чтобы потом он смог запустить в нее свое жало. Толстые пальцы-«колбаски» отстегнули еще одну пуговицу, выпуская на волю новые полчища ножек и усиков.

Это на щеку другой девочки легко участившееся дыхание, и запах одеколона смешался с ароматом мятной жевательной резинки.

Такое ведь не может делать человек, который всегда был к ней добр? Или это и есть доброта и забота о девочке, зажмурившейся и замотавшей головой, чтобы увернуться от первого поцелуя, который вдруг перестал быть розовой мечтой? Может, она чего-то не понимает?

«Не бойся, солнышко, — доносилось с другого конца ущелья. — Я просто хочу помочь. Я люблю тебя. Ты такая красивая… Хоть у тебя и болезнь, ты все равно очень красивая. Только не говори маме, ладно? Она расстроится. Я знаю, что поступаю правильно. Я просто хочу тебе помочь…»

Залима окончательно «вернулась» в ту девочку и поверила, что это случилось не с кем-то другим, а с ней, когда ее щеку обожгло не мятное дыхание, а боль пощечины. Айна, сверкая глазами, сжав руки в кулаки, стояла перед ней и посыпала всеми известными оскорблениями и проклятьями, среди которых «шлюха» было самым мягким.

Честно рассказав о том, что произошло, Залима ожидала, что мать пожалеет ее и утешит, прогонит Алихана навсегда, но получила лишь побои. В истерике Айна колотила ее кулаками, ногами и всеми предметами, до которых могла дотянуться — так сильно, будто Залима была виновата во всех смертных грехах… Хотя грех, который она совершила, считался хуже всех остальных. Хуже, чем смертный. Хуже, чем смерть.

В тот день все виды боли слились в ней воедино, что-то надломилось в душе, неспособной перенести эту муку, и треснуло. И пусть Алихан подвел доверие Залимы и воспользовался ею — за что она его возненавидела — предательство матери нанесло рану более глубокую, которая хоть со временем и зажила, превратилась в уродливый шрам.

Поначалу Залима посчитала, что мать разозлилась из-за того, что ее план потерпел неудачу и теперь и честь дочери опорочена. Лишь позже до нее дошла истинная причина скандала. После этого озарения, когда Алихан в очередной раз по-хозяйски сжал своими «колбасками» ее талию, пока матери не было дома, Залима ощутила не только отвращение, но и злорадство, и впервые ему улыбнулась.

Алихан не мог объяснить себе, зачем явился в больницу, да и не задумывался об этом. Он подозревал, что это может быть опасно, но после звонка Айны, сказавшей, что девочку вместе с Залимой увезла скорая, он не мог сидеть сложа руки. Он должен был знать, насколько вероятно, что она или Залима расскажет про все врачам и сообщит его имя.

Как только их краткий разговор был закончен, Алихан сразу засобирался.

— Ты же только пришел? — удивленно приподняла бровь жена, когда он вставил ложку для обуви в липовые остроносые «Гуччи». — Опять уходишь?

Он посмотрел на нее, прищурившись — не сильно различал полную фигуру в цветастом платье на фоне пестрых обоев, но потом нашел знакомые округлости и кивнул.

«Она не должна узнать, — пронеслось в голове. — А главное, дети не должны узнать».

Алихан прикинул, способна ли будет жена уйти от него, если правда вскроется, но, вглядевшись в ее усталое безразличное лицо, решил, что у нее не хватит духа. Оставить пятерых детей она не сможет, забрать их ей никто не даст. Значит, его семейному положению ничто не угрожает, но… из-за его слабости детей могут начать травить в школе. И сами они наверняка будут его презирать. Его более-менее честная фамилия окажется опорочена, а дочерей еще замуж выдавать. Если общество и прощало ему приторговывание наркотиками, то на скандал, который мог разразиться из-за внучки Айны, уже так просто глаза не закроешь. Достойная семья не отправит сватов, да и сыновья их с порога развернут.

— Возникли кое-какие проблемы, — сказал Алихан. — Улажу и вернусь.

— Я уже подогрела соус, — в голосе супруги звучала обида

Ничего больше не сказав, Алихан вышел во двор. Две его дочери-погодки в длинных юбках и косынках сидели у куста роз и о чем-то шептались. Хотя с улицы их никто не мог видеть, Алихан настаивал, чтобы они выходили из дома, только покрыв головы.

«А вдруг кто зайдет и увидит вас непокрытыми? — объяснял он, слушая их недовольный ропот. — На всякий случай. Это же нетрудно. Это лучше для вас. Всевышний призывает мусульманок к скромности, а вы ведь мусульманки».

Старшей из дочерей в этом году исполнилось четырнадцать. Когда он обратил внимание, как повзрослела и похорошела, несмотря на неуклюжесть, дочка Айны, ей было немногим меньше, и Алихан всегда об этом помнил и с беспокойством наблюдал за превращением своих дочерей в девушек, которыми мог заинтересоваться мужчина. А ну как на улице или в школе им встретится парень, который не сможет сдержать свои желания, как когда-то не смог он? Тогда — позор и бесчестие.

Айне-то было все равно. Конечно, она здорово побесилась тогда. Истерики закатывала. Но это все от ревности, на честь Залимы ей было плевать. Никто не ждал порядочности от дочери ТАКОЙ матери, так чего нервы мотать? По этой же причине Алихана и самого никогда не терзали муки совести. Да, он приврал, когда сказал девчонке, что Айна хочет продать ее девственность. Хотел напугать. Но это все равно бы с ней случилось рано или поздно. Просто он успел первым.

Но его собственная семья — другое дело. Его девочки неприкосновенны. Поэтому Алихан от греха подальше велел жене забрать из школы старшую. Младшей было разрешено проучиться до шестого класса.

Девочки настороженно обернулись и проследили, как отец идет к воротам. Они его побаивались. Да, он не был ласковым родителем и не считал нужным сюсюкаться с детьми — для этого и матери достаточно. Однако если бы кто-то хоть пальцем их тронул, он бы жизнью пожертвовал, чтобы наказать обидчика и смыть пятно позора кровью. Разве не в этом должна заключаться отцовская любовь?

Алихан со вздохом прикинул, когда было бы нормально выдать их замуж, чтобы наконец избавиться от вечного грызущего душу волнения, что одна из них обесчестит его фамилию. Поистине Всевышний посылает девочек лишь в испытание мужчине! И эти женщины еще возмущаются, что им тяжело живется! Никаких забот у них нет, знай сиди себе дома, дожидайся жениха, храни честь, будь верна мужу, воспитай в религии и адате детей. Всё! Если женщина оступается, сразу поднимается вонь блюстителей благонравия: «Где ее муж? Где ее отец? Где ее брат? У нее в доме нет мужчин!» Не так-то просто жить в постоянном страхе, что с тебя начнут спрашивать за чье-то поведение — но куда бабам своими куриными мозгами это понять! Хорошо еще, что у него нет сестер, и вопрос «Где ее брат?» его никогда не коснется.

Улица обняла Алихана приятной тянувшей с гор вечерней свежестью. Проходивший мимо по другой стороне мужчина, шапочный знакомый, махнул в знак приветствия и поспешил дальше. Ускорил шаг, чтобы поскорее пройти мимо? А вдруг все уже знают? Много ли надо, чтобы эти сукины дети врачи нарушили тайну пациента и раструбили новость по всей республике? Им только дай хайпануть.

По спине Алихана пробежал холодок надвигавшейся беды. Нет. Он должен выкрутиться. Он и не из таких передряг выкручивался! Хотя, пожалуй, в такие он еще не попадал…

На ходу Алихан открыл мобильный банк и проверил счет. Нет, не обман. Вот он, перевод за снятое видео, приятно греет душу ноликами на конце. А видео уже и нет на телефоне, и никто его ни за что поймать не сможет. Не посадят же его только потому, что какая-то малявка что-то там наболтала. Может, ей привиделось, что это он. Мало ли мужиков ходит в этот поганый дом. Это мог быть кто угодно, а для ребенка все бородатые мужчины средних лет наверняка на одно лицо. Обозналась.

Алихан невольно снова залез в галерею мобильного, чтобы проверить, точно ли видео нет. Его не было, и он испытал одновременно облегчение и досаду: поторопился от страха, не подумал сделать копию на флешку. Было бы неплохо иногда его пересматривать. Да, при желании можно найти немало подобных роликов в группах, на которые он подписан, но… тут же свое.

От мысли, что он мог бы ночью на своем ноутбуке в тайне от всех пересматривать фильм собственного производства, по позвоночнику Алихана до загривка пробежала щекотная волна. Одновременно его охватило новое сожаление за свою неловкость и поспешность. Надо было быть осторожнее. Просто осторожнее. Тогда девочка не оказалась бы в больнице. Тогда он мог бы наснимать еще кучу таких видео. Правда, деньгами пришлось бы делиться с Айной, но и оставшаяся сумма была сносной. А теперь вообще непонятно, чем все это для него кончится.

Алихан взмахом руки остановил проезжающую маршрутку и залез в салон. Единственное свободное место оказалось в середине, у окна. Алихан протиснул погрузневшее за последние годы тело между спинками сидений и коленями женщины, стараясь до нее не дотрагиваться, и от толчка тронувшейся маршрутки неловко плюхнулся на кресло. Он коротко и тихо обругал водителя и покосился на соседку — миловидную девушку лет двадцати в длинном широком платье и платке, повязанном по шариату. Та поймала его взгляд и отодвинулась, чтобы не дай Всевышний ни один сантиметр ее тела не коснулся постороннего мужчины.

«Была бы ты такой же скромницей, если бы на мое место сел парень помоложе?» — про себя усмехнулся Алихан.

Впрочем, он и сам еще совершенно не стар. Он еще ого-го какой молодой! Сил хватает и на жену, и на Айну, и на Залиму! И еще жениться бы можно второй раз. Хотя бы и на такой вот скромняшке! Алихан, не слишком скрывая, начал искоса внимательнее осматривать соседку.

— Сестра! — раздался откуда-то сзади женский голос. — Подержи ее ты, я уже устала!

Соседка Алихана обернулась и с улыбкой протянула руки, подхватывая на ходу девочку, которая шагала к ней, еле удерживая равновесие в подпрыгивавшей на ухабах маршрутке.

— Оп! — весело сказала она. — Иди сюда, Милана, посиди с тетей!

Она приподняла, очевидно, племянницу за подмышки и помогла устроиться у нее на коленях. На вид девочке было не больше пяти лет. Не по-детски длинные, густые черные кудри свободно спадали на пухлые голые плечики, из-под подола сарафана с клубничками в разные стороны торчали такие же упитанные загорелые ножки. Ее щиколотки были прикрыты носочками с бабочками и рюшами, ступни обуты в красные лаковые туфли.

Как это свойственно детям, девочка, еще не приученная опускать взор при виде мужчины, уставилась своими черными глазенками прямо в душу Алихана. Тот несколько секунд выдерживал этот суровый взор, потом криво улыбнулся и отвернулся к окну, чтобы не видеть эту куколку-малышку. Однако всю дорогу он шкурой ощущал ее присутствие — болтовню, смех, случайные легкие касания или, наоборот, болезненные лягания крутившейся на руках молодой тетушки непоседы. На извинения он цедил «Все нормально», но даже не поворачивал головы, чтобы бурлившие в голове воспоминания и образы не достигли точки кипения, после которой он мог бы не сдержаться и натворить глупостей.

Когда за пару остановок до больницы девушки попросили водителя остановить, Алихан все же поддался соблазну: пока его соседка проходила вперед, он склонился, будто что-то уронил, и быстро провел рукой по молочно-шоколадному бедру девочки. Она обернулась и вопросительно посмотрела на Алихана, но тот снова отвернулся к окну, а спустя мгновение ее саму уже утянуло в сторону выхода.

— Милана! Ну! Скорее!

Спустя минуту она уже будет совсем не уверена, дотронулся ли до нее странный дядя в маршрутке или ей почудилось, а через пять минут и думать об этом забудет. Алихан зажал между бедер дрожавшие от волнения ладони, каждая клеточка которых теперь искрила и кружила голову.

Врач на несколько минут вышел из кабинета, и Алихан, успевший уже присесть на стул, бросил тяжелый взгляд на Залиму. Та откинулась в кресле и смотрела в другую сторону.

— Что они знают?

— Все знают! Ее осмотрели. Они врачи, а не дураки.

— Она же ничего не расскажет? — тихо спросил, нет, скорее сказал он. — Ты сделаешь так, чтобы она ничего не рассказала.

— Как я это сделаю? — раздраженно спросила Залима, не поворачиваясь.

— Поговори с ней. Скажи, чтобы сказала, что не знает, кто это был.

— Она в реанимации!

Алихан взглядом проверил, насколько плотно закрыта дверь, поднялся, шагнул к Залиме и схватил сзади за шею. Она вздрогнула и сразу съежилась, не поднимая на него взгляд. Он не хотел ее душить, но должен был донести всю важность ситуации и недопустимость такого тона.

— Я знаю, — прошептал он. — Ты же мать. Тебя пустят к ней. Тогда и скажешь. Смотри мне! Если она на меня укажет, вам обеим не жить!

— Урод, — процедила Залима.

— Заткнись. Слышала меня? Поняла? И всем скажешь, что меня не было в вашем доме сегодня, а то ноги переломаю так, что вообще ходить не сможешь.

Для убедительности Алихан сильнее сжал пальцы, в глубине души сожалея, что приходится причинять ей боль. Все-таки Залима была красивой девушкой, а с угловатыми движениями он уже давно смирился и даже находил в этом уродстве особую прелесть беспомощности. И в постели она была лучше — с тех пор, как стала его женщиной, вела себя покорно и не вызывающе в отличие от своей беспутной мамаши, совершенно надоевшей ему своими ужимками. Изрядно постаревшую за годы их отношений Айну вообще пора было бросать, как сигареты, но также, как курение, она затянула Алихана в сети болезненной привычки, с которой он не находил сил расстаться. Айна была родная, почти как жена. Может, он даже и взял ее когда-нибудь второй женой, если бы она не пошла по рукам.

— Поняла, — ответила Залима, не смея выкрутиться из его хватки.

Алихан кивнул, отпустил ее и сел обратно. Он поправил тюбетейку и пригладил бороду. Вот же проклятье! И зачем он приехал в эту больницу? Светить тут еще своей рожей. С Залимой можно было переговорить и по телефону. А если теперь уйти, это вызовет еще больше вопросов.

Залима скосила глаза, и Алихан быстро перехватил ее осуждающий взгляд.

— Что?!

Никто не имел права его осуждать, особенно женщины. Особенно его женщины.

— Поверить не могу, что ты это сделал.

— Разве? — насмешливо переспросил Алихан и тут же стал серьезным: — Не твоего ума дело. Ты молись, чтобы на меня не подумали.

— Это мое дело. Это моя дочь, если ты забыл!

— Не ты ли сама била эту дочь шнуром от зарядки, когда она не хотела есть кашу? Вы с матерью постоянно ее избивали. Как ни придешь, она вечно в синяках. И тянулась ко мне сама, потому что знала, что я не обижу. В отличие от вас.

— Это другое! — рявкнула Залима. — Она капризная. Она… Она… просто…

— Просто тебя бесила, — помог Алихан. — Вот и странно, что ты сейчас о ней забеспокоилась, хотя сама не давала ни капли материнской любви. Признайся, ты ведь не любила ее и мечтала, чтобы она исчезла.

— Я любила ее! И люблю.

— Врешь. Как можно любить ребенка, которого нагуляла не пойми от кого? Сейчас ты сидишь и мечтаешь, чтобы она умерла. И я тебя понимаю. Ей и правда лучше бы умереть.

Залима закусила губу и замотала головой, и он усмехнулся, считывая ее, как огромный рекламный щит.

— Она для вас обуза. Была обузой, а теперь и подавно. Порченая…

— Кем порченая-то?!

Залима подняла на него глаза, и Алихану этот взгляд не понравился.

— А вдруг она твоя дочь? Об этом ты не подумал?

Сердце мужчины вздрогнуло от этого безумного, оскорбительного предположения.

— Убью, — Алихан предупреждающе поднял палец на Залиму: — Убью, если еще раз скажешь этот бред. Решила брать пример с Айны? Выбрось эту хрень из головы, пока я тебе шею не скрутил. Вы обе мне никто!

Алихан тяжело вздохнул и огляделся. Если бы не кабинет врача, уж Залима бы поплатилась за эти идиотские фантазии. Не так уж часто он с ней был, чтобы девочка оказалась его дочерью. Она была бы похожа на него. Он бы почувствовал. Был бы какой-то, наверное, знак или что-то еще… Нет, бред! Какой-то голосок сомнения попытался пискнуть, что вообще-то в теории это было вероятно, но Алихан мысленно придушил его и провел руками по щекам. Какая теперь по сути разница? Дело сделано. За незаконнорожденных детей он все равно не отвечает.

— Не забудь, — напомнил он. — Велишь ей молчать.

— Не хочу молчать, — буркнула Залима под нос. — Если тебя арестуют, ты мне ничего не сделаешь. Таких, как ты, сажать надо и не выпускать никогда.

— Поболтай мне еще!

Залима говорила словно на иностранном языке. Хоть и симпатичная, а все-таки бездушная стерва. Она просто не понимала: у него обстоятельства. Важные обстоятельства. Ему срочно нужны были деньги закрыть пару долгов, не вернув которые он рисковал если не жизнью, то здоровьем точно. А если бы его превратили в инвалида, кто стал бы заботиться о его детях? Не Залима же и не Айна. Пришлось выбрать меньшее из зол.

Вариант пришел Алихану в голову сам собой, когда девочка в очередной раз доверчиво залезла к нему на колени и попросила поиграть в «скачки». Приподнимая ноги на мыски и подбрасывая над коленями ее худенькое тело, Алихан вслух ругал Айну что, мол, та плохо кормит внучку и снова ее поколотила. Он шутливо дул и целовал ее синяки и вспоминал, как в детстве его любил по пьяни приложить отец. Мать никогда не вступалась за них с братьями, боялась лишний раз рот раскрыть и попасть под горячую руку. Они вчетвером сносили этот способ воспитания очень долго, пока однажды в пылу ссоры старший брат, которому тогда исполнилось шестнадцать, не зарезал отца ножом прямо у них на глазах. На его теле насчитали шестнадцать ударов — странное совпадение. Чтобы спасти сына от колонии, мать взяла преступление на себя, а их отправили к овдовевшей троюродной тетке. Алихан постарался понять ее поступок, но не смог простить, что ради одного сына она оставила их всех.

Дочку Залимы он жалел — за то, что ей достались такие никчемные родичи. С самого рождения ей не повезло родиться в позорном доме, куда никогда не ступит нога приличного парня. А что женщина без мужа? Ничто. Пустое место. Несчастная одинокая душа, которая обязательно будет искать утешения в объятьях чужих мужей. Девочка с рождения была обречена пойти по пути своих старших родственниц.

Размышляя о судьбе бедняжки, Алихан в итоге пришел к мысли, что эта распущенность, кстати, может передаваться по наследству, и, сама того не зная, девочка в глубине души уже ветреная и склонна к беспорядочным связям. Почему она так тянется к нему, постороннему мужчине? Почему вечно норовит залезть на колени, обнимает так крепко и так странно ерзает, понуждая его снова и снова изображать необъезженную лошадь?

С того дня в каждом движении, прикосновении и поцелуе девочки Алихан усматривал заигрывания и желание стать к нему как можно ближе. Мысль о том, что он мог бы одновременно иметь отношения сразу с тремя поколениями женщин Мулиговых, приятно щекотала его эго.

Поначалу Алихан хотел выждать несколько лет. Он не знал, сколько. Пять? Кто-то из знающих в религии говорил, что мусульманам допустимо жениться и на десятилетних. А раз допустимо жениться, значит, и все остальное тоже, ведь так? Конечно, упаси Всевышний, он не собирался жениться на дочке Залимы. Речь шла обо «всем остальном».