Пневматическая история

Евгений Лукин

Пневматическая история

Пролог

Дверь кабинета открылась — и в коридор ступила старшая наша корректорша с отчаянным лицом и незрячими глазами. Нет, это не метафора, глаза её, судя по всему, и впрямь были незрячи — еле посторониться успел, а то сошлись бы мы с нею лоб в лоб.

По-моему, она меня так и не увидела. Некоторое время я смотрел ей вслед, затем вежливо постучался, вошёл.

— Вызывали?

Замредактора тоже явно был не в себе. Он взглянул на меня с ненавистью и толкнул через стол свежий номер газеты.

— Читай!

Приблизился, взял в руки. В трудовые, запачканные типографской краской руки.

Строчка в колонке зарубежных новостей на третьей полосе была криво отчёркнута кроваво-красным карандашом и читалась так: «…штандартенфюрер СССР».

— Йо-о… — только и смог вымолвить я.

— Как такое могло случиться? — сдавленно спросил замредактора.

Как такое могло случиться? Да запросто! Линотипист гонит текст на рефлексах: набрал «СС» — и рука по привычке сама добирает с разгону «СР». Но не станешь же растолковывать начальству эти психологические тонкости!

А тираж-то уже наверняка ушёл в продажу! Не изымешь, не уничтожишь.

Меня продолжали прожигать взглядом, однако без особого успеха. Причин тому было целых три: во-первых, сам владелец кабинета. Наш редактор подобрал этот брильянт журналистики где-то в районной газете, откуда бедолагу собирались уволить за пьянку. Взял с него слово коммуниста, что завяжет навеки, карьерный рост обещал. Тот закодировался, но с тех пор чувствовал себя несколько неловко, ходил с виноватой улыбкой. Ну и где ж такому было прожечь меня взглядом! Меня! Бросившего пить добровольно, без нажима со стороны.

Вторая причина заключалась в том, что с вызовом на ковёр он был категорически не прав. Ошибка целиком корректорская. При чём тут вообще выпускающий? Вот если бы ляп случился в заголовке или в шапке, тогда да, тогда готов ответить.

О третьей причине пока умолчу.

— Твоя была смена? — зловеще осведомился он.

— Моя.

— Из партии не боишься вылететь?

— Нет, — честно ответил я.

— Почему?!

— Я беспартийный.

На секунду показалось, что его сейчас хватит кондрашка.

— Чёрт знает что! — возрыдал он и зашарил руками по столу, словно в поисках навеки утраченного стакана. — Областная газета! Партийный орган! Берём на работу кого попало!..

Я смотрел на него как бы издалека. Поскольку знал о нём такое, чего он и сам о себе ещё не знал. А если бы узнал, то не поверил. Каких-нибудь семь лет спустя этот, прости Господи, член КПСС будет проклинать и клеймить Советскую власть, причём в нашей же газете.

Он уловил мой взгляд и, видимо, что-то почуял. Утих, выдохнул, пришёл малость в себя.

— Увольнения тоже не боишься? — как бы между прочим поинтересовался он сквозь зубы.

Я покорно пожал плечами.

— Виноват — увольняйте…

Первое моё правило — никогда ни в чём не оправдываться. Ну уволят — и кто тогда, скажите, работать будет? Выпускающие на дороге не валяются… Даже если и валяются иногда! Выпускающим дорожат. Это вам не замредактора какой-нибудь. Пусть даже и закодированный.

— Ладно, разберёмся… — буркнул он, отводя глаза.

Я вышел.

«Штандартенфюрер СССР…» Кажется, речь в заметке велась о недавно изловленном военном преступнике. Материал, между прочим, с телетайпа. Надо будет прихватить на память пару номеров. В коллекцию.

Вообще-то, конечно, досадно. Обычно подобные ляпы вылавливаются у нас ещё на первой читке. Помню, звонит мне в наборный цех наш ответственный секретарь.

— Гера… — вкрадчиво начинает он. — Скажи, пожалуйста, что я тебе сделал плохого?

— Т-то есть… что?..

— Возьми оттиск первой полосы.

Командую метранпажу, чтобы тиснул первую. Возвращаюсь с оттиском к телефону.

— Читай шапку. Вслух!

Читаю. Вслух:

— «Великому Октябрю достойную смену». И-и… что?

— Ещё раз читай!

— «Великому Октябрю достойную смену…»

— Ещё раз!!!

— «Великому Октябрю…» Йо-о!..

Кинулся к своему столу, схватил листок с заголовками. Ну конечно! «Великому Октябрю достойную встречу». А ведь собственноручно набирал! Где мои глаза были? Чуть государственный строй не сменил…

Кстати, о дальнейшей судьбе ответственного секретаря. В течение ближайших семи лет из редакции он, как понимаю, уволится. Или, возможно, уволят. Доживём — выясним.

Миновав лифт, спустился на полпролёта между десятым и девятым этажами, где снова встретил всё ту же корректоршу, нервно курившую возле жестяной урны. На этот раз она меня увидела и даже узнала.

— Боже мой, бож-же мой… — простонала она. — Как вы думаете, что с нами теперь будет?

Обычно я на подобные причитания отвечал:

— Ну что вы, ей-богу, волнуетесь! В крайнем случае расстреляют.

Но тут во мне проснулось милосердие.

— Ничего с вами не будет, — заверил я. — Максимум — выговор объявят…

Насколько мне было известно, через семь лет она по-прежнему будет работать в должности старшего корректора.

Вы вправе задать вопрос: а откуда мне всё это было тогда известно?

Вот о том-то я и собираюсь рассказать. Подробно. Обстоятельно. Как на духу.

Глава 1. КРОМЕШНЫЙ ДИЗЕЛЬПАНК

Пневмопочту нам ладили неразговорчивые молодые люди из Прибалтики. Настолько неразговорчивые, что мы их в конце концов даже замечать перестали. Ну копошится кто-то под потолком на дюралевой стремянке, чем-то там побрякивает — ну и бог с ним, пусть себе копошится.

Готически мрачные коридоры старого здания Дома Печати потихоньку обрастали тусклыми светлыми трубами толщиной с бицепс интеллигента. Оцинкованная жестяная кишка одиноко тянулась в вышине, иногда раздваивалась, а иногда, заложив вираж, ныряла в кирпичную кладку. Один отросток проник в наборный цех, где и упёрся в крепкий фанерный ящик, предназначенный, по слухам, для приёма патронов.

Временами вся эта механика оживала: фыркала, дёргала суставами, издавала неприличные звуки, вызывая язвительные замечания метранпажей. С пневмопочтой прибалты возились второй год, и мало кто верил, что её когда-нибудь доведут до ума.

Впрочем, однажды я застал в коридоре дежурного, сошедшего с десятого этажа по мою душу («Где, трах-тарарах, оттиск первой полосы?»), но отвлёкшегося, видать, на лязганье свыше. Запрокинув лицо, высокий гость задумчиво созерцал только что клацнувшую «стрелку».

— Всё-таки как-то это у них не продумано, — посетовал он, заметив моё присутствие. — Маловат диаметр. «Мерзавчик» — и тот не поместится…

— Говорят, патроны будут герметичные, — утешил я.

— И что?

— Н-ну… можно водку прямо в патрон наливать.

Он покосился с сомнением, помычал и ничего не ответил. Понятно, что до такого кощунства (водку в патрон пневмопочты) мог додуматься только непьющий человек. А я тогда, повторяю, считался непьющим.

Не припомню другого случая, чтобы кто-то выразил убеждённость, будто почта рано или поздно заработает.

Она заработала.

Потрясены были все: от секретариата до корректорской, не говоря уже о наборном цехе. Но как-то мы это, знаете, по-другому себе представляли. Читаешь, допустим, в переводном романе: «раздалось негромкое шипение — и в нишу беззвучно выкатился патрон пневмопочты».

Так вот.

Сижу за своим письменным столом лицом к наборному цеху, затылком к стеночке, размечаю заголовки — и слышится у меня за спиной некое побулькивание и бормотание. Пока ещё отдалённое, невнятное. Но с каждой секундой оно крепнет, ширится, нарастает, уподобляется рёву падающего ядра — и голова моя невольно уходит в плечи. Наконец, вырвавшись из трубы, пластиковый цилиндр влетает в гулкую фанерную ёмкость.

Вообразили грохот? Нет, конечно, на внутреннюю стенку ящика изначально был прилеплен кружочек поролона, призванный смягчать удар, но, во-первых, ни черта он не смягчал, а во-вторых, оторвался на второй день.

Опять же следует учесть, что в наборном цехе обитал пролетариат, неприхотливый и выносливый, а каково приходилось интеллигенции! Корректорши на первых порах ахали, вскакивали, пили корвалол, только что без чувств не падали.

Недели две гнездилась в душах горькая тоска о тех днях, когда мы жили в тишине и покое. Потом привыкли. А тут ещё вернулся из отпуска ни о чём не подозревающий Гурген. В смысле — не подозревающий о том, что почта уже работает.

Какой-то добрый человек звякнул мне в наборный, и я, страшась опоздать, поспешил на десятый этаж. Успел. Гурген Бейбутович сидел, развалясь, за рабочим своим столом, пересказывал с плотоядной ухмылкой отпускные приключения, а над плечом его маячил привинченный к стене приёмный ящик пневмопочты. Секретариат был полон. Все, кто мог, сошлись послушать Гургена. Они внимали каждому его слову — и ждали, ждали… Наконец — вот оно, заветное побулькивание и бормотание. Ширится, нарастает. Где-то запущен патрон и идёт он — никаких сомнений! — прямиком в секретариат. Гурген прерывает рассказ, вслушивается, крутит головой, затем тревожно оглядывает исполненные понимания лица.

Они безупречны.

Побулькивание тем временем переходит в клокотанье, затем в хриплый вой. Гурген вскакивает, а в следующий миг раздаётся апокалиптический грохот. Почта пришла. Все вздыхают и, ободряюще потрепав по плечику столбенеющего отпускника, с тихими улыбками расходятся по рабочим местам.

* * *

Газету тогда делали из металла. Точнее — из сплава, именуемого гартом. Сверстав полосу (или, как выражаются профаны, страницу), снимали с неё несколько бумажных оттисков и отправляли их в редакцию — на вычитку. До того как технический прогресс запустил жестяные трубы в Дом Печати, доставкой занимались две старушки-рассыльные. Тихо-неспешно двигались они по этажам, нигде не застревая, разве что в лифте.

Незабвенные идиллические времена…

Склок в наборном цехе поприбавилось. Патроны не только грохотали — они ещё и ломались. Собственно, что есть патрон? Охваченный двумя фетровыми кольцами белёсый пластиковый цилиндр, завинчивающийся с обоих концов колпаками из того же материала. Расколоть колпак трудно. Однако если набить изделие бумагой до отказа… А куда денешься? Обнаглела редакция — всяк требует себе персональный оттиск. Мало того, что мотор надрывается, еле тянет, вот-вот сгорит, — мощь утяжелённого снаряда возрастает многократно, становясь поистине бронебойной.

Понятно, что пару недель спустя патроны оказались в дефиците. Их стали воровать и надписывать.

Звонишь, бывало, в секретариат «Вечёрки» (или, скажем, «Молодого ленинца»), заискивающе просишь:

— Пришлите патрончик. Ни одного нету.

В ответ кляузный женский голос:

— Да-а… Мы вам пришлём, а вы его себе оставите…

Конечно, оставлю. Что ж я, дурак — возвращать!

Умножились явления мистического пошиба. Собственно, наборный цех и раньше представлялся мне этаким филиалом Бермудского треугольника. Происходящее подчас отдавало дьявольщиной.

Скажем, такая история:

— Давно хотел спросить, — с неожиданной церемонностью обращается ко мне Гурген, что уже само по себе настораживает. — Что за хрень? Третий раз помечаю: «поменять колонки местами», третий раз приходит оттиск, а там всё как было, так и есть. Это саботаж?

— Не знаю, Гурген! — в отчаянии признаюсь я. — На моих глазах Филипповна колонки переставляла! Не знаю…

— Я вот почему спрашиваю… — задумчиво поясняет он. — Когда я сам был выпускающим, та же ведь ерунда творилась. И не раз причём. До сих пор голову ломаю… Слушай! — Он смотрит на меня с надеждой. — Если вдруг как-нибудь случайно выяснишь… Поделись, а?

Представьте, выяснил. Совершенно случайно. Через каких-нибудь несколько лет. Оказывается, Филипповна и Данилыч, старейшие метранпажи «Средней Волги», поссорившись в незапамятные времена, с тех пор не разговаривали друг с другом. Вообще! Со мной, выпускающим, разговаривали, друг с другом — нет. И так это у них ловко выходило, что никто их обоюдного бойкота не замечал.

И вот низвергается из секретариата патрон пневмопочты, содержащий оттиск полосы, на коем пламенеют начертанные Гургеном гневные письмена: «Поменять колонки местами!!!» Филипповна (я свидетель!) делает что велено и уходит курить. Тем временем возвращается Данилыч, видит лежащий на талере оттиск с грозным распоряжением — и вновь меняет колонки местами.

И так три раза!!!

Но это одна из немногих раскрытых тайн. А остальные?

Естественно, что, став неотъемлемой частью наборного цеха и окрестностей, пневматическая почта просто не могла не заразиться чертовщиной. Такое выкаблучивала…

Как вам, например, понравится исчезновение патрона в трубе?

Не может быть, говорите? А вот и может!

Перегруженный снаряд, понятное дело, движется неровно, ускоряясь под уклон и замедляясь на подъёмах, а «стрелка» (дальше я, с вашего позволения, не буду заключать это слово в кавычки) механизм нервный и судорожный. Чтобы заклинить патрон ей достаточно доли секунды. Стрясись такое в непосредственной близости от наборного цеха — ничего страшного: выпускающий, ваш покорный слуга, берёт стул, выходит в коридор и лезет на стену, из которой, слава богу, много чего торчит, и, стало быть, есть за что ухватиться. Вообще-то в подобных случаях положено вызывать специалиста, но самому быстрее. Раскорячившись под потолком, долго дёргаю туда-сюда трубчатый сустав (одной рукой, учтите) и наконец, высвободив утраченное, жалобно кричу метранпажу: