На волