Обсуждать дела на личном фронте не хотелось. Девушка вытащила сотовый и стала давить на клавиши, создавая иллюзию, что занята. Светлана Борисовна оставила эту тему и сосредоточилась на подъеме. Инга заметила, что ей тяжело идти по ступеням, после чего сбавила темп. Женщина дышала с присвистом и опиралась на колено, чтобы подтянуть тело еще на ступень выше. Так передвигаются глубокие старухи, подумала Инга.
– Я приготовлю завтрак, – сказала Инга, проходя на кухню. – Вы, пожалуйста, раздевайтесь. Вам помочь?
– Нет, спасибо, – ответила женщина.
Инга выглянула из кухни. Светлана Борисовна сняла верхнюю одежду, поставила ношеные сапоги возле полки с обувью и прошла в комнату. Там она села на диван, хотя и не сразу. Инга услышала скрип пружин.
«Наверняка устроилась на самом краю! Как пить дать!»
Инга открыла вино, налила два бокала и пошла в комнату.
– Выпейте. Выпейте, вам надо успокоиться.
Женщина мялась, но все-таки взяла бокал. Руки мелко дрожали. Инга посмотрела на ее волосы, свалявшиеся, давно не мытые. Тронутые сединой, они были связаны в узел на затылке. Когда-то, по всей видимости, Светлана Борисовна могла похвастаться длинными белокурыми локонами. Сейчас они скорее напоминали грязные спутанные нитки.
– Выпейте, – не так жестко произнесла Инга. – Согреетесь.
Та кивнула, сделала два-три глотка. Через несколько мгновений по ее щекам начал расползаться румянец.
«До чего же она похожа на мою мать», – подумала Инга, возвращаясь на кухню. Мысль эта ей не понравилась.
Инга отпила вина, распробовала его и нашла, что вкус неплох.
Еще несколько порций. Алкоголь быстрее всасывался в кровь, рассеивая напряжение.
Вот теперь она может вести любую беседу. В конце концов, за все надо платить – за доброту в особенности.
Чтобы гостья не скучала, Инга включила телевизор. Женщина сидела тихо, как мышка, на самом краю дивана. Вино она пила медленно, все больше держала бокал в руках.
– Вкусно.
От ее жалкой заискивающей улыбки Ингу передернуло. Она приготовила обед, куря и попивая вино, пока не ощутила, что готова выслушать любую исповедь. Теперь ей все равно.
На стол Инга накрыла в большой комнате. Странно. Здесь почти не было гостей, пару раз приходили подружки из клуба, ни одной не было с курса. И вот теперь Инга хлопочет для незнакомого человека.
Она села за стол и чуть не силой заставила Светлану Борисовну есть. Сама Инга налегала на спиртное, ловя на себе время от времени взгляды гостьи. Так могла бы смотреть мать на своего ребенка. Со скрытым осуждением. Инге показалось это забавным.
Наконец защитный ледяной слой вокруг гостьи начал таять. Стратегический ход Инги удался. Она пошла в атаку, забрасывая Светлану Борисовну вопросами. В какой-то момент это стало ей по-настоящему интересно.
История оказалась простой и до банальности ужасной. Чего-то похожего Инга подсознательно ждала. Краха. Трагедии. Стертой в порошок мечты. У женщины была семья, муж, дети, уже почти взрослые. Жили не то чтобы очень, со скромным достатком, но на плаву держались главным образом благодаря осознанию факта, что они семья. Пока это было так, пока родители и дети были связаны друг с другом, все шло нормально. Потом дети погибли. Разбились в автокатастрофе. Автобус, в котором они ехали, перевернулся и загорелся… Слушая рассказ Светланы Борисовны, Инга угадывала события наперед. Ей было страшно, что подобные вещи не вызывают у нее удивления и страха. И из-за этого ей хотелось плакать. Когда два важнейших звена цепи исчезли, семья развалилась. Трагедия далась обоим супругам тяжело. Они не чувствовали себя в силах пережить эту боль. По словам Светланы Борисовны, они потеряли желание продолжать – каждый день теперь походил на предыдущий в своей безысходности. Инга поневоле сравнивала это со своим положением и находила много общего. Однако у нее и в мыслях не было поставить себя на место этой женщины. Слишком тяжела эмоциональная ноша. В конце концов, муж слег, не мог больше работать. Светлане Борисовне пришлось за ним ухаживать – и это подорвало остатки призрачной стабильности в семье. Они начали голодать. Родственники мужа ответили на просьбы о помощи категорическим отказом, чем ускорили его гибель. Он умер в полнейшем отчаянии на руках у жены. Родственники объявились вскоре после. Помогли с похоронами, а Светлане Борисовне указали на дверь. Идти ей было некуда, помощи просить негде. Ее вялое неумелое сопротивление ни к чему не привело. Соседка хотела взять ее жить к себе, но та отказалась. Со смерти мужа прошло почти три месяца, и вот с тех пор Светлана Борисовна живет на улице. В подъездах, на помойках. Документы носит с собой, в кармане пальто. Все, что у нее есть, на ней. В этом была вся суть рассказа гостьи.
Инга налила себе еще вина, подбавила собеседнице. Посмотрела на то, что осталось в бутылке. Этого не хватит на вечер. Этого не хватит, чтобы забыть об услышанном. Хорошо, что сегодня не на работу.
Инга закурила, чувствуя, как слезы ползут по щекам.
– Не плачьте, – сказала женщина, – это же не ваши трудности.
– Извините. Я дура. Это пьяная истерика.
– Ничего…
Инга зарыдала, чувствуя себя законченной идиоткой. На самом деле, растроганная рассказом, она оплакивала себя саму.
– А как эти гады могли вас выставить? Вы же единственная прямая наследница! – спросила она.
– Они состряпали нужные им документы. Сказали, что если я приду еще, они сдадут меня в дурдом. Им нужна наша квартира, убивают и за меньшее…
– Но, может, надо бороться?
– С ними? – Светлана Борисовна качнула головой. – У них все возможности, все связи. Они ждали, когда умрет Вадим. Так мне и заявили.
Инга ревела еще несколько минут, а потом уговорила гостью съесть новую порцию. Очистив тарелку, женщина поглядела на часы и сказала, что ей надо уходить. Она не хочет стеснять Ингу. Та возмутилась.
– Куда вы пойдете? Даже не думайте! Оставайтесь!
– Но вам на работу. У вас дела.
– Сегодня не надо. Как минимум вы должны у меня переночевать! И никаких разговоров.
Женщина смотрела на нее большими испуганными глазами.
– А что будет потом?
Инга взяла платок и зеркальце.
Внушающая отвращение пьяная физиономия с припухшими глазами…
Зеркальце чуть не полетело в стену.
– И потом оставайтесь. Посмотрим. Я устрою вас на работу…
– Да?
– А почему нет? – Инга встала из-за стола, намереваясь идти за вином. – Завтра все и обсудим. Или даже сегодня. – Она рассмеялась, как смеется сильно перебравший человек. Женщина покачала головой. Не поверила, что ли?
– Вы не шутите, Инга?
– Ни в одном глазу. – Она подмигнула. – Я скоро вернусь, не скучайте, ладно? И забудьте на время о своих проблемах. Сегодня обойдемся без них.
Женщина заплакала. Инга вышла из комнаты, чтобы одеться.
Они проговорили до часа ночи. У Светланы Борисовны, оказывается, было философское образование, но в жизни оно ей так и не пригодилось. Как в большинстве случаев. Двадцать с лишним лет она работала в социальной службе, а когда случилось несчастье, коллеги от нее отвернулись. Вот как бывает, думала Инга, помогаешь людям, но когда дело доходит до себя самого…
Она понимала, что эмоциональная перегрузка скоро заставит ее совершить что-нибудь неадекватное. Жалость к этой женщине, жалость к себе, попытки найти выход из тупика, в котором Инга оказалась по вине Соколова, – все это навалилось разом. В конечном итоге, она устроила еще одну пьяную истерику.
А потом уснула.
Утром обнаружилось, что гостья исчезла. Инга встала, прилагая немалые усилия к тому, чтобы заставить тело совершать нужные движения, и оглядела большую комнату. Потом поискала во второй, потом на кухне, потом… Светланы Борисовны не было. Входные двери прикрыты, но замки не защелкнуты. Видимо, это случилось уже без участия Инги…
Чувствуя себя до последней степени разбитой, она поплелась под прохладный душ, который основательно встряхнул ее и вернул, хотя бы частично, способность мыслить. От вина был кислый вкус во рту. Даже чистка зубов и языка не помогали избавиться от этой мерзости.
Гостья ушла – это факт. Почему? Инга просила ее остаться, требовала дать согласие – совершенно искренне, – но та, видимо, не поверила.
– Я вела себя отвратительно, – сказала Инга вслух, садясь на диван. – Дура я набитая! Как так можно?
Ей было стыдно. Инга закрыла лицо руками. Что она такого наплела? Может, позволила себе лишнее и обидела человека, которого пригласила сама же? Дура безмозглая!
Десять утра. Инга взяла сотовый, проверить, кто звонил. Пара подружек. Соколов не выходил на связь. И то хорошо. Инга поставила телефон заряжаться, а сама легла на диван и закурила.
«Хороша же я вчера была. Использовала ее как жилетку… Все, наверное, выболтала. Не помню. А она слушала, да, как будто я ей дочь, с терпением овечьим. Хотя мне надо было дать по шее, чтобы заткнулась! Ненавижу это!»
Инга выискивала в памяти подробности вчерашнего, но не находила ничего определенного. Чувство беспокойства ее не покидало. Вот и думай лежи, чего натворила и какой идиоткой себя выставила. Невыносимо!
Задремав на двадцать минут, Инга проснулась. Желудок требовал хоть какой-нибудь еды.
– Я собиралась дать ей денег, но забыла… – сказала она себе самой. Дала? Или забыла? Инга ударила кулаком в стену. В более глупом положении она еще не оказывалась.
«Может быть, она будет в сквере. Потом пойду поищу».
Инга открыла форточку, бросила взгляд на горку, стоящую у стены. На полке что-то лежало, чего не было раньше. Инга подошла. Прижатый медальоном на цепочке, с краю пристроился небольшой лист бумаги. Девушка взяла обе эти вещи, чувствуя себя словно во сне; развернула бумагу. Гостья оставила ей записку.
«Дорогая Инга! Я благодарю Вас за гостеприимство, за хлеб и соль. Я провела прекрасный вечер. Вы мне очень понравились. Вы достойный человек. Я не могу отплатить Вам той же монетой, но, может быть, Вы возьмете в подарок этот медальон? Он принесет Вам удачу. Я верю. Всего хорошего. Ваши проблемы решатся, не сомневайтесь. С уважением, Светлана Борисовна».
Инга сжала в одной руке записку, в другой медальон на цепочке. В этом нет справедливости. Она ничего не смогла сделать для нее и вела себя как чокнутая. Что ужин и вино? Вовсе не такое отношение было нужно этой женщине. Нечто большее, нечто большее…
Инга рассматривала подарок. Формой он напоминал фасолевое зернышко, сделанное из какого-то черного камня. Наверное, поделочного. По всей длине «фасолинку» опоясывал серебристый ободок толщиной миллиметра два. У ободка было ушко, к которому крепилась обыкновенная цепочка.
Инга повесила медальон себе на шею. Если он и приносит удачу, то, видимо, хозяйку эта удача обошла стороной. Или вообще не трогать эту вещь?
Инга не знала, как поступить. Заглянув в зеркало, она нашла, что медальон смотрится на ее груди не так и плохо. Впрочем, с первого взгляда видно: дешевая бижутерия. Сентиментальная вещичка от человека, никогда в жизни не державшего в руках драгоценности. У самой Инги было два-три украшения, остатки былой роскоши, но она их не носила. Не особенно любила побрякушки. Они будут первыми кандидатами на продажу, когда Инга всерьез приступит к решению своей проблемы.
Но неужели она будет носить это?
Инга повернулась перед зеркалом, чтобы проверить, как медальон ведет себя. Суеверия суевериями, но есть вероятность, что вещица не приносит удачу, а наоборот. Наглядный пример – сама Светлана Борисовна. От нее эта вещь могла напитаться чем-нибудь нехорошим.
Инга спрятала медальон под одежду. В какой-то миг ей
«Ладно, пусть пока так. Во время танца, конечно, придется снимать, но это не страшно».
Теперь Инга думала о вчерашнем более спокойно. Чувство стыда не было таким жгучим.
«Поищу в сквере. Если она там появлялась, то появится еще… Надо ее найти, так дело не пойдет».
Но как ее искать, когда она не хочет? Имей гостья желание принять помощь, она бы не сбежала.
Инга прочитала записку несколько раз, пробуя найти в ней скрытый смысл. Однако все было предельно ясно. Гостья ушла, не желая и дальше доставлять хозяйке неудобства, – так она считала.
И в стремлении приободрить «бедную девочку», женщина подарила ей медальон. От чистого сердца.
Инга расплакалась – уже от злости на саму себя – и бросилась в прихожую одеваться. Следующие полчаса она бегала по окрестностям, но ее поиски ничего не дали. Женщины нигде не было.
Время шло. Инга пыталась предпринять какие-то шаги в направлении поиска денег. Поход в ломбард на следующий день разжег в ее сердце надежду. Драгоценности, которые она хотела продать, могли покрыть, как минимум, одну четвертую часть долга. Это вселяло некоторую уверенность. Соколов не появлялся и не звонил (хотя это могло быть и дурным знаком – от него всего можно ждать)… Пользуясь относительной свободой, Инга посвятила все свои силы решению проблемы. Ясно, что кредит в банке ей не дадут – учитывая специфику работы и того, что официально она нигде не числится. По этой же причине подружки из клуба не годятся в кредиторы. Никто из них не может взять кредит на себя. Осторожное прощупывание почвы убедило Ингу, что ни у кого из девчонок нет накоплений на нужную ей сумму. Половина из них была матерями-одиночками, и все средства шли на детей, оставшихся где-то с бабушками и дедушками. Иными словами, Инге не везло. Надежды на быстрый и благополучный исход таяли. Оставалось руководство клуба. Что будет, если рассказать Борову о своей проблеме? Иногда он выручал девчонок деньгами и говорил, что все они одна семья и обязаны помогать друг другу. Но речь ни разу не шла о такой сумме. Инга боялась. Для того чтобы удовлетворить ее просьбу и дать в долг, Борову придется залезть в клубную кассу, а это чревато недовольством директора. Все может кончиться тем, что ее выбросят на улицу.
Инга очутилась в очередном тупике. Вернулся грызущий, горячий, невыносимый страх. Идти на поклон к Борову или нет? Ведь может оказаться, что это ее единственная возможность. А если поразмыслить, то она и есть самая что ни на есть
Сегодня вечером она подойдет к Борову. Сегодня вечером точно. Будь что будет, а хотя бы закинуть удочку надо – за это ее не убьют. Боров, если нажать на него, способен на большее, чем изображать вечно бодрого веселого евнуха.
«Сколько мне придется отрабатывать этот долг, если мне пойдут навстречу? – подумала Инга, шагая к подъезду своей пятиэтажки. – Хоть за калькулятор садись и считай». Ясно, что долго. Тогда уж лучше приковать ее наручниками к шесту на сцене и заставить танцевать до смерти. Клиентам понравится.
Инга улыбалась своим мрачным фантазиям. Она ходит по краю пропасти и уже начинает привыкать к этому. Раньше ей не хватало остроты ощущений. Приправа к основному блюду, что ни говори, весьма изысканная.
Инга шагнула в подъезд и очутилась в предбаннике – в темном пространстве между дверьми. Ее схватили за плечи. Словно огромными железными клешнями. Она не успела даже вскрикнуть. Другая рука нашла рот. Грубое движение в темноте, чуть не своротившее нос набок. Из глаз Инги брызнули искры. Она дернулась, потом ее развернули и прижали грудью к стене. Грохнула железная дверь.
Инга пыталась кричать, а держащие ее мужчины в ответ только сопели. Они казались ей великанами величиной с дом. Чудовища в темноте. Прижимая ее к стене, с нее сорвали сначала джинсы, потом нижнее белье. Насилуя по очереди, избивали, пока она не потеряла сознание. Никто не пришел. Это место перестало существовать для внешнего мира.
В сознание Инга пришла сама. Все там же, в предбаннике, где воняло кошками. А теперь и ее собственной мочой и кровью. Не понимая, что делает, она вскочила и принялась шарить на полу с одной-единственной мыслью: были в сумке ее драгоценности или нет? Она не помнила. Так, кажется, ей удалось собрать все вещи. Драгоценностей тут нет. Дома остались?
Подтянув порванные, вернее, разрезанные джинсы, Инга побежала домой на пятый этаж. Дважды чуть не упала, путаясь в тряпках. Чтобы не закричать, ей пришлось кусать себя за опухшие от ударов губы.
На лестницах Инга никого не встретила, поэтому добралась до верха без свидетелей. Открывала двери несколько долгих минут. Во рту была кровь. Боль от промежности поднималась, росла, затопляла, рвала. Инга пыталась о ней не думать. Ее интересовали деньги и драгоценности.
Ворвавшись в квартиру, бросилась искать.
«Нет, ничего нет! Ничего!»
Наконец, нашла, причем там, где пару минут назад уже смотрела – и не один раз.
Все на месте. Они ничего не взяли.
Звонок телефона заставил ее закричать. Инга прижалась к шкафу спиной. Сотовый, выпавший из сумки и лежавший на ковре, добивался ее внимания. Он звонил и звонил.
Инга сказала себе, что не намерена прикасаться к нему. Она знала, кто на другом конце линии.
И все-таки ей пришлось взять трубку.
– Мой образцово-показательный урок, – сказал Соколов четким и ясным голосом. Он был трезв. – Пришла в себя, гадина?
Лицо Инги, опухшее от ударов и покрытое кровью, исказилось. Из-за изуродованных губ вырвался слабый сип.
– Я не слышу! – рявкнул Соколов.