Помоги проекту - поделись книгой:
Изменения не могут закрепиться в обществе без подключения к семейному воспитанию новых специализированных агентов социализации – современной средней и высшей школы, других новых или трансформированных подсистем общества (культурных учреждений, СМИ, права, здравоохранения), эффективность и модернизационный потенциал которых напрямую связан с состоянием элит общества.
Иллюзии модернизационного потенциала претендующих на роль элиты культурных групп (интеллигенции) исчезли уже к началу 1990-х годов, когда завершился период гласности. Придание публичного характера всему запретному, замалчивавшемуся и искажавшемуся в советскую эпоху было актом признания интеллектуального опыта советской интеллигенции, но без понимания того, насколько последняя была частью системы.
Так или иначе, публичная критика прошлого, советской системы конца 1980-х – начала 1990-х годов оказалась практически не востребованной социумом, озабоченным проблемами повседневного выживания, не стала отправной точкой для ценностных трансформаций институтов воспроизводства, социализации. Для современной молодежи, как и для всего общества в целом, советское прошлое, вопросы понимания того, как было устроено советское общество, в котором выросло большинство населения, полностью перестали быть значимыми.
«Цивилизационные» функции берет на себя при этом массовая культура и массовое потребление. Освоение современности, интерпретация новых проблем и жизненных коллизий, напряжений, конфликтов происходят через каналы массовой коммуникации, терявшие свою наметившуюся было направленность на разные типы аудиторий, все больше подчинявшиеся запросам массового и «низового» потребителя.
Сосредоточимся на том, что привносят или привнесли молодые поколения в работу институтов «повседневного воспроизводства» общества, каковы особенности социализации молодежи в рамках этих институтов – в сфере образования, трудовой жизни, семьи. Особый интерес для нас представляет та количественно незначительная, но очень важная часть молодежи, которую мы описывали в своих исследованиях как «наиболее активную», «продвинутую», ориентированную на «успех» и добивающуюся его. Именно эта молодежь – городская, высокодоходная, высоко оценивающая свои реальные (или мнимые) достижения – воспринимает себя как «норму», выступая ориентиром не только для остальных молодых, но и для всего общества в целом. Так возникает специфическая социальная морфология общества, когда «молодость» – характеристика аскриптивная – выступает главным условием и ресурсом успеха, достижения.
Свой образ жизни эти молодые рассматривают как образец достижений, который демонстрируют «всем прочим», в том числе группам провинциальной, периферийной молодежи, к чему нужно (и можно) стремиться. Именно поэтому молодежь можно рассматривать как «общество в обществе», которое устроено так же, как и «большое» общество в целом, где есть свой центр и своя социальная периферия, свое «социальное болото». Именно эта молодежь осваивала и закрепляла новый для страны образ городской жизни, обживала менявшийся и выраставший на глазах новый «большой город».
К феноменологии нового города
За постсоветский период советская топография, разметка крупного города полностью ушла. Нынешняя молодежь росла в новом городском пространстве, ориентирующемся на современный западноевропейский город или имитирующем его. Этот город, как и жизнь на страницах глянцевых журналов, популярных среди молодых, особенно тех, кто побогаче, был предназначен не для всех. «Новое» в городском пространстве – а это, конечно, центр большого города – имело (и все еще сохраняет) примечательное отличие: оно адресовалось молодым и преуспевающим. Все прочие «социальные возрасты» и «социальные слои» оказались надолго вытесненными на периферию – подальше с глаз со своими «оптовками», дешевыми вещевыми рынками, киосками, «старыми» магазинами, «парикмахерскими», «прачечными», «булочными» (с глаз долой для внешнего, в первую очередь воображаемого «западного» наблюдателя-туриста, который должен видеть, что «здесь» все как «у нас»).
Тем самым как бы снималась, «разгружалась» проблематичность актуальной повседневной жизни всего общества, выстраивалась его благополучная витрина, становящаяся все изобильнее и богаче. Символы центра, ценностного ядра советского официозного социума быстро менялись: вокруг Кремля, Генштаба, Государственной национальной библиотеки и т. п. воздвигался мир рекламы и постсоветского гламура. Новые кафе, бары, ночные клубы, роскошные (особенно для советского обывателя) магазины, новые кинотеатры были ориентированы прежде всего на молодых, зазывали их к себе дизайном, интерьером, слоганами, атмосферой и получали именно молодых в качестве постоянных клиентов – более активных, «таких, как на Западе», готовых воспринимать, усваивать и демонстрировать эти «новые» культурные формы городской жизни.
Эти молодые уже на старте зарабатывали намного больше, чем их родители, они были
Новый город оказался без истории, вне истории, вне прошлого и вне повседневной, бытовой рутины. На Западе по изменениям городской среды можно отслеживать динамику взаимодействия разных социальных групп, слоев городской жизни, общества в целом, реконструировать процесс символического осмысления и переосмысления городской среды. Например, по популярности того или иного жилого района западного города именно среди молодых, выстраивающих свою «драматургию» жизни в городе (жизненно-повседневные стратегии молодых яппи или, напротив, «альтернативщиков», «зеленых» и т. п.). У нас же заимствования западных образцов выступали как знаки, маркеры новой жизни, которая была закрыта для тех, кто не вписывается в новую благополучную жизнь, то есть для большинства, становящегося, как ни парадоксально, маргинальным.
Город и деньги
Главными ресурсами, позволяющими войти, вписаться в этот новый, сверкающий и «беззаботный» мир города (разумеется, тот, что «на витринах», а не в подворотнях и не на окраинах, скрытых от глаз чужаков, непосвященных), были и во многом остаются «деньги» и «молодость». Они выступают ситуативным, «местным» эквивалентом ценности.
Если в первое время город витрин и знакового потребления был подчеркнуто молодым, то теперь он все больше становится показушно-богатым, но вовсе не более демократичным, открытым, сложно устроенным, дифференцированным, культурно и социально насыщенным, многообразным. В таком городе деньги в определенном смысле «не считаются», ведь размер трат мотивирован, оправдан приобщением к знакам статусной иерархии. Чем больше ты тратишь, тем выше ты стоишь. Именно поэтому деньги здесь «дутые», не связанные с трудовыми затратами, соотношением усилия и достижения, с рационализацией повседневности, с рациональным выбором, калькулирующим соотношение затрат и качество услуг, с выстраиванием жизненных финансовых стратегий. Они не символический посредник, не мера ценностей, а «взнос», «билет», «талончик» на вход. Это деньги, которые, подобно советскому дефициту, отмечают статус, маркируют принадлежность к иерархии. Поэтому за новизной (ведь выросло первое поколение «с деньгами») прячется очень простая конструкция устройства общества: «выиграл» – «проиграл», «вписался» – «выпал». Такие «деньги» очень просто решают повседневные социальные проблемы – со здоровьем, образованием, армией и т. д. Но они не изменяют соответствующих институтов, задавая лишь образец «нового» способа адаптации к репрессивной и коррумпированной системе, к институциональному произволу.
Город и «общество»
В таком новом городском мире практически отсутствуют или не обладают достаточной силой символической репрезентации представители других социальных возрастов. Здесь нет старости, зрелости, практически нет детства, то есть нет разнообразных социальных партнеров, обобщенного «другого». Но тем самым нет и иных категорий социального времени – нет человеческой биографии, нет истории, смерти. Чтобы оставаться в таком мире, нельзя стареть и болеть. Такой город как-то не придумал для этого пристойного места и среды обитания. Кажется, что, как и прочие заимствованные у Запада стандарты повседневной жизни городского человека, стремительное распространение среди «продвинутых» горожан всестороннего «ухода за собой» – от фитнеса до пластических операций – нацелено прежде всего именно на то, чтобы как можно дольше не выпадать из когорты молодых. Это не связано с рационализацией ценности здоровья и самой жизни со всеми ее возрастами. Если в развитых странах стремление сохранить здоровье тесно связано с ценностью качества жизни всех возрастов (ценность, являющаяся одной из ключевых и в западной медицине), то в России оно скорее носит характер социально-ролевой или особой статусной игры. То, что среди самых острых проблем в опросах молодежи особое место занимают проблемы пьянства и наркомании, говорит не только об их распространенности, но и об отсутствии наработанных культурных защитных ресурсов, навыков контроля, самодисциплины и рационализации своего поведения.
Другая черта такого нового города, связанная с предыдущей, – это отсутствие или подавление социально-пространственного измерения. Центр или социальный «верх» вытесняет социальную периферию, социальный «низ», социальные «края», маргиналии. Бывшие привокзальные площади столицы, оживленное место обмена и коммуникации центра и периферии, «закрываются» скроенными по одному лекалу «торгово-развлекательными центрами», дешевые мегамаркеты всех разновидностей и «для всех» выносятся за пределы окружной дороги.
Идентичность успешной городской молодежи и «Запад»
В такой социально-временной, социально-пространственной композиции возникает специфическое «мы» молодых успешных горожан, смысловой доминантой которых предстает понимание текущего времени как исключительно «своего времени». Из него должны исчезнуть реалии советского прошлого вместе с их носителями: тут нет места для «советских старших», они вытесняются как помеха или «денонсируются» как лузеры. Но этим устраняется не только прошлое, но и будущее – нет проекта, в том числе своей будущей биографии. Имеется в виду не частная история отдельного человека, а будущее как социальный факт. Из конструкции «своего» вытесняется сама идея социальности (ценностно-нормативные порядки «общества», его институтов и групп), правила, этикет повседневной жизни со всеми насущными проблемами. Такое «мы» существует только при неявном условии противопоставления себя остальному обществу.
Целостность подобной конструкции идентичности, построенной на противопоставлении «остальным», задана внутренней оппозицией «мы» и «Запад». Этот «Запад» – мифологический, амбивалентный знак, отношение к которому легко меняется и переворачивается. «Запад», с которым соотносит себя успешная городская молодежь, – это не реальные страны со своей историей, достижениями, ценностями, проблемами, а идеологическая конструкция, являющаяся важнейшим элементом и условием российской идентичности, соотнесение с которой придает значимость собственному существованию. Приход западной масскультуры – мы смотрим те же фильмы, что и на Западе, слушаем ту же музыку, едим ту же еду, носим те же вещи, ездим в те же страны, живем
Эта успешная часть молодых людей считает, будто они хотят в жизни того же, что и западная молодежь. К этой оценке близко и большинство молодых. Действительно, пока еще молодые россияне в своем большинстве скорее хотят, чтобы Россия оказалась в ряду развитых и экономических западных стран, а не претендовала на роль «супердержавы». Однако обратим внимание на следующие цифры. Вхождение России в европейский мир, «открытость» миру (сопряженную с отказом от мифологии поиска «особого пути») выбирают в качестве идеи, которая объединила бы общество, не более 10 % молодых респондентов. С суждением «Россия должна пытаться стать европейской страной вместо того, чтобы искать свой путь» согласны лишь 29 % опрошенных молодых респондентов, а большинство (57 %) с ней опять-таки не согласились.
Поскольку реальный Запад не слишком склонен принимать Россию «за свою», относится к ней без какого-либо интереса, критикует российское руководство и демонстрирует скорее осторожность, сдержанность в отношениях с нынешней Россией, в российском социуме включаются механизмы торможения сближения с европейскими странами, компенсаторной защиты, традиционной и для советского, и для постсоветского общества. Молодежь здесь не исключение, и это очень важно, поскольку говорит об отсутствии решающих изменений. Если в начале 1990-х годов именно молодежь характеризовалась особенно миролюбивой и открытой позицией по отношению к Западу, то теперь, когда в постсоветской России уже практически выросло новое поколение, не знавшее холодной войны, молодые не только не отличаются от старших поколений своими антизападническими настроениями, но порой даже их превосходят.
Хотя молодым людям в наибольшей степени свойственна уверенность в том, что в их силах изменить свою жизнь к лучшему (так заявляли 74 % молодых респондентов, для сравнения: среди 30–40-летних этот показатель оказывался вдвое ниже), социальные обеспечения такой уверенности не слишком убедительны: «вкладываться» (инвестировать деньги и свое время) в получение качественного образования для последующего благополучия готовы менее половины молодых респондентов. Главное условие здесь – найти высокооплачиваемую работу (используя связи, знакомства и т. п. средства). Одна пятая молодых россиян полагает, что успеха в жизни можно добиться при любом образовании, причем этой точки зрения придерживаются как малообразованная молодежь, так и молодые люди, получившие высшее образование.
Выгодная, хорошо оплачиваемая работа в любой сфере становится главным ориентиром для молодежи и критерием «успеха в жизни». Напротив, карьерный или профессиональный рост как показатель достижений (наиболее важный индикатор социального признания в советское время) практически ушел из приоритетов молодежи (он оказался значим лишь для 7 % молодых респондентов). Высокий уровень потребления для молодых людей (такой, как в «нормальных странах», под которыми подразумеваются США, европейские и другие развитые страны, Япония, Канада и т. п.) становится не условием идентификации с «западными странами», а скорее основой для довольства собой. Речь, разумеется, идет не о реальном сопоставлении уровней потребления молодых россиян и жителей «Запада», а о символическом присвоении знаков «высокого потребления», то есть демонстративного отличия молодых людей от старших, обладающих умеренным достатком, но привыкших к экономии и жизни в дефицитарном государстве.
Идентификация с условным, воображаемым Западом указывает на латентные комплексы неполноценности, фрустрации у молодежи, проявляющиеся в виде антизападного ресентимента в особых ситуациях опроса или пропагандистского возбуждения.
Молодежь, как и другие поколения, без особого сопротивления приняла навязанную официальной риторикой и политикой идею внешнего врага, враждебного и корыстного Запада. Массовое антизападничество молодых, массовая ксенофобия в сочетании с ростом русского национализма, возрождение великодержавных настроений стали реакцией по-советски завистливого, агрессивного социального болота, которое есть и среди молодых, как раз на демонстративно-статусное, имитационное «западничество» наиболее успешной, богатой и адаптированной молодежи. Она демонстрирует новые стандарты потребления и образа повседневной жизни как знаки собственного отличия, которые, как и прежде, недоступны подавляющему большинству тех же молодых. Но и эти последние живут в уже изменившейся социальной среде, им тоже хочется быть «богатыми», «независимыми» и «свободными». По существу, эти реакции суть проявления релятивной депривации, ведущей к резкому всплеску агрессии, ненависти в отношении именно того, чего больше всего хочется.
Таблица 1. В какой мере вы бы согласились с высказыванием: «Молодежь в России хочет в основном того же, что и молодежь в странах Западной Европы»? (в % к соответствующему замеру)
N = 2000
Таблица 2. В какой мере вы бы согласились с высказыванием: «Для России было бы лучше, если бы иностранцы прекратили навязывать нам свои идеи»? (в % к соответствующему замеру)
N = 2000
Таблица 3. В какой мере вы бы согласились с высказыванием: «СПИД занесен в Россию иностранцами с тем, чтобы ослабить Россию»? (в % к соответствующему замеру)
N = 2000
Таблица 4. Как вы считаете, есть ли у сегодняшней России враги? (в % к соответствующей группе)
N = 1500, июльский опрос населения 2008 г.
Таблица 5. Представления молодежи о потенциальных противниках и союзниках России
N = 1264, опрос молодежи 2001 г.
Таблица 6. Отношения с какой страной дали бы сейчас наилучшие возможности для развития России? (Приводится первое упоминание и сумма ответов трех упоминаний)
N = 1264, 2001 г., в % от числа опрошенных. Респондент должен был последовательно назвать три страны, в % от числа опрошенных.
Таблица 7. Как вы считаете, обвинения Запада в нарушениях демократии в России вызваны беспокойством о положении граждан нашей страны или делаются в целях дискредитировать нашу страну и получить какие-то преимущества перед ней?
