Баламут 2

— Тогда прими и мою…

…По дороге от кабинета Степановны до жилого блока семьи я заметил первые признаки начинающегося отчуждения: четверо из семи общинников, попавшихся нам на пути, одарили нас недовольными, гневными и, в одном случае, даже ненавидящими взглядами. Причем испытывали этот негатив не только к Рюриковне, но и ко мне. Настроение, и без того не особо хорошее, рухнуло в пропасть, так что в нашу гостиную я не вошел, а ворвался, угрюмо оглядел матушку с дедом, явно дожидавшихся нашего появления, усадил Язву с Бестией на диван, шлепнулся между ними и с большим трудом заставил себя заговорить более-менее спокойно:

— Были у Степановны. Только что освободились. Перед тем, как зайти к ней, заглядывали в твой кабинет, дед…

— Бляхи разгрузил, схему нашел и изучил, группу «добытчиков» уже проинструктировал и отправил… — без какой-либо радости в голосе сообщил он, и я, прервав этот ответ соответствующим жестом, продолжил излагать то, что считал необходимым:

— На Совете я завелся и забыл сообщить еще одну неприятную новость вместе с весьма вероятным следствием: мы, засечники, объявлены вне закона не только в Российской Империи, но и в Китае, соответственно, уничтожение даже половины обелисков корхов может выйти нам боком.

— Не «может выйти», а «выйдет». С вероятностью в сто процентов! — угрюмо заявила Долгорукая. — Мой бывший муженек ненавидел общину и до этого Вторжения. Поэтому теперь, когда бездействие в вопросе вашего уничтожения гарантированно закончится большой войной с Китаем, воспользуется первой же представившейся возможностью. Или создаст ее сам. Благо, наложил руку на большинство по-настоящему сильных магов Империи и не стесняется их использовать даже за пределами правового поля.

Дед потер идеально выбритый подбородок, задал нам добрый десяток уточняющих вопросов, пообещал довести эту информацию до Совета, а затем перевел беседу в другую колею. Рассказал о целях операций боевого крыла засечников, описал несколько новых и перспективных идей, попросил помощи в решении пары назревших проблем и где-то через полчаса иссяк. Вернее, покосился на дверь в общий коридор и задал неприятный вопрос:

— Изменения в отношении народа почувствовал?

— Угу.

— Будет еще хуже. Хотя мои считают, что ты в своем праве, и не молчат.

— Не твоих куда больше. И они переобулись в разы быстрее, чем я мог себе представить… — криво усмехнулся я. — Да и плевать: ближайшие два-три дня мы будем только отсыпаться, отъедаться и тренироваться, а потом уйдем в рейд. Так что пусть исходят желчью, как хотят. Кстати, дед, Бестии нужна пелена и кольцо с нормальным пространственным карманом. А мне — как минимум три рейдовых комплекта «химии», ибо мой уже на последнем издыхании. И, если можно, подкинь арбалеты, термитную смесь и все, что требуется для уничтожения «обелисков» — думаю, что найду этому добру правильное применение.

— Будет. Завтра. Эдак к обеду… — твердо пообещал он, посмотрел на часы и решительно встал: — Так, мне пора строить этих тупиц. Не ждите — буду очень поздно или, скорее, завтра с утра. И… Рат, увидишь Жерехова — придерись хоть к чему-нибудь и показательно поломай.

— Объяснишь?

— Нет… — отрезал он и ломанулся к двери. А когда вышел в коридор, развернулся на месте и поймал мой взгляд: — Но ломать надо серьезно…

— …ибо похотливый и трусливый урод! — добавила матушка, дождалась щелчка закрывшегося замка, заявила, что не мешало бы поесть, построила Шахову, на пару с ней накрыла на стол и объявила мораторий на любые серьезные разговоры.

Я поддержал это начинание, слегка пострадав из-за того, что в свете обретения второй любимой женщины придется отвыкать от «родного» кресла и пересаживаться в соседнее. Язва с Бестией предложили альтернативу — питаться, сидя на моих коленях — и даже «сочли необходимым» провести эксперимент. Естественно, в шутку. А потом Дарья Ростиславовна прикипела взглядом к тарелке со свежей зеленью и овощами, полюбопытствовала, откуда в центре Багряной Зоны могло взяться это добро, и выслушала лекцию по магической гидропонике, «альтернативному» синтезу белка, использованию сродства к Природе в экстремальных условиях и особенностях снабжения научно-исследовательских баз типа нашей во времена правления прошлого Императора. Впрочем, большую часть трапезы первую скрипку играла моя любимая родительница: вспоминала молодость, признавалась Долгорукой в давно забытых «прегрешениях», рассказывала ей и мне, как на пару с Язвой кошмарила особо навязчивых кавалеров, делилась «страшными» тайнами юной Императрицы и так далее.

Этот экскурс в их общее прошлое погасил большую часть злости, так что я почти не расстроился, когда матушка собралась на тренировку. И даже попросил как следует поиздеваться над изрядно «обленившимися» и «разжиревшими» рейдерами. А после того, как увел «любимых женщин» в спальню, без особого труда выплеснул недовольство Бестией в самой мягкой форме из всех возможных:

— Даш, скажи, зачем ты так рисковала?!

— Ты имеешь в виду клятву Силой, верно? — спросила она, заметила, что Шахова откинула в сторону одеяло, поняла намек, обошла кровать со «своей» стороны и начала раздеваться.

— Да, ее самую… — подтвердил я, поймал себя на мысли, что отрешенно любуюсь пластикой обеих женщин, обрадовался, что все еще без «левых» желаний, повернулся к Дарье Ростиславовне спиной и отключил чувство леса. Ибо с такого расстояния оно позволяло «читать» даже мелкие движения и, как назло, стало пробуждать фантазию. Впрочем, полностью переключить внимание на что-нибудь еще не получилось — через считанные мгновения Долгорукая заявила, что не сказала ничего такого, что могло выйти ей боком, и отвлеклась «не в ту сторону». То есть, облегченно выдохнула и, вероятнее всего, поймав вопросительный взгляд Шаховой, призналась, что одолженный лифчик слишком мал. Потом пошуршала чем-то еще, аж застонала от удовольствия и продолжила объяснения. Судя по всему, уже забравшись в кровать:

— Скажу больше: перед тем, как дать эту клятву, я прислушалась к себе и пришла к выводу, что могу использовать не в пример более жесткую формулировку. В смысле, заявить, что люблю. Ведь любовь, в отличие от ненависти, бывает разной — любовью мужчины к женщине, матери к ребенку, сестры к брату, деда к внуку, наставника к талантливому ученику и так далее…

— А наличие одного вида любви не отменяет существование другого… — продолжила Язва. — Но в это утверждение никто бы не поверил.

— Верно! — подтвердила Бестия и скрипнула зубами: — В сердце матери, только-только потерявшей ребенка, для этого чувства места нет. Зато хватает места для ненависти и благодарности тому, кто обещал помочь отомстить!

Тут я напрочь забыл о планах держать хоть какую-то дистанцию с этой женщиной и, развернувшись на месте, волчьим скоком метнулся к кровати. А после того, как упал рядом с Долгорукой, притянул ее к себе вместе с одеялом, поймал потемневший взгляд и повторил тезис, которым не так давно они с Язвой успокаивали меня:

— Даш, тебе есть с кем делиться болью. Вот и не смей держать ее в себе!

Глава 4

24 июля 2112 г.

…Последняя смена стихии далась невероятно тяжело. Нет, правая рука, в ладони которой я сформировал плетение под названием распад и принялся безостановочно тянуть Жизнь из ладони Бестии, перестала трястись, приятно потеплела и прострелила уютным жаром по магистральной жиле до самого ядра. Зато начала отниматься левая, с синтезом, так как это плетение безостановочно отдавало мою Жизнь Язве, и очень скоро «порадовало» тремором, все усиливающимся холодом в этой магистральной жиле и легким головокружением. Тем не менее, до конца очередной пятиминутки я все-таки дотерпел, оторвал свои ладони от ладоней напарниц, «сбросил» оба заклинания, посмотрел на стрелки часов, чтобы засечь пятнадцатиминутный интервал, и запретил себе даже думать о восстановлении с регенерацией. Вот и занялся «делом» — поднял с коврика полотенце, вытер мокрое лицо и торс, натянул футболку, рухнул навзничь и вгляделся в себя. Хотя знал, что после шокового воздействия игры со смертью энергетическая система начнет нормально функционировать не раньше, чем через четверть часа.

Через считанные секунды на своем коврике вытянулась и Шахова. А наша венценосная наставница нашла в себе силы пошутить:

— Ну, и как вам такое удовольствие?

— Из-за удвоенной синергии «выжимает» в разы сильнее и быстрее, чем при работе в парах… — устало выдохнула Лариса Яковлевна и явно вспомнила рассказ о жертвах безумного изобретателя этого упражнения, так как хмуро добавила: — Откровенно говоря, не представляю, как можно было выносить такую «тягу», не обладая хотя бы одним сродством из двух необходимых.

— Тот урод думал только о себе, а помощниц «высушивал» и убивал. Поэтому-то и закончил жизнь на плахе… — буркнула Дарья Ростиславовна, последовала нашему примеру и мрачно усмехнулась: — Знаете, если бы не ранг этого ублюдка и не плохое настроение, заставившее меня принять участие в расследовании «рядового преступления», то разбирать личные записи этого ублюдка поручили бы какому-нибудь следователю. А значит, с достаточно большой долей вероятности уничтоженные мною наработки вышли бы в мир!

— Не знаю, что там были за наработки, но, судя по уровню продуманности этой, мужик был умницей, каких поискать. Жаль, что со знаком «минус»! — пробормотала Язва.

— С умом, фантазией, добросовестностью и дотошностью у него не было никаких проблем… — признала Императрица. — Равно, как не было их и с целеустремленностью, позволившей всего за семь месяцев вырасти с третьей ступени мастера на первую Гранда. Но знак «минус» испортил все.

— Может, обсудим что-нибудь более приятное? — предложил я, устав вспоминать ее рассказы о «творчестве» этого урода.

— Готова обсуждать все, что угодно, лишь бы побыстрее добраться до ванной… — ответила Шахова. — А то одежда пропотела насквозь и неприятно липнет к телу.

Я посмотрел на часы, убедился, что взбодрить себя восстановлением можно будет нескоро, и махнул рукой на слабость, головокружение и озноб:

— Ладно, пошли.

И ведь дошел. Правда, все время, пока женщины мылись, провалялся на любимом коврике, благо, смог дотащить до ванной и его. Зато дождался окончания пятнадцатиминутного промежутка в относительном комфорте, с нешуточным энтузиазмом «реанимировал» собственную тушку, изучил ядро с магистральными каналами и озвучил вердикт:

— По моим ощущениям, практиковать игру со смертью надо не вдвоем, а втроем: вчера я взял от силы десять процентов следующей ступени, а сегодня — почти четверть!

— Ого, здорово! — восхитилась Язва, высунулась из душевой кабинки, посмотрела на меня и подколола: — Если ты гипнотизируешь стену из-за того, что решил забить на все остальные тренировки и посвятить ближайший год-полтора игре со смертью, то выброси эту идею из головы — поверь на слово, игры с жизнью куда интереснее!

— Ну, так играла бы с ним не на словах, а на деле! — спошлила Долгорукая, то ли вспомнив наше «признание» и решив поиздеваться, то ли сообразив, что Язва не дает мне уйти в себя, и поддержав эти начинания. А через мгновение вообще отпустила тормоза и смачно шлепнула подругу по заднице: — А то прелести, вроде, наела, в любви клянешься чуть ли не каждый день, а парень до сих пор простаивает. Хотя… клялась, вроде, не ты, а я… Да и прелести есть не у тебя одной… Так, что-то меня начинает заносить!

Я рассмеялся. Хотя почувствовал в последних фразах надрыв и понял, что она несет все, что в голову приходит, только для того, чтобы не потеряться в каких-то чрезвычайно болезненных воспоминаниях. И немного помог:

— Я начинаю бояться еще и тебя!

— Не надо, я сейчас остыну! — пообещала Бестия, продолжила «воевать» с самой собой, врубила ледяную воду и по-девичьи взвизгнула. На пару с Язвой, не ожидавшей такой подлянки. Потом повторила «воздействие» еще дважды, была выставлена наружу, поймала банное полотенце, брошенное мною навстречу силуэту, демонстрируемому чувством леса, и повела руками так, как будто заворачивалась в мягкую ткань:

— Пошлые шутки — неплохой способ выключать голову. Надо взять на вооружение…

— Выкручиваешься, запоздало сообразив, что фактически отказалась от объятий Баламута?! — хохотнула Лара и, проигнорировав возмущенный вопль венценосной подруги, поддела меня: — Рат, тут место освободилось. Как насчет того, чтобы потереть мне спинку и что-нибудь еще?

…Двадцать из двадцати пяти минут, оставшихся до начала тренировки у матушки, Бестия грузила нас с Язвой «боевыми задачами» на ближайшие часы. Объяснения были образными и чертовски интересными, предлагаемые упражнения — сложными, но однозначно нужными, поэтому большей частью сознания я вдумывался в каждое слово наставницы. А меньшей непрерывно сканировал общий коридор познанием леса, отслеживал траекторию перемещения каждого появлявшегося в нем силуэта и, конечно же, прислушивался к тому, что творилось в эмоциях Долгорукой. Благо, она лежала рядом, а щуп работал, не переставая. Благодаря «подсказкам» последнего я дважды «купировал» внезапные падения настроения ласковыми поглаживаниями спины, за что в конце лекции получил благодарный взгляд и… поймал себя на мысли, что, заботясь о государыне, частенько забываю о себе и своих утратах.

Правда, обдумывать эту мысль не стал, чтобы не утонуть в депрессии. Дал команду собираться, дождался, пока женщины приведут себя в порядок, вывел их из жилого блока и выдвинулся к ближайшей лестнице. А через семь минут вдвинул в стену дверь спортзала для продвинутых учеников матушки, жестом предложил спутницам заходить, а сам остался на месте и повернул голову вправо.

Заметив это движение, Шелестов, показавшийся из-за угла, сорвался на бег, подлетел ко мне, вцепился в протянутую руку, от всей души сжал пальцы, пожелал доброго дня и хмуро спросил, что, собственно, происходит.

— Привет, Кремень! — улыбнулся я, запоздало заметил свежую ссадину на скуле друга и подобрался: — Объясню. Но после того, как ты скажешь, с кем сцепился.

Парень покраснел и опустил взгляд:

— Ни с кем. Услышал, что нес дядька Стас, спросил, хватит ли ему мужества повторить то же самое тебе в лицо, и влетел мордой в стену.

— И где этот герой сейчас?

— В столовке. На шестом. Как обычно, стелется перед Вышеславцевой.

— Здорово! — холодно оскалился я, попросил парня подождать, заглянул в зал, поймал взгляд матушки и сообщил, что мне надо ненадолго отойти.

Она знала меня, как облупленного, поняла, что я завелся, и расплылась в предвкушающей улыбке:

— Ты там подобросовестнее, ладно? А то у них память короткая. И страх слишком быстро выветривается…

Я коротко кивнул в знак того, что сделаю именно так, как она сказала, захлопнул дверь и мотнул головой, приглашая Кремня поторопиться.

Он тут же сорвался на бег и помчался к лифтам. А через минуту, влетев в кабинку, ткнул в нужный сенсор и… невидящим взглядом уставился в зеркало:

— Классная у тебя матушка! Боевая, жесткая, справедливая…

Продолжение «А моя…» не прозвучало, но напрашивалось, поэтому перед моим внутренним взором появилось лицо Людмилы Тимофеевны. Иссиня-белое, с сильно заострившимися скулами, шелушащимися роговыми наростами на лбу, висках, переносице и подбородке, сине-фиолетовыми губами, засохшими потеками крови под носом и около ушей, опустившейся нижней челюстью и мертвым взглядом. В общем, таким, каким я его увидел в морге. Понимая, что никакие слова не уменьшат боль парня, потерявшего и матушку, и нерожденную сестричку, я просто сжал его плечо и стоял так до тех пор, пока кабинка не остановилась. Потом вышел в лифтовый холл, повернул направо и вскоре вошел в столовую блока прикладной магофизики Пространства.

Жерехов обнаружился в Женском Царстве — возле правого дальнего столика, за которым собирались дамы, вот уже лет тридцать считающие себя первыми красавицами если не Базы, то этого этажа. Что делал? Как обычно, разливался соловьем и пожирал голодным взглядом бюст Инны Витальевны. Моего появления не заметил, ибо сидел спиной ко входу, а Вышеславцева и ее свита, обожавшие оказываться в центре событий, даже не подумали его просвещать. Так что первый ход сделал я — подошел к мужчине, увлеченно качавшемуся на задних ножках стула, дождался нужного момента, ускорил тушку, начавшую двигаться вперед, и воткнул физиономией в столешницу. Добросовестно — до хруста в толком не зажившем носу. А потом развернул урода личиком к себе и холодно улыбнулся:

— Говорят, ты возомнил себя бессмертным?

— Н-не понял? — пролепетал он, еще не оклемавшись от нокдауна.

— Оскорбляешь меня, моих женщин и моего друга, распускаешь руки и все такое… — объяснил я, дал Стасу время прийти в себя и вежливо попросил повторить фразы, не понравившиеся Кремню.

Он, естественно, начал что-то мямлить, и я без лишних слов сломал ему указательный палец на левой руке. А когда герой-любовник перестал орать, вежливо предупредил, что если он и сейчас не выполнит мою просьбу, то я отрежу ему ухо.

Тут женщинам поплохело, а Инна Витальевна, как самая авторитетная, решила меня урезонить:

— Баламут, так нельзя: во-первых, Станислав Юрьевич годится тебе в отцы, во-вторых, он такой же засечник, как и ты, в-третьих, имеет право на личное мнение, в-четве-…

Дослушивать этот бред у меня не было никакого желания, но ситуация обязывала предельно четко обозначить свою позицию, так что я использовал услышанное:

— Прошу прощения за то, что перебиваю, но мне за глаза достаточно трех уже услышанных пунктов. Стас НЕ годится мне в отцы, ибо подонок, трус, лжец, завистник и тэдэ. Он НЕ такой же засечник, как я: вместо того, чтобы приносить общине хоть какую-то пользу, это ничтожество делает вид, что оптимизирует наши финансы, и втихаря тырит деньги общины. Видимо, из любви к искусству, так как выходить в Большой Мир панически боится. Ну, а то, что он осмеливается нести за моей спиной, называется НЕ личным мнением, а злословием, за которое принято отвечать. Впрочем, я допускаю, что при цитировании этого конкретного «личного мнения» иные акценты могли сместиться. Поэтому-то и прошу озвучить тот монолог еще раз.

Внезапно в Жерехове взыграла гордость: он воскликнул, что не тырит деньги, ибо… работает с финансами общины, а они на одном-единственном счете!

— Ты сам-то понял, в чем признался? — изумленно спросил я, жестом заткнул Вышеславцеву, собравшуюся снова вступится за «несчастного», и нехорошо оскалился: — Впрочем, плевать на это признание. Что касается денег, то ты их воруешь не со счета: ты втихаря тыришь трофеи с корхов, отправляешь наворованное в «Семерку» с Полозом, продаешь задешево и получаешь свою долю на личный счет, открытый Пискаревым для тебя!

Тут женщины пошли красными пятнами и посмотрели на «жертву» с таким презрением во взгляде, что у нее сорвало тормоза:

— А сколько наворовал ты?!!! Да я по сравне-…

— Я не воровал… а добывал, добываю… и буду добывать… те самые трофеи… за счет которых община… и выживает! — сообщил я, после каждой пары-тройки слов вбивая его лицом в стол. Потом дал оклематься и уставился в глаза, из которых сплошным потоком лились слезы из-за расквашенного носа: — Кстати, помнится, в феврале я предупреждал, что завистливость выйдет тебе боком, и советовал перестать облизываться на чужое, заняться собой, выйти за пределы Базы и, в конечном итоге, сходить в Большой Мир. За женщинами, которых ты так вожделеешь. Но ты меня не послушался. Вот и захлебываешься то слюной, то желчью. А это не дело. В общем, буду лечить. Я. Раз другим на тебя наплевать. Итак, жду повторения твоих заявлений. У тебя минута. Время пошло…

…Жерехов раскололся. До самой задницы. И отправился к Степановне с кучей переломов, отбитым ливером и без ушей. Кстати, «трофеи» я убрал в перстень прямо перед носом у Генриха Оттовича, примчавшимся в столовую в сопровождении доброй половины Совета. А на требование «отдать добром» ответил категорическим отказом:

— Даже не подумаю: таким уродам, как Стас, уши нафиг не нужны. А вы добренькие и их ему приживите!

— Что ты себе позволя-… — начал, было, председатель, но тут в нашу милую беседу вмешались Вышеславцева и ее свита — перебивая друг друга, подтвердили, что я был в своем праве, а потом потребовали жесточайшего наказания для вора и его сообщника!

Председатель растерялся, ибо это обвинение было из категории самых «крайних» и, по им же написанным законам общины, каралось изгнанием или смертью! Но «первые красавицы этажа» наседали, и он был вынужден забыть обо мне-любимом. Так что я помахал ручкой всем собравшимся, развернулся на месте и в сопровождении Кремня направился к выходу. А через пару минут, шагнув в кабинку лифта, вдруг вспомнил, что не выполнил обещание и не объяснил, что, собственно, происходит. Вот и исправился, коротко описав суть претензий Совета ко мне и моим женщинам.

Дослушав этот монолог до конца, Шелестов спросил, уверен ли я в том, что Императрица поспособствовала бегству дядьки Пахома. А когда услышал мою клятву Силой, аж побагровел от злости. Но рубить сплеча, как обычно, не стал — заявил, что ему надо крепко подумать, пожал мне руку и куда-то ушел. Что, откровенно говоря, порадовало. Ведь я хотел потренироваться без посторонних, а доверять ему так же, как доверял матушке, Язве и Бестии, к сожалению, не мог. А тут спокойно обвешался пассивками и полным комплектом плетений, которые, по мнению Долгорукой, должны были висеть в моей ауре всегда и везде, вскоре дотянулся чувством леса до трех «своих» силуэтов и невольно ускорил шаг, а после того, как оказался в «логове» родительницы, с гиканьем влетел в собачью свалку по правилам «каждая за себя».

Рубились истово, в ближнем бою и практически без ограничений, благо, накануне дед, выполнив обещание, вручил Дарье техно-артефактный защитный комплекс его работы, а четыре пелены прекрасно гасили все одиночные удары. Увы, развлекались от силы минут двадцать пять. Потом решили, что пора включиться в работу, назначили матушку Главным Противником и принялись отрабатывать новые групповые боевые связки. А еще через десять объяснили изрядно загрузившийся женщине, откуда такая мощь, и пробудили в ней нездоровый энтузиазм. Ну, и заигрались, проторчав в зале лишние часа полтора-два, так как она приняла активнейшее участие в создании алгоритма взаимодействия группы, использующей синергию. Убивались бы и дальше, но планы на вечер никто не отменял, поэтому в какой-то момент я дал команду заканчивать, и мы всей толпой отправились в мою сауну. Отдыхать и, заодно, обсуждать результаты весьма плодотворного занятия. Правда, там любимая родительница, заранее расстроившись, начала терзать меня вопросами, но это было нормально:

— Уходите, как я понимаю, сегодня в ночь?

— Угу.

— Меня с собой, конечно же, не возьмете?

— Неа.

— Почему?

— Тебе процитировать твои же клятвы?

Она понуро опустила голову, тяжело вздохнула, скорее почувствовала, чем заметила недоумение в глазах подруг и объяснила, что я имел в виду:

— В первые годы жизни на Базе я старалась доказать всем и каждому, что «внешницы» могут приносить ничуть не меньше пользы, чем «коренные» засечники, поэтому моталась чуть ли не в каждый рейд. В какой-то момент это настолько достало Игоря, что он объяснил смысл слова «замужем» и поставил перед выбором — остаться ЗА МУЖЕМ или свалить на вольные хлеба. Само собой, оставшись тут, на Базе. Я, конечно же, выбрала первый вариант, и с тех пор хожу только в те рейды, в которые ходит Игорь, и только тогда, когда ОН считает мое участие целесообразным.

— А отказываться от данного слова ты не умеешь… — продолжила Дарья Ростиславовна.

— …и глубине души понимаешь, что, начав ходить с нами, ни за что не перестанешь, верно? — грустно закончила Шахова.

Мама утвердительно кивнула, расстроено закусила губу, какое-то время гипнотизировала деревянную решетку на полу, а потом хищно усмехнулась, сжала кулаки и уставилась на меня со слишком хорошо знакомым прищуром:

— Я займусь воспитанием умников, заигравшихся в Большую Политику и невесть с чего решивших, что могут игнорировать положения Права, прямо с завтрашнего утра! Церемониться не буду: не поймут добром, объясню злом. Так что не вздумайте пропадать. Договорились?

— Мне кажется, или Оторва перешла в режим уничтожения всего и вся? — хихикнула Императрица.

— Даш, ты чего?! — преувеличенно серьезно удивилась Шахова. — Этот режим КАЗАТЬСЯ не может…

* * *

…Проснулись ровно в два тридцать ночи от оглушительного перезвона «рейдового» механического будильника. Кое-как открыв глаза, взбодрились восстановлением, бодренько вскочили с кровати и рванули в ванную. А уже без десяти три вышли в гостиную, в которой нас дожидались все Елисеевы. Дед бросил мне «грузовую» бляху и сообщил, что там весь последний заказ, батюшка протянул Бестии перевязь с ножом под ее руку, а матушка обожгла всех троих недовольными взглядами, усадила за стол и заставила нормально поесть.

Потом родственнички проводили нас до юго-восточного выхода с Базы, пожелали удачи и выпустили в ночной лес. Марева мы накинули еще на лестнице, так что, выбравшись из колодца, в темпе перестроились в походный ордер и, плавно набрав крейсерскую скорость, понеслись на юго-юго-запад.

По дороге не отдыхали, поэтому до нужного ущелья долетели в районе половины пятого и перешли на шаг. Стайка звардов, замеченная под чувством леса, удалялась по ветру и не представляла опасности, что-то вроде барсука, ощущающееся на северо-востоке — тоже, и я позволил себе начать объяснения негромким шепотом: