Дневник одного плавания

02.05.1993. На подходах к Sen-Malo

Чем славен о-в Джерси? – Передача no TV. – Знаковые фрагменты Первомайской демонстрации. – Переизберут ли Ельцина?

Рано утром проходили о-в Джерси. Самый известный житель острова – натуралист и писатель Джеральд Даррелл. Остров является Коронным владением Британской короны, но не является частью Великобритании. Такая случилась с ним метаморфоза. На острове Джерси найден крупнейший в истории клад: 750 килограммов кельтских монет. Самое жирное молоко (до 7 % жирности) тоже на Джерси. Ну, и главное – это родина известного на весь мир трикотажного эластичного полотна джерси, из которого шьют и нижнее бельё, и куртки, и блузы, и пальто. Вот такой славный остров, мимо которого мы прошли с непростительной поспешностью.

Вчера по бельгийскому телеканалу показали фрагменты первомайской демонстрации в Москве: тысячи демонстрантов с красными знамёнами и транспарантами, кто-то с портретами Ильича. Крупным планом выхватили Янаева с Лигачёвым. И отдельно – бескомпромиссное лицо министра иностранных дел Бориса Карловича Пуго. У Красной площади шествующих встретили плотные кордоны частей спецназа в шлемах, защитных масках, со щитами и с дубинками – добротная амуниция, спроектированная по западным лекалам и приобретённая Ельциным за валюту (может быть, даже полученную от продажи русского алюминия), чтобы защитить новую интернациональную либерал-демократию. Вот господа демократы её и защитили импортными дубинами по отечественным головам. Отдельным кадром показали ветерана войны, увешанного боевыми наградами. Он не продал ни орденов, ни Родины за «зелёные». С разбитой в кровь головой, залившей лицо и грудь, он стоит растерянный, недоумевающий, оглушённый теми, кого он спасал 50 лет назад – самый красноречивый комментарий к политике неодемократов. Красные флаги, Красная площадь, красная кровь ветерана Великой Отечественной войны. Западный житель смотрит на всё это, как на шоу, как на очередной блокбастер, попивая пиво в тавернах и гоняя цветные шары по зелёному бильярдному сукну. Кто мог подумать, что мы доживём до такого?! И вот, нате – дожили. А какие метаморфозы нас ждут впереди, можно было только догадываться.

– Неужели после этого Ельцина ещё переизберут на второй срок? – спрашивает наш боцман, у которого отец ветеран войны. Он же попрал святое.

– Не попрал, – поправляет кто-то из команды, – а пропил. – У нас пьяниц на Руси жалеют и прощают. Переизберут.

02.05.1993. Sen-Malo

Немного о Сен-Мало. – Столица пиратов, каперов и флибустьеров (почувствуйте вкус Средних веков). – Лики морских разбойников. – Парусники на любой вкус. – «Popoff», «Anna Sabina» и др. – Родственный экипаж. – Прогулка по вечернему городу. – Посещение питейных заведений. – Джо Дассен. – Бруно из Таллинна и Николь из Сен-Мало. – Ресторанная еда. – Вечный боцман.

Сен-Мало или Сант-Мало приютил нас на три дня. Это один из дорогих и престижных курортов Франции. Возникновение города происходило в XI–XII в. А до этого, шесть веков назад, здесь было место обитания монахов, одного из которых звали Мало или Малой, а ещё – Масловиус (по латыни) – кельтский святой, один из семи святых основателей Бретани. Латиняне называли Сен-Мало Масловио-полисом или Масловией.

В Средневековье здесь стояла мощная островная крепость в устье реки, остатки которой сохранились до наших времён, в основном стены. В дальнейшем крепость и сам город стали прибежищем всякого рода пиратов и каперов, чьи «пугающие» лики можно видеть до сих пор на сувенирных открытках в курортных киосках и магазинах Сен-Мало. Конечно, художники намеренно шаржировали личности пиратов, придавая им излишнюю кровожадность во взгляде и гипертрофируя отдельные части лица. Видимо, тогда люди не скрывали своих пристрастий, и их намерения просто выпирали наружу, придавая внешним чертам некую естественную плотоядность. В современном разбойнике и негодяе порой трудно распознать злонамеренность его натуры. Частенько за внешней респектабельностью и благообразным выражением лица может скрываться клятвопреступник и злодей. Нарочито фактурные портреты флибустьеров тоже не производили отталкивающего впечатления. Напротив, иногда они казались добрыми симпатягами, которых Бог наградил слишком откровенной и очень выпуклой внешностью.

В Сен-Мало мы заходили в воскресный день по большой воде, т. е. в момент самой верхней отметки прилива… На внешнем рейде и в акватории порта сновало такое количество яхт, что можно было сделать предположение, что каждый житель этого славного городка вышел порезвиться под парусом в здешних водах. Чем ближе к берегу, тем гуще парусная вакханалия. Пришлось сбавлять ход и пробираться по инерции среди выпархивающих из-под форштевня парусников разных мастей и калибров. Их маршруты были распределены по всей Розе Ветров: здесь тебе и крутой бейдевинд, и фордевинд, и бакштаг, и даже галфвинд. Сквозь это парусное безобразие умудрился проскочить по прямой океанский скоростной красавец катер. Прострелив пространство и время белым стремительным корпусом в тонкой вуали морских брызг, он наверняка унёсся туда, где пиратствовали далёкие предки бесшабашных бретонцев и французов, пугая честных моряков и опустошая трюмы купеческих судов от всяческого добра. Трудно поверить, что в то же самое время творил и Великий Леонардо. Хотя, чему тут удивляться? Всегда и во все времена великое уживалось с низменным, честь и гордость с подлостью и трусостью, художественные и научные порывы с тягловой судьбой опущенного в беспросветную нужду плебса.

Некоторые парусники стилизованы под старинные тендеры, другие напоминают каравеллы или галеоны XVI–XVII века. С одним из таких под названием «POPOFF» мы шлюзовались для прохода в совершенно обособленную от моря гавань, где морские приливы и отливы, перепад которых здесь особенно велик, не влияют на уровень воды. Таким образом, многочисленные причалы гавани становятся удобными для стоянки и обслуживания судов.

Рядом с нами оказалось стоящее под погрузкой судно «ANNA SABINA» под немецким флагом. Капитан, пожилой немец, он же хозяин. Молодёжная команда вся из бывшего Союза. Штурман – эстонец из Таллинна, механик из Питера, повар из Бендер – все, как и мы, кинутые на произвол судьбы, готовые пойти под любой флаг и работать на чужого дядю, потому что свой дядя свернул свой флаг в трубочку и поставил его в угол.

Весь вечер мы бродили по уютным и почему-то полупустым кафе и тавернам пиратского города Сен-Мало. Пили в основном пиво, к которому я был тогда неравнодушен. Бары Сен-Мало работали допоздна, но мы не стали злоупотреблять радушием хозяев (всё-таки пиво стоило не 22 копейки, как в доперестроечные времена в Союзе) и поспешили покинуть последний гостеприимный бар ещё до наступления полуночи. Этот бар мне запомнился тем, что я впервые увидел и услышал там караоке, только-только входящее в моду. Под французские песни в исполнении Джо Дассена и вторящего ему хора подвыпивших туристов мы удалились, как флибустьеры, в наступающую ночь, вминая сапогами брусчатку старинных улиц в древнюю землю Бретани. «Salut, c’est encore moi!

Salut, comment tu vas?» – неслось нам вслед. А мы повторяли, как в караоке: «Салю сэт анкор му а! Салю коман тю ва?» На свои каравеллы мы вернулись слегка навеселе.

«Анна Сабина» была почти полностью загружена зерном. До грузовой марки оставалось совсем немного, а утром всё обещали закончить и на полной воде вывести её из дока. В кают-компании помимо повара из Бендер, эстонского штурмана и боцмана находилась гостья. Оказалось, что это подруга штурмана, с которой он познакомился в первый же день стоянки в её же ресторане. Она была хозяйкой небольшого ресторанчика на набережной. Звали её Николь, на вид лет тридцать, миниатюрная, с лёгким французским шармом. Она по-английски объясняла, что прожить здесь с её бизнесом почти невозможно. Слишком большая конкуренция. Но она выкручивается. Принесла нам на пробу морские деликатесы: маринованные мидии, креветки в кляре, морские гребешки – всё это пересыпано мелкими зелёными оливками и каперсами.

– Угощайтесь, – предлагает она, улыбаясь, – это настоящая мужская пища.

– Кормит меня этим уже третий день, – поясняет по-русски штурман из Таллинна. Не женщина, а гетера. Тысяча и одна ночь! Такое вытворяет в постели, что трудно и придумать. У меня уже двое детей, а жена, как была рыбой, так рыбой и осталась. Это я только сейчас понял. А что делать? Не пережениваться же. Кто детей тогда кормить будет?

– What are you talking about? – интересуется Николь.

– I say what very tasty shrimp, – поясняет Бруно (так зовут штурмана), – наш бендеровец кормит нас в основном макаронами по-флотски.

– Он здесь не виноват, – встаёт на защиту повара боцман, – капитан всё время экономит на продуктах, креветок он точно для нас не возьмёт. Дорогая пища. А вот морского петушка под пиво, это я с удовольствием.

И он, откупорив банку «Heineken», загребает в мозолистую руку почти все петушки, лежащие в бумажной прямоугольной коробочке с морепродуктами. Боцман – фигура колоритнейшая. Ему уже за 60. Но он сумел каким-то образом переделать документы и омолодился на десять лет. Я про себя думаю: «Если судно можно сделать моложе на 20 лет, почему бы и человека не омолодить хотя бы на 10?» Лицо у него дублёное, обрамлённое пепельного цвета плотной бородой, глаза светло-голубые, глубокие, с белёсой поволокой, будто выцветшие от солнца и соли, смотрят всё время куда-то вдаль; если перед ним собеседник, то сквозь него; на губах ироничная, но доброжелательная полуулыбка, тело подтянутое, жилисто-мускулистое. Ему можно дать и сорок лет, и шестьдесят, но, в общем-то, на вид возраст совершенно не определённый. Короче – морской волк, флибустьер XVI века, законсервированный, слившийся с морской стихией вечный скиталец, ставший неотъемлемой частью флотской жизни, вросший в неё всем своими корнями и душой. Он будто сошёл с сувенирных открыток Сен-Мало в образе нового флибустьера и говорит, что так прикипел к морю и морской службе, что вряд ли когда-нибудь покинет её. Поэтому пришлось за немалые деньги подправить в паспорте дату рождения, – стали уже коситься на его возраст. А он ещё фору восемнадцатилетнему даст.

Прошло уже двадцать лет с тех пор, а я больше чем уверен, что он до сих пор ходит боцманом на чужих пароходах, попивает пиво «Heineken» и ничуть не стареет. И обратится к нему однажды Господь и скажет, как в своё время Агасферу: «И будешь ты вечно идти, и не будет тебе ни покоя, ни смерти. И нарекут тебя Вечным Боцманом». А Вечный Жид уйдёт в предание.

06.05.1993. Устье реки Loire. Nantes

Прогулка по Луаре. – Природные и рукотворные ландшафты. – Па велосипеде по Нанту. – Особенности погрузки зерна.

Город Нант расположен в живописной излучине реки Луары – самой протяжённой реки во Франции (чуть более 1000 км.). Живописность в картину добавляют также прилегающие к неширокой долине реки каменистые скалы, которые использованы, как общий антураж и в то же время фон для внедрённых в эти скалы домов и домиков, искусственных гротов со сводчатыми карнизами. Возникает ощущение гармоничного сочетания природного рельефа и отделочного камня. В узких каменистых ущельях, идущих сверху вниз, заложены прямые каскадные лестницы, увенчанные монументальными скульптурами. Узкие ступенчатые сходы прилеплены и на крутых базальтовых срезах, спускающихся серпантином с верхних смотровых площадок или прогулочных троп. Всюду строгий пример органичного сочетания дикой природы и вписанной в неё рукотворной архитектуры: зримые, приятные глазу плоды современной цивилизации. Постарались здесь французы на славу. Умеют они облагородить места своего компактного проживания.

Я два дня колесил на своём велосипеде по Нанту, взбираясь по его крутым улицам и спускаясь в асфальтированные лощины, кое-где дающие выход живой природе наружу в виде ухоженных парков и променадов с подстриженными газонами и кустами. Я добросовестно крутил педали своего байка, вышибая из-под колёс французские мили, я плутал по незнакомым лабиринтам узких и широких улиц, наблюдая ненароком жизнь большого французского города. Я дорвался до Франции, как кот до мяса, и поглощал её на ходу, не задумываясь особенно над тем, сколько Франции я съем за один присест.

Эта страна стоит того, чтобы на неё посмотреть.

Стоянка в Нанте оказалась короткой. Рукав элеватора за один рабочий день засыпал в наш трюм пшеницу. Второй день команда наполняла джутовые мешки засыпанным зерном и укладывала их по поверхности засыпки. Зерно – груз текучий, на волне, при крене, легко и быстро перетекает с борта на борт. Тогда судно, потеряв остойчивость, может быстро перевернуться. А поскольку мы шли во всегда неспокойный Бискай, мера эта была тем более не лишней – мешки с зерном хорошо придавливали груз, как бы связывая его и делая единым целым.

08.05.1993. Biscay bay (утро)

Домашние курсы политэкономии. – Можно ли жить без кризисов? – Цены – источник обогащения одних и разорения других. – От Штольтхайма до Чернышевского.

Вчера в 19.00 вышли из Нанта и взяли курс на Лиссабон. Везём пшеницу. Как будто в Португалии нет своего зерна. Работая на грузовых судах, я заметил одну особенность: грузоотправитель и грузополучатель всегда считают сделку, т. е. продажу или покупку груза, обоюдовыгодной. Чаще всего груз перепродают, и не раз, всё время увеличивая цену. Со временем дорожают не только антикварные вещи, но и почти любые товары, не потерявшие своей кондиции. Сравните цены на ценниках, которые были год назад, с сегодняшними. Естественно – всё дороже. Вернее, это не естественно. Товар не может дорожать до бесконечности, он не может стоить больше своей стоимости в десятки раз. Но, тем не менее, мы это наблюдаем. Когда произведённый предмет зашкаливает по цене, его далеко не каждый может купить. Беспредельное завышение цен обесценивает деньги. Система «купи-продай» работает до тех пор, пока обыватель в состоянии обеспечивать денежную массу продуктами производства. Как только деньги – эквивалент общей продуктовой массы – превышают её, да ещё с астрономическими излишками у очень узкого круга людей, тогда начинается коллапс. И он порождается именно теми, кто заказывает рыночную погоду. Поэтому-то весь мир время от времени и сотрясает этапный экономический кризис, выход из которого – разрушить погрязший в кризисе мир и начать всё сначала. А для этого нужно хорошо вооружить три-четыре лидирующие страны, чтобы в нужный момент столкнуть их лбами. Полагают, что история – это прежде всего история войн. Но тогда историю войн нужно рассматривать, как историю кризисов в общей истории. А капитализм, как правильно учили всех классики марксизма, является источником возникновения этих кризисов.

Из этих правил выпадал лишь Советский Союз. Цены были стабильны десятилетиями буквально на всё. Мало того, раз в год, в день Сталинской Конституции, цены на основные товары потребления (в основном на продукты животноводства) неуклонно снижались. И всего один раз за послевоенный период при Хрущёве были подняты цены на мясные и молочные продукты в целях поддержать советское сельское хозяйство. Какой ропот тогда пошёл по стране! Но как только убрали основной противовес в мире – Советский Союз, который сдерживал рынок в своём стремлении обескровить слабых, так призрак очередного глобального кризиса навис над миром. Россия удивительная страна, она не раз в истории гибельные для неё процессы в итоге пускала себе на пользу. И не ищите логических предпосылок. Всё произойдёт вопреки им.

Известный исследователь торгашеского духа Родерих Штольтхайм сказал, что торговля лишь необходимая разновидность зла. Видимо, мы, вовлечённые в эти торговые сделки, как перевозчики, способствуем этому злу. Мы всё время способствуем тому, чтобы вещи, товары, продукты становились всё дороже и дороже. На разнице в ценах кто-то зарабатывает себе немалые капиталы и в итоге влияет на расстановку сил в обществе.

…Здесь я показываю лишь тщету моих попыток разобраться в происходящем. Сошлюсь на штормовой Бискай, который своим волнением разбудил во мне если не Штольтхайма, то, по меньшей мере, Чернышевского. Думаю, что в каждом из нас в какой-то степени живёт дух исследователя, копателя пластов причинно-следственных связей. Но сколько ни копай, истина глубоко, не докопаться. И даже глубочайшие мыслители далеки от неё, они лишь задают новые вопросы и множат интеллектуальный хаос.

Мы всё ближе и ближе подходим к Португалии, притянутой неумолимой рукой евроинтеграторов в Общий рынок. До этого она была небогатой страной. Но и сейчас богаче не стала.

08.05.1993. Biscay bay (день)

Немного о европейцах. – Стоим у светофора. – Некоторые сравнения и обобщения. – Как работают шведский и французский докеры.

Пока мы в Бискае огибаем Европу, можно поговорить о самих европейцах, об их общих чертах и различиях. Чего стоит, например, выработавшаяся у европейца привычка показывать свою цивилизованность и толерантность у светофоров (светофор как тест на законопослушность и лояльность). Какой-нибудь немец из Берлина или датчанин из Копенгагена будет стоять, как столб, перед красным сигналом светофора даже в том случае, если за километр не видно ни одной машины. И только на зелёном в нём пробуждаются двигательные функции.

Из этого ряда явно выбиваются французы (об итальянцах и испанцах я уж не говорю, а о греках тем более). Они, как и все нормальные люди, зашторивают свои окна по вечерам (в отличии от многих скандинавов и голландцев) и переходят улицы на красный сигнал светофора, если это не угрожает их жизни. У французов нет той роботоподобности, которая явно или менее явно проявляется у большей части североевропейцев.

Как-то один бывший партийный функционер советского разлива, ещё в свою партийную бытность, выразил крамольное для того времени мнение, что, дескать, французская демократия самая демократичная в мире. А кто-кто, но наши партфункционеры понимали толк в чужих демократиях. В своей, правда, не могли разобраться. И всё это они связывали с влиянием Великой французской революции и её последствиями. В итоге французская демократичность захлебнулась в потоке мигрантов со всего света, а особенно из Африки и стран Ближнего Востока.

Вернёмся к сравнениям. Посмотрите, к примеру, как работает шведский докер и французский докер. Швед обязательно будет запакован в фирменную робу, на голове каска, на ушах звукоизолирующие наушники, все движения строго регламентированы, будто работа происходит по заранее вложенной в него программе: монотонно, чётко, но скучно. Француз в этом плане – свободный художник: вместо робы джинсы и клетчатая рубашка, вместо каски берет или кепка, и работа для него не обязанность, а как бы дружеская помощь между двумя кружками пива. И обедают они по-разному. Швед бредёт в портовую столовую за комплексным обедом, а француз раскладывается тут же на причале на сваленных штабелем паллетах: откупоривает бутылку сухого столового вина, распределяет по газете сыр, хлеб, маслины, вяленое мясо и начинает всё это с аппетитом уминать. Не подумайте только, что этот швед и этот француз работают вместе. Шведа я подсмотрел в Линчёпинге, а француза в Нанте.

10.05.1993. Атлантика, на подходах к Lisboa

Состав экипажа. – Особенности карточной игры в подкидного дурака. – Трёшка, сёмка, тузец. – Боцман – козёл отпущения.

На нашем корабле ощущается катастрофическая незаполненность досуга. Наш экипаж – это всего 10 человек: три штурмана (вместе с капитаном), три механика, три матроса (вместе с боцманом и радистом), и один кок. Кроме кока, все стоят четырёхчасовую вахту с восьмичасовым промежутком до следующей вахты, т. е. система «четыре через восемь», годами устоявшаяся на флоте.

Поскольку единичные книги и журналы, оказавшиеся по случаю на судне, все перечитаны, а занять себя чем-то другим не хватает фантазии и энтузиазма, то свободный от вахт народ собирается в каюте второго механика и, прокуривая сигарету за сигаретой, режется в подкидного дурака. Причём новая, почти не играная колода карт, оставленная прежним экипажем, через полтора месяца интенсивных боёв превратилась в некие лохмотья, но продолжала служить любителям азартных игр верой и правдой. Если вера и правда употребимы к этому случаю.

Прелюдия игры обычно происходит в столовой команды: отужинав, потенциальные игроки высиживают ритуальную паузу, ковыряют зубочистками в зубах, многозначительно переглядываются и вдруг кто-нибудь громогласно провозглашает: «К барьеру!!!» Все, как по команде, встают и идут в каюту второго механика. Боцман всегда первым тасует карты, это традиционно его прерогатива. Когда карты розданы, начинается ожесточённая баталия, направленная исключительно на то, чтобы именно боцман остался в дураках, что обычно и происходит ко всеобщему удовольствию. В очень редких случаях боцману всё-таки удаётся уйти от поражения, но это воспринимается всеми, как недоразумение. При этом одни выражают свою досаду демонстративным молчанием со спорадическим потряхиванием в бок головы, другие цокают языком, третьи своё «красноречивое» грудное мычание заканчивают коротким или длинным «да», а кто-то тихо насвистывает «Чижика-пыжика».

Но сама игра никогда молча не проходила, каждое действие проговаривалось и каждая, вброшенная в игру карта обзывалась на местном, выработанном в процессе игры жаргоне. Комментарий был обязательным. В этом, по-моему, и состоял основной смак игры. Привожу здесь названия карт, которыми пользовались наши картёжники: тройка – трюльник (трёшка), четвёрка – четрик, пятёрка – пятка (петрик), шестёрка – шёстка, семёрка – сёмка, восьмёрка – оська, девятка – девка, десятка – чирик, валет – валетка (валька, вальтец), дама – дамка (дамик), король – Кирилл (кирла, кирюха), туз – тузяка (тузка, тузец).

Теперь будет понятен следующий разговор во время очередной партии в дурака:

– А мы твою шёстку чириком покроем, а твой чирик, соответственно, – уссатым вальтецом. Ох, ох, ох! Он, видите ли, тузца не пожалел, а мы козырного на кон, и ваши не пляшут! А сёмка червивая тут не в масть, горбатого лепишь, я всё вижу. Ох, ох, ох…

– А мы на твою дамку – козырную не пожалеем: раз-раз – и в дамках, а валетка твой забубённый дома сидит, крыть-то больше нечем. Вот так! Молодым везде у нас дорога, дуракам везде у нас почёт.

Боцман спокойно реагировал на свои постоянные проигрыши, но и на редкие выигрыши был всё также внешне равнодушен. Только изредка посмеивался в свои свисающие хохляцкие усы не то над собой, не то над игроками. А всех нас в это время нёс на своей мерно вздымающейся тру ли Атлантический океан. И световой ореол Лиссабона уже маячил на горизонте.

11.05–12.05.1993. Lisboa

Впечатления от ночного города. – Мост. – Статуя Иисуса Христа. – Португалия и Вторая мировая. – Землетрясение. – Велопробег под аплодисменты местных докеров. – Площадь Дона Педро IV. – Адмирал флота Ея Императорского Величества. – Биг из Филиппин. – Опять мост. – Необычный дорожный знак. – Большая лиссабонская тусовка. – Дама в белом и живой краб в витрине местного ресторана.

Заходим в Лиссабон в ночное время. Из своей каюты сквозь большие квадратные иллюминаторы я наблюдал наше неспешное, но неотвратимое движение по чёрной глади реки Рио-Тежо, казалось, вышедшей из своих берегов и заполнившей всё ощущаемое пространство. Слева были подвешены мириады огней самого Лиссабона, а сверху светили звёзды, густо рассыпанные по беззвучному полотну вселенского океана.

Показался единственный подвесной двухопорный вантовый мост, соединяющий оба берега: крутой левый, куда мост внедрялся своим стальным лезвием, и пологий правый, где расположен город. Над городом мост переходил в каменный виадук, постепенно перетекающий в дорожные развязки, уходящие в верхние кварталы Лиссабона. Мост живописен не только из-за внутренней подсветки, но и благодаря непрестанному движению по нему светящихся пунктиров автомобилей. Особенно впечатляющее зрелище, когда ты находишься под самым мостом, поскольку настил моста имеет в центре и по бокам решётчатую структуру (для слива дождевой воды). Из-за этого он кажется почти прозрачным, как будто автомобили едут по воздуху, создавая при этом постоянный гул от катящихся по рифлёной поверхности колёс. Общая длина моста 2.3 км. Он двухэтажный. По первому этажу, по железным ячеистым фермам идут поезда.

Сразу за мостом, справа, на высоком постаменте с готическим вырезом посредине возвышается статуя Иисуса Христа (Cristо Rei – Христос-Царь), распростёршего руки над самой рекой и дальше – над городом. Создание статуи было одобрено на португальской конференции Епископата, проведенной в 1940 году, как просьба самому Богу спасти Португалию от начавшейся Второй Мировой войны. Она была возведена на народные пожертвования, в основном, на деньги женщин. Не всё там было гладко с этими пожертвованиями, но всё-таки в 1959-м статуя возвысилась на левом берегу реки. 10 лет ушло на её создание. И Португалия действительно не участвовала в этой войне. Статуя общим абрисом и отдельными фрагментами напоминает знаменитую статую Христа Искупителя в Рио-де-Жанейро. Однако на 10 метров ниже её. Что нисколько не умаляет её величия.

Так что же всё-таки спасло Португалию от участия в войне? Вера и пожертвования или её географическое положение и расклад сил в юго-западной части Европы? Наверное, одно вытекает из другого. Испания, загораживающая Португалию от остальной Европы, пострадала от гражданской войны и была только формально на стороне Гитлера. А в 1943 году вообще объявила нейтралитет. Португалия сделала это ещё раньше – сразу с началом Второй Мировой, когда гитлеровские орды вломились в Польшу, т. е. в сентябре 1939-го. В итоге в общем-то прогитлеровская Испания прикрыла Португалию своим массивным телом, поскольку, чтобы захватить последнюю, нужно было войскам Третьего рейха пройти добрую половину Пиренейского полуострова по древним землям Иберии. Это была, пожалуй, единственная европейская страна, которой никаким боком не коснулся мировой пожар. И это ощущается в облике самого города, благолепие которого и поражает, и восхищает, и поднимает в духе над обыденностью мира.

Трудно поверить, что 1 ноября 1755 года в католический праздник Дня всех святых этот город был снесён с лица земли чудовищным землетрясением. Если не знать этого факта, то город кажется вечным. Как в своё время казался Рим.

Эти земли присмотрели ещё в первом тысячелетии до нашей эры иберийские племена. Тогда же они вошли в состав Римской империи. Широкую дельту реки Тежо финикийцы называли «Алисе Аббе», что означало Любимая Бухта. По всей вероятности, именно отсюда и пошло название самого города.

Первый раз я посетил Лиссабон на барке «Седов» (самом большом в мире паруснике) в мае 1984 года во время международной парусной Регаты. Прошло ровно девять лет, но город нисколько не изменился: всё то же изобилие помпезных старинных фасадов, магазинов, магазинчиков, забегаловок, ресторанов, полицейских, нищих, автомобилей, жёлтых трамвайчиков, ползущих по склонам улиц. Если про Лиссабон сказать немного больше, то можно смело добавить, что это город-впечатление. А если ещё больше, то, кажется, уже не остановишься никогда.

Наше судно поставили на дальние причалы. Центр города отстоял от нас километрах в пяти. Чтобы ехать на автобусе, требовались хоть какие-нибудь деньги. Агент, который был должен их привезти, не появлялся. И я предложил «деду» (старшему механику) ехать со мной в город на велосипеде, который я захватил ещё в Риге. По началу дед отказывался. Но я убедил его, что он упускает уникальную и, может быть, единственную возможность побывать в одном из красивейших городов мира. А я знал, что говорил, вспоминая далёкий 84-й.

«Дед» сел на багажник, и мы тронулись. Но уже через сотню метров стало понятно, что он так долго не проедет. Мой старый советский велосипед «Салют» имел колёса малого размера, а «дед», хотя был и небольшого роста, но ногами всё время волочил по земле. А в поджатом состоянии держать их было напряжно. Тогда я предложил ему встать ногами на багажник, а чтобы не упасть – держаться за мои плечи.

– Да вроде неудобно, – попытался возразить он, – для такого цирка годы не те.

– Альтернативы нет, – вставил я единственный довод, – время в обрез, расстояние приличное, денег на автобус у тебя нет: или ты едешь восторгаться Лиссабоном или, может быть, никогда его больше не увидишь. Неудобно будет тогда, когда внуки попросят: «Деда, расскажи нам про Лиссабон». А деда захлопает глазами и скажет: «Да, заходил я в этот Лиссабон, внучата, да прохлопал его, лень было ехать, стояли далече…»

Этот довод подействовал. «Дед» расправил свои густые чёрные усы, встал на багажник, схватил меня за плечи в районе горла и сказал уверенным голосом:

– Ехай!

– Только не задуши по дороге, – проинструктировал я его.

Конечно, ехать с дополнительным грузом в 73 кило, да ещё с таким смещённым вверх центром тяжести – это вам не фунт изюму съесть. Чтобы не упасть, нужно было хорошо разогнаться. Но и самому велосипеду необходимо отдать должное: крепко у нас всё делали в Советском

Союзе. Мы явно обращали на себя внимание. Редкие прохожие и водители авто оборачивались и, как правило, поднимали вверх брови.

В те времена велосипед в Лиссабоне не пользовался такой популярностью, как в остальной Европе. Он ещё не прижился в этом городе, поэтому наш тандем представлял вдвойне необычное зрелище. Но мы, придавленные обстоятельствами и жаждой познания, не имели другой альтернативы для быстрого и бесплатного перемещения. К нашему удовлетворению полиция нас не останавливала или от неожиданности просто забывала сделать это, и провожала экипаж удивлённо-обалдевшим взглядом. На наш счёт у них, по всей вероятности, не было соответствующих инструкций.

Проезжая мимо уличной забегаловки, в которой по случаю обеденного перерыва собрался местный рабочий люд, чтобы опрокинуть одну-другую кружечку пива, а то и рюмочку настоящего «Porto», мы поначалу вызвали немую паузу. При нашем появлении брутальные португальцы застыли каждый в своей позе: кто с кружкой у открытого рта, кто с недожёванной закуской, кто за разговором с застывшей на губах фразой. Однако когда мы продефилировали мимо, тут же услышали вслед дружные и громкие аплодисменты. Я обернулся: да, да – нам от всего сердца аплодировал местный «истеблишмент» лиссабонских окраин. Значит, «пьеса» удалась.

– Устиныч, – обратился я к «деду» через плечо, – есть возможность проехать ещё раз, но уже на бис.

– На обратном пути, – согласился «дед».

– На обратном пути все эти докеры-шмокеры будут заняты своей работой. Но в любом случае они запомнят нас надолго. Такой цирк, действительно, тут не каждый день показывают. А в самом Лиссабоне мы можем, пожалуй, ещё и подзаработать. Туристы могут принять нас за велоакробатов из цирка-шапито.

Дорога, идущая вдоль берега реки, привела нас в городские кварталы. Сначала мы прямо с набережной въехали на Praca do Comercio – Торговую Площадь, а затем по Руа Ауреа поднялись до площади Дона Педро Четвёртого. Посреди первой, очень просторной площади, возвышается конный памятник королю Жозе I. При нём-то и произошло знаменитое Лиссабонское землетрясение. Что касается самого Дона Педро IV, в честь которого названа известная площадь в Лиссабоне, то, по свидетельству его современников, в нём воплотились лучшие качества короля: справедливость, мудрость, сила и сдержанность. Четыре женские фигуры, расположенные у подножия памятника, по замыслу скульптора как раз и олицетворяют эти качества. Кстати, он числился не только восьмым королем Португалии, но и первым Императором Бразилии. Король стоит на высокой белой колонне с канелюрами, стоит величественно и гордо, однако, спиной к зданию Национального театра, названного в честь королевы Донны Марии II (дочери самого Педро IV). Я думаю, спиной к театру – не из-за того, что король не любил искусство. У королей всегда есть приоритеты. И Жозе I, и Дон Педро IV обращены в сторону залива, образованного рекой, откуда в своё время уходили к новым землям Васко да Гама и Пёдру Алвариш Кабрал со своими спутниками.

Именно на этой площади я впервые увидел новое явление в способе просить милостыню. У памятника Дону Педро стоял в совершенно статичной манекенной позе некий не то адмирал флота Ея Императорского Величества, не то благородный идальго. Во всяком случае, одежда его была не из нашего века: приталенный камзол с широким поясом, под ним рубашка с жабо, через правое плечо перекинута широкая муаровая лента с разлапистыми орденами, на ногах кюлоты с широкими буффонами, короткие остроносые ботфорты; на запястьях кружевные брабантские манжеты, на поясе длинная шпага с изящным витым эфесом и, наконец, на голове широкополая шляпа с чуть загнутыми вверх полями и страусовым пером. Здесь присутствовала эклектика времён и стилей – образ некого фанфарона средних веков, вызов самому Дону Педро IV. Это был почти памятник – памятник у памятника. Стоял он совершенно неподвижно, будто сделанный из гипса. Но стоило кому-то бросить перед ним монету на мозаичную плитку, которой была выложена вся площадь, и «памятник» приходил в движение: приоткрывались завешенные полупрозрачным гипюром глаза, рука с эфеса поднималась вверх, мягко ложилась на край шляпы и вместе со шляпой совершала куртуазный пируэт в воздухе одновременно с изящным реверансом. Поклон был глубоким, но несколько манерным. Однако производил впечатление. После этого «идальго» опять застывал в первоначальной позе. Был он хорош и на вид благороден. Но при тщательном рассмотрении на его лице можно было заметить следы жизненной усталости и разочарования. А неширокая полоска кружевного гипюра на глазах оказалась лишь немудрёным способом прикрыть устойчивое дрожание век, которое нередко появляется у пожилых людей в состоянии долгого статического напряжения.

Я высказал свои наблюдения «деду». Он приблизился почти к самому лицу лицедея, нагнул голову и заглянул под полоску гипюра.

– Точно, – констатировал «дед», – наверное, местный алкоголик.