Отзывы, или Лев Толстой в Аду

Мария Галеева

Отзывы, или Лев Толстой в Аду

— Дорогой поисковичок, ну, скажи, а скажи, сколько нужно времени, чтобы стать знаменитым? — так говорил в бесконечном году, бесконечного месяца, бесконечного числа известный Лев Николаевич Толстой в аду, в который он попал за то, что писал скучные, невыносимо нудные книги ХIX века, которые невозможно было читать и над которыми смеялись все его здравствующие современники, кроме всяких обывателей и простофиль, жалостных писателей, вроде Чехова и прочих чернорабочих, простодурых крестьян и помещиков, которые ни разу ни во что не вникали и миллиметром своих мозгов, зато хорошо учили иностранные языки, выходили замуж и уезжали после революции.

— Лёва, ну что ж ты теперь вздыхаешь, — отвечал ему Николай Гоголь, пришедший навестить его в Тартарары, — ну, как можно было написать такой бред? Ты же понимаешь, что это просто сон, это жирный кот, тоска смертная… я еще никогда не хотел так сдохнуть, пока что-то читал… могу поклясться… потому что ты… Ты совсем не думаешь о читателе, а читатель — он же ещё черт возьми — это непростая фигура!.. его надо развлекать, иногда будить, хоть бы шуточку там какую ляпнуть приличную! А у тебя там разве шуточки, бородатая ты коза! Пхххх… сколько бороду будешь растить! Или она не стрижётся?

— Да как стрижётся? если ад?.. ты вот, тоже, Коля, право, я не знаю… не всем же дано шутить. Этот читатель… я как на душу идёт — так и пишу… Чехову очень нравилось… мне тут так одиноко одному сидеть, охо… я вот старый был — ещё приезжал кто-то: Максимка Горький, поклонницы всякие… а еще и этот был монгол… забыл как его?.. уже и монголы по-русски пишут… я-а-а дурел просто!.. слышь, щас, наверно, уже даже и французы стали по-русски писать… ты был в раю? расскажи, как там наши?

— Да, а с каких это пор они тебе наши? А? Пх-пх-пх-пх…

— Ну, не смейся. Хорош, правда. Что там хотя бы Достоевский?

— Да нормально. Ничего вроде… там же, сейчас, понимаешь, ни пописать ничего, ничего такого, как в прежней жизни… я же тебе рассказывал — они там как бы теперь распределены, ну, по всей планете. Не по всей, разумеется, а там, ну, кто-то в облаке летит… кто-то в березе одной растёт — недалеко, кстати, от Ясной Поляны. Ее там сейчас, правда, какие-то уроды заняли… ну, так вот бишь, а кто-то уже и в костре, значит, где-то сгорел… сложно, очень запутанно они там распределены… по всей России летают, плавают, вступают в реакции. Я последний раз их распределение где-то до середины 20-го прослеживал. Дальше уже — не.

— Мг… ну а как вообще там, это самое, узнают, где они, што?

— Ооой, ну это объяснять долго. Ты все равно не поймёшь, ты ж писатель. Тебе, вон, надо знать только одно, как книги писать. И то в прозе. А остальное уже не твоего ума дело. Ты ж за всю жизнь даже ни одного стихотворения не написал, а? только там песни какие-то корявые… и что? — это разве стихи… а чтобы распределения узнать — ну это там инженеры всякие — теория хао̀са, вычисления…

— Слышь, Коль, а. А как ну, это?.. как ты̀ не растворился, не распределился повсюду?

— Я ж тебе уже сказал. Ты просто не бери в голову. Ой, извини на бороду наступил.

— Да ничего-ничего. Слушай, ну а как ты это?.. прочитал хоть что-нибудь… там Войну или Каренину, может?

— Ой, слушай, Лёв… не — не прочитал… меня хватило только на «После бала» — дальше у меня просто нервы, мозги вскипели!.. напухли как колбаса щас из этих печей!.. тьфу-тьфу-тьфу… я… ты просто тоже обиду не держи. Я просто, когда слышу, шо там начинает нести твой Болконский — у меня просто изнутри все начинает лезть… как у резиновой этой игрушки… закипает бульон, я вываливаю язык… вот так э-э, смотри, как собака вываливаю язык э-э-э! — мне становится противно, плохо… не могу! хоть убей не могу, клянусь!.. может, тебе хоть жанр сменить попробовать?

— Да как же так-то, а! Черт!.. 12 лет жизни псу под хвост!

— Д!.. д погоди ты! Что сразу под хвост..

— Пойду утоплюсь в Геену!!

— Д подожди ты, а! Я прочитаю ещё, дойду там до всяких мест… Я и греков когда читал, тоже думал везде чертовня такая…

— Скажи, ты уверен, что на Земле — ее там прям точно любят?

— Кого, войну и мир?

— Мы, ы…

— Да конечно любят, наверно… я не знаю просто, а-а… но в Америке, на западе черт как любят!.. ни одного кино без неё нет!

— Правда?!

— Ну-у, да… ну, если про Россию только…

— Какое ж счастье! Слава богу… И ничего, что мне тут так тяжело… теперь все оправдано!

— Нелегко тебе тут, да.

— Ох, не говори… во этот костюм крестьянский — будь он проклят сволочь! — врос уже по самое не горюй! У-ух, уже утонул во мне, паскуда!.. уже сквозь дерму, сквозь все прошёл… я уже чувствую как по нем кровь из венок катается… гнида собачая, на кой черт я его на ту фотосессию надевал!.. ох, мамочка моя Изида!.. моль, понимаешь, моль, что на нем жила — она теперь проснулась там как-то воспряла… летает по мне внутри как в оранжерее… садится на легкие, гадит везде, шуршит!.. я, бывает, хочу поесть — она через рот лезет — из ушей летит — крылатая чертовщиха!.. не дай Бох тебе испытать такое.

— Да-а…

— Хотя… ты тоже, слыхать говорят, натерпелся.

— …Мугу… я диву даюсь!

— Что?

— Ты и в жизни такой!

— Я?

— Ну, в смысле: в загробной.

— Ты о чем?

— Тебя ж не заткнешь!

— Ну и? А почему я должен молчать, если ты пришел? Когда ещё суда хоть одно живоподобное существо заявится?

— Не понимаю, как тебя могли читать в ХХ-м веке… хотя, может быть, и понимаю.

— А? Что?

— Щас вот слушал на википедии бред, который ты несёшь, про войны и государственное устройство… я не могу… тебя там называют чуть ли не царем всего, что вообще было написано на русском, а ты кто такой вообще? Ты же простой черт! Дьяволёнок! Обычный трудовой муравей в аду.

— Ц… я виноват, что я не могу на месте усидеть… у меня все копошится внутри, я уже скелет, череп, ветер дует в пустые глаза… надо шо-нибудь взять, поделать… ну, я запрягаю чертова коня и иду боронить… ласково гладить сохою нежную русскую землю… за нею тоже нужен уход: надо ее плужком причесать, кабачки посадить, забить поросёнка…

— Да это ж уже не Русь! Это козлиная земля! Ты в аду пашешь, Лёва!

— Я школу в Поляне открыл… на благотворительность… шоб дети учились добру, не пойму, что ты от меня хочешь?..

— Ладно, все — ничего, успокойся. Я просто все равно пытаюсь тебе донести, что дело не в объёме… хотя как бы — это тоже важная вещь. В этом есть своя логика, традиция… я только одного не могу понять, видишь ли, если у тебя там сразу на первой странице, ну, вот, согласись сам — лошадиный мор, ни какий-то там мировые истины… ну, вот, как, как у тебя на 105-й странице все это появится? Если у тебя в первом слове гиль, как у тебя в 4 тыщи сто первом слове начнётся Платон или Достоевский?

— Ну, вот так, — так! И такое тоже бывает… на меня, бывает, Муза как налетит, и я ее прям обеими руками ловлю! хватаю! этакая, говорю, ты дынька моя хорошая, а ну или с-суда ко мне! Ап! И прям зажимаю ее в жевала!.. Вот, ты скажи мне, Николай Васильевич, как?.. как ты один у нас, среди всех наших мэтров, даже ни разу не был женат. Я этого решительно не понимаю. У меня это просто в мозги, в черепушки не местится!

— Ну, вот так рассудил Господь. Я-то что? Видать, рожей не больно вышел.

— Да, ладно, а, — а, не верю тее… будет брехать! Я тут и не такие хари видел…

— Да что брехать? Это собака брешет. Я тебе говорю: на нос мой посмотри, на шевелюру? Кому такие лохмотья нужны? Барышни любят, этак, чтобы от них как-то отличались. А мне один, я в плаще гулял, какой-то извозчик крикнул, дескать, сударыня! а ну скорей с дороги, лошадь сумашедшая, расшибу!.. он потом ещё со сконя слез, дурниной орать начал. Шапку об землю бьет, каблуком стучит, а лошадь от меня аж в 10 сантиметрах остановилась. Я ему гаарю: но-но, перед тобой дворянская кровь! недотепа! Я просто по сторонам смотрел — я творческая душа. Мне необходимо смотреть на небо. Ну, вроде угомонился, сел и дальше какую-то шишку повёз. В общем, я не такой фигуры, наружи, не знаю ещё чего… поэтому не сложилось.

— Эх, ты просто, Николай Васильевич, не понимаешь. Женщину ее надо, вот как Музу, хватать с двух рук! Как откормленного телёнка! Я однажды видел, как у меня мужик свинью на кухню ловил… так он вот так прямо разбегался и даже прыгал на неё с двух ног!.. вот то-то тогда самая жирная всегда и ловилась, мы из неё молочного поросёнка делали на крещение — красота!

— Шо-то ты совсем не растолстел, пока молочных поросят жрал.

— Это у меня быстрый обмен веществ. Но мы с Соней каждые выходные любили вот так чем-нибудь набиваться. Золотые были времена. У меня сало по бороде текло, прямо жирное, вот так, поросячье сало — я был на небесах! А потом же началось вот это все: дети, пеленки, сосунцы…

— Да а ты их что, грудью кормил что ли.

— Я — нет, но Софа, наверно, кормила.

— Вот же растяпа, да у тебя ж было 13 детей! Ешкин ты черт — 13! А у неё ж грудей-то только две! откуда ещё взять 11!

— Ну они ж не в один раз все… 13. По очереди…

— Да на кой тебе ляд так много?!

— ………..Я любил детей.

— Вот же таракан, а! Мохнатый паразит…

— Что тебе ещё во мне не нравится, давай сразу говори.

— Ну, хотя бы фамилия — Толстой! Так и хочется сказать Толстый! Ха!

— Но ведь я не толстый.

— У тебя нос толстый.

— Окей. Ещё что?

— Рожа.

— С ней-то что не так?

— Корявая какая-то, цыплячья рожа.

— Зато у меня тёплая душа.

— Ну уж нет — это даже Лермонтов знал, черта с два. Ты читал героя нашего времени?

— Да какого времени!? У меня тут даже времени нет! Нет ни места, ни календаря! Я даже не знаю, где я нахожусь! Сколько ты будешь ещё со мною так говорить?! Я еле держусь, чтобы не разрыдаться! Сколько ты будешь ещё меня унижать!.. я — обычный человек, такой же, как все… Отстань от меня, отойди… ты вообще никакой не Гоголь. Кто ты! Ты зло? Вельзевул? Я знаю — ты живодер душ! Ты мучил меня всю жизнь! Уродовал мое счастие! Что тебе ещё до сих пор нужно от меня?! Уйди! Отпусти мою голову… сил моих больше нет вращаться в твоих кругах, гореть в этом огне… я не умираю!.. я больше не буду, никогда не буду себя жалеть!.. я только хочу: стоп, паузу, мрак на мои веки… какой-нибудь пистолет или ружьё… я выстрелю себя прямо в лицо! Все закончится для меня… я больше никогда не буду принижать Данте…

— Как же ты мог нарожать 13 детей, свинота ты первобытная! И тебе не стыдно, что они помирали ещё в детстве?

— Ды как не стыдно… я а… а я-то тут при чем? Я со слезами на глазах их хоронил… закапывал их рядом друг с дружкой… этак уже успеешь к одному комочку привыкнуть, думаешь, вот, де, он будет жить, расти, как цветок, имя ему дашь… а он возьмёт, раз! — в одну ночь да и засохнет… как ты можешь мне об этом так говорить?!

— И можешь не оправдываться Чеховым. Я недавно на одном сайте узнал, что он даже не русский писатель.

— Врешь, паскуда!.. убью! косой заколю сейчас же!

— Господь свидетель. Честное пионерское.

— Как так?

— Вот смотри, его настоящее имя — Энтони Чехсон, штат Калифорния, Сакраменто, почтовый индекс 95841…

— Не может быть… тогда ещё не было почты!

— Но если он правда американец?.. он там на сайте рядом с Эдгаром По и Меллвилом, и ещё с кем-то…

— А как же тогда Чехов, вот это все… Таганрог?.. Антон?..

— Ну так и что? Мало ли что наплести можно?

— Но погоди, он, когда приезжал… приезжал… значит… говорил совсем без акцента, прямо как русский, собакой божусь!..

— Ну вот так. А Набоков, Бродский?

— Кто это такие вообще?

— Тоже американцы…

— Да как же это так-то?.. одуреть… слушай, а это… как его?.. может, и я… может, я тоже американец! — взмолил он в надежде.

— Не-е, ты — дурак! — ответил Гоголь.

— Да ну тебя, черт подери! Да за что же я не американец!

— Кто его знает? Такова расстановка сил.

— Ну а ты?.. может, ты тоже… эт самое, ну..

— Я?

— Ну да.

— Да ну. Я — Николай Гоголь, я у истоков стою… уже как бы такой вашей национальной классики, ну вот, как Пушкин наверное..

— У-у… Нет — ты Диавол, точно диавол, ты раньше никогда так не говорил, никогда себя с Пушкиным в один ряд не ставил.

— Ну, разумеется, Лёв. Я же просто привёл цитату.

— Мы, ы… да, я надеюсь. … А откуда!

— Из критики. А ещё меня просто тошнит, когда ты картавишь за этого своего Давыдова — мне просто хочется все органы вынуть из себя… и никогда больше не вложить.

— Пг’имег’но так?

— Фу, заткнись!!

— Но есть же люди, они и в жизни правда так картавят. Я думал, будет смешно.