Память

Владарг Дельсат

Память

Пролог

История этого мира вела свое начала из древнейших времен. Издревле люди жили в согласии с ведьмами и колдунами, умевшими лечить болезни, заклинать погоду и насылать мор. Именно осознание того, что колдунишка может и отомстить, останавливало горячие головы. Но прошли века, в Таурис, так назывался этот мир, пришел новый культ. И все, вроде бы говорили правильно, и казался добрым этот самый культ, но…

Однажды кто-то решил, что колдуны противны новому богу, за что их надо уничтожить. По всей западной части мира запылали костры, сжигая тех, кто не успел спрятаться — стариков, женщин, детей. Проклятия неслись к небу, соединяясь таинственными чарами, пока колдуны, наконец, не собрались вместе, желая мести. Объединенный ритуал принес в Европу чуму. Страшная болезнь пронеслась по землям, устрашив подлых людишек, поднявших руку на колдунов.

Долго длилось противостояние, пока, наконец, люди и колдуны не были вынуждены сесть за стол переговоров, ибо погибли миллионы. Казалось бы — вот и конец противостоянию, но колдуны решили отгородиться от людей нерушимой стеной. Не все колдуны, стоит заметить, но, тем не менее. Шло время, люди забывали о колдунах, пока, наконец, не наступил век двадцатый.

Генрих фон Шварцкопф был немецким дворянином и колдуном в двадцать девятом поколении. Точно зная, что не имеющие дара, по сравнению с колдунами суть животные, он с группой единомышленников взял под контроль военачальников и правителей родной страны. Странно, но никто не обратил внимания на мгновенно изменившуюся риторику вождя немецкого народа. Если раньше тот говорил о необходимости сделать хорошо немцам в Германии, то затем речь пошла об уничтожении «неполноценных» народов.

Европа, отметив, что неполноценными считают не их, радостно поддержала эти начинания финансово и вскоре разразилась страшная война. Против колдунов, предпочитавших называть себя «магами», вставали волхвы и одаренные других стран, и в колдовском плане гремели не менее страшные битвы. Решившие действовать кровавым колдовством немецкие колдуны пали, но посеянная ими скверна дала всходы.

Колдунам в некоторых других странах понравилась идея быть выше не обладающих даром, кроме того, контролируя правительства тем или иным способом, они не были сдерживаемыми никакими правилами и законами, имея возможность экспериментировать в свое удовольствие. Кроме того, колдуны с удовольствием исполняли заказы на уничтожение тех или иных людей, с целью обогащения.

Далеко не все колдуны разделяли мысли, чуть не приведшие мир к краху в прошлый раз, но в Великобритании эти идеи были сильны, поэтому один из островов был превращен в место для экспериментов, прикрываясь вывеской «колдовской школы» для одних, просто «школы» для других, и полигона для третьих. Здесь разбирались артефакты Аненербе, здесь производились жестокие опыты, в том числе и над детьми, которых было не жалко, над теми, кого колдуны считали низшими, или вообще животными.

Казалось, никто не знает и никогда не узнает о новом концлагере, сотворенном ничему не желающими учиться забывшими прошлое колдунами. Предпочитавшие не вспоминать о том, как на беззащитный город падали бомбы и громко кричали раненные люди, новая волна нацистов готовилась сделать свою самую страшную ошибку.

Глядя в окно своего кабинета, в котором планировались действия, новый «вождь» местных колдунов задумчиво смотрел на серые морские волны, набегавшие на камни. Ему докладывали об успехе запланированной операции, и выражение лица как-то избежавшего суда немца, считавшегося сейчас англичанином, прорезала жесткая усмешка. «Уже скоро».

— Отродье действительно обладает необходимым пространственным даром, — сообщил «вождю» его ближайший помощник. — Извлекли чисто, родителей депортировали, но они не долетят.

— Очень хорошо, — кивнул тот, кого здесь называли вождем. — Что у нас по деньгам?

— Хорошо известные люди внесли первые платежи, — ответил помощник. — Но у них желание… Странное на мой взгляд.

— Для нас проблемное? — поинтересовался самый главный колдун Британии.

— Совсем нет, даже удобное, — хмыкнул его собеседник. — Так что мы согласились.

В просторном кабинете, находившемся в хорошо спрятанном месте, колдуны планировали не самую простую жизнь для двоих еще ничего не подозревавших детей. Если бы у них все получилось, то ритуал, обнаруженный в старых записях, поставил бы старый мир на грань уничтожения, вот только этим они нарушали равновесие, установившееся в мире.

Британские колдуны не верили ни в равновесие, ни в могущественные силы. Они желали власти над всем миром и шли к своей цели, абсолютно не задумываясь над тем, какой будет цена. Но Равновесие в одном из миров Таурис было само по себе основной силой, обеспечивавшей само существование этого мира, поэтому история пошла совсем не по запланированному сценарию.

Глава 1

Герби Дэвис был сиротой и знал это. От него отказались родители еще в роддоме обосновав это тем, что новорожденный — бесовское отродье. Но, когда ему исполнился год, Герби взяли в семью хорошие люди — Вонсоны, почему-то не став усыновлять. Тем не менее, мальчик называл опекунов мамой и папой, против чего те совсем не возражали.

Названный Гербертом мальчик считал себя вполне счастливым, пока ему не исполнилось десять лет. Неожиданно для него опекуны построжели, как будто он сделал что-то нехорошее. Герби пытался понять, что не так, но во взгляде «папы» появилась брезгливость, а «мама» все чаще награждала мальчика подзатыльниками. Однажды вечером, Герберт услышал разговор опекунов, чуть не сломавший его.

— Зачем нам это отродье, Франц? — с отвращением в голосе поинтересовалась женщина. — Колдовское семя, подумать только! Надо от него избавиться!

— Завтра отвезем его в приют, — согласился с ней тот, кого Герби называл «папой».

— Только пусть это будет для него сюрпризом, — хихиканье доселе называемой «мамой» больно ударил мальчика в самое сердце.

— Скажем ему, что это собеседование в школу для одаренных, — рассмеялся мужчина.

Понимая, что его жизнь кончена, Герби пытался собрать свой рассыпавшийся на осколки мир. Его предали самые близкие люди. Мальчику было всего десять, потому утром он попытался сопротивляться, цепляясь за косяки и двери, не желая покидать ставший родным дом. И тогда озверевший опекун выдернул из розетки утюг, и замахнулся на Герби проводом. Мальчика доселе не били, поэтому поначалу он даже не понял, что это значит, а потом он не помнил ничего, кроме дикой, разрывающей боли. Так, в полубессознательном состоянии его и закинули в машину. За что с ним так поступили, сильно избитый мальчик так и не понял.

Автомобиль ехал, а Герби не мог и пошевелиться — так было больно. Его впервые так жестоко и сильно избили — до крови, и мальчик просто застыл в своем непонимании — за что? Он всего только хотел остаться в доме, за что его так? Почему опекуны стали такими злыми? Этого он не понимал.

На дворе была зима, шел снег, счищать который снегоуборочная техника не успевала. Поэтому опекун мистера Дэвиса на повороте успел только испугаться — на него надвигался не справившийся с управлением грузовик. Последовал сильный удар, а затем и взрыв — грузовик оказался полупустым бензовозом. Герби только и успел почувствовать сильный жар, лизнувший избитое тело, пожелав оказаться где-нибудь подальше, когда еще один взрыв лишил его сознания.

* * *

Переправа была сложной, гитлеровцы обстреливали отступающие войска, стараясь утопить побольше красноармейцев. Лейтенант Зарубин стоял на плоту, чувствуя, что враг уже пристрелялся и может накрыть переправляемое орудие в любой момент. В этот момент новый взрыв чуть не сбросил командира Красной Армии в воду, но вот после него он увидел пацана, одетого в какие-то лохмотья, закачавшегося на воде. Не раздумывая, лейтенант прыгнул в воду, чтобы вытащить едва дышавшего мальчонку лет десяти-одиннадцати на вид. Быстро осмотрев спасенного уже на берегу, лейтенант заметил, что тот сильно избит, весь в крови, да еще и обгорел. По всему выходило, что пацан убежал от этих гадов, не жалевших даже детей. Доложив командиру батареи, Зарубин только вздоха и лаконичного решения.

— В санбат, — коротко распорядился капитан Егоров, покачав головой. Сколько таких детей он уже видел за два месяца войны…

Герби очнулся внезапно. Он даже поначалу не осознал, что произошло, потом услышал речь, которую почему-то отлично понимал, хотя говорили не по-английски. Потом на него навалились воспоминания, заставив тихо заплакать, но рядом появилась какая-то женщина, сразу же погладив его рукой по голове. И было это так необыкновенно, что слезы тут же пропали.

— Как зовут тебя, малец? — поинтересовался какой-то усатый дядька, одетый в пижаму.

— Ге… ги… — попытался что-то сказать Герби, но не смог, сразу же запаниковав.

— Будешь Гришей, Григорием, значит, — заключил незнакомый дядька. — А то, что говорить пока не можешь, то не страшно, контузило тебя, парень. Так бывает.

— Интересно, он сам поесть-то сможет? — задумчиво спросила медсестра.

— Совсем замучили пацанчика подлые вражины, — вздохнул солдат. — Дай-кось я его покормлю.

Чуть позже Герби узнал, что оказался в прошлом, за почти сорок лет до своего рождения, в другой стране, и тут сейчас шла война. Его приняли за местного, убежавшего от кого-то черного, по рассказам похожего на демона из сказки. Переубеждать таких добрых и хороших людей он не стал. Поняв, что опекунов больше не увидит, дважды преданный самыми близкими людьми мальчик принял и новое имя, и новую для себя реальность.

Старательный мальчонка понравился медсестрам, попросившим за него начальника санбата, поэтому очень скоро у Герби появилась красивая, по его мнению, одежда. Она была военной, как у всех вокруг, но удобной. Его начали учить, учить пришлось всему — и как наматывать портянки, и как приветствовать, и перевязкам, и… много чему. Маленький санинструктор вскоре встал в один строй с девушками, которых мальчик очень уважал — ведь они ничего не боялись. Наверное, и опекуна бы не испугались. Мальчик теперь назывался «воспитанником», но многие в санбате — и врачи, и ранбольные обращались к нему «сынок». И ради этого Гриша был готов на многое.

С любознательным пацаном любили откровенничать раненые, рассказывая о всяких фронтовых придумках. Григорий Лисицын, как его окрестили, прижился в санбате, научившись многому. Постепенно он привыкал, иногда сбегая на передний край, чтобы «помочь девочкам». Он не боялся перевязывать раненых под огнем, хотя его за «под огнем» потом ругали. Воспитанника медсанбата берегли, но и учили честно — и врачи, и медсестры, и солдаты, которым просто лежать было скучно. И Гриша, понимавший зачем это нужно, учился. Изо всех сил, потому что здесь он познал то, чего не знал всю свою жизнь: тепло. Настоящее тепло Григорий познавал под бомбежками, артналетами, в бесконечных отступлениях, даже выходя их окружения. Он узнавал, что это такое — «свои», понимая, что в Англии у него «своих» не было.

Почему-то его записали одиннадцатилетним, он, впрочем, не возражал. И его обнимали, показывая, что Герби, точнее, уже Гриша — нужен, действительно нужен. За это мальчик был согласен и на непростую науку, и на взрывы, да что там… Он за это даже умереть был согласен. Потому что, несмотря на войну, здесь он был среди своих.

— Такое чувство, что у него убили всех, причем на его же глазах, — поделилась как-то медсестра с врачом.

— Да, похоже, — согласился тот, смоля папироску между операциями. — Тогда понятна амнезия, детская психика не справилась. А учитывая количество, как его избили, как только выжил…

— Мы его согреем, — пообещала женщина в годах.

Именно она обнимала Гришу-Герби, утешала, когда что-то не получалось, хвалила и показывала мальчонке его нужность. Вскоре Гришка даже и не вспоминал о Великобритании, только иногда в снах приходил страшный опеку и брезгливо кривившая губы опекунша. Теперь мальчик твердо знал — они были фашистами, потому что так поступить могли только фашисты.

— Лисицын! — позвала мальчика как-то товарищ капитан, уже после переаттестации. — Отнесешь таблетки товарищу генералу, ясно? И проследи, чтобы принял!

— Есть! — ответил маленький ефрейтор медицинской службы, отправляясь выполнять задание.

Никого не боявшийся Герби и сейчас не испугался, хоть и целый генерал… Комдив простудился, госпиталь обязал санбат проследить за приемом лекарств, так как лежать во время наступления генерал был против. Закончились горькие дни отступлений, теперь Красная Армия рвалась вперед, отбирая свои клочки и пяди. И вместе с армией в одном строю, в окопах, часто и на передовой — с ними шел маленький санинструктор, воспитанник санбата.

— Товарищ генерал, разрешите обратиться! — четкое воинское приветствие и представление удивили командира дивизии.

Об этом мальчонке он, разумеется, слышал, даже медаль ему вручал — «За боевые заслуги». Подтащивший патронные ящики и воду задыхавшимся пулеметам, парнишка тогда сильно помог… Опять только чудом оставшись в живых, но помог. Генерал даже слышал, как ласково ругали мальчишку женщины из медсанбата, а он только краснел и оправдывался: «Ну кто, если не я?»

— Обращайтесь, — кивнул все понявший командир дивизии.

— Вам таблетки пора принимать, — твердо произнес маленький солдат. — И градусник еще нужен… вот, — протянул мальчик генералу необходимое.

— Спасибо, — поблагодарил комдив, думая о будущем таких девчонок и мальчишек, разбросанных по частям. Их было немало — пригретых солдатами, медсестрами, даже командирами. Шедших вместе с армией, их объединяла ненависть. Жгучая, бескомпромиссная ненависть ко всем немцам, что могло стать проблемой, когда они войдут в Германию. А в том, что они дойдут, генерал был абсолютно уверен.

Тянулись дни службы, Герби уже и забыл про прошлое, иногда напоминавшее о себе кошмарами. Мальчик был здесь на своем месте, его любили, дарили тепло и ему совсем не хотелось обратно. Хотелось ему, чтобы так было всегда и ему это твердо обещали.

Разведчики любили рассказывать Грише о своих хитростях, травить байки о походах в немецкий тыл. Их часто приносили в санбат ранеными, лежать было скучно, вот и рассказывали мальчишке, у которого просто никого не было. Младший уже сержант медицинской службы, награжденный за свое бесстрашие, охотно слушал и мотал на то, чего у него пока еще не было. А вот доктора занимались с ним серьезно и анатомией, и физиологией, и пропедевтикой, и десмургией, и даже латынью. Так что через два года войны мальчик уже мог принимать самостоятельные решения на сортировке раненых.

Его, конечно, перепроверяли, постепенно убеждаясь — он действительно может, поэтому все чаще просто доверяли. А еще была Верка, ставшая Грише семьей, согреть мальчика старались все, но Верка — это была отдельная история. Поэтому мальчик считал, что просто обязан защитить и ее, и других девушек, отчего лез на передовую наравне со всеми.

— Смотрю, фриц стоит, — рассказывал дядя Саша, он был разведчиком. — Да толстый такой…

— Толстого тащить, наверное, тяжело, — со знанием дела вставил Гриша.

— Сам побежал, как гранату увидел, — хмыкнул разведчик. — Ну а то, что она без запала, ему не видно было, — разведчики рассмеялись.

— Лисицын! К командиру! — воскликнула Верка, молодая совсем медсестра, обожавшая покомандовать.

Только вечерами девушка, бывало, плакала. Однажды Гриша увидел и, хотя Верка накричала на него потом, но тогда он просто сел рядом и погладил, как когда-то, в самом начале, гладили его. Он рассказывал, что война закончится, наступит счастливая жизнь и все-все будут радоваться. Мальчик очень хорошо понял, что девушка прятала свое горе за самоуверенностью, просто заглушая свою боль… Не она была первой, да и последней тоже…

— Мы перебазируемся, — сообщил капитан медицинской службы маленькому солдату. — Проследи за формированием колонны и припасами.

— Есть, — ответил Гриша. Смысла в этом приказе было немного, но он позволял держать мальчика под присмотром, что младший сержант отлично понял. И был благодарен за то, что ему нашли дело, а не просто сказали «сидеть тут и не мешать».

Долгие версты войны… Американские грузовики шли по запыленной дороге вслед за передовыми частями, чтобы развернуть полевой госпиталь. Прошла пора горьких отступлений, окружений, оставленных городов и деревень, теперь Красная Армия забирала свое, и мальчик, глядя, как их встречают, понимал многое… А потом он слушал… Плачущие люди обнимали маленького солдата, как и других, благодаря.

— Надо же, такой маленький, а уже солдат, — умилилась женщина, выглядевшая очень старой. — Кушай, мальчик, кушай, — погладила она Гришу по голове, не вызвав отторжения. — Как только мамка-то отпустила…

— У меня нет мамы, — вздохнул младший сержант. — Ни мамы, ни папы, только санбат.

— Все война проклятая, — всхлипнула женщина, глядя на сироту, обогретого солдатами. — Когда она уже закончится…

— Скоро, бабушка, скоро! — уверенно произнес Гриша. — Скоро мы доберемся до самого логова и придушим гадину!

Война учила его ненавидеть. Гриша и представить себе не мог, что может быть именно так. Сгоревшие деревни, воющие от горя женщины в черном, виселицы и… детские тела. Часто — изломанные последней мукой. Фашисты оказались гораздо страшнее всего, что видел и знал Герби Дэрби, ставший Гришей Лисицыным.

Глава 2

В это страшное место солдаты ворвались на рассвете, убивая палачей в черной форме. Это был первый детский лагерь, увиденный Гришей. Самый первый, а их было еще впереди великое множество. Недалеко от деревни Красный Берег, опутанный колючей проволокой, стоял лагерь, в котором мучили и убивали… детей.

О том, что пускать в это место воспитанника не стоило, плачущие медсестры подумали слишком поздно. Выживших детей — истощенных, голодных, больных уже вывозили, и они лежали в палатках санбата, где медики пытались их спасти. Удавалось это не со всеми, ведь звери в черной форме выкачивали из детей кровь, чтобы перелить своим солдатам. Услышав от какого-то мальчика, что неделю назад привезли новеньких, пойманных гестапо, и кто-то еще, может быть, жив, Гриша помчался в лагерь со всех ног, чтобы спасти, ведь он был воспитанником санбата, обязанным спасать своих от этих.

Он нашел их. За бараками в большой яме лежали груды голых обескровленных мертвых детских тел с характерными разрезами на ногах. Потом уже Гриша узнал, как палачи сливали детскую кровь, но тогда он просто замер, прикипев взглядом к девочке, в таких глазах которой отражалось весеннее небо. Не веря тому, что видел, мальчик упал на колени, и дикий крик пронизал тишину мертвого лагеря. Этот крик, почти вой, полный такого искреннего горя, что сжималось сердце, услышали и солдаты, и медсестры, немедленно сорвавшись с места. То, что видел Гриша, просто не могло быть, но оно лежало перед ним… Обескровленные тела и кого-то смутно напоминавшая ему изогнутая в последней муке девочка.

Гриша выл от страшного горя, не в силах сдержаться. От срывал горло криком, когда его нашли солдаты, вытащив затем из ямы. Глядя на множество тел, плакали даже закаленные боями седые мужчины. А мальчишке дали спирту, чтобы успокоить. Ведь раньше он такого не видел. Совсем юный солдат понимал, что сотворивших такое нужно просто уничтожать, ведь они нелюди!

— Они все должны умереть! — боль обратилась в ненависть. — До последнего человека!

— Ох, Гришка… — обнимала его тетя Нина, сына которой утопили фашисты во время эвакуации. — Сколько нам еще боли увидать придется…

Мудрая женщина понимала, что говорила… Солдаты шли по Белорусской ССР, на каждом шагу встречая следы страшных зверств. Казалось, именно белорусы что-то сделали немцам, ибо их уничтожали с такой же яростью, что и евреев. Сгоревшие деревни, детские лагеря по выкачиванию крови, сотни погибших… Гриша уже не мог плакать, зато всей душой желал убить хоть одного «фрица».

Однажды в бою мальчик подхватил тяжелую еще для него винтовку, начав стрелять. Снаряд попал прямо в траншею, убив многих, и немцы могли бы прорваться, если бы не остро ненавидевший их ребенок. Гриша целился и стрелял, стрелял, стрелял, пока не подошло подкрепление с других участков. И столько было ненависти в нем самом, что враг не прошел. Он стрелял и плакал от злости, от своего желания унести с собой побольше врагов.

Эта девочка появилась в санбате потому, что ее нельзя было транспортировать. Фашисты надругались над двенадцатилетней девочкой, попытавшись затем как-то медленно убить, но как, Гриша не понял. Ее прооперировали, но… Маша не говорила, только смотрела в потолок, почти ни на что не реагируя, и мальчик пытался ее расшевелить, рассказывая сказки, кормя, иногда насильно. Все было тщетно… Однажды утром Маша просто не проснулась. И видя тело девочки, которую замучили проклятые фашисты так, что она просто не могла больше жить, Гриша плакал. Война учила его ненавидеть, и он ненавидел проклятых фашистов каждой клеточкой своего тела.

Потом были бои, и младший сержант снова бежал под обстрелом, чтобы спасти еще одного солдата или офицера, мальчик не видел разницы, они все были солдатами. У кого-то в руке был автомат, а у него — бинты и медикаменты. Много говоривший с ним комиссар научил Гришу думать… А еще Верка, ставшая как-то ближе мальчику, доверяла ему, когда на душе становилось совсем плохо.

— Одни мы с тобой на всем свете, — говорила девушка, обнимая маленького солдата, неожиданно ставшего ее семьей. — Вот закончится война, и поедем мы в Ленинград.

— А почему в Ленинград? — удивился мальчик, не понявший связи.

— Я там жила до войны, на Васильевском, — объяснила Верка. — Там будет наш дом, будешь мне братом?

— Буду, — кивнул Герби, улыбнувшись. — Тебя надо защищать, чтобы не обидели, — пояснил он свое решение.

* * *

Пистолет-пулемет Гриша просто выпросил. Они шли по лесам Белоруссии, встречая следы зверств и… лагеря. С каждым таким лагерем ненависть мальчика только росла. Обескровленные тела, замученные, умершие от каких-то страшных болезней… Ни в чем не повинные дети, которых убили эти… твари.

— Больных корью в холодной воде купали, — Верка слепо смотрела в серое небо, смоля папиросу за папиросой. — А это нельзя! И эти твари знали это, Гриша! Знали и убивали деток!

Даже врачи не выдерживали. Наслушавшись, воспитанник уходил к солдатам, чтобы пострелять в этих. Только к пленным мальчика не подпускали. Он не понимал, как немец может быть живым, просто не переносил вида живого фашиста, желая уложить в землю хоть одного. Зубами грызть. Пожалуй, это стало одержимостью.

Но опасно теперь было везде и всегда, потому что разрозненные группы этих, да еще и просто бандиты… поэтому оружие мальчонке выдали, уча его стрелять, отсекать понемногу. Одиночные у него не получались, но вот по три-четыре выстрела вполне выходило. Мотив у Гриши был простым — нужно защитить раненых и… Верку. Поэтому мальчик таскал тяжелое для него оружие вместе с санитарной сумкой. Тринадцать лет, хорошее питание, физнагрузки — все это уже вполне позволяло не быть унесенным отдачей.

Бой за боем двигались они по своей земле. Хотя комиссары, которые назывались замполитами, пытались избавить солдат от желания рвать немцев зубами, но мальчик был в том возрасте, когда для него существовали свои и все остальные, без полутонов. Верка часто проводила вечера с Гришей, мечтая о мирном времени, рассказывая. И в этих рассказах Гриша постигал то, чего у него не было никогда.

В ту ночь Грише не спалось. Он вышел за ворота дома, где отдыхал, сам санбат стоял чуть поодаль, но врачи посчитали, что нечего пацану спать в палатке, когда стоит такой хороший дом, поэтому там расположили тяжелых и Гришку. Вот он вышел почти за околицу, когда увидел… из недалекого лесочка надвигались люди, светя себе фонариками.

Мальчик залег в кусты за холмик, как учил дядя Саша, снял оружие с плеча и осторожно сдвинул вперед предохранитель, чтобы потом очень тихо взвести правой рукой. Неизвестные медленно подходили, и по тому, как они шли, Гриша понял — это враги. Раскрыв и уперев в плечо приклад, мальчик прицелился. Его первая очередь всполошила охранение госпиталя. Несколько врагов упали, а Гриша все стрелял, будто угадывая, где они спрятались. Граната разорвалась совсем рядом, когда первая машина с солдатами уже была недалеко, и мир погас для Григория Лисицына.

Когда маленький младший сержант очнулся, вокруг было темно, а кто-то почти неслышно всхлипывал рядом. Очень сильно болела голова, но мальчик нашел в себе силы открыть глаза, увидев при этом плачущую Верку, повторявшую: «Не умирай, братик».

— Я не умру, — хрипло проговорил мальчик, и был тут же прижат к девушке.

— Мой маленький герой, — прошептала Верка, гладя его по забинтованной голове. — Я так испугалась!

— Ну нужно же было тебя защитить… — немного виновато проговорил Гриша.

— Ну, где тут наш герой? — к койке подошел товарищ капитан. — Очень неплохо… Очень даже, молодец!

В санбате Гришка провалялся две недели, став за это время сержантом и получив из рук генерала отважную медаль. Медаль «За отвагу» очень ценилась на фронте, это мальчик знал, а еще его поздравляли и благодарили врачи и медсестры, отчего даже захотелось плакать.

— Выживи, пацан, — попросил его товарищ генерал. — Очень тебя прошу, выживи!

— Есть выжить! — ответил ему Гришка, давно забывший, что такое предательство близких.