Девочка, которая проглотила облако размером с Эйфелеву башню

Стараясь успокоиться, молодая женщина порылась в сумке и вытащила из нее маленький МРЗ-плеер. Она сменила сигареты на этот аппаратик в тот день, когда правительство постановило изображать на пачках снимки легких и печени, пораженных раком. Что ни говори, музыка все-таки полезней дпя здоровья, а правительство, слава богу, еще не додумалось изображать на плеерах глухих! Все еще дрожа, она вдела в уши наушники, нажала на кнопку Play и, покачивая головой, запрокинула ее, словно сидела над раковиной парикмахера, в ожидании, что он вот-вот появится и сделает ей чудесный массаж головы.

Песенка U2 зазвучала с того места, на котором она выключила плеер, приехав в аэропорт (in a little whiiile, in a little whiiile, l`ll be theeeere) [3], и вдруг на застекленной стене терминала Провиденс померещилось улыбающееся личико Заиры. Да, все верно, как пел Боно, через короткое время она будет там. Там, рядом с Заирой. Конечно, если реально взглянуть на ситуацию, это просто чудо, что маленькая марокканка протянула до сегодняшнего дня. Врачи давали девочке не больше трех лет жизни, а ей уже целых семь. Ну что ж, значит, она продержится еще little while. Man dreams one day to fly, a man takes a rocketship into the skies [4]. Эх, была бы у нее сейчас ракета!..

— Я приеду за тобой, любовь моя! — шептала Провиденс, не замечая насмешливых взглядов снующих вокруг пассажиров. — Ничто не помешает мне забрать тебя сегодня, любой ценой, любыми средствами. Держись, мой ангел! Еще не встанет луна, как я буду рядом с тобой. Клянусь! Даже если мне нужно будет научиться летать, как птице, чтобы добраться к тебе.

Провиденс даже представить себе не могла, насколько она близка к истине, произнося такие слова.

В те же минуты, в тысячах километров от Орли, Заира, укрывшись до самого подбородка, который торчал из-под простыни наподобие бороды капитана Хэддока из комикса про приключения Тинтина, разглядывала мерцающее созвездие, наклеенное на белый безоблачный потолок ее палаты. Она создала у себя над головой точную копию Большого Ковша, с помощью крошечных пластиковых звездочек, которые имели одно прекрасное свойство: стоило только выключить свет, как они начинали блестеть ярче тысяч заботливо надраенных шерифских звезд.

Настоящие звезды — они не блестят. Заира кое-что знала об этом, потому что врач-массажист Рашид подарил ей однажды обломочек звезды, случайно найденный в пустыне, сказав, что они вроде бы иногда падают на землю. Так вот, этот сероватый камешек имел совсем другое свойство: в темноте он переставал светиться. Рашид объяснил ей, что «все дело в радиации». Мол, кусочек звезды, отколовшийся от нее, перестает блестеть вдали от своих молекулярных собратьев. Однажды, когда девочка рассматривала этот камешек величиной с ладонь, ей удалось прочитать таинственную надпись на одном из его корявых, острых ребер: Made in China.

— А что это означает? — поспешила она спросить у Рашида.

— Это? Гм… Это по-английски, — ответил смущенный массажист. — Означает, что это сделано в Китае.

Он купил эту подделку на одном из городских базарчиков. Заира, которая никогда не выходила за пределы больницы и поэтому была мало знакома с внешним миром, поверила ему, как привыкла доверять вообще всем взрослым.

— Ага, значит, звезды, которые на небе, делаются в Китае! — воскликнула девочка, не заметив удивленного взгляда Рашида, который констатировал, что его признание в обмане не повлекло за собой ожидаемого результата.

Умиленный этим восхитительным простодушием, он не нашел в себе сил противоречить. Напротив, даже подкинул ей еще одну идейку.

— Знаешь, у них ведь и знамя такое — пять желтых звезд на красном фоне. Вот насколько китайцам важно производство звезд!

Так Заира убедилась, что китайцы изготавливают звезды тоннами, а потом запускают их в небо, чтобы они светили по ночам обитателям марокканской пустыни; теперь она каждый вечер перед сном благодарила их в специально сочиненных молитвах. Благодарила за то, что они так щедро одаривают ее народ.

Когда-нибудь она выйдет наконец из этой убогой больнички на окраине Марракеша и отправится в волшебное путешествие. Сядет в «Восточный экспресс» (который, вопреки своему названию, не ходит в Китай) и поедет в ту страну, где узкоглазые мужчины и женщины, организованно, как сотни тысяч трудолюбивых муравьев, запускают из мощных пушек в пространство мерцающие камни величиной с апельсин, что по пути расчерчивают своими острыми ребрами темно-синюю мантию ночного небосвода.

В этот ранний утренний час звезды уже не мерцали, и все-таки, спасибо им, вносили немножко волшебства в унылую атмосферу больничной палаты. В ее серых стенах маленькая марокканка провела почти всю свою коротенькую жизнь. Но после того как Провиденс подарила Заире эти звездочки (тоже Made in China), девочка на рассвете поднимала глаза к потолку и видела небо. А главное, оттуда на нее смотрели сотни блестящих, мигающих глаз, таких, как у ее новой мамы, вернее сказать, единственной, поскольку прежняя умерла при ее рождении.

Большой Ковш.

Она обожала это название, объединявшее две ее страсти — кухню и пространство. Когда-нибудь, позже, она станет кондитершей-звездолетчицей. В этом она была твердо уверена. Ведь насколько легче готовить суфле или взбивать белки для безе в невесомости. До поры до времени она держала этот план при себе. Он был ее тайной. Ей-то он казался очевидным, но, похоже, никому другому такое и в голову не приходило. Однако тут была одна проблема: до этого «когда-нибудь» она могла и не дожить. А самое печальное состояло в том, что, если смерть придет раньше срока, никто не вспомнит о ней как о первой в мире кондитерше-звездолетчице, а все будут думать просто о маленькой больной девочке, умершей в один прекрасный летний день под потолком, усеянным пластиковыми звездами, в убогой больничке Марракеша.

Поэтому она держалась изо всех сил, стараясь опровергнуть мнение докторов. И опровергнуть саму болезнь. И ничего, что ее детские ручки были хрупки, как молодые ростки на дереве, зато характер отличался прочностью закаленной стали. А характер — он куда сильнее тела. Всегда. И хорошее настроение — тоже. Улыбка или смех, подобно мощному бульдозеру, сокрушают все на своем пути — изничтожая болезнь, развеивая печаль. Когда мы лишаемся рук и ног, как растерзанные куклы, когда жизнь одним безжалостным ударом ножа уродует нам лицо и разрывает сердце, когда мужчины утрачивают пол, а женщины — волосы и груди, когда у нас отнимают все, что делает нас человеческими существами, когда мы теряем способность видеть, слышать или дышать, когда мы снова превращаемся в беспомощных младенцев и писаем в постель, и нам меняют подгузники, и чужие люди поутру отстирывают больничные простыни от кала, которым мы их измазали ночью, когда мы не можем сами умыться, когда горячая вода смывает с нас остатки истончившейся кожи, когда старость перебивает нам кости и слезы жгут глаза, а мы еще не совсем потеряли рассудок, — тогда лучше всего смеяться, улыбаться и бороться. Смех — самый страшный враг болезни. Нужно смеяться ей в лицо. Никогда не терять надежду. Никогда не сдаваться. Потому что история еще далеко не закончена. Никогда нельзя вставать с места и покидать кинозал до конца фильма, ибо конец часто преподносит нам сюрпризы. Приятные сюрпризы. Happy end. Да, бывает, что жизнь иногда, рано или поздно, приковывает нас к постели. Но пока хотя бы тоненькая — не толще машинного шва — струйка жизни еще течет в наших жилах, удерживая нас в живых, мы живы. Живы и сильны. Сильны, даже будучи слабыми, ибо принадлежим к прекрасной расе живых. Вот почему Заира боролась. Чтобы увидеть конец фильма. Счастливый конец. Она боролась как женщина. Сильная и красивая женщина. Необыкновенная женщина, которая не отказалась и никогда не откажется от счастья быть живой.

В книжке, которую подарила ей Провиденс — она называлась «Об огромном влиянии имени на жизнь человека», — девочка прочла, что «все Заиры мужественно борются за свое счастье и счастье человечества, отличаются терпением и большой преданностью в дружбе».

Да, в этом она была твердо уверена.

И твердо намеревалась доказать всем окружающим, что человек способен мечтать, даже если он проглотил облако, и что она непременно станет первой в мире кондитершей-звездолетчицей.

Проглотить облако — это Провиденс подобрала такое выражение, чтобы говорить о ее болезни, муковисцидозе. Очень подходящее выражение. Именно это девочка ощущала в глубине легких, нечто вроде туманной, вкрадчивой боли, которая душила ее — легонько, но неотвратимо, словно она когда-то нечаянно проглотила большущее кучевое облако, и оно так и застряло у нее в груди. Каждое утро на завтрак у нее были облака с земляникой. Она изливала их в свою чашку, как другие дети насыпают туда хлопья. Хлопья, которые оцарапали бы ей горло, но которые ей пришлось бы покорно глотать. У кого-то была аллергия на фисташки или устрицы, а вот у нее — на эти облака, огромные, как Париж, рождавшиеся в самой потаенной глубине ее груди. Впрочем, иногда ей казалось, что это и есть сам Париж, и она его съедает. Целиком, вместе с каменными мостами, с домами под высокими османовскими крышами, со стеклянными музеями и Эйфелевой башней. Да, каждое утро она заглатывала Париж, один кирпичик за другим. И Эйфелеву башню, одну заклепку за другой. Со всеми ее этажами и ресторанами. Облако высотой в триста восемьдесят метров. Обломки железа, кирпичей и стекла царапали ей бронхи, как колючая проволока, и она плакала. А когда она плакала, над французской столицей шел дождь. Каждое утро она глотала целую страну, целый мир. И над всем миром шел дождь.

Несмотря на свою болезнь, Заира считала, что ей еще повезло. На верхнем этаже больницы лежал мальчик, страдавший куда более ужасной хворью, странной болезнью, которой доктора присвоили имя «синдром Ундины». Согласно легенде, нимфа Ундина, желая наказать своего супруга, заколдовала его так, чтобы он не мог дышать во сне, и это убило его, как только он заснул. Синдром Ундины — какое красивое название для такого ужаса. Все-таки врачи очень уж беспощадны. Ну зачем вкладывать поэзию во все подряд, даже в смерть?! В общем, каждый раз, как этот мальчик — Софиан — засыпал, он, подобно супругу Ундины, переставал дышать. Как будто дышать можно, только находясь в сознании. Как будто мальчик должен был каждую секунду отдавать приказ своим легким наполняться воздухом и выдыхать его. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Я дышу, следовательно, существую. Софиан был днем и ночью подсоединен к дыхательной машине, как робот. Маленький робот четырех с половиной лет, со стеклянными легкими.

В общем, на этой земле всегда находится кто-то, кто болен еще серьезнее, чем вы. Так что благодарите Бога за то, что вас это миновало, и почаще говорите себе, что вам повезло, что все могло быть гораздо хуже. Стоило только посмотреть на Софиана, который играл и смеялся, как самый обыкновенный мальчик четырех с половиной лет, и по спине холодок пробегал. Он хохотал так заливисто, что пластиковые трубки плясали в его ноздрях, заходился от смеха над каждой шуткой, восторженно встречал каждый закат солнца, вопил от радости, когда санитары выносили его в сад на часок-друтой, с упоением перечитывал в сотый раз единственный сборник сказок, имевшийся в больнице. Это был наглядный пример того, как человек должен ценить жизнь. Каждый день. И каждый вечер, перед тем как машина брала на себя работу его легких, чтобы он и во сне не забывал дышать. Чтобы сны не помешали ему дышать.

А у нее — у нее всего-то и было что облако.

Облако — разве это не красиво?

Вполне возможно, что ее склонность к метеорологии и желание стать кондитершей-звездолетчицей родились именно из этой беды. Нужно было научиться узнавать свое облако, тогда она смогла бы приручить его, одолеть, облегчить свою боль. Но как же трудно было его приручить! Для начала следовало его поймать. Увы, как быстро ни беги по поверхности земли, облако обогнать невозможно. Она много раз пробовала. А потом, ее ведь никто не учил укрощать облака. В Марокко не учили людей, а тем более женщин, укрощать облака. И очень даже напрасно!

В конце концов она пришла к выводу, что там, в высоких далях, в ее оазисе среди звездочек Made in China, в пространстве, она перестанет болеть. Потому что ее облако, кажущееся с земли гигантским, будет не толще ее волоса, если взглянуть на него с космической станции. Да что там облако — она сможет спрятать даже целую планету за своим мизинцем, прижатым к иллюминатору. Вот какие чудеса творит пространственная перспектива. Да и вообще, в пространстве нет облаков, потому что там нет воздуха, а значит, нет и конденсации воздушных молекул. Над тропопаузой всегда стоит ясная погода. И всегда светит солнце.

Однако время космического путешествия пока еще не наступило, а зловредное облако за эти последние дни вновь разлютовалось. Приступы удушья становились все сильней, все учащались. Нужно было держаться во что бы то ни стало. Теперь это было намного легче, потому что она знала: скоро приедет мама и заберет ее с собой во Францию. В последний свой приезд — а Провиденс часто навещала Заиру — она показала ей фотографии ее комнаты и игрушек, которые ждали девочку там, в Париже, городе Микки-Мауса и Диснейленда. И сказала, что скоро они вместе будут кататься с русских горок и одеваться, как сказочные принцессы, потому что судьи наконец-то дали санкцию на удочерение, а это значит, что теперь она стала ее мамой еще и по закону.

В тот день, когда девочка это услышала, она соскочила с кровати и стала бегать по всему этажу, выкрикивая эту прекрасную новость и распространяя вокруг себя аромат счастья, который вызвал улыбку на всех лицах и заставил всех женщин хоть на минуту забыть о своих болячках.

Да, нужно было держаться изо всех сил. Держаться до приезда мамы. Мама обещала ей, что приедет за ней сегодня. И девочка жила только одним — ожиданием этого дня. Дня, когда она наконец-то начнет жить. Когда можно будет стереть все семь лет страданий бесследно, словно ластиком, и начать новую жизнь. Девочка, возбужденная мыслью об отъезде из больницы, не спала всю ночь. В календаре «Hello Kitty», который подарила ей молодая француженка, все предыдущие дни были перечеркнуты крестиками, зато сегодняшнее число Заира обвела кружочком, использовав для этого розовый лак для ногтей. С блестками, самый роскошный.

Но тут Заиру одолел жестокий приступ кашля, она скорчилась на кровати и выплюнула в тазик сгусток красноватой слизи. Ну вот, так и есть, облако проснулось, это проклятое облако, которое она проглотила еще в младенчестве и с тех пор повсюду таскает в себе. Это оно мстило ей за то, что она так счастлива. И всякий раз, как это случалось, Заира пыталась убедить себя, что у нее изо рта извергается обыкновенное земляничное варенье, красивое такое варенье из лесной земляники, которым наполнены ее легкие. Ей становилось легче, когда она так думала. Даже если это варенье раздирало ей грудь. Как будто оно было не земляничное, а крапивное. Но даже когда оно причиняло ей боль, она изо всех сил старалась верить, что это доброе облако, что ей еще повезло, потому что оно оставляет ее в живых, тогда как другие облака, куда более жестокие, мучают детей до смерти повсюду в мире. Да, оно было вполне сносным, даже если время от времени и вырывалось из ее груди земляничным вареньем. Нужно было просто дать ему понять, кто здесь главный, не позволять слишком уж разбухать у нее внутри и вовремя крикнуть: «Стоп!» — когда оно начинало все давить вокруг себя, точно слон в посудной лавке. «Мамочка, прошу тебя, приезжай скорей!» — прошептала она, вконец обессиленная, перед тем как упасть, словно мешок картошки, на влажные от пота простыни. И слон убрался наконец из ее груди, передавив внутри всю посуду.

Место действия: аэропорт Орли (Франция).

Показания сердцеметра: 2105,93 километра.

После того как Провиденс объявила вендетту всему, что напоминало, близко или отдаленно, голубую форму «Марокканских авиалиний», сцепилась с тремя стюардессами — одна из хорошей авиакомпании, две из плохой, — а заодно и с уборщицей терминала, ей осталось злиться только на саму себя, ибо проклятое пепельное облако находилось слишком высоко в небе, чтобы можно было подпрыгнуть и разогнать его одним махом. Подумать только — какое-то пепельное облако! — нет, решительно, эти курильщики не успокоятся, пока не выморят всех порядочных людей! Ибо кто, как не они, коптящие небо своим дымом, породили это черное чудовище! А вулкан — просто предлог, выдуманный производителями курева. Да уж, за их широкими спинами Исландия могла чувствовать себя спокойно. Кому придет в голову на нее жаловаться?! Уж конечно, не исландцам; да и неизвестно, существуют ли они вообще на этом свете. Вот вы — вы знаете хоть одного исландца? Вам известно, на кого они похожи, эти исландцы? Ученые давно доказали, что на протяжении человеческой жизни у нас куда больше шансов наткнуться на какого-нибудь йети, чем на исландца…

Будь Провиденс великаншей, она бы уж задала взбучку этой громадной летучей пепельнице! Встала бы на самые высокие каблуки, взяла гигантский пылесос и расчистила бы небосвод быстрее, чем расчищала свою квартиру в воскресное утро, под песни Radio Вossanova.

Увы, она родилась отнюдь не великаншей, а ее пылесос был не больше розового чемоданчика «Самсонит» (спец-формат для салона самолета). Кроме того, ее никогда не обучали укрощать облака — ни с помощью пылесоса, ни с помощью лассо. Во Франции не учили людей, а тем более женщин, а тем более почтальонш, укрощать облака. И очень даже напрасно!

И вот теперь, впервые в жизни, почтальонша могла только ждать, что было хуже горькой редьки для нее, нетерпеливой женщины, научившейся ходить в возрасте семи месяцев. Ждать и стараться сохранять спокойствие, что совсем уж невыносимо. Однако сделав сверхчеловеческое усилие, она присела за столик первого попавшегося кафетерия. Ей ужасно хотелось вытащить свой MP3, лежавший в кармане джинсов, сунуть в уши наушники и усладить себя хитом Black Eyed Peas, включив громкость на полную катушку, но вместо этого она предпочла заказать горячий чай. Чуть не добавив, на манер Джеймса Бонда:

— Размешать, но не взбалтывать!

Впрочем, сейчас ей было не до шуток. И она только буркнула: «Чай, и погорячее!» — даже не сказав «пожалуйста». Правда, она тут же извинилась за грубость. Она не имела права срывать злость на обслуживающем персонале — в конце концов, чем он-то виноват? Виновато облако. Виновата жизнь.

Жизнь… Вот она какова: Заира умирает, а она тут сидит и попивает чай.

Между прочим, мерзкий на вкус. Аэропортовский чай, стоящий бешеных денег.

Тем не менее, каким бы противным ни был этот горячий настой, он все-таки сделал доброе дело — успокоил ее. Конечно, вместо него она предпочла бы кофе, целое море кофе. Она бы одним махом вывалила в воду больше кофейных пакетиков, чем в телевизионной рекламе. Но с кофе она покончила, так же, как и с сигаретами. И потом, ей нужно было успокоиться. А оказывать в этом содействие отнюдь не являлось главным (да, впрочем, и второстепенным) свойством вышеупомянутого черного напитка.

Провиденс подождала еще несколько минут.

В этой «игре в терпение» она уже достигла определенного уровня и теперь поднималась на следующий. Нечеловеческое усилие превратилось в божественное. Похоже, ее скоро наградят медалью, а там и канонизируют. И переименуют в Страстотерпицу.

Да, здесь можно было говорить о нечеловеческом усилии, поскольку она привыкла все контролировать и никогда не плыла по воле волн. У себя на работе именно она ведала маршрутами почтальонов, решая, с какого квартала они должны начинать обход и где его заканчивать. Она сама устанавливала свой жизненный ритм. Почтальон с пятнадцатилетним опытом работы мог позволить себе такую скромную роскошь. Она сама решала, сбавить ли ей темп в солнечные дни, рваться ли вперед, когда на душе муторно. Но в последнее время у нее в сердце постоянно царила солнечная погода, ибо вот-вот должен был настать тот момент, когда она возьмет к себе Заиру. Эта девочка возродила ее к жизни. А ведь ей было уже тридцать пять лет. Такого она и ожидать не могла. До сих пор самой амбициозной ее мечтой было желание усовершенствовать отцовский рецепт приготовления майонеза под благосклонным взглядом звездного шеф-повара Фредерика Антона, взирающего на нее с телеэкрана в вечерней передаче «MasterChef — готовим вместе!». Потому что жизнь тоже чем-то напоминает майонез. Подобно ему, она состоит из простых вещей, таких, как яичные желтки и оливковое масло, и тут главное не подгонять события, а терпеливыми, размеренными усилиями превращать смесь в самый вкусный из всех соусов. Это занятие помогало Провиденс успокаивать нервы и гасить пожиравшее ее врожденное нетерпение. Словом, она была глубоко убеждена, что усовершенствование рецепта майонеза поможет ей усовершенствовать и свою жизнь.

Появление Заиры стало для нее толчком к важнейшему усовершенствованию. Она уже давно привыкла к мысли, что проведет остаток жизни в одиночестве, без потомства, коему могла бы завещать свой рецепт. И речь тут шла не о мужчинах: эти набежали бы, только мигни. Нет, дело было гораздо серьезнее — в материнском инстинкте. В желании всегда иметь частичку себя рядом с собой. Частичку, которую она оставит на этой земле, когда придется ее покинуть, и которая, в свой черед, оставит после себя частичку их обеих.

Увы, после того как Провиденс удалили последнюю часть матки, ей пришлось смириться с тем, что у нее никогда не будет детей. Рак весьма великодушно предоставил ей выбор: либо она ставит крест на себе самой, либо на своем желании произвести на свет потомство. Она пережила тяжелые времена, но в конечном счете победила эту гадость. И сегодня она станет матерью, что бы там ни думал ее рак. Об этом свидетельствовал листок бумаги с официальной подписью. Ей удалось спасти свое тело. И теперь она разродилась маленькой марокканской принцессой семи лет. Стала матерью, благополучно избегнув стадии сосок, младенческого крика и бессонницы.

Провиденс сделала глубокий вдох, и в глазах у нее заплясали мерцающие звездочки.

Она уже знала — как в прелестной песенке Кабреля, — что чем больше расстояние между ней и Заирой, тем ей труднее дышится, словно и она тоже проглотила облако.

Воспоминание об их встрече вызвало у нее улыбку. В объятия Заиры почтальоншу привел аппендицит, настигший ее во время турпоездки в Марракеш. Француженку доставили в женское отделение убогой больницы восточного предместья города. В одно мгновение она увидела изнанку здешней жизни. Никаких туристов, никаких французов в шортах и сандалиях, никаких красивых видов, просящихся на фото, никакого полного пансиона. И браслет «все включено» здесь ничем не мог ей помочь. «Водку-по-первому-требованию» сменила вода из-под крана, да и то почти непригодная для питья и в ограниченных количествах. Потому что бутилированной воды на всех не хватало. И вдобавок эта удушливая жара. Вот когда Провиденс пожалела о леденящем кондишене в своем четырехзвездном номере. Правда, только поначалу, ибо через несколько часов она нашла утешение в чем-то более проникновенном, более духовном. Как ни грустно, но факт остается фактом: вы не познакомитесь с чужой страной, пока не полежите в одной из ее больниц. Потому что здесь невозможно замазать реальное положение вещей: розовая краска, которой размалеваны стены туризма, осыпается и падает, обнажая серый цемент и кирпичи.

Так судьба внезапно вырвала ее из тех райских мест, которые дарят человеку иллюзорное ощущение своего богатства. Это странное ощущение возникает в тот миг, когда вы даете чаевые швейцару, принесшему ваш багаж в номер, — бесполезная роскошь в наши дни, когда чемоданы малы, легки и вдобавок катятся на колесиках. Да я богачка! — вот что подумала, например, Провиденс, сунув швейцару бумажку в двадцать марокканских дирхемов. У себя дома она, конечно, отнюдь не купалась в роскоши, но всегда ведь найдется кто-то беднее вас. И не станете же вы отрицать, что даже самый бедный европейский клошар все-таки богаче мальчика-эфиопа, которому нечего и надеяться, что в его стаканчик упадет несколько монет, а в пустой желудок — несколько хлебных корок.

Самый банальный аппендицит зашвырнул Провиденс в самые низы марокканского общества. Причем общества больных женщин, ибо в здешних больницах царило строгое разделение по гендерному признаку: каждому полу — свой этаж. Но больше всего молодую француженку поразило то, что эти женщины, едва оправившись от первого удивления, приняли ее как свою. Здесь она увидела старух, скрывающих от посторонних глаз все части своего тела, кроме сердца да улыбки, которыми они согревали других обездоленных; женщин, потерявших мужа или ребенка; пятидесятилетних, но все еще красивых жертв автомобильных аварий, лишивших их ноги или части лица. А еще она увидела здесь девочку, прелестную, как маленькая принцесса, попавшую в это средоточие несчастий, где было не место детям ее возраста. Безжалостная болезнь чуть ли не с самого рождения приковала ее к больничной койке, а жизнь, похоже, забыла о ней навсегда. Тут она была явно лишней. Чего же она ждала? Этого она и сама не знала.

Эх, раздобыть бы волшебный противооблачный пылесос: он бы помог ей очистить и легкие малышки Заиры, избавить от зловредной напасти бронхи ее дорогой девочки. Уж она бы точно высосала из них этот мерзкий туманный сгусток и надежно упрятала бы его в обувную коробку. Согласитесь: облакам самое место в обувных коробках, а не в груди у маленьких девочек.

Но как бы там ни было, а судьба на сей раз оказалась благосклонной: она поставила рядышком, едва ли не вплотную, кровать женщины, мечтавшей, но бессильной стать матерью, и кровать девочки, лишившейся матери. Можно сказать, они просто родились для того, чтобы встретиться и полюбить друг дружку.

Провиденс сжала кулаки, устремив невидящий взгляд в свой пластиковый стаканчик.

И вот именно сегодня жизнь ее ребенка оказалась в чужих руках! Она стала заложницей авиарейса, заложницей самолета, заложницей какого-то облака! Да, теперь жизнь Заиры зависела от двух облаков — первое сжигало ее легкие, второе затмило небо. Мало им было одного, так нате вам второе!

И самое обидное заключалось в том, что проклятое облако накрыло какую-то ничтожную часть земного шара — Скандинавские страны, Францию да север Испании, вот и все. Остальная часть планеты жила себе припеваючи, знать не зная о происках этой кучи пепла. Просто она, Провиденс, очутилась в неподходящем месте. Такие дела.

Когда новая слеза плюхнулась в чай, который пошел круговыми волнами, на миг замутившими ее отражение, молодая женщина решила, что пора брать ситуацию в свои руки и вступать в борьбу. Если вблизи от вас разражается война, вы всегда можете выбрать — бросаться в атаку или оставаться нейтральным зрителем. А Провиденс не числила среди своих предков ни одного швейцарца.

Заира влюбилась в Провиденс с первого взгляда.

Потому что та приехала «оттуда», потому что она жила в Европе и потому что таких женщин в этой больнице сроду не бывало. А еще потому, что она была красивая и на ее лице отражалась большая внутренняя сила. Она была красивая даже тогда, когда ее принесли в палату на носилках, еще не отошедшую от наркоза, с вялыми губами и мутными глазами.

Любознательная девчушка узнала от медсестры, что у новенькой был «аппендицит», каковое слово ей тут же и разъяснили:

— Это воспаление нашего аппендикса, такого маленького отростка, который ни на что не годен и который нужно удалять, когда он воспаляется. Операция совсем легкая, никакой опасности.

Девочка слегка успокоилась. Но ее волновала еще одна загадка:

— А это вроде шестого пальца на ноге?

— Ну, примерно так. Он все равно нам не нужен. Так же, как и шестой палец на ноге. Только лишний лак на него уходит.

— А почему он есть, если ни на что не годен? Я не про палец, а про аппендикс.

— Не знаю, — ответила Лейла, присев к девочке на кровать. — Некоторые говорят, что он остался у нас от тех времен, когда мы были рыбами.

— Рыбами? А я думала, мы раньше были кошками, и копчик — это остаток нашего хвоста.

Девушка улыбнулась:

— Ну, ты у нас столько всего знаешь! Ладно, скажем так: мы были и рыбами, и кошками.

— Как сомики-кошки?

Эта ученая беседа могла бы длиться долгие часы, но в этот момент Провиденс очнулась от летаргии, в которую ее погрузили болеутоляющие лекарства. Она осторожно приоткрыла глаза, щурясь от яркого света в палате.

— Где тут сомики и кошки?

Лейла расхохоталась, но тотчас же смущенно прикрыла свой губастый рот рукавом белого халата. Она так заразительно смеялась, что этот смех, по принципу домино, захватил всю палату без исключения.

Молодая француженка еще несколько минут пыталась определиться во времени и пространстве, спрашивая себя, как ее угораздило попасть в этот аквариум, где говорили о каких-то сомиках. Но легкая боль в правой стороне живота тотчас вернула ее к действительности.

На ней была голубая бумажная пижама, а низ живота стягивала широкая повязка. Ну конечно, это он, ее приступ аппендицита! Она ждала его тридцать лет, с тех пор, как один мальчишка из ее школы до смерти напугал ребят, притащив в класс свой аппендикс, залитый формалином, в банке из-под варенья. И, уж конечно, такое никак не могло случиться в Париже, — только здесь, между пустыней и горами. Нет, вы не подумайте, она ничего не имела против этой страны как таковой, но давайте смотреть правде в глаза (причем в оба глаза!), и признаем, что Марокко больше славится своей керамикой, коврами и газельими рогами, нежели системой здравоохранения. И потом, если уж этому проклятому аппендициту вздумалось настичь ее в турпоездке, то почему бы, например, не в Германии? Ах, как приятно было бы провести недельку в чудесной клинике Шварцвальда, выздоравливая под заботливой опекой красавца-врача Удо Бринкмана!.. Оглядевшись, молодая женщина заметила, что стала предметом острого интереса всего женского отделения. Марокканки, наверное, удивились бы куда меньше, если бы в их палату доставили на носилках марсианина из Розуэлла и ученые мужи в скафандрах принялись бы расчленять его прямо у них на глазах, под камерами американских телевизионщиков.

Провиденс попыталась было подняться, но смогла оторвать ягодицы от кровати лишь на несколько миллиметров. Острая боль в животе, справа, тотчас пригвоздила ее к постели.

— Ладно, раз уж меня собираются здесь держать, давайте сразу познакомимся, — объявила она на всю палату и, подняв руку, приветственно помахала окружающим. — Меня зовут Провиденс! Я почтальон, о чем ясно говорит мое имя.

Смущенные тем, что их уличили в любопытстве, многие больные, особенно лежавшие рядом, поспешно отвернулись и вновь обратились к своему основному занятию — умирать.

И только маленькая соседка Провиденс в ответ протянула ей руку. Это была хорошенькая девочка с длинными черными волосами, собранными в два конских хвостика, и рыжеватыми веснушками, весело обсыпавшими ее щеки и носик. Однако сама она была ужасно бледная и худенькая, только грудь казалась непомерно раздутой.

— А тебя как зовут? — спросила Провиденс.

— Заира.

— Красивое имя.

— По-арабски оно означает «цветущая, здоровая».

— Это у тебя прямо на лице написано.

— Ой, нет, если бы я была цветущей и здоровой, я бы не гнила в этой палате с самого рождения.

Маленькая принцесса, видимо, легко распалялась. Но в данном случае Провиденс вынуждена была признать ее правоту. И этот сильный характер сразу пришелся по сердцу молодой женщине: девчушка напомнила ей себя в том же возрасте. При виде погрустневшего личика своей новой подружки Провиденс улыбнулась и, поняв, что никакая опасность ей не грозит, снова погрузилась в искусственный сон, убаюканная остаточным действием болеутоляющих.

В последующие дни новая пациентка наблюдала, не слишком-то понимая смысл происходящего, за непрерывным балетом врачей и медсестер вокруг Заиры: регулярные массажи, помогавшие ей кашлять и выплевывать мокроту, кислородные баллоны, плотно надетая маска, большую часть дня скрывающая кроткое детское личико, так что на виду оставались только ее прекрасные черные глаза. Маска, чтобы дышать в облаке. От двух до шести часов процедур в день, поистине изнурительное лечение для такой малышки.

Однажды утром, улучив момент, когда Заира крепко спала, Провиденс расспросила Лейлу, чем она болеет.

Сестра объяснила, что девочка страдает муковисцидозом — тяжелой наследственной болезнью, вызывающей разбухание слизистой оболочки дыхательных путей. Проще говоря, Заира постепенно задыхается, как будто ей на лицо навалили подушку и прижимают ее все крепче и крепче. Ужасающий образ.

Эта болезнь довольно редко встречается на их Средиземноморском побережье, добавила Лейла, большей частью она настигает европейцев. Почему — это ей неизвестно. Но коль скоро эта зараза, безразличная к экономическому могуществу белых, не косит африканцев, им остается только радоваться. Однако именно это объясняет их неопытность, нехватку лечебных средств и неудачи в охоте за облаками. Фигурально выражаясь, здесь ловят их сетками, сачками, с которыми только за бабочками бегать, тогда как на севере, в Европе, уже есть антиоблачные отсосы последнего поколения. Но, вопреки всему, девочка прожила гораздо дольше, чем ей предсказывали доктора. И этот факт раз и навсегда заткнул рот европейским специалистам. Неплохой результат, признали они, совсем неплохой — для страны третьего мира.

Для почтальонши это стало откровением, первой реальной встречей с болезнью, о которой она прежде узнавала из телепередач, слушая их сначала довольно рассеянно, а потом с большим интересом, когда молодой французский певец с чудесным голосом, прославленный победитель национального конкурса, вдруг исчез, убитый своим облаком. Вот тогда-то она и оплакала потерю знаменитого незнакомца, чьего-то сына — сына, у которого была мать.

Заира никогда не видела свою мать: поскольку беда не приходит одна, во время родов у той возникли проблемы, и пришлось делать кесарево сечение. Внутреннее кровотечение положило конец жизни матери, и девочка в мгновение ока стала сиротой. Притом круглой сиротой, поскольку ее отец так и остался неизвестен. Первый младенческий плач, когда ее извлекли из окровавленного материнского чрева, казалось, был плачем именно по умершей. Он звучал не победным криком жизни, знаменующим появление на свет, но криком горя и боли, криком потери. Криком ребенка, который лишился самого дорогого в этом новом, открывшемся ему мире — своей мамы. Плоти от плоти его. Тела, в котором он провел девять самых прекрасных месяцев своей предшествующей жизни. Своей жизни внутри этого тела.

Выслушав откровения Лейлы, Провиденс развила бурную деятельность, решив наверстать упущенное время и открыть бедной девочке внешний мир. Ибо та видела на нашей прекрасной голубой планете лишь свою захолустную больницу, а в ней палату второго этажа да садик внизу. И вот теперь Провиденс показала ей на своем смартфоне 4G всю красоту мира, красоту людей и красоту жизни. Показала ей книжки, видеофильмы, газетные статьи и фотографии, много фотографий. Например, фотографии мужчины, который путешествовал по всему свету и всюду позировал в балетной пачке, чтобы рассмешить свою жену, умирающую от рака. Фотографии обычных людей, которые в один прекрасный день совершали необычные поступки. Ибо пока есть жизнь, есть и надежда, а пока на земле живут человеческие существа, жива и любовь.

Заира чувствовала себя пленницей, которая отбывала длительное заключение, и вдруг поняла, что сможет обернуть себе на пользу это время, посвятив его чтению книг и став человеком, достойным новой жизни, ожидавшей ее за воротами тюрьмы. Девочка уже семь лет была прикована к больничной койке и только теперь осознала, что ей по силам сделать время своим союзником. В ее распоряжении было много времени. Оно позволяло ей учиться и узнавать мир. Ее жажда знаний и чтения не знала границ. Она впитывала информацию как губка. В считаные дни она прочитала куда больше книг, чем их было в скудной местной библиотеке. В считаные недели проглотила все печатные издания Национальной библиотеки Франции и библиотеки Сорбонны. Все предыдущие годы ее жизни ушли на то, чтобы глотать облака размером с Эйфелеву башню, а теперь она принялась жадно поглощать целые библиотеки, этаж за этажом. Теперь уж ее организм не сможет пожаловаться на нехватку железа. Оригинальная замена шпинату.

Так девочка узнала, что белки Центрального парка в Нью-Йорке грустят по понедельникам. Может, им были известны статистические данные, согласно которым в понедельник у нас больше всего шансов заполучить инфаркт?

Заодно она узнала, что французское слово «белка» происходит от древнегреческих слов «тень» и «хвост». И что верблюд способен выпить тридцать пять литров воды за десять минут. И что девятым президентом Соединенных Штатов стал некий Уильям Генри Гаррисон, но что его правление, самое короткое в истории, продлилось всего тридцать дней, двенадцать часов и тридцать минут. Что эпизод, в котором Индиана Джонс убивает одним пистолетным выстрелом злодея, пытавшегося запугать его своей саблей, не был предусмотрен в сценарии: Харрисон Форд сымпровизировал его, потому что в тот день его донимала «болезнь туристов» (понос), и он хотел поскорей разделаться со съемкой. Что агентство «Люкс-консьерж Джон Пол интернешнл» может всего за один час доставить живого слона на частную яхту в открытом океане, если таков будет каприз ее владельца-миллиардера. Что в комиксах про Тинтина не больше шестидесяти двух страниц, но только в одном из них — «Тинтин в Тибете» — можно увидеть героя плачущим.