N = 1600, опрос 2008 г.
Молодежь и политика
Российская молодежь следит за политикой не меньше, чем старшие поколения, используя даже больше разных альтернативных источников информации за счет Интернета. Однако это позиция равнодушного зрителя. В самом отношении нынешних 20-летних или уже повзрослевших с 1990-х годов 30-летних к политическим событиям в стране и мире почти улетучилось демократическое или либеральное умонастроение. Исчезают признаки политического выбора, позиции; оценки происходящих событий не соотносятся с ценностями права, гражданских свобод, солидарности. Начинают работать либо механизмы «присоединения к большинству», становящемуся все более агрессивным и воинственным, либо механизмы отрицания любых ценностных значений вообще, цинического обессмысливания событий. Показателен в этом плане пример отношения молодых к «оранжевой революции» на Украине.
Более трети опрошенных (37 %) в 2005 году молодых людей следили за событиями на Майдане. В этой группе «включенных» наблюдателей 24 % считали, что они не принесли Украине ни пользы, ни вреда, а 25 % затруднились сформулировать свое мнение (что они «были очень полезны для Украины», считали лишь 3 % опрошенных). Это значит, что половина молодых, следивших за событиями на Украине, не видят в них «смысла», не хотят оценивать для себя такое важнейшее и интереснейшее для понимания постсоветских обществ событие. Самый частый ответ на вопрос о движущих мотивах людей, стоявших на Майдане: «Участникам за это платили деньги». Его выбрали 52 % (еще 25 % молодых считают это вторым по важности мотивом), тем самым согласившись с объяснением, предложенным и растиражированным кремлевскими политтехнологами. Такой мотив, как «воодушевление идеями», посчитали первым по важности уже только 30 % молодежи, следившей за событиями (то есть 11 % молодежной выборки). Гипертрофированные опасения российской власти относительно «оранжевой угрозы» выглядят малообоснованными: 72 % опрошенных молодых «определенно не хотели бы», чтобы «оранжевая революция» произошла в России.
Для политологов важно было «вытянуть на свет» именно эту равнодушно-циничную реакцию большинства молодых и укрепить тем самым антиоранжевые спектакли «нашистов». Это и есть механизм девальвации, ценностной дискредитации смысла политических и социальных событий, из которых творится «история» (причем и общая, и своя собственная). Главное при этом – нейтрализовать потенциал любой ценностной позиции. И это вполне удается.
Сегодня 55 % учащихся и студентов затрудняются ответить на вопрос, кто был прав в августовские дни 1991 года, а самый частый среди 18–24-летних ответ (как и в остальных возрастных группах) – «ни те ни другие» (39 %; в «родительском» поколении 40–50-летних этот показатель составил 53 %).
Возвращаясь к описываемой нами (идеально-типической) конструкции мы-идентичности у молодых успешных горожан, отметим, что другой авторитетной инстанцией, поддерживающей эту конструкцию, выступает тотальное «государство», где самым важным элементом является персонифицированная высшая власть. Здесь кроется объяснение «путинизма» молодых, казавшегося многим (особенно западным наблюдателям) неожиданным, особенно «зашкаливающим» в преддверии 2008 года[18].
Удовлетворенность жизнью
Подавляющее большинство молодежи сегодня удовлетворено своей жизнью. Две пятых молодых опрошенных (41 % по данным опроса 2006 года) дают самую высокую оценку своей нынешней жизненной ситуации (согласие с высказыванием «У меня все в полном порядке»); чуть выше доля тех, кто считает, что «все не так плохо и можно жить». Тех же, кто выбирает для себя определение «жить трудно, но можно терпеть», долгие годы самое «популярное» среди населения, то есть тех, кто оценивает свою жизнь как пассивное приспособление, всего 13 %[19].
Оптимистично выглядят и оценки изменения материального положения – главной заботы большинства населения: у 51 % опрошенных молодых за последние три года (2005–2008 гг.) оно улучшилось, ухудшение отмечает лишь 8 %, остальные считают, что оно осталось прежним[20]. Половина опрошенных молодых людей (50 %) ожидает его улучшения в ближайшие три года, причем этот показатель практически одинаков для молодежи, живущей в разных типах поселений. За минувшее десятилетие среди молодежи значительно выросла доля удовлетворенных своим материальным положением, хотя доля недовольных все еще несколько выше.
Таблица 8. Насколько вы удовлетворены вашим нынешним материальным положением? (в % от числа опрошенных в каждом опросе)
Таблица 9. К какой из следующих групп населения вы скорее могли бы себя отнести? (в % от числа опрошенных в каждом опросе)
Как и населению в целом, большинству молодежи имеющихся доходов хватает только на самое необходимое: еду, продукты и одежду. Однако и стандарты потребления у «взрослых» и «молодых» заметно различаются. Молодежь подчеркнуто ориентирована на «статусное» потребление, поэтому готова платить большие деньги за модные и престижные вещи, маркирующие ее «современность», пусть даже в ущерб вещам, необходимым в семейном быту. Сегодня уже треть молодых описывает себя как группу, для которой характерна отличная от общераспространенной («выживательной») стратегия потребительского поведения.
Учеба и проблема качества образования
Молодежь не только демонстрирует ориентацию на более высокие, западные стандарты потребления, но и стремится к высоким заработкам. Она заявляет, что «готова много и интенсивно работать». Следование новым стандартам потребления очень «затратно», и новый образ жизни, новые практики проведения молодежного досуга требуют весьма больших средств, несопоставимых с повседневными расходами старших.
Большинство опрошенных считает получение высшего образования необходимым условием для успешной карьеры, «доступа» к высоким заработкам. При этом для молодых типичен прагматизм в отношении обучения. Значительная часть считает для себя самым важным получение такого образования, которое принесет в будущем высокий доход. Освоение специальности, подготовка к будущей профессии менее важны и ценны, чем получение «корочки». Характерны очень туманные представления учащихся о будущей профессиональной работе. Только 39 % учащихся в школе и около половины студентов собираются в будущем работать по специальности.
Такая неопределенность связана с состоянием системы образования и рынком труда, то есть с существующими институциональными рамками. Молодые довольно легко адаптируются к существующей «институциональной среде», вписываются в сложившиеся контексты и подчиняются им. Слабо выраженная среди студентов неудовлетворенность качеством преподавания, его уровнем, объемом, направленностью, организацией и проч. не выходит за рамки «частного» недовольства. Единичные, слабые попытки протеста, попытки изменения ситуации быстро гаснут и, что особенно важно, не находят практически никакого отклика среди студенчества в целом[21]. В студенческой среде мы точно так же не видим никаких явных признаков формирования инициатив, связанных именно с улучшением качества обучения и преподавания, как нет никаких явных признаков формирования групповой, социальной солидарности во всех прочих сферах жизни общества.
Прагматичная ориентация на процесс получения высшего образования – не новое явление. И в советские времена студенты гуманитарных, например филологических, факультетов учились, считая, что большинству из них придется работать – по крайней мере по распределению – в школе, заниматься учительской деятельностью, а не наукой (и это соответствовало действительности). Таким образом нивелировалась ценность универсального, широкого гуманитарного образования, причем планки индивидуальных достижений занижались как преподавателями, так и студентами. Изучаемые предметы делились на «нужные» и «ненужные», воспринимавшиеся как «избыточные», оцениваясь с узкопрагматичной, житейской точки зрения.
В «новое время» такую функцию «понижающего трансформатора» в большой мере играют деньги – представление о будущей зарплате.
Будущий и желаемый высокий доход слабо связан с процессом обучения, специализации, накоплением «квалификационного ресурса», необходимого для успешной конкуренции на рынке труда. После получения диплома для большинства молодых важным становится не реализовать в профессии полученные знания, а попасть в такие социально-экономические ниши, где есть «большие деньги», где старт, даже с самых низких должностных позиций, сразу дает больший доход, чем это предполагает квалификация, скажем, рядового инженера или преподавателя. Тем самым и в сфере образования девальвируется ценностный смысл индивидуального достижения, личных усилий, которые могли бы стать главным «ресурсом обмена» при выходе на рынок.
Качество российского образования – как среднего, так и высшего – одна из самых болезненных, ключевых для модернизации и развития российского общества проблем. Вокруг нее ведется много дискуссий и среди экспертов. В списке «самых острых» проблем молодежи на «невозможность получить хорошее образование» там, где респондент живет, указали лишь 13 % всех опрошенных молодых (11-е место в списке из 14 проблем). То есть для основной массы молодых людей эта проблема незначима.
Таблица 10. Значимость доступности качественного образования по типам поселения респондентов (в % к соответствующей группе опрошенных)
Опрос молодежи 2006 г.
Проблема «недоступности хорошего образования» острее стоит там, где меньше мест, куда можно попасть, «просто заплатив кому нужно». В столицах, где сконцентрировано большинство ведущих вузов страны, она практически незначима.
Претензии к системе образования среди молодых связаны главным образом с общим для всего населения недовольством нарушением всеобщего права на получение бесплатного образования, то есть реакцией на распад советской государственной системы образования.
Другая связанная с этим причина общего недовольства – распространение коррупции в системе образования. Появление денег в разлагающейся распределительной государственной системе образования ведет к коррумпированию всех участников, включая студентов и их родителей. Готовность платить за образование, широко распространенная среди молодых, особенно более обеспеченных городских жителей, выступает (при незначимости проблемы качества образования) не как инвестиция в свое профессиональное будущее, условие развития и самосовершенствования, а как взятка за переход социального барьера, как вынужденное, но все-таки принятие навязанных правил игры. Деньги здесь выступают не как символический посредник получения знания на рынке образовательных услуг, а как «мзда» за доступ к услуге в процессе обучения, никак не связанная с гарантиями качества услуг.
Платность образования, заставляющая многих студентов подрабатывать и совмещать учебу с работой, сказывается на качестве знаний. Таким образом, непроблематичность для молодых содержания и качества получаемого образования, отсутствие в их сознании ценностной ориентации на индивидуальное усилие при получении образования, конвертируемого в успех и достижение, говорят о той же пассивно-адаптивной стратегии поведения молодых, которая характерна для подавляющего большинства населения. Идея отстаивания, защиты своих прав на получение качественной услуги за деньги или как протест против переплаты, нарушения договорных отношений среди молодых сегодня практически отсутствует. Хотя удовлетворенных системой образования среди молодежи меньшинство, однако подавляющая ее часть уверена в том, что может получить хорошее образование.
То же самое можно сказать о среднем образовании. Так, школа, один из «мрачных» мотивов индивидуалистической западной литературы и культуры, вспоминается большинством молодых россиян «со светлыми чувствами» (что вовсе не отменяет опыт пережитого институционального насилия, напротив, таким образом они его нейтрализуют, лишают субъективных, автобиографических смыслов).
Таблица 11. Удовлетворены ли вы системой образования в России? (в % к соответствующей возрастной группе)
N = 1600, опрос населения 2008 г., август
Таблица 12. Можете ли сейчас вы (ваши дети, внуки) при необходимости получить хорошее образование? (в % к соответствующей возрастной группе)
N = 1600, опрос населения 2008 г., август
Признаком важности качества образования для молодых, особенно тех, кто стремится жить «как там», можно было бы рассматривать желание учиться за границей. Однако отношение молодых к получению образования за границей двоякое: доля тех, кто «в принципе» хотел бы поехать учиться за границу, равна в сумме 48 %, а тех, кто нет, – 47 %. Подобное статистическое распределение скорее подтверждает тезис о неактуальности получения более качественного и современного образования за рубежом. За подобными пожеланиями, как и отношением к возможной работе на Западе или к эмиграции, кроются неясные мечтания о другой жизни, более благополучной и нормально устроенной. С возрастом они резко снижаются.
Поделиться книгой: