Помоги проекту - поделись книгой:
В конце концов, все компромиссы, на которые шел Смитмен, дали ему возможность добиться в науке того, к чему он стремился. Но не совсем. Благодаря участию в работорговле он смог закупить все необходимое, чтобы совершить несколько длительных экспедиций к термитникам и набрать такое количество образцов, что один из его спонсоров позже взмолился: «У меня в доме и половины этого не поместится!» В конце 1775 года, после четырех лет жизни в Африке, Месье Термит почувствовал, что сложившаяся научная репутация уже позволяет вернуться в Англию, где, как он полагал, его должны встретить как героя. Поэтому он упаковал все образцы и купил место на невольничьем корабле «Елизавета», отправлявшемся на Карибы.
Как только Смитмен ступил на борт, капитан корабля вырвал у него из рук ларец с образцами жуков и растений и вытряхнул содержимое, словно мусор. У ящика был очень хороший прочный замок, и капитан решил хранить в нем корабельные пистоли, необходимые для подавления бунта на корабле или восстания рабов. Впрочем, вскоре у капитана возникли более серьезные проблемы. «Елизавета» текла, как старое корыто, и требовалось постоянно откачивать воду, чтобы она держалась на плаву (через несколько недель после прихода в Вест-Индию корабль был признан непригодным для дальнейшей эксплуатации). Из 293 рабов, которых «Елизавета» везла в Америку, 54 человека умерли за время пути.
Смитмен планировал после прибытия тотчас же отправиться в Англию, но его подкосил очередной приступ малярии, он не рискнул встречаться с суровыми зимними ветрами в плавании через Атлантику и решил пересидеть несколько месяцев на берегу. Однако к тому моменту, когда он был готов продолжить вояж, уже вовсю полыхала война за независимость, и американские приватиры повсюду захватывали британские корабли. Оказавшись в безвыходном положении, Смитмен в итоге решил поселиться на Тобаго и четыре года занимался естественно-научными изысканиями на различных островах. Самым примечательным стало его исследование карибских огненных муравьев, которые перемещались по островам такими тучами, что Моисей засомневался бы, стоит ли насылать их на фараона. На островах муравьи нападали даже на сельскохозяйственных животных, за ночь обгладывая до костей туши коров и лошадей. Местные называли эти стаи «муравьиным проклятием».
И все эти годы Смитмен размышлял по поводу рабства. Вест-Индия во многих смыслах была райским местом: яркая, богатая растительность, множество новых видов флоры и фауны, – и он проводил долгие дни в прогулках на природе и коллекционировании. Однако нередко он оказывался и вблизи плантаций, где то и дело слышались свист хлыста и крики боли. Он был свидетелем публичной порки рабов, как мужчин, так и женщин, и длинные извилистые шрамы, покрывавшие их тела, виделись ему в кошмарных снах (рабовладельцы часто лили свечной воск или сыпали толченый перец чили на раны, чтобы усилить страдания. Некоторые даже бросали перец в глаза). В Африке Смитмену как-то еще удавалось дистанцироваться от рабства. Но жестокость жизни на плантациях поправила его нравственный компас, и он снова стал противником рабства.
Наконец, в августе 1779 года Смитмен решил преодолеть последний этап «торгового треугольника» и вернуться в Англию. Разумеется, корабль, на котором он плыл, захватили пираты, и все собранные экспонаты – плоды многолетних трудов – были выброшены в море. Он вернулся в Англию ни с чем, и триумфальной встречи героя, о которой он так мечтал, не состоялось. Но он хотя бы смог представить в Королевском обществе высоко оцененный доклад о термитниках. Однако высокомерный президент общества решил, что Смитмен недостаточно благороден для их рядов, и практически блокировал его прием в члены общества. Смитмен, безусловно, был убит горем. Его мечта стать джентльменом-ученым рассыпалась в прах.
Пришлось опираться на собственные силы. Он начал читать платные лекции, которые пользовались большой популярностью, о своих приключениях в мире муравьев и термитов. Одновременно он стал заметной фигурой в движении аболиционизма. Практически каждую свою научную лекцию он заканчивал краткой проповедью против рабства, «этой постыдной политики, которая унижает один вид [т. е. расу] человеческих существ, чтобы немногие представители другого купались в роскоши».
Вероятно, чувствуя вину за свое участие в работорговле, он начал собирать средства для организации сельскохозяйственной колонии в Сьерра-Леоне для свободных чернокожих. Он имел в виду и рабов Северной Америки, которые во время Войны за независимость проявили лояльность королевству и сражались в рядах британцев против своих господ. В сборе средств приняли участие сотни людей, в том числе десятки смешанных супружеских пар, которые просто хотели пожить свободной жизнью там, где их никто не будет унижать. Смитмен даже ездил в Париж, чтобы встретиться с Бенджамином Франклином и найти у знаменитого американца поддержку своим планам. (Во Франции в 1783 году Смитмену удалось наблюдать первый в мире полет на воздушном шаре, созданном братьями Монгольфье. Зрелище вдохновило его на проект собственного летательного аппарата – сигарообразного, с крыльями, что, по его мнению, должно было сделать его более управляемым, чем сферический аппарат Монгольфье.)
В июле 1786 года, за несколько месяцев до того, как поселенцы планировали отправиться в Африку, Смитмен слег с очередным приступом малярии. Страны Южной Америки в то время все еще скрывали хинин, и буквально через три дня – прежде чем кто-либо успел достать лекарство – он скончался. Четыре сотни колонистов все-таки отправились в путь, но прибыли они в середине сезона дождей, а оставшись без контактов и опыта Смитмена, оказались вынуждены просить пропитание, чтобы выжить. В течение трех месяцев треть из них умерли. Потом местный вождь выгнал оставшихся колонистов и распорядился сжечь все их хижины. Великая мечта Генри Смитмена об искуплении рассеялась как дым.
Несмотря на скоропостижную смерть, Смитмену удалось продвинуть дело аболиционизма вполне реальным, хотя и косвенным образом. В начале 1786 года он написал трактат, в котором изложил свое видение колонии в Сьерра-Леоне. Его прочитали двое шведских ученых – горный инженер Карл Вадстрем и ботаник Андерс Спаррман – и вдохновились настолько, что в конце 1787 года решили отправиться в Африку. У них были смутные планы побывать в глубине континента, но в итоге они застряли во французском рабовладельческом порту в Сенегале. Их крайне возмутило то, чему они стали свидетелями в ближайшие три месяца, но, в отличие от Смитмена, они пробыли там не так долго, чтобы гнев и возмущение сгладились.
Вместо этого они поспешили в Лондон и начали потчевать публику рассказами о «рабских темницах» и людях, «лежащих скованными цепями в собственной крови». Они также поведали о дьявольской схеме, которую придумали французы, чтобы скупать рабов по дешевке. Вместо того чтобы устраивать рейды и рисковать своей головой, французы продавали оружие двум враждующим племенам и провоцировали войну между ними. Кто-то неизбежно одерживал победу и брал в плен своих врагов. После чего появлялись французы и предлагали купить пленников. Вадстрем описал итог одной из таких войн, когда победившее племя с песнями, плясками и музыкальным сопровождением направлялось в порт с будущими рабами: «Я никогда не видел столь инфернальной сцены и был просто поражен пронзительными воплями ужаса одних и радостными криками других, выступавших в сопровождении шумовых инструментов». Возможно, самым возмутительным было то, что французы, скупавшие рабов, практически хвастались перед Вадстремом и Спаррманом своей сообразительностью. Шведам даже не пришлось глубоко копать, чтобы вскрыть подобные махинации.
В Лондоне шведы выступили в Палате представителей и в Торговой палате. Их показания стали сенсацией – благодаря тому, о чем они рассказали, и тому, кем они были. Это были 1780-е годы, расцвет Просвещения, и ученые в те времена считались безупречными, абсолютно непогрешимыми свидетелями по серьезным вопросам, возникающим перед обществом (да, было время…). В результате многие, кто раньше имел какие-то сомнения в осуждении рабства, внезапно встали на сторону аболиционистов. Потому что если уж ученые говорят, что торговля людьми – это зло, то кто они такие, чтобы с ними спорить?
Разумеется, не только двое шведов способствовали прекращению работорговли в Британской империи. Многое сделали сами африканцы. Выкупивший себя из рабства Олауда Эквиано и организация «Сыны Африки» предоставляли собственные изобличающие свидетельства, и долгое, кровавое, но в итоге закончившееся успехом восстание рабов на Гаити в 1790-е годы заставило британскую публику всерьез задуматься,
Смитмен умер, не сумев осуществить свою мечту стать членом благородного Королевского общества. Особенно больно сознавать это потому, что, отказав ему, общество принимало в свои ряды других ученых с крайне сомнительной репутацией. Один из таких, врач и примерно современник Смитмена, занимался одной из самых ужасающих в истории науки деятельностью – практически поощрял организованную преступность, способствовав разграблению сотен могил, чтобы заполучить трупы для анатомических исследований.
На самом деле врачи заслуживают отдельной главы в анналах греховной науки. Поскольку медики работают непосредственно с людьми, они зачастую придают науке человеческий облик. Но работа с людьми также порождает новые этические дилеммы и новые возможности для злоупотреблений.
3. Гробокопательство: Джекил и Хайд, Хантер и Нокс
Убийства начались, можно сказать, после невинного случая. В Эдинбурге, в типичном каменном доме-пансионе, располагавшемся под сенью знаменитого городского замка на холме, цеплялся за жизнь пожилой мужчина по имени Дональд. Его легкие были заполнены жидкостью вследствие водянки, и он, по сути, тонул, хотя и оставался на суше. Одним ноябрьским вечером 1827 года он наконец отошел в мир иной, и хозяин пансиона Уильям Хейр начал готовиться к церковным похоронам.
Но затем Хейр задумался. Церковь не могла забрать тело прямо сейчас, и Хейр сказал соседу, Уильяму Берку, что хотел бы продать труп, но посоветовал держать язык за зубами. В те времена приобретение и продажа покойников не были чем-то противозаконным, и для этого существовал устойчивый, хотя и сомнительный рынок: эдинбургским врачам-анатомам всегда был нужен материал для препарирования, и они платили наличными. Берк согласился, что грех упускать такую возможность. И вместо того чтобы расстраиваться, парочка решила ухватить удачу за хвост. Вскоре пришел плотник, чтобы уложить в гроб тело Дональда. Потом мужчины остались вдвоем. Действуя быстро, они с помощью стамески сняли крышку гроба, извлекли тело Дональда, спрятали его на соседней кровати, заполнили гроб мусором по весу трупа и закрыли. Когда представители церкви пришли забирать гроб, они ничего не заподозрили.
Серийные убийцы Уильям Хейр (слева) и Уильям Берк (рисунки Джорджа Эндрю Лютенора).
Теперь парочке нужно было сбыть тело. Они пошли в медицинское училище, но главный анатом отсутствовал. Они отправились к одному из его конкурентов, Роберту Ноксу. Нокс тоже отсутствовал, но помощник посоветовал мужчинам прийти попозже. Вечером они закутали тело Дональда и потащили к Ноксу для оценки. Знаменитый анатом имел лысину на макушке, левым глазом он не видел из-за последствий оспы. Одевался он как денди, хотя, если он в тот вечер работал, на нем, наверное, был фартук с пятнами крови.
Берк и Хейр уложили сверток с телом на покрытый зеленым фетром анатомический стол в кабинете Нокса и распаковали его. Затаив дыхание они наблюдали, как доктор единственным острым глазом осматривает труп. Напряжение было невыносимым – вдруг он заподозрит, что его украли?
«Даю вам семь фунтов и десять шиллингов», – наконец произнес Нокс.
Мужчины взяли деньги и поспешили удалиться. Берк чувствовал себя виноватым, но ведь никто не пострадал. Да и деньги им были нужны.
Впрочем, как всегда бывает с деньгами, семь фунтов и десять шиллингов быстро испарились. И когда в пансионе Хейра спустя несколько месяцев поселился старый мельник по имени Джозеф, а потом оказался при смерти от лихорадки, пара не могла не задуматься еще раз. Хейр в любом случае жаждал избавиться от Джозефа: не хватало ему еще заразы в своем пансионе. А с учетом того, что старик и так уже был одной ногой в могиле, почему бы не подтолкнуть его? Неизвестно, кто предложил первым и обсуждали ли они вообще это вслух. Но не успел закончиться следующий день, как Берк уже крепко прижимал подушку к лицу Джозефа. Хейр в этот момент лежал поперек груди старого мельника, сдавливая легкие. Таким образом, они получили возможность продать еще один труп.
Или нет? Новый поход к Ноксу мог оказаться вдвойне опасным. Наверняка опытный анатом может заподозрить убийство.
Но Берк и Хейр нервничали зря. Как известно каждому любителю детективов, при сдавливании горла жертвы обычно ломается подъязычная кость, поскольку она очень хрупкая и не выдерживает давления. Но метод эдинбургского дуэта закрывать лицо подушкой – вскоре получивший название «беркинг» – оставил подъязычную кость в целости. Иными словами, они наткнулись на дьявольски хитроумный способ удушения жертв.
С учетом состояния судебно-медицинской экспертизы того времени, нужен был очень наметанный глаз, чтобы найти доказательство убийства, а Нокс менее всего был заинтересован в обнаружении такого доказательства. Как все анатомы той эпохи, он предпочитал не спрашивать, откуда к нему поступают материалы для работы. Но, принимая трупы от Берка и Хейра, он способствовал началу серии самых жестоких преступлений в истории науки.
Широко распространен миф о том, что христианская церковь в Европе запретила препарирование человеческих тел, загнав тем самым анатомию как науку в подполье. На самом деле итальянская церковь всегда сотрудничала с анатомами, сохраняющими тела после отпевания. Церковные иерархи даже поощряли препарирование будущих святых. Каким образом иначе они смогли бы заполучить кости, сердца и прочие высушенные останки, которые заполняют церкви и привлекают паломников? Другие страны проявляли сходную толерантность. Один французский драматург жаловался, что доступные для наблюдения анатомические сеансы привлекают такие толпы, что среди публики начинается давка. В 1600-е годы научное анатомирование было широко распространено в Европе.
По крайней мере, в континентальной Европе. Великобритания запрещала препарирование. Люди боялись, что препарирование после смерти оставит их тела искаженными в Судный день, когда Господь станет воскрешать мертвых. Щепетильные британцы относились к вскрытию тел как к чему-то постыдному – лежит обнаженное тело, его вертят, режут… Однако запрет вводили не епископы и священники, а представители светской власти.
И все же британское правительство иногда снабжало врачей-анатомов трупами. Обычно это были казненные преступники, которых приговаривали к «смерти и расчленению» для «большего устрашения и особого знака бесчестья». Но даже в эпоху, когда за неправильно срубленное дерево человека могли повесить (действительно!), казней производилось недостаточно, чтобы удовлетворить потребности медицинских училищ. (Сегодня на двух студентов-медиков, занимающихся в анатомичке, обычно приходится один труп; в те времена, если бы ограничивались исключительно официальными источниками, соотношение было бы несколько сотен к одному.) Такой дефицит, в свою очередь, приводил к непристойным сценам во время публичных казней через повешение: учащиеся различных медицинских заведений буквально дрались за труп. В спешке они порой сдергивали с виселицы человека, который еще не умер. Бывало, что шея оказывалась не сломана, человек просто терял сознание от нехватки воздуха – и приходил в себя уже на анатомическом столе. Другим везло меньше. В одном современном обзоре анатомических исследований указано, что в десяти из тридцати случаев у как бы покойника продолжало биться сердце. Но повернуть вспять уже было поздно.
В процессе препарирования студенты ножом вскрывали тело в районе брюшной полости и рассматривали отдельные органы и ткани. Они изучали, где проходят важнейшие артерии, с чем соединяется печень, как располагаются нервные окончания в мышечных тканях и так далее. Это давало им лучшее представление о том, как функционирует организм, как взаимосвязаны все его части – это важнейшие основы медицинского образования. В ином случае врачи пытались бы идентифицировать больные органы, не зная, как выглядят здоровые. Задача практически нереальная. Хуже того, без детального знания анатомии врачи, проводя полостные операции, могли повредить важную артерию или нерв, что привело бы к параличу или даже смерти пациента.
Постоянно испытывая дефицит трупов для препарирования, британские анатомы (и их североамериканские коллеги) понимали, что иного выхода, кроме как вскрытие могил, у них нет. Некоторые ученые занимались этим сами, другие обращались за помощью к студентам, беря с них в начале семестра клятву хранить тайну, как в каком-то братстве некрофилов. Впрочем, клятвы плохо действовали. Как писал один из наблюдателей, «под покровом ночи, в самом безудержном порыве» студенты, подогрев себя спиртным, штурмовали церковные кладбища и выкапывали свежие трупы. Для них это все было чудовищной игрой.
Правительственные чиновники старались не обращать внимания на гробокопательство по двум причинам. Во-первых, сами они были богатыми и влиятельными, а большинство тел для анатомических занятий принадлежало беднякам. Власти могли терпимо относиться к разграблению могил и не опасаться, что нечто подобное произойдет с их родными и близкими. Если подходить к этому менее цинично, то власти хорошо понимали, что будущим врачам и хирургам нужны трупы для обретения опыта и, честно сказать, для совершения ошибок. В ином случае новички изучали бы анатомию на ходу, на живом пациенте, и могли ошибаться, уже погрузив руки по локоть в его внутренности. По этой причине многие представители власти хотели легализовать препарирование, однако общественное мнение было против. В результате в рядах британского медицинского сообщества царило шаткое перемирие по вопросу получения материала для препарирования. Не спрашивай, не говори.
Равновесие в итоге было нарушено вследствие одержимости одного человека. Джон Хантер был своего рода Уильямом Дампиром от анатомии – почитаемым за свои открытия и порицаемым за свои методы. Грубиян и сквернослов, с волосами такого огненно-рыжего цвета, что, казалось, от них можно было прикуривать, Хантер был десятым, последним ребенком в шотландской семье и пошел в медицину отчасти потому, что шестеро его братьев и сестер умерли в юном возрасте от болезней. Примером для подражания был старший брат Уильям – лондонский акушер, высокоуважаемый (и высокооплачиваемый) за благоразумно молчаливый прием родов у любовниц Важных Персон. Уильям также преподавал анатомию, но не хотел пачкаться, ковыряясь в трупах. В 1748 году, в возрасте двадцати лет, Джон Хантер отправился в Лондон, чтобы стать ассистентом-диссектором у брата. До этого он никогда не анатомировал трупы, но во время первого вскрытия испытал настолько острые ощущения, что, в принципе, его уже было не остановить.
Пародия на прозекторскую. Обратите внимание на расхитителя могил, который вносит мешок с трупом (рисунок Томаса Роуландсона).
Одержимость Хантера проявлялась двояко. Во-первых, он любил анатомию как таковую, и не только анатомию человека. Он препарировал тысячи животных, в том числе такие специфические органы, как «яйца воробья, яичники пчел и плаценту обезьяны»; он даже сотрудничал с Генри Смитменом, занимаясь препарированием его гротескных королев термитов. Во-вторых, Хантер рассматривал анатомию как способ реформировать медицину. Медицина того времени разглагольствовала насчет «наблюдений» и «экспериментов», но повседневное лечение по-прежнему сводилось к применению древних средств от всех бед, таких как прочистка, кровопускание и табачные клизмы – табачный дым буквально вдували в задний проход. Хантер хотел модернизировать медицину и рассматривал анатомию как фундамент реформ: чтобы лечить болезнь, врач должен обладать глубокими знаниями об организме. По его мнению, это предполагало не только знание о том, как взаимодействуют все органы, но и знание их на ощупь, на запах и даже на вкус. Например, желудочный сок трупа он характеризовал как «солоноватый». Еще более смело он сообщал, что «сперма ‹…› когда ее подержать немного во рту, вызывает тепло, примерно как специи». Хантер даже препарировал и пробовал на вкус египетскую мумию.
Благодаря или вопреки своим неортодоксальным методам Хантер сделал десятки анатомических открытий, в том числе обнаружил слезные протоки и обонятельный нерв. Он наблюдал за первым искусственным оплодотворением женщины и одним из первых применил электрический ток (от примитивных аккумуляторов) для возобновления работы сердца. Он также описал развитие плода в утробе матери и предсказал современную классификацию зубов – резцы, клыки, премоляры и моляры (коренные зубы). На основании всех этих работ[14] Хантер в 1767 году был избран в члены Королевского общества. Более того, уверенная рука и глубокие познания в анатомии сделали его знаменитым хирургом. Со временем он приобрел в Лондоне дом с великолепным фасадом, чтобы принимать пациентов, среди которых были такие знаменитости, как Адам Смит, Дэвид Юм, Уильям Питт и Йозеф Гайдн.
Анатом, хирург и пособник гробокопателей Джон Хантер послужил прототипом одного из героев романа «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (рисунок Джона Джексона).
Однако Хантер подвергался критике, особенно за связь с гробокопателями. Большинство анатомов презирали «похитителей трупов» и «мешочников» как примитивных бандитов.
Напротив, Хантер со своими вульгарными манерами пользовался большой популярностью у этой публики. Его величественный особняк даже имел второй, весьма непримечательный вход – именно для гробокопателей. В него можно было попасть из переулка, и часа в два ночи они незаметно проскальзывали туда и сдавали свой ночной улов. Как вспоминал один студент, задние комнаты отчетливо «благоухали» трупными запахами. Роберт Льюис Стивенсон использовал образ этого дома – двуликого Януса и жизнь Хантера в целом при создании «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда».
Похитители трупов обычно работали группами. Те, кто попроще, промышляли в местах массовых захоронений, у больших ям, которые оставались незакрытыми до тех пор, пока не заполнятся трупами безвестных бедняков. Лучшие группы обладали более изысканными манерами. Многие использовали в качестве шпионов женщин – они привлекали меньше внимания, – которые слонялись близ больниц и работных домов, ожидая новых покойников. Затем шпионки посещали «черное» (похороны на воровском жаргоне) и шли за церемонией к «больничной койке» (т. е. на кладбище), чтобы уточнить место захоронения. Шпионки также высматривали ловушки, как, например, ружья с пружинным спуском, прикопанные в земле, и гробы-«торпеды», которые взрывались при попытке вскрыть их. Некоторые семьи прибегали к менее радикальным мерам, раскладывая на поверхности могилы ветки, камешки или ракушки в определенном порядке, чтобы заметить, не потревожил ли кто покой усопшего. Шпионки передавали подобную информацию бандам за долю от выручки.
Сами похищения обычно осуществлялись по ночам. Мешочникам приходилось заодно осваивать навыки астрономов-любителей и составлять расписания времени восхода Луны и лунных фаз, чтобы определять наступление полной темноты. Сторожа, как правило, проблем не создавали. Если на кладбище и был один, его либо подкупали, либо спаивали до бесчувствия. Затем грабители тихо пробирались к свежей могиле, обезвреживали все ловушки, если таковые были, запоминали узоры из веточек или ракушек и начинали копать своими бесшумными деревянными лопатами.
Банда редко извлекала гроб целиком – слишком много работы. Обычно они откапывали только головную часть, затем поддевали крышку ломом и, используя вес наваленной сверху земли, ломали доски. Под мышки трупа продевали веревку и вытаскивали добычу. Часто затем уродовали лицо, чтобы покойника было невозможно опознать. Перед уходом они снимали с трупа саван и все украшения, оставляя их в могиле, поскольку кража золота или одежды считалась преступлением, караемым смертной казнью. Профессионалы могли опустошить могилу за пятнадцать минут и были настоящими Пикассо в восстановлении облика нетронутого захоронения. Не раз одна шайка, проникнув на кладбище и раскопав захоронение, натыкалась на уже пустую могилу – результат работы более оперативных конкурентов[15].
(У похитителей трупов были и другие хитрые способы зарабатывания денег. Некоторые, не желая утруждать себя возней с могилами, прибегали к мошенничеству. Они приходили в богадельню или больницу, выбирали труп и начинали рыдать и рвать на себе одежды, изображая горе по поводу усопших горячо любимых «дядюшки» или «двоюродной бабушки». Был и другой вариант. Некоторые шайки продавали труп анатому, а потом, примерно через час, пока тот не начал вскрытие, в дверь стучался их сообщник, представлялся родственником покойного и требовал труп обратно, угрожая в ином случае заявить в полицию. После этого вся шайка отправлялась к другому анатому и продавала труп вторично. Одна компания поступила еще более нагло: они запрятали в мешок своего совершенно живого подельника и продали его анатому. Видимо, они полагали, что анатом оставит мешок в покое до утра, а у их приятеля будет время выбраться, обчистить дом и ускользнуть незамеченным. План рухнул, потому что анатом заметил, что «труп» вполне жив.)
Во времена Хантера бандиты получали примерно по два фунта за труп взрослого. Крестьянин такую сумму зарабатывал за целый сезон. Трупы «мелких» (детей) стоили немного дороже[16]. За редкие экземпляры (например, беременные женщины на последних месяцах) цена могла подниматься до 20 фунтов (нынешние 2500 долларов). Некий предприимчивый гробокопатель как-то за одну ночь выручил 100 фунтов.
Работа, конечно, была очень соблазнительной, но и довольно опасной. Будучи пойманными, гробокопатели рисковали попасть за решетку или отправиться в колонии[17]. И если полиция предпочитала отводить взгляд, то народ – нет. Расхитителей могил регулярно отстреливали, избивали металлическими прутьями. Одна ватага, проявив своеобразное чувство юмора, попыталась закопать заживо одного такого грабителя в могилу, которую он только что вскрыл. Некоторые анатомы выступали в роли крестных отцов по отношению к своим поставщикам, заботились о наиболее надежных из них, даже выкупали из тюрьмы или оказывали финансовую помощь семьям тех, кто отбывал срок. Но если анатомы пытались их обмануть или купить труп у конкурирующей группы, оскорбленные могли не задумываясь вломиться в лабораторию и искромсать «рабочий материал» так, что он становился непригодным для исследований. Это была откровенная мафиозная тактика.
Впрочем, Хантер редко ссорился с поставщиками трупов, в основном потому, что не мог себе этого позволить. От них зависели все его исследования. Ближе к концу жизни он посчитал, что за десяток лет работы с братом он препарировал или наблюдал за препарированием примерно двух тысяч трупов – по одному телу каждые два дня.
Учитывая, что почти все тела были крадеными – иногда самим Хантером, – это уже достаточно плохо. Но месяц за месяцем, труп за трупом у него сформировалась такая нравственная мозоль, что в глазах ученого эти некогда живые существа превратились попросту в мешки с костями. Самый, вероятно, постыдный эпизод в его жизни связан с ирландским великаном Чарльзом Берном.
Берн был очень высоким – 254 см, как сообщали таблоиды. Говорили, что он может прикурить трубку от уличного газового фонаря, даже не вставая на цыпочки. Ученые того времени объясняли фантастический рост тем, что его родители занимались сексом на стоге сена. Современные врачи полагают, что причина – в гипофизе, который выделяет излишек гормона роста. Берн зарабатывал на жизнь, выступая на сельских ярмарках в Ирландии и Англии. Он носил огромные манжеты с оборками и треугольную шляпу размером с приличный парус. Однажды его удостоил аудиенции король Георг. Джон Хантер, как только увидел Берна, сразу же загорелся идеей препарировать его тело.
Ради этого он однажды встретился с Берном в Лондоне и предложил выкупить его будущий труп. Хантер полагал, что тем самым оказывает честь. Кому не захочется быть препарированным всемирно известным анатомом? (Не будучи ханжой, Хантер позже распорядился, чтобы ассистенты вскрыли его собственное тело после смерти.) Но в своей одержимости Хантер упустил из виду тот факт, что большинство людей считали препарирование трупов крайне мерзким делом. Берна просто передернуло от такого предложения. Послав Хантера подальше, гигант собрал друзей и взял с них клятву, что после его смерти тело утопят в море, чтобы оно не попало в лапы анатомов.
К несчастью для Берна, смерть настигла его раньше, чем он надеялся. Гипертрофированный гипофиз может стать причиной артрита и сильных головных болей. Говорили, что он начал много пить, чтобы заглушить боль. (Хантер узнал об этом от шпиона, которого нанял следить за гигантом, перемещающимся от одного паба к другому.) Чтобы дойти до невменяемого состояния, такому здоровяку, вероятно, требовалось огромное количество спиртного, и печень в конце концов не выдержала. В июне 1783 года он упился до смерти. Ему было всего двадцать два года.
Как сообщала одна газета, анатомы вились у дома Берна, «как гренландские гарпунеры вокруг гигантского кита». Друзья Берна заказали гроб размером со шхуну и, вспомнив, что друг при жизни любил себя показывать, выставили покойника на всеобщее обозрение и стали продавать билеты. Но, верные своему слову, тело никуда не отдали. Собрав за четыре дня кое-какую выручку, они вместе с сотрудником похоронной конторы отправились в долгий путь протяженностью семьдесят пять миль, к морю, чтобы исполнить последнюю волю покойного.
К сожалению, у траурной процессии оказалось больше добрых намерений, чем здравого смысла. Тащить огромный гроб в июньскую жару было тяжкой, утомительной работой, поэтому добрые ирландцы каждые четыре мили останавливались, чтобы освежиться элем и помянуть друга. Будучи ответственными людьми, они всегда старались затащить гроб с собой в таверну, чтобы не упускать его из виду. Но в одной таверне дверь оказалась слишком узкой для похоронных дрог Берна, и они приняли предложение сотрудника конторы и отвезли их в ближайший амбар. В конце концов кочующие поминки оказались на морском побережье у Кентербери. Там приятели наняли большую лодку и выгребли в море. Потом столкнули гроб ирландского гиганта за борт и проследили, как он скрылся в пучине.
Тем временем
Может показаться странным, но он не стал препарировать Берна. В ином случае своим натренированным глазом он наверняка бы заметил гипертрофированный гипофиз и попытался связать это с гигантизмом; такую связь установили только в следующем веке[18]. Но Хантер очень боялся друзей Берна и отказался от своего первоначального плана. Вместо этого он решил выварить труп, чтобы сохранить скелет. Для этого он использовал огромный медный котел. Снимая пену и жир, как из наваристого супа, он извлекал кости гиганта. Позже Хантер открыл в Лондоне музей анатомических диковин (один автор назвал его «Музеем человеческих страданий имени Хантера»), центральным экспонатом которого стал скелет высотой семь футов и семь дюймов. Вопреки воле гиганта, он представлен в экспозиции и по сей день.
Хантер оставил после себя противоречивое наследие. С одной стороны, никто не спорит, что он был одним из величайших ученых своего времени, сделавшим десятки открытий о том, как работает человеческий организм. Помимо конкретных находок он также привнес новый дух в медицину, вытаскивая ее из царства кровопускания и клизм с табачным дымом и настаивая на важности наблюдений и экспериментов, – большой шаг в направлении научной респектабельности. Он также вдохновил своим примером множество выдающихся медиков (достаточно назвать хотя бы Эдварда Дженнера и Джеймса Паркинсона); после его смерти в 1793 году молодежь буквально хлынула в медицинские учебные заведения.
Тем не менее отсутствие этических принципов существенно подорвало репутацию Хантера. Осуждать ученых прошлого за то, что они не соответствуют нашим современным нравственным нормам, несправедливо, но даже в те времена были люди, которые презирали Хантера. Одним махом ему удалось нажить себе врагов и среди медиков-аристократов, которые испытывали отвращение к его тесным контактам с гробокопателями, и среди простого народа, возмущенного тем, что он использует людей как мясо для своих научных экспериментов. Даже коллеги-анатомы побледнели, когда узнали, что Хантер украл тело Чарльза Берна. Он являет собой классический пример человека, оправдывающего свои грехи пользой, которую принесли его действия, словно этика – не более чем нравственная калькуляция, при которой добрые дела отменяют плохие.
Но худшее еще было впереди. Хантер более чем кто-либо превратил разграбления могил из дерзких выходок пьяных студентов в бизнес, и количество трупов, которые он купил, деформировало рынок сбыта. Резкий рост числа студентов медицинских заведений стал причиной повышения спроса на анатомические материалы. Если в 1780-е годы за труп в среднем платили 2 фунта, то в 1810-е годы в отдельных местах цена доходила до 16 фунтов (почти 1000 долларов) – это сопоставимо с пятилетней заработной платой среднего рабочего. Надо признать, Хантер не был чудовищем. Сколь бы гибкой ни была его совесть, она у него была. Но чем выше росли цены на трупы, тем больше людей, не испытывавших вообще никаких угрызений совести, испытывали искушение вступить в игру. Людей, подобных Берку и Хейру.
Уильяму Берку не давали покоя воспоминания об удушении старика подушкой. Он начал пить виски по вечерам, чтобы заснуть. Бутылка для подкрепления всегда стояла у него рядом с кроватью. Уильям Хейр особо не переживал. Старику все равно суждено было умереть, так чего париться? Впрочем, учитывая обстоятельства, ни один из них от полученных денег не отказался. Берк, которому в это время шел четвертый десяток, вырос в нищете в Ирландии и в молодые годы стал отцом. Со временем он перебрался в Шотландию, чтобы помогать семье, и хватался за любую малоперспективную работу – рыл каналы, служил в армии, работал в пекарне. Жена, оставшаяся дома, в конце концов перестала отвечать на его письма, и он в Эдинбурге сошелся с другой женщиной. О прошлом Хейра известно еще меньше. Предположительно, он был моложе Берка и, вероятно, тоже приехал из Ирландии. Если Берк был круглолицым и внешне привлекательным, то у Хейра были узкие глаза и тот жадный и голодный взгляд, о котором предостерегал Шекспир. В течение нескольких лет Хейр помогал своей жене Маргарет держать пансион, но они едва сводили концы с концами. Берк, работавший сапожником, тоже бедствовал. Когда он в очередной раз оказался на мели, Хейру не составило большого труда уговорить приятеля на второе убийство. Испытывал он угрызения совести или нет – неизвестно.
Весьма недостоверное изображение убийства, совершаемого Берком и Хейром. Большинство своих жертв они спаивали до потери сознания, а потом убивали – но не душили за горло, а усаживались им на грудь и зажимали рот и ноздри. Этот способ убийства получил название «беркинг» (гравюра Роберта Сеймура).
В середине февраля 1828 года в пансионе сняла комнату пожилая женщина по имени Абигейл Симпсон. Парочка напоила даму до рвоты, однако продолжала потчевать ее портером и виски, пока та не отключилась. Честно говоря, в этот момент она и сама могла умереть от алкогольного отравления, но Хейр для верности уселся ей на грудь, а Берк зажал ей рот и нос и держал так, пока она не перестала подавать признаки жизни. Тело Симпсон вполне могло стоить около 10 фунтов, и Берк, хотя и принял изрядную дозу спиртного тем вечером, заснул гораздо легче.
Вскоре все стало намного проще. Как выразился однажды Берк, «нас так же могли повесить за овцу или ягненка», и на протяжении ближайших десяти месяцев они придушили еще четырнадцать человек. Эта серия убийств является одной из крупнейших в истории. Они убили пожилую женщину и ее умственно отсталого внука. Они убили еще одну пожилую женщину с единственным зубом во рту, а затем и ее дочь, которая, как сообщили, отправилась на ее поиски. У двух жертв они даже не потрудились узнать имена. Поначалу парочка просто поджидала подходящих кандидатов, которые заселялись в пансион, но потом им стало невтерпеж, и они начали заманивать людей. Берк, разговорчивый мужчина с приветливым лицом, обычно появлялся ранним утром у винных лавок, высматривал несчастных алкоголиков, крайне нуждающихся в опохмелке. Затем входил к ним в доверие и приглашал в пансион Хейра, где обещал дать выпить и покормить горячей пищей. Когда жертва обмана отключалась, оба Уильяма приступали к действиям. Берк вспоминал, что у жертв с приближением смерти «начинались судороги и громкое бурчание в животе». Все тела затем переправляли к анатому Роберту Ноксу.
Пресловутый доктор Роберт Нокс, «покупатель мяса» у Берка и Хейра (с разрешения Wellcome Trust).
Нокс был одаренным ученым, пусть и не таким блестящим, как Джон Хантер, но гораздо более изысканным. Он читал лекции в солидных костюмах и рубашках, отделанных кружевами, а пальцы, хотя и с красными пятнами, были унизаны бриллиантовыми перстнями. У него была сходная с Хантером жажда к человеческой плоти. В Эдинбурге, где ежегодно появлялись сотни новых студентов медицинских училищ, ему приходилось выдерживать суровую конкуренцию в приобретении анатомического материала. В такой обстановке было совершенно естественно покупать покойников у кого угодно. Про эту троицу позже даже сочинили стишок: “Burke’s the butcher, Hare’s the thief / And Knox the boy who buys the beef”[19]. Можно с уверенностью сказать, что у помощников Нокса были свои подозрения относительно Берка и Хейра. Один даже попробовал выяснить у Берка, откуда у него взялся очередной труп. (Берк парировал: «Будешь допрашивать, где и как я достал предмет, расскажу доктору [Ноксу]!» Помощник заткнулся.) Даже если помощник проинформировал Нокса, тот ничего не стал предпринимать. Любой опытный анатом мог заметить следы удушения на телах, которые доставляли Берк и Хейр: налитые кровью глаза, покраснение лица, характерные струйки крови изо рта. Но сохранившаяся в целости подъязычная кость давала Ноксу возможность правдоподобного отрицания очевидного. В любом случае от большинства жертв разило спиртным, и, к сожалению, были нередки случаи, когда алкоголики умирали, захлебнувшись своими рвотными массами. Короче, Нокс закрывал свой единственный глаз на любые признаки проблемы, не желая портить отношения с такими надежными поставщиками и прерывать свои исследования.
Чем больше «мяса» покупал Нокс, тем более безрассудно вели себя Берк и Хейр. Однажды Берк заметил, как два полисмена приставали к пьяной женщине, и великодушно предложил сопроводить ее до дома. Но вместо этого отвел ее в пансион Хейра и придушил. Самое дерзкое убийство связано с дурачком Джеми, всеми любимым «городским сумасшедшим», ходившим по улицам босиком; его все знали в лицо. Парочка все равно его прикончила и притащила Ноксу. Но вместо того чтобы сжечь одежду Джеми, как они поступали со всеми жертвами, они решили раздать ее своим приятелям. Бывшие владельцы впоследствии опознали некоторые предметы и весьма озадачились. Когда Нокс с помощниками собрался препарировать тело Джеми, один узнал его лицо и задохнулся от ужаса. Нокс поджал губы и распорядился начинать работать.
Подобные опасные звоночки только придавали смелости Берку и Хейру. Кульминацией серии стал план тройного убийства накануне Хеллоуина 1828 года. На этот раз гости – молодая пара Энн и Джеймс Грей и миниатюрная, лет сорока ирландка по имени Маргарет Дохерти – остановились не у Хейра, а в доме Берка и его гражданской жены. (Берк выловил Дохерти в продуктовом магазине, сказав, что его фамилия тоже Дохерти.) Стремясь избавиться в первую очередь от ирландки, Берк под некоторыми благовидными предлогами отправил Энн и Джеймса из дома. Затем появился Хейр. Как обычно, сначала предложили женщине выпить; изображая ностальгию по родине, они упросили ее спеть несколько ирландских песенок. Дальше началось совершенно незапланированное. Около 11 часов вечера между Берком и Хейром вспыхнула ожесточенная ссора, и Берк принялся душить своего младшего партнера. Дохерти закричала: «Убивают, убивают!» – и сосед с верхнего этажа стал звать полицию. Впрочем, это был Хеллоуин – ночь, полная всяческих выходок, и у полиции хватало других забот. На крики никто не появился. Когда Берк и Хейр наконец отцепились друг от друга, их неутоленная ярость обратилась на Дохерти, которую немедленно придушили. Потом стащили с нее красное платье и спрятали тело под соломой в ногах кровати.
Удивительно, но на следующее утро Берк впустил в дом Энн и Джеймса, вероятно, имея в мыслях убить также и их. Но его поведение вызвало подозрения у Энн – героини всей этой истории. Берк несколько раз как бы неловко расплескал виски, стараясь замаскировать запах, а когда Энн предложила свою помощь по уборке дома, он отказался. Она также обратила внимание, что он всячески старается не подпустить ее к изножью кровати, заваленному охапкой соломы.
Вечером 1 ноября, в День Всех Святых, Энн оказалась одна в доме и тут же направилась к охапке соломы. Она полагала, что Берк и Хейр в Хеллоуин совершили какую-то кражу, а добычу спрятали под соломой. Вместо этого она наткнулась на руку, а затем – на обнаженное женское тело с запекшейся кровью на губах. Энн схватила мужа, они бросились бежать, но в дверях встретились с гражданской женой Берка, Элен. Та предложила деньги за молчание, но Энн и Джеймс оттолкнули ее и побежали в полицию[20].
Надо сказать, полиция быстро сообразила, что это отнюдь не элементарный случай. Да, было мертвое тело, но Берк и Хейр всегда могли заявить, что Дохерти выпила лишнего и сама задохнулась. Применив различные уловки, полицейские оценили личности обоих подозреваемых, решили, что Хейр менее щепетилен, и предложили ему сделку со следствием. Это сработало безупречно. Хейр выступил свидетелем обвинения, дал показания против Берка и в итоге вообще избежал наказания.
Суд над Берком начался в конце декабря. Заседание продлилось двадцать четыре часа кряду и завершилось вынесением очевидного смертного приговора. Судья приговорил Берка к повешению. А Хейр вышел из зала суда свободным человеком, хотя и замаскированным, потому что на улице его ждала толпа, жаждущая мести. Он бежал, как его тезка из мира животных[21], в нескольких городах оказывался на волосок от гибели, в конце концов покинул Шотландию и исчез. Его последующие годы покрыты таким же туманом, как и предыдущие.
Поделиться книгой: