Мы сделаем это вдвоём

Мы сделаем это вдвоём

Часть третья. Любовь во время зимы 1. Пришла зима

Снег шёл восьмой день.

За эти дни мы уже успели увидеть и снегопад в безветренную погоду, и метель с ветром много метров в секунду, и потом снова просто снег. Время от времени мы проверяли, не засыпало ли совсем наши двери – чтобы выйти наружу, нужно было время от времени отгребать образующийся сугроб. У парадной двери в силу направления ветра сугроб возникал быстрее, чем у задней, и я просила Алёшку чистить снег. Подходящая деревянная лопата нашлась в сарае. Пару раз я и сама за неё бралась – потому что Алёшка в тот момент колол дрова или делал ещё что-то полезное. Лопатой махать ещё куда ни шло, а вот колоть дрова я и раньше не умела, и тут не научилась. Вроде бы, мне не по чину. И ладно, пусть так.

Светало поздно, темнело рано, в непогоду – особенно поздно и особенно рано. Ну и солнца мы не видели уже все те самые восемь дней, со свадьбы Гаврилы Григорьевича, ему, всё же, свезло с погодой, а дальше уже небеса решили, что побаловались – и будет. Или кто тут отвечает за это вот всё, тот и решил.

Такое ощущение, что ветер разом дул и из распадков, и с берега, и снаружи нашей бухты – во всех направлениях разом. О том, чтобы выйти в море, не могло быть и речи – все отсиживались в нашей тихой гавани. В частности, в моём доме сидел десяток прожорливых молодцов – друзья-приятели Гаврилы Григорьевича, прибывшие на свадьбу, да не успевшие убыть обратно.

Вообще те, кому вот прямо очень надо было, убыли в свадебный вечер, не дожидаясь финала торжества – например, купец Васильчиков, и кое-кто ещё. Я своими ушами слышала, как он просил Ульяну – подсобить ему с ветром, чтобы благополучно добраться до великой непогоды. Она только улыбнулась – мол, как всегда, долетишь – и не заметишь. Я надеялась, что так и вышло, и что мы увидим его ещё, только чуть позже. Ульяна, будучи спрошена, только отмахнулась – ветер, сказала, дело такое, могуч и своенравен, но договориться с ним можно, если знать – как. Очевидно, она знала. И разом с ним вышли в море ещё три корабля – мол, если Демьян Васильич собрался, то дело верное.

Приглядывать за Ульяной и помогать ей во всём купец Васильчиков попросил, внезапно, Платона Александровича. Мол, мало ли, что, вдруг где защитить или что ещё. Ульяна, правда, только хмыкнула, и на лице у неё было написано – можно подумать, сами не справимся, без всяких тут. Но Платон Александрович отнёсся к просьбе серьёзно, так ей и сказал – вы, мол, Ульяна Арсентьевна, что хотите, то и думайте там себе, а я обещал.

В итоге Ульяна, надев тулуп и закутавшись в платок, добредала ежедневно до нас. Вообще погода нанесла жестокий удар по местной социальной жизни, потому что никому не хотелось, чтобы сдуло с горки в воду. Да и с тёплой одеждой, как я понимаю, у всех было по-разному, поэтому многие просто предпочитали поменьше выходить из избы. Скажем, когда я увидела, в чём собирается пойти кормить кур наша Дарёна, то разоралась, и выдала ей для начала шерстяные чулки из своих запасов. Шерстяной платок у неё был, но ветхий, Ульяна посмотрела на всё это и сказала – будем прясть шерсть и вязать.

Дело хорошее – прясть да вязать, и зала моя большая для этого неплохо предназначена, только пришлось невольным нашим гостям строго-настрого объяснить, что местных женщин трогать нельзя ни в коем случае. Непонятливые получили осветительным шариком промеж глаз – я хорошо запомнила подслушанный разговор, и кажется, этот аргумент способны понять все. Пришлось применить к троим, остальные притихли. И проводили время в одном углу залы, за болтовнёй или игрой в кости, а мы в другом взялись прясть – кто умел, конечно, я-то нет – и вязать.

Вязать я в целом умела, когда-то в юности случалось. Теперь пришлось вспомнить – Ульяна принесла клубки серых шерстяных ниток, и мы нашим дамским сообществом первым делом принялись обеспечивать всех нас тёплыми чулками, носками, шарфами и варежками. Конечно, шарф не так хорош, как ажурный тонкий и тёплый пуховый платок, но и не так плох, как голая шея и плечи. Поэтому – годится.

На шарфе я в целом вспомнила, как вяжут спицами, дальше вспомнила, как вяжут варежки, а потом и носки. Пряли Дарёна, Меланья и Ульяна, и маленькая Настя тоже, Марьюшка же моя сначала смотрела и дивилась, она тоже отродясь ничего подобного в руки не брала, потому как камеристке очень знатной дамы такое дело без надобности. А потом тоже втянулась – попросила веретено, день промучилась, потому что нитка никак не выходила ровной, а к вечеру у неё тоже начало получаться. Вот и славно, без тёплых вещей не останемся.

Нас навещал отец Вольдемар – но он весь распадок обошёл не по разу, потому что желал лично удостовериться, что все живы, что дрова есть, что никто не замёрз и не заболел. И кажется, в соседние распадки тоже ходил, по разу, проверял. Раз, когда ветер стих, заглядывала Дуня – тоже спросить, как дела, все ли здоровы. Регулярно приходил Платон Александрович с гитарой – развлечь нас, так он говорил. В конце концов гитару просто стал оставлять у нас, чтобы не носить её по морозу.

Ещё приходили гости с горы. Не толпой, как на битву с нежитью, а по одному или по двое. Их всегда приводил Северин, а с ним уже появлялись либо полковник Трюшон, либо интендант Дрю, либо ещё один маг – мужичок лет так шестидесяти, звали его Рогатьен, и был он, как оказалось, камердинером генерала, и человеком бывалым. Коренастый, крепкий, темноглазый и почти лысый, он явился, обнюхал все углы в доме, похвалил защиту, осмотрел припасы и обещал принести что-то вкусное, как уймётся метель, и можно будет прислать сверху телегу. Что-то такое, что лучше не носить тенями, ибо испортится, даже если хорошенько заклясть. Нам всем стало любопытно, но он не раскололся. И потом сидел, пил чай, ел пироги, слушал песни да нахваливал.

Ульяна знала много песен, были они длинны, рассказывали то просто о жизни – как кто кого полюбил да что у них потом вышло, а то ещё волшебные сказки – про Ивана-царевича, героев-богатырей и ещё кого-то там. Иногда я сменяла её, некоторые песни вполне заходили здешней аудитории – о том, как дощечка-доска подвела казака, о том, что не шей ты, мне матушка, красный сарафан, и живёт моя отрада в высоком терему и что там ещё можно было вспомнить. Иногда просто сидела с гитарой и вспоминала, как аккорды ставить – мало ли, вдруг ещё придётся.

Пару раз приходил господин Асканио. Звал нас с Меланьей в какую-нибудь комнату и задавал магические уроки. Объяснял он очень понятно, получалось у меня терпимо, а у Меланьи прилично, он похваливал. И велел постоянно тренироваться в быту – зажигать свет, топить снег, греть воду и запирать двери.

Со снегом у них там, наверху, вышло смешно. Когда в первый раз завалило большие двери, поутру полковник Трюшон взялся тот снег топить. Но было холодно, и вместо чистого порога и ступенек они получили обледенелые, все там попадали, и кто-то даже руку сломал, так неудачно упал. С тех пор снег чистили лопатами и мётлами.

Но вообще все они говорили, что в крепости холодно. Что крепость каменная и большая, и протопить её так, как мы протапливаем двумя печами дом, у них не выходило. Ну что, говорила я, приходите греться, значит. И присылайте лечиться и отогреваться обмороженных. Асканио отвечал, что они пока справляются, а нам говорил, чтобы мы не забывали на ночь запирать магически двери из зала на нашу жилую половину. Вообще я и сама это делала, без напоминания, но не обижалась. Он же вроде о нас таким манером заботится, дошло до меня. Ну, пусть.

Так что вечерами я запирала дверь, уходила с котами к себе, зажигала магический свет и доставала из сундука тетрадочку Женевьевы. И читала о ней и о её жизни.

2. Интермедия. Записки Женевьев, тридцать лет назад

«До семнадцати лет я была обычной девушкой из знатной семьи, которую обучали и воспитывали соответствующим образом. Чтение нравственное и познавательное, музыка, танцы, языки, управление имуществом, рукоделие, верховая езда, манеры и придворный этикет. Не побоюсь громкого слова, но всем положенным юной особе объёмом знаний я овладела в совершенстве. В семнадцать лет меня вывезли из загородного замка и представили ко двору, и отец принялся выполнять план по устроению моего удачного замужества.

Удачного – в первую очередь для интересов семьи, конечно же. Я всегда знала, что буду должна назвать своим мужем того, на кого укажет отец, потому что ему лучше видно, что хорошо для семьи, то есть для него и для двух моих старших братьев. Моей матушки к тому моменту уже не было в живых, единственной старшей родственницей женского пола была вдовая тётушка, старшая сестра отца. Она к тому моменту уже выдала замуж всех своих дочерей, их было три, и приехала к нам, чтобы сделать то же самое для меня.

Уже после второго по счёту моего придворного бала состоялся решительный разговор. Наутро отец велел мне прийти к нему в кабинет, сесть и внимательно слушать. Я была почтительной дочерью, пришла и приготовилась слушать.

- Дочь моя, к вам посватался маркиз дю Трамбле. Я считаю, что это отличная партия, и дал ему согласие на брак.

Меня не удивило сватовство, потому что маркиз во время бала накануне не отходил от меня, ему даже делали замечания, что не следует уделять так много внимания юной особе, пока ещё даже не просватанной. Видимо, между ним и отцом уже просто всё было решено, вот он и присматривал, чтобы я не разглядела случайно кого-то другого.

Что я могла сказать о маркизе? Немногое. Он не сказать, чтобы понравился мне, но мне в тот момент не понравился никто – ни внешним обликом, ни обращением, ни словами. Маркиз был, на мой взгляд, полноват, немного неуклюж, немного слишком развязен, и его не очень-то интересовало, что я на самом деле о нём думаю. Он не попытался ни поговорить со мной наедине, ни как-то объясниться – он просто был уверен, что и так достаточно. Взгляд его чёрных глаз казался мне скорее оценивающим, чем увлечённым, впрочем, что я в семнадцать лет могла знать об увлечениях? Просто я поняла, что накануне он гонял от меня других придворных кавалеров не просто так, а имея на меня вполне определённые виды.

Я спросила отца:

- Могу я узнать, почему вы выбрали именно маркиза дю Трамбле в качестве вашего зятя? Он ведь даже не маг!

Да, маркиз не был магом. Союзы между магами и простецами встречались сплошь и рядом, и в древних магических родах считались мезальянсом. Способности могли передаться детям лишь от одного из родителей, а могли и не передаться, и хоть открыто такие союзы не осуждали, но относились без уважения. Мне не хотелось, чтобы ко мне относились без уважения.

- Да, маркиз не маг. Но он очень богат, он унаследовал огромное состояние, ваши дети будут обеспеченными, сколько бы их у вас ни родилось.

Конечно, графы де Рьены в последние десятилетия поиздержались. Сыновья рождались с завидным постоянством, по нескольку в каждом поколении, нужно было обеспечивать всех. Кому-то помогать продвинуться в армии, кому-то покупать придворную должность, кого-то определять в высокопоставленные служители церкви. У меня к тому моменту оставалось трое старших братьев, и если старшему предназначался графский титул и владения, то двое других не могли претендовать ни на что, потому что особых денег у отца уже не было. И теперь я слушала о том, что получу приличное приданое, войду в обеспеченный, хоть и немагический род, и за это сделаю так, чтобы все мои братья получили достойное нашей семьи место в жизни.

И конечно, в тот момент я не могла спросить у отца, почему именно я должна обеспечивать жизнь мужчинам нашего рода, а не наоборот. Просто потому, что такая мысль в семнадцать лет не могла прийти мне в голову.

Более того, на следующий день отец велел мне собираться и ехать с ним, и ещё взять с собой Нанион, мою кормилицу. Я не поняла и попыталась узнать – для чего, ведь Нанион давно уже не сопровождала меня, и никогда не выезжала со мной в свет, но отец сказал, что её помощь может оказаться весьма кстати. Мы отправились на площадь короля Карла Святого, в особняк графа де Реньяна. Граф тоже был из тех, кто представился мне накануне, и даже один раз приглашал меня на танец – на контрданс. Но я не смотрела на него серьёзно, потому что он был старше даже моего отца. И вот он встретил нас, Нанион было велено оставаться в карете и ждать, пока её позовут, а мы с отцом прошли следом за ним в его лабораторию.

О да, граф де Реньян был невероятно мощным магом, и я так до конца и не знаю, что именно он изучал в той лаборатории. Мне было предложено сесть в кресло – с высокой спинкой и подлокотниками, сесть удобно и опереться на те самые подлокотники и спинку. А потом он заговорил с отцом.

- Всё готово, граф. Знает ли госпожа Женевьев, что её ждёт?

- Госпожу Женевьев ждёт удачное замужество и возможность сделать так, чтобы наша семья вновь заняла то положение, которое ей принадлежит по праву, - отрезал отец.

А мне стало страшно – о чём таком он умолчал? Но впрочем, мне не дали времени размышлять о смысле тех слов – граф протянул чашу, почти до краёв наполненную какой-то жидкостью. Жидкость была непрозрачной и слегка бурлила.

- Что это? – осмелилась спросить я.

- Это волшебное зелье, при помощи которого вы исполните все ваши честолюбивые мечты, - улыбнулся граф, и его улыбка показалась мне зловещей. – Пейте, госпожа Женевьев.

Я ощутила на себе принуждение – и это напугало меня. Если бы я могла, я бы поднялась на ноги и убежала, но я не могла даже пошевелиться. Могла только наблюдать, как мои руки подносят чашу ко рту.

На вкус жидкость оказалась горьковатой, в целом терпимой, но чем больше я пила, тем сильнее меня начинало тошнить. Может быть, меня просто вырвет, да и всё? Допью, и?

Но никакого «и» не случилось, потому что стоило мне проглотить последние капли, как сознание покинуло меня.

Оно возвращалось урывками и эпизодами. Я понимала, что лежу в собственной кровати, и что мне очень плохо. Со мной были Нанион и тётушка, и камеристка Мари, иногда, кажется, заходил отец. Когда я приходила в себя, то чувствовала сильную слабость и сильную боль во всём теле, и было это ненадолго, потому что сознание вновь уходило.

Когда же я пришла в себя и не ощутила боли, то со мной была лишь Нанион. Она тут же всплеснула руками, принесла воды, протёрла моё лицо краем полотенца, намоченным в прохладной воде.

- Вы очнулись, дитя моё! Благодарение господу! Мы все уже и не надеялись. Тот чёрный граф сказал, если вы не очнётесь сегодня, то надежды нет!

- Чёрный граф? – я ничего не понимала.

- От которого вас вынесли без чувств!

Граф де Реньян? Точно, он давал мне что-то выпить.

- И… сколько я тут уже лежу?

- Сегодня девятый день.

Я ничего не понимала. И не понимала, что за странное ощущение, никогда мною ранее не испытанное. Как будто я хуже видела и слышала. Я попыталась зажечь осветительный шарик, чтобы лучше видеть, но у меня ничего не вышло.

Не вышло прислушаться, не вышло усилить зрение, не вышло призвать воду, не вышло ничего. Я больше не имела в своём теле ни капли магической силы.

Я не понимала, для чего отец это сделал, но понимала, что это он сговорился с графом де Реньяном. И более не ощущала себя настоящим человеком, целым и здоровым, каким была накануне визита к графу.

Я больше не была магом. А была самым обыкновенным простецом. И не понимала, для чего отцу это понадобилось.»

3. Похолодало

Когда я прочитала, что беднягу Женевьев насильственно лишили магических способностей, то не могла после того уснуть половину ночи. Потому что представила – каково будет сейчас мне, если меня лишить тех крох, что вдруг нашлись, и это показалось очень неприятно. А у неё-то не крохи, она-то родилась полноценным мощным магом!

Имея некоторую дополнительную силу, я имела и дополнительные возможности – например, говорить на равных с местными зарывавшимися время от времени мужиками. Они-то в простоте своей думали, что женщина без мужчины – бесхозная, приходите, люди добрые, берите, кто хотите. Она и сама будет рада без памяти такому варианту. Но почему-то со мной не прокатило.

Я вдруг осознала, что впервые за всю, наверное, жизнь я реально сама себе хозяйка. Замуж за Женю я вышла из родительского дома, а потом – двадцать пять с небольшим хвостиком лет замужества. Всё время у тебя есть кто-то, на кого нужно оглядываться и чьи интересы и удобство обязательно принимать в расчёт. В какие-то моменты это не в тягость совершенно, даже в радость, а в какие-то очень даже в напряг. А сейчас мне можно было не оглядываться ни на кого и делать, что вздумается, только лишь заботиться о тех, кого ко мне жизнью прибило.

Марьюшка, она же Мари, всю жизнь провела с маркизой Женевьев, тетрадки которой я читала ночами. Её всю жизнь кормили и одевали, она никогда сама себе не готовила, и если убирала дом, то как-то минимально, потому что были другие слуги. Ей здесь было тяжелее, чем мне. Но она старалась и справлялась.

Меланья, здешняя сирота, умела всё, что в этом месте-времени полагается уметь девушке на выданье. У неё в руках горела любая работа по хозяйству, она и к топору примеривалась, если некому было дров наколоть, но тут я в последние дни не стеснялась, привлекала постояльцев. Хотите обед? Будет, наколите только дров. Идти через сугробы? Так можно же взять лопату и почистить дорожку через те сугробы, чтоб валенками или какими там ещё ботами снег не черпать. Постояльцы сначала взялись ворчать, а потом один из них, который выглядел поразумнее прочих, просто сказал – а ну молчать, сапоги надели, шапки на головы, и вперёд. Барыня, мол, дело говорит, а от того, чтоб снег почистить или дров наколоть, никто не переломится.

Поглядывали на моих – на Меланью, на Дарёну – но я смотрела душевно так, с прищуром – и отворачивались. Потому что – бой-баба, да. Что поделать, не мы такие, жизнь такая.

Дарёна же, которой сравнялось не так давно двадцать четыре года, а выглядела она на все тридцать с лишним, по сути была двужильной, не иначе. Как раз ей легко давался и топор, и маленькая одноручная пила, и гвозди она у нас кое-где забивала, где нужно было. Я позже уже сообразила, что при таком муже, каким был покойный Валерьян, ей пришлось научиться всему просто выживания ради. Но ничего, мы её ещё откормим, станет сытая и красивая. А сейчас тощая да дёрганая потому, что ничего хорошего толком в жизни-то и не видела – нищету одну да побои, да страх за ребёнка.

Настёна же как будто позабыла про горести и радостно училась делать всё, что ещё не умела по малолетству – и заворачивать пироги, и чистить рыбу, и вязать носки. Ещё она забредала на наши с Меланьей уроки магических искусств, пробовала тоже что-то сделать, но у неё не выходило. А господин Асканио не мог с уверенность сказать, дана ей магическая сила или нет.

Но вот грамоте она отказывалась учиться наотрез. Не хочу, мол, и всё. Дарёна рассказывала, что даже и к отцу Вольдемару, который учил местных ребятишек читать-писать и закону божию, Настя ходила с большой неохотой, и под любым предлогом сбегала на волю – гулять. Ладно, об этом я ещё подумаю.

Сейчас вот Настёна сосредоточенно мела большую залу, покрикивая на сидевших там мужиков, чтобы вовремя убирались с дороги. За делом следили коты – сидели рядом на лавке и не сводили с неё глаз. Я подозревала, что если что-то пойдёт не так, то меня позовут.

Да-да, на сколько там дней Гаврила про постояльцев договаривался? Надо бы с него какую неустойку взять, всё польза.

Вообще гостей на Гаврилиной свадьбе собралось прилично – вся деревня плюс вот приезжие. Некоторые отбыли прямо в свадебный вечер, желая успеть до непогоды. А некоторые не торопились, так и говорили – теперь уже просто до дому добраться, а когда именно – не важно. До следующих больших штормов, которые ещё непременно будут.

Ели они все будь здоров, но в этом вопросе Гаврила оказался человеком – позаботился о пропитании своих приятелей. Выдал крупы, овощей, рыбы, варенья на сладкое. Разносолов мы не подавали, но обычную сытную еду – пожалуйста. Я подумывала, если опыт окажется в целом позитивным, то можно будет повторить, и пустить в залу ещё кого-нибудь – за припасы или за деньги.

Мне было любопытно, как Софья Вольдемаровна уживётся в одном доме с Пелагеей, но забегавшие мальчишки рассказывали, что – уживается. На рожон не лезет, права не качает, ведёт себя скромно, выглядит довольной судьбой. Ну и хорошо, значит – Гаврила её не обижает. Потому что если бы обижал – думаю, нажаловалась бы отцу мигом. Или бабушке, ага.

На свадьбу я подарила им – но фактически-то ей – свою самую крупную жемчужину на цепочке. Очень ровную и гладкую, просто загляденье. Захочет – будет носить. Захочет – продаст. Но второй такой нет ни у кого на много дней пути вокруг, что, как я понимаю, немаловажно.

К ночи ветер стих, на улице разъяснило и приморозило. Высыпали необыкновенно крупные звёзды. Я не удержалась, надела новенькие толстые носки поверх чулок, замоталась платком поверх шерстяного плаща, и пошла на двор – полюбоваться. Тут вам нет никакой городской засветки, и звезды размером с кулак сияли как будто над самой крышей. Из-за горы торчал краешек заходящей луны. Я ещё повертела головой – не идёт ли часом Алёнушка, но кто её знает, по какой погоде она вообще выходит оттуда, где всегда есть, а по какой – нет?

Мой дом затих, сегодня никто не буянил и ни с кем не нужно было воевать. Когда я вернулась и заперла за собой двери, меня ждали только коты, остальные ушли спать. Я проверила магические запоры на всех дверях, и ушла к себе. К тишине, магическому свету и тетрадкам маркизы Женевьев.

4. Интермедия. Женевьев, тридцать лет назад

Девять дней я провела без чувств, а на ноги встала ещё только через две недели. Ко мне время от времени заходил сначала просто недовольный, а потом и вовсе разгневанный отец, не понимавший, что происходит, и почему я никак не приду в себя. Он полагал, что лишение человека магической силы – это легко и безболезненно, и на следующий после обряда день я встану и выйду к нему, как то было и раньше. Однако, на деле всё оказалось совсем не так.

Когда мне удалось встать, пришлось заново привыкать ко всему – держаться на ногах, ходить, сидеть. Я стала невероятно неуклюжей, всё время роняла какие-то вещи, в моих пальцах с трудом удерживались ложки, вилки, писчие перья. Мой ровный аккуратный почерк стал нечитаемым, потому что все буквы были разного размера, и одна налезала на другую. К счастью, со мной всё время были Нанион и Мари – они застёгивали, расстёгивали, шнуровали, подавали и поднимали, и так до бесконечности.

Маркиз дю Трамбле за это время навестил наш дом раз или два – он тоже, как и отец, проявлял нетерпение, и злился, что ему показали милую нравом красавицу невесту, а к обеду вышло что-то невразумительное – молчаливое, неуклюжее, с трудом подбирающее слова.

Теперь-то я понимаю, что когда ты маг от рождения, то многие вещи в тебе зависят от твоей силы, и ты привыкаешь опираться на эту силу во всём. Те, кто не маг, сразу выучиваются обходиться только руками, ногами, силами тела. Если ты ощутил силу поздно, уже умея всё без неё – тебе будет легче и проще. Если же случилось наоборот – тебе придётся переучиться и перестроиться. И это оказалось очень нелегко.

А потом меня вывезли в свет, и оказалось, что всё ещё хуже, чем я могла подумать. Потому что я утратила чувство ритма и равновесия, и не могла больше танцевать. Я не попадала в такт музыки, я не могла двигаться в ритм, у меня не получались даже простейшие фигуры. Я не помню, как я пережила тот бал. Кажется, я спряталась где-то в коридоре за портьерой, откуда меня с трудом убедил выйти отец – только обещав, что мы прямо сейчас поедем домой. Ему тоже не понравился мой позор, свидетелем коего пришлось стать. Я ещё и оказалась виновна в том позоре – потому что, по мнению отца, должна была вести себя, как будто ничего не произошло. Тогда в карете по дороге домой я впервые высказала ему всё, что думала о нём и о его затее.

- Отец, вам следовало сначала самому испробовать на себе зелье графа де Реньяна, а потом уже предлагать его вашей дочери, - сказала я с презрением. – Какой вы после этого отец, и какой граф? И какой маг? Маги должны стоять друг за друга, а что сделали вы? Искалечили единственную дочь в угоду простецу? Так теперь ещё неизвестно, согласится ли тот простец взять испорченный товар! У меня было два преимущества перед другими знатными девицами – слава древнего магического рода и моя личная сила. И что осталось? Вы лишили меня всего. Будет справедливо, если вы тоже не получите ничего от задуманной сделки.

- Замолчите, Женевьев, и не смейте судить о том, чего не понимаете.

Он всегда так говорил, и мне, и братьям. И мы не спорили, потому что – были детьми, и впрямь не понимали. Но сегодня я отчётливо видела презрение в глазах тех, кто ещё совсем недавно боролся на право предложить мне руку в танце, и это ранило очень больно. О нет, это отец чего-то не понимает, совсем не понимает.

- Почему-то мне кажется, что вы тоже понимаете далеко не всё. Кто воспользовался вашим желанием разбогатеть? Маркиз, мой жених? Или граф де Реньян?

- Отчего же вы решили, что воспользовался? – отец смотрел совершено спокойно, его ничуть не тронули мои слова. – Мы предполагали, что возникнут некоторые издержки процесса вашей трансформации. Вам предстоит их преодолеть, только и всего. На это потребуется время, и в ваших интересах его сократить. Уж наверное, вы желаете выйти замуж со всей пышностью, подобающей одной из Рьенов?

- Куда там одна из Рьенов, - я поджала губы. – Де Рьены – древний магический род, ясно вам? Вряд ли меня теперь можно к нему отнести. Мне нет разницы, как именно выходить замуж. Всё равно вы не сможете теперь предложить мне никого лучше этого простеца-маркиза. Вы продешевили, отец.

- Да что вы можете знать! – кажется, мне удалось вывести отца из себя, при том оставшись спокойной, и мне это очень понравилось.

- Откуда вам знать, кто мог посвататься ко мне? И теперь уже не станет этого делать, потому что не заинтересован в жене-калеке? И жене-простеце?

На самом деле, ко мне никто не сватался, я сказала это сейчас просто так, для красного словца. Но на моём последнем балу – о да, это был мой последний бал! – меня приглашали танцевать и наследник Саважей, и один из Вьевиллей, и даже младший из принцев Роганов. О нет, мы просто танцевали. Но обо всех этих молодых людях было известно, что они не обручены ни с кем. Так что…

- И что же? – отец попался на удочку.

- Теперь уже ничего, - сказала я с кривой издевательской улыбкой. – В погоне за химерой вы упустили всё, что только можно.

Я глянула на него презрительно и отвернулась к окну. И по собственному желанию никогда больше не заговаривала с ним.

Для того, чтобы восстановить хотя бы видимость движений и ловкости обычного человека, потребовалось три месяца. Процесс дался мне очень нелегко, но я упорная, чтобы не сказать упрямая, в этом мы с отцом схожи. Маркиз дю Трамбле навещал нас время от времени, и однажды он собрался-таки поговорить не с моим отцом, но со мной. Я изрядно удивилась – потому что обычно он такой потребности не испытывал.

- Госпожа Женевьев, я бы хотел, чтобы наше с вами венчание произошло поскорее, - сообщил он.

Парик напудренный, лицо напудренное, пальцы в кольцах. В шейном платке сверкающий камень. Кружевной воротник стоимостью в половину нашего дома, наверное. Тучен и одышлив. Пока поднялся в мою гостиную по лестнице, чуть не задохнулся. Наверное, в седло сесть не может, только в экипаже и ездит. И что, вот с ним жить жизнь?

- Раз уж вы снизошли до того, чтобы поговорить со мной, скажите – для чего вам этот брак? – спросила я, глядя ему прямо в глаза.

- Как же, если за меня отдали девушку из древнего магического рода, значит, я чего-то стою, - усмехнулся он.

- Только девушка из магического рода теперь вовсе не маг, и как маг ничего не стоит, - я не сводила с него глаз.

- И кто об этом знает? Для всех вы перенесли тяжёлую болезнь, да и только. Это объясняет все ваши нынешние странности. Опять же, ваши дети могу унаследовать способности.

- С чего бы, теперь-то? И не мечтайте, - усмехнулась уже я.

Я не могла знать этого точно, потому что не очень понимала, что именно сделал со мной граф де Реньян. Но у живого и здорового мага не всегда удавалось передать силу детям, что говорить об увечной мне!

- Помечтать-то я могу, - он тоже не сводил с меня глаз. – Ваша внешность не пострадала. А если вы не сможете применять против меня силу, мне же лучше.