— Откуда вы все это знаете, Инна Алексеевна?
— Так я много лет занималась разведением цветов. Дом был загородный, большой, с садом, пока в декрете сидела — нужно было чем-то заниматься, вот я и занималась… Я понимаю, странно звучит — анестезиолог и вдруг…
— Да почему же? Наоборот, интересно. Когда вы только время находите для такого хобби?
— Ну сейчас-то я только тут, в клинике, цветы высаживаю, квартира в обычном доме, — пожала плечами Калмыкова, и в ее лице вдруг мелькнуло что-то странное.
— Жалеете, что из столицы уехали?
Она снова пожала плечами:
— Не особенно. Здесь все-таки родной город…
— Мне кажется, я вашего отца знала.
— Все может быть. Он работал в больнице скорой помощи, заведовал приемным отделением.
Я почему-то вдруг сразу вспомнила Алексея Максимовича Калмыкова — высокого, сухощавого, с тяжелым профилем и кустистыми бровями. Он всегда так стремительно передвигался по коридору отделения, что полы его халата летели сзади как крылья, и я отчетливо помнила этот момент. Калмыков умер лет семь назад от инфаркта прямо на работе.
— Странно, что я раньше об этом не вспомнила.
— Может, оно и к лучшему, — с грустной улыбкой отозвалась Инна. — Мне вот сегодня дочь заявила, что быть Калмыковой в нашем городе — наказание, особенно если учишься в медицинском институте.
— Подозреваю, что Галина Григорьевна Ганченко особенно придирчива? — предположила я и не ошиблась — Инна кивнула:
— А то… да вы наверняка тоже через это прошли, как и я.
— Наверняка! — заверила я и даже поежилась, вспомнив Три Гэ, как мы называли заведующую кафедрой неорганической химии. К детям врачей она придиралась с такой силой, что редкий из нас сдавал проклятую неорганику с первого раза, и меня эта участь тоже не обошла.
— Я не понимаю, как у Майи Михайловны могла получиться такая бестолковая дочь! — негодовала Ганченко, с видимым удовольствием выставляя мне в зачетку неуд.
Я рыдала всю дорогу домой, потому что зубрила билеты неделю, просыпаясь ночами в холодном поту, а в итоге получила два дополнительных вопроса из курса для специалистов химической отрасли, а вовсе не медицины, на чем и засыпалась.
Мама, кстати, отнеслась к этому совершенно спокойно и даже равнодушно:
— Ганченко просто ненавидит тех, у кого есть дети. Это нам она мстит, а вовсе не вам, потому что своих у нее нет, она всю себя посвятила преподаванию, а мы вроде как отвлекались от медицины, чтобы потомством обзавестись, такая вот странная логика. Не обращай внимания, пересдашь.
Я действительно пересдала, но Галина Григорьевна, выходит, все еще преподавала и продолжала тихо гнобить детей из медицинских династий — ничего не поменялось.
— Как вам работается, Инна Алексеевна? — спросила я, когда мы уже подошли к административному корпусу.
Калмыкова пожала плечами:
— Хорошо. В принципе, если знаешь работу, то место ведь не так важно… — И тут она как-то съежилась, словно спохватившись, что сказала лишнее, забормотала, глядя на выложенную брусчаткой дорожку: — То есть… я имела в виду, что… в общем…
— А вы правы, Инна Алексеевна, — прервала я. — Когда человек профессионален, то работа у него на первом плане, а потом уж все остальное. У вас операции сегодня?
— Да! — с облегчением выдохнула она. — С Мажаровым и с Авдеевым.
— Отлично. Тогда не буду задерживать, готовьтесь к обходу.
Мы уже вошли в здание, и Калмыкова побежала направо, к лестнице, ведущей в гардероб, а я поднялась к себе в кабинет.
Чем-то она меня настораживала, эта маленькая женщина с короткой стрижкой и вечно испуганными глазами. Мне постоянно казалось, что Калмыкова оглядывается, даже когда идет по коридору с кем-то из коллег, словно ждет нападения. Но я видела, какой она становится в операционной, когда дает наркоз и потом следит за состоянием пациента на столе — это была совершенно другая Инна, собранная, четкая, без единого лишнего движения. В последнее время Матвей полюбил работать с ней и все чаще просил поставить ему анестезиологом Калмыкову, а уж мой муж умел ценить профессиональные качества.
Но меня все равно не покидало это странное чувство, которое я испытывала всякий раз при взгляде на Инну Калмыкову.
Надо все-таки с Иващенко поговорить еще раз, вдруг я что-то упустила. После случая с Полиной Ненашевой я стала опасаться всякого рода странностей у своих врачей — в последнее время в моей клинике и так происходит слишком много, и ставить под удар репутацию, а то и вовсе лицензию я не собиралась. Лучше перестраховаться, чем потом опять разгребать последствия.
Семен
Миновав лесной массив, он уперся в огороженную территорию со шлагбаумом. Пришлось показать паспорт и потом минут десять ждать, пока охранник выяснит, можно ли впустить странного человека на мотоцикле, представившегося хирургом Кайзельгаузом. Наконец шлагбаум поплыл вверх, а охранник, высунувшись из окошка, объяснил, как добраться до гостевой парковки.
— Сильно только не газуйте, здесь все же клиника, — предупредил он, и Семен кивнул.
Территория клиники оказалась огромной, с парком, двумя парковками, множеством беседок и каких-то аллей. Три больших здания, в центральное из которых, административный корпус, ему и нужно было попасть, располагались полукругом, но находились довольно далеко друг от друга, и Семен подумал, что наверняка их соединяет подземный переход, потому что других он не увидел.
«Здесь, наверное, зимой тихо совсем, — подумал он, паркуя мотоцикл и убирая шлем в бардачок. — Далековато, конечно, но место мне нравится. Интересно, как еще примут…»
Он слышал, что Аделина Драгун отбирает персонал по какой-то ей одной понятной системе, но всегда берет врачей только с высокой квалификацией, а его достижения в области пластической хирургии пока были весьма скромными. Но возможность поработать и поучиться рядом с такими профессионалами, как Матвей Мажаров, например, очень Семена вдохновляла. Он знал, что способности у него есть, пусть, может, и не такие выдающиеся, как у отца, но хирургом Семен был хорошим, это признавали все. Все, кроме Кайзельгауза-старшего, разумеется.
«Было бы хорошо здесь остаться, — он шел по дорожке к административному корпусу и с каждым шагом понимал, что это место словно создано для него — ему тут стало спокойно, как давно не было нигде, даже дома. — Я бы смог реализовать то, что всегда хотел, и перестать из кожи вон лезть, доказывая отцу, что я не хуже. И потом — только тут я смогу заниматься тем, что мне интересно по-настоящему, а не стоять у стола вторым номером под строгим взглядом всезнающего папеньки».
В просторном холле его встретила девушка в голубом костюме, представилась Аллой и провела на второй этаж, где находился кабинет владелицы клиники.
— Вы пока вот тут располагайтесь, — предложила она, указав на диван. — Аделина Эдуардовна в курсе, что вы приехали, сейчас закончит с поставщиком и пригласит вас.
Семен неопределенно кивнул и опустился на диван, а девушка зашла за высокую стойку и уткнулась в компьютер, быстро набирая что-то на клавиатуре.
Пока его не пригласили в кабинет, Семен рассматривал приемную. Ничего лишнего, никаких раздражающих моментов, никаких дипломов, сертификатов и прочего, что так любят вывешивать на обозрение в платных клиниках. Здесь на стенах висела пара спокойных пейзажей в почти незаметных рамах — и больше ничего.
За стойкой у Аллы раздался какой-то мелодичный звук, она нажала кнопку и негромко сказала:
— Да, он уже здесь, Аделина Эдуардовна. Проходите, Семен Борисович, — это относилось уже к нему, и Кайзельгауз поднялся, почему-то испытывая волнение.
Ему уже не хотелось уходить отсюда, и теперь только от того, какое впечатление он произведет на владелицу клиники, зависит исход всего дела.
«Что это я так разнервничался? — удивленно подумал Семен, кладя руку на дверную ручку. — Как барышня перед свиданием, ей-богу…»
За столом сидела худощавая блондинка с тонким носом и глубоко посаженными глазами, сразу окинувшая Семена быстрым изучающим взглядом с головы до ног:
— Семен Борисович? Проходите располагайтесь, — она указала на стул напротив себя. — Меня зовут Аделина Эдуардовна Драгун, я владелица этой клиники. Хотелось бы познакомиться ближе, прежде чем я приму решение о вашем контракте.
Семен сел, сложил перед собой на столе руки и заметил, как Драгун на них посмотрела.
«Если надеялась, что затрясутся от ее ледяного приема — так нет, я уже не мальчик, чтобы от подобного в трепет приходить».
— Насколько я поняла, вы в данный момент работаете в институтской клинике под руководством своего отца, профессора Кайзельгауза, все верно? — Драгун надела очки в красной оправе и взяла какой-то лист, испещренный мелким печатным текстом.
— Да, верно. Но я уже четыре года занимаюсь пластической хирургией, окончил курс в Москве.
— Но большой практики не имели?
— К сожалению, нет.
— А область какая?
— Реконструктивная хирургия молочной железы.
— Но вы же абдоминальный хирург? — снова глянув в листок, уточнила Драгун.
— Да, но хирургия органов брюшной полости увлекает меня куда меньше.
— Я понимаю. Всегда хочется чего-то наглядного, верно?
— Нет, дело не в том. Мне просто хочется работать в другой области, — Семен почему-то решил не кривить душой и сразу выложить все карты.
Драгун сняла очки, сунула дужку в рот и долго молчала, изучающе глядя на него.
— А ведь я и это понимаю, Семен Борисович. Тяжело быть вторым номером у отца?
Семен невольно вздрогнул, но быстро взял себя в руки:
— Честно? Я хочу делать что-то свое, а не идти по пути отца.
— Сравнивают?
— Да.
— Ну насколько я слышала, вы мало в чем уступаете профессору.
— Не знаю, — уклонился он. — Но делать хочу что-то другое.
— Я тоже хотела делать не то, что моя мать, — вдруг сказала Драгун, откладывая очки. — Нам, детям гениев, всегда приходится работать больше остальных, чтобы не затеряться в тени великих родителей и их достижений. И самое правильное — делать что-то другое, идти в иную область.
Семен вдруг вспомнил, что мать Аделины, Майя Михайловна Драгун, была выдающимся хирургом, преподавала в институте, имела ряд научных работ и считалась специалистом высочайшего класса. Должно быть, Аделине тоже пришлось нелегко в свое время, и Семен это понимал, как, может, не понял бы кто-то другой.
— В общем, Семен Борисович, я вас беру на испытательный срок — так у нас положено, — произнесла меж тем Драгун. — И еще. Вам предстоят беседы с нашим психологом Иваном Владимировичем Иващенко, это обязательное условие. Я принимаю окончательное решение, основываясь на его выводах тоже. Психологический климат в коллективе мне очень важен, я должна понимать, что вы из себя представляете не только как хирург — тут я сама определюсь, но и как человек, и это в компетенции психолога. Если вы возражаете против такого подхода, давайте сразу прощаться и не отнимать время друг у друга.
Семен пожал плечами — условие о разговоре с психологом его не обескуражило, а желание работать здесь только окрепло, он вдруг почувствовал в Аделине родственную душу, что ли, и это только укрепило его в мысли, что его место здесь.
— Я не вижу в этом проблемы, — сказал он, и Драгун, свернув листок вчетверо, бросила его в ящик стола:
— Тогда завтра в семь тридцать в ординаторской лечебного корпуса. Алла вам покажет, выдаст пропуск и объяснит, как тут у нас все устроено. Встретимся на обходе.
Семен понял, что собеседование окончено, и поднялся:
— Спасибо за шанс, Аделина Эдуардовна.
— Надеюсь, вы его используете, — холодные глаза опять скользнули по нему, и Кайзельгауз поежился, но неприязни при этом не испытал. — До завтра, Семен Борисович.
— До завтра.
Он вышел из кабинета и вопросительно взглянул на тут же вышедшую из-за стойки Аллу.
— Ну что, испытательный срок? — спросила она, и Семен кивнул. — Тогда идемте гулять по клинике. Ой, только давайте сразу пропуск сделаем, чтобы вам уже сюда не возвращаться. Мне нужен номер машины.
— У меня мотоцикл.
Алла удивленно вскинула брови:
— А зимой?
— И зимой, — пожал плечами Семен. — Какая разница?
— Так холодно же.
— Я привык.
— Ну мотоцикл так мотоцикл, — согласилась она и вбила в компьютер данные. — Вот ваша карточка. Парковка для персонала у нас в другом месте, не там, где вы сегодня остановились, я покажу. Карточку необходимо всегда держать при себе, охрана вас, конечно, запомнит через какое-то время, но пропуск будет требовать всякий раз — такое правило, даже Аделина Эдуардовна каждый раз показывает, а уж ее-то все знают.
— У вас тут, смотрю, для всех равные условия?
— Да, — подтвердила Алла. — У нас нет разницы между санитарками, работниками пищеблока или владелицей клиники. Такой подход. Потому и персонал практически не меняется. Я, например, с открытия работаю, и даже мыслей не возникало куда-то уйти.
— Странно, что у вас лицо абсолютно натуральное, — заметил Семен, шагая рядом с Аллой по коридору.
— Почему странно?
— Обычно женщины, имея возможность что-то исправить, обязательно ею пользуются.
— А вы считаете, что мне нужно что-то исправлять? — слегка обиделась она.
— Нет, но… Даже когда нечего исправлять, а есть доступ…
— Глупости какие-то. У нас на операцию просто так не попадают, все через психолога. И если он видит, что операция — не необходимость, а бабья дурь, то ни за что не подпишет разрешение, а врачи без него не возьмут, такие правила.
Семен удивился. Ему казалось, что клиники пластической хирургии берут всех желающих, лишь бы деньги несли, а тут, оказывается, все через психолога — и пациенты, и персонал.
— А вы, Алла, тоже с психологом собеседование проходили?
— А как же? Конечно. Только тогда здесь другой психолог был, он погиб потом. Но Иван Владимирович не хуже, он очень хороший и очень знающий. Вы его не бойтесь, — добавила Алла, и Семен рассмеялся:
— Похоже, что меня может запугать психолог?
Алла фыркнула:
— Вас? Вряд ли. Да и габаритами Иван Владимирович вам явно уступает.