Помоги проекту - поделись книгой:
Двоекуров отложил книгу и снова задумался. Он давно уже чувствовал, что не только подчиненные, но и сам генерал, который иногда вставлял в разговор латинскую поговорку, косо посматривают на него. Конечно, Павлу Петровичу по чину латынь была необязательна, но уж что-нибудь, скажем, острое, украинское надо было бы непременно употреблять. Пробовал он вставлять «Не ходи, Грицю, тай на вечорницю» или «О це гарно!», но все как-то не к месту получалось. После долгих раздумий и чтения соответствующей литературы полковник успокоился на пословице «Скоро только кошки родятся», за что рецидивисты дали ему прозвище Акушер.
От всех этих мыслей Павел Петрович еще раз тяжело вздохнул.
Вскоре на столе у Двоекурова уже лежал томик Лермонтова, а в сейфе находилась новенькая балалайка. С большим трудом Павел Петрович освоил с помощью самоучителя несложную мелодию песни «Светит месяц», но до Бетховена было еще далеко. Двоекуров начинал нервничать. Восстановлению душевного спокойствия мешало еще и то, что генерал нет-нет да и заявлял что-нибудь вроде:
— Учтите, Павел Петрович. Там скерцо в третьей части надо давать почти престо, не сбиваясь на анданте. И конечно, в ре-минорной тональности…
— Слушаюсь! — отвечал полковник и угрюмо брел в кабинет разучивать оду «К радости».
От всех этих горестей Двоекурову показалось, что начало пошаливать сердце, однако врачи ничего не нашли и даже не возражали против курения. Но все-таки он стал курить тайком, правда так, чтобы все видели, что он курит тайком. При этом лейтенант Курочкин подыгрывал ему как по нотам.
— Вам же нельзя, товарищ полковник. — говорил он преданно.
— Ничего, Вася. — задумчиво отвечал Двоекуров, — вот закончим с Федоровым, тогда и на отдых можно — мотор подремонтировать.
Федоров, или Федька Интеллигент, находился под следствием по делу о краже со взломом. Два месяца бился с ним Двоекуров, и все без толку. Вот и сейчас предстоял очередной допрос матерого домушника, который славился тем, что никогда не кололся, — настоящий вор, «в законе»!
— Введите, — по возможности устало сказал полковник.
Допрос начался как обычно.
— Ну так будем говорить или по-прежнему в молчанку сыграем? — сурово спросил Двоекуров.
— А чего говорить, гражданин следователь? Не имею я отношения к этому делу. И не слушайте вы Петю Косого — он на меня инсинуацию возводит. Да и с точки зрения презумпции здесь абсолютный нонсенс. Вы попробуйте абстрагироваться…
— Нечего мне абстрагироваться, я уже два месяца с вами абстрагируюсь. Кроме вас, никто не мог. Ни Пете Косому, ни Академику в голову не придет забрать у профессора папирус. И по-древнеегипетски никто, кроме вас, читать не может…
— Академик тоже малость лопочет…
— Бросьте заливать. Он и персидский-то с грехом пополам знает. Кишка у него тонка для древнеегипетского. И полотно Боттичелли вы сперли — больше некому.
— Не Боттичелли вовсе, а Джотто — тут ваш профессор ни хрена не смыслит…
— Уж побольше вашего. Подлинный Боттичелли.
— Какой же Боттичелли, ежели фактура и фон в точности как у Джотто. И мазок резкий.
— Больно умные стали. Да и откуда вы знаете, что Джотто, если не брали?
— А я статью итальянского искусствоведа Антонио Брюкки штудировал. Там полотно и упоминается. Брюк-ки на Боттичелли собаку съел.
— Ну хорошо. Кого же тогда мог заинтересовать подлинник партитуры Фантастической симфонии? Может, Хромую Катьку?
— Катька точно не могла. У нее сейчас Барток в голове. Но и меня увольте — я романтиками не интересуюсь. Последнее время меня Дебюсси и Равель волнуют…
— Ах, Дебюсси! — побагровел полковник. — Уведите!
Двоекуров в гневе метался по кабинету.
— Сосунки! — бормотал он. — Равеля им подавай! Ну, я ему дам Равеля! А «О, никогда я так не жаждал жизни!» не хочешь?! Ты у меня еще арию с колокольчиками запоешь! Ишь, разговорился!.. А уж Бетховена, наверное, и вовсе не считают…
При мысли о Бетховене Павел Петрович вдруг резко затормозил. А что, если?.. Да, в этом что-то есть… Ну конечно, отличная идея!
На очередном допросе Двоекурова было не узнать. Он улыбался, поил Федьку чаем, угощал папиросами и вообще вел себя, как радушный хозяин на вечеринке. О деле полковник не поминал — боялся спугнуть.
— Послушайте, Федор Иоаныч, — ласково вопрошал Двоекуров, — а ведь Третья симфония Бриттена во второй части чем-то напоминает Вторую симфонию Гершвина в третьей части…
— Эк куда хватили, гражданин следователь! У Бриттена вялое аллегретто, а здесь фортиссимо, и как можно скорее…
— Ну уж и скорее…
— Обязательно скорее. Иначе мощь пропадет.
— Ничего не скорее. Скоро только кошки родятся…
При упоминании о кошках Федька насторожился. Он понял, что его хотят завлечь в какую-то западню. Поэтому, придав своему голосу как можно больше достоинства, домушник спокойно сказал:
— И напрасно вы это все, гражданин следователь. Не участвовал я в деле.
Федька был тверд, как постовой милиционер. В жизни его и не так покупали, да все без толку.
— Федя, — нежно сказал полковник, — я ж не об этом. Вы лучше скажите, Бетховен труден для исполнения?
— Это смотря что. Лучше немецкого дирижера Абендрота его никто не может… А к профессору
— Ну хорошо, а, например, Девятая симфония?
— Хрестоматийно. Сейчас и ребенок на губной гармошке сыграет. Насчет Джотто вы не по адресу — Академика потрясите.
— Ладно. А финал, эта самая ода «К радости», легко осваивается?
— Раз плюнуть… Да и вообще у меня полное алиби. Я в этот день на выставку Пиросманишвили ходил…
— Слушай, Федор, — как-то уж совсем вкрадчиво сказал полковник, — а ты бы мог научить? И на решение суда благотворно повлияет, участь смягчит… Как за искреннее признание…
— Да не брал
— Успокойся, Феденька… Ну не брал, и бог с ними, с папирусами! Ты лучше скажи, а на балалайке можно?
— Что — на балалайке?! — затравленно заорал Федя. — Бетховена? Может, вам и Баха на ксилофоне? Профанация, в бога мать! Вы меня на гоп-стоп не возьмете! Все равно не расколете!
— Федь, да не нервничай ты так. — Двоекуров нежно погладил его по щеке. — Ik лучше сюда глянь-ка…
Павел Петрович подошел к сейфу и, пересиливая себя, как перед прыжком в воду, вынул балалайку. И уже совсем сжигая мосты, охрипшим от волнения голосом бухнул с мольбой:
— Как человека прошу — научи Бетховену! Надо, Федя…
Федька Интеллигент обезумел. С минуту он смотрел остекленелыми глазами на Троекурова, державшего инструмент как подаяние, потом уронил голову на стол и измученно сказал:
— Ладно, ваша взяла, пишите всё…
Обычный день
Ночью я отлично выспался: никто не ходил под окнами с гитарой и не ревел пьяными голосами «А нам все равно…». Я быстро побрился, ни разу не порезавшись, безопасным лезвием «Балтика». Тем более что горячая вода шла без перебоев.
В почтовом ящике лежал очередной том Собрания сочинений Есенина в приложении к журналу «Огонек»: том вышел вовремя.
Я спокойно, без спешки поехал на работу. Автобусы шли регулярно, один за другим, точно соблюдая интервалы. Пассажиры были настроены благожелательно уже с самого утра: динамик не хрипел, водитель отчетливо объявлял каждую остановку. Мне не отдавили ноги, и все пуговицы остались на своих местах.
На работу я не опоздал. За весь день ни разу не повздорил с начальством и сослуживцами. В перерыве я с аппетитом пообедал в центре города — почти без очереди, вкусно, с разнообразным выбором блюд. В книжном магазине без всякой давки я купил однотомник Экзюпери. По дороге успел зайти в «Оптику» и сменил разбитое стекло в очках: новое вставили тут же, при мне.
Я легко заказал по телефону билет на вечерний сеанс в кино. Шла новая комедия с участием лучших киноартистов — мастеров смеха. В фильме не было штампов, надуманных ситуаций, банальных шуток. Образы героев были жизненны и далеки от схемы, юмор — тонкий и свежий. В фойе кинотеатра продавались только что выпущенные пластинки и ноты с песнями из этого фильма. Играл слаженный оркестр, певица была одета скромно, со вкусом и даже обладала голосом.
Выйдя из кино, я позвонил по телефону-автомату: номер оказался занят, и автомат честно вернул монету. В вечернем кафе у предупредительно-любезного официанта я заказал бутылку простокваши и в уютной тишине сыграл партию в шахматы.
Купив в дежурной булочной свежий горячий батон, я пришел домой и, не отрываясь, смотрел телевизионный «КВН». Чувствовалось, что остроты веселых и находчивых ребят рождаются экспромтом, тут же, на сцене. Потом шла передача из Театрального общества; выступало много актеров и режиссеров, и никто из них ни разу не произнес слова «волнительно».
Спал я хорошо: во дворе не забивали «козла», не слышался стук костяшек. Сквозь стены блочного дома тоже не доносилось ни звука.
Это был обычный будничный день.
Не воскресенье.
Не праздник.
И даже не Первое апреля.
Остановите Потапова!
Ровно в семь утра звонок будильника вырвал Потапова из сна. Сон был цветней и приятный. Снилось Потапову море и маленькое кафе на скалах, где он сидел под пестрым зонтиком и кого-то ждал. Это ожидание было томительно и прекрасно.
Перелезая через жену и спуская босые ноги с постели, Потапов еще некоторое время не открывал глаз, надеясь досмотреть сон. но не получилось. Жена недовольно заворчала, холодный пол обжег ступни, и Потапов открыл глаза.
Будильник показывал пять минут восьмого. Потапов сунул ноги в тапочки и вышел в коридор. По дороге в туалет он вытащил газеты из почтового ящика, потом зашел на кухню, поставил воду для кофе. Сидя в туалете, он просмотрел результаты вчерашних хоккейных матчей. Выйдя оттуда, он засыпал кофе в кофейник, залил его кипятком, поставил кофейник на газ и начал делать гимнастику. Делая гимнастику, Потапов следил, чтобы кофе не убежал.
Выключив газ и закончив делать гимнастику, он взял транзисторный приемник и пошел в душ. Принимая душ, он прослушал «Последние известия».
Затем Потапов снова прошел в кухню, достал из холодильника сыр и колбасу, потом взял с подоконника школьный дневник Алеши и, прожевывая бутерброды, начал его проверять.
За вчерашний день сын получил две двойки. Потапов недовольно покачал головой, расписался в дневнике
— Если ты сегодня же не зайдешь в школу, я не знаю, что с тобой сделаю! — жена пришла на кухню и смотрела на Потапова сердитыми невыспавшимися глазами. — Завуч третий раз тебя вызывает! Ты отец или не отец?
— Отец! — сказал Потапов и посмотрел на часы. Было уже без двадцати минут восемь. — Не будем ссориться. Любаша, — сказал он и правой рукой обнял жену, а левой достал с полки электробритву.
— Отстань! — жена стряхнула его руку. — Если ты сегодня не зайдешь в школу, я с тобой не разговариваю.
— Честное слово, зайду! Клянусь, Любочка! — Потапов прижал левую руку к груди, а правой стал включать вилку в розетку.
— Андрей, это дело серьезное, поскольку… — Дальнейшие слова жены потонули в реве электробритвы. Потапов разглядывал свое лицо в зеркальце и кивал жене. Затем он выдернул вилку из розетки. — Или ты не отец? — закончила Люба.
— Отец! — снова сказал Потапов. — Но во всем остальном, Любаня, ты абсолютно права. Он чмокнул жену в щеку, быстро прошел по коридору, завязывая на ходу галстук. Из своей комнаты вышел заспанный Алеша. Потапов, надевая пиджак, дал ему подзатыльник. Надевая пальто, сказал: «Я еще с тобой поговорю!» — схватил портфель, шапку и вышел.
На остановке, как всегда, было много народу. Потапов пропустил два автобуса и подышал свежим воздухом. Воздух был морозный, но уже какой-то пряный, вязкий, как бывает в начале весны. От него слегка закружилась голова и приятно застучало сердце.
И тут Потапов почему-то вспомнил Наташу. Он видел ее неделю назад, проезжая в такси по Тверскому бульвару. Наташа была одета в светлую дубленку с капюшоном. Потапов тогда же хотел остановиться, но передумал, потому что очень спешил. Он вспоминал о ней несколько раз с того дня, но сейчас, на остановке, вспомнил как-то очень сильно, физически ощутимо.
«Позвоню сегодня, — подумал Потапов. — Или лучше заеду без звонка… Нет, лучше все-таки позвонить».
Он так и не успел решить, что надо сделать: позвонить или заехать просто так, — подошел автобус.
Потапов перестал думать о Наташе, рванулся вперед и с трудом влез в автобус. Влезая в автобус, он увидел знакомое лицо — соседа по дому, а может быть, и не соседа — и поздоровался с ним кивком головы.
Пройдя в середину автобуса, Потапов громко выкрикнул: «Проездной!», потом, изловчившись, сунул руку в портфель и достал журнал «Иностранная литература». В журнале было напечатано продолжение романа Ремарка. Потапов открыл загнутую 144-ю страницу и прочитал: «Днем я отправился к кану. Он пригласил меня отобедать с ним в ресторане…» Автобус тряхнуло, журнал выпал из руки Потапова, но он поймал его на лету и продолжал читать: «…миссис Уимпер приготовила к моему приходу мартини с водкой…» Это была уже 163-я страница. Потапов попытался найти загнутую 144-ю, но в автобусе было слишком тесно, кроме того, Потапов вспомнил, что журнал все равно придется завтра отдавать, поэтому решил читать с этого места. «Мы говорили с ней о визите к Силверсу…» — прочитал Потапов, но тут водитель объявил его остановку. Потапов закрыл журнал, убрал его в портфель и стал пробираться к выходу. Пробираясь, он опять увидел знакомое лицо — соседа по дому, а может быть, и не соседа, — снова кивнул ему и крикнул: «Почему не заходишь, старик?»
Ровно в девять утра Потапов поднялся к себе в отдел. Поздоровавшись с сотрудниками, Потапов сел за свой рабочий стол, подвинул к себе папку с материалами по стандартизации и начал ее изучать. Все материалы были на месте, недоставало только титульного листа.
— Где титульный лист этой папки? — спросил Потапов у сидевшего за соседним столом Михайлова.
— Понятия не имею, — сказал Михайлов. — Может быть, отдали в отдел реализации?
— Этого еще не хватало! — заволновался Потапов и пошел в отдел реализации.
Титульный лист был необходим ему по двум причинам: во-первых. Потапов любил, чтоб в его папках все было на месте, во-вторых, на оборотной стороне этого титульного листа им была переписана шахматная задача из «Науки и жизни», которую он сейчас собирался решить.
В отделе реализации Потапову сказали, что титульный лист передан в отдел учета, в отделе учета секретарша сообщила, что лист послан обратно в его отдел стандартизации. Придя на место, Потапов обнаружил титульный лист на своем столе, но задача уже была кем-то решена.
Тяжело вздохнув, Потапов убрал лист в папку, папку — в стол и посмотрел на часы. Было двенадцать часов дня.
«Через час — обед. — подумал Потапов и снова почему-то вспомнил Наташу. — Позвоню», — решил он и подвинул к себе телефон. Однако телефон зазвонил раньше, чем Потапов успел снять трубку.
— Алло! — сказал Потапов.
— Потапов? — послышался в трубке сиплый мужской голос. — Кондратьев говорит!
— Здорово, старик! — сказал Потапов, мучительно вспоминая, кто этот Кондратьев.
Поделиться книгой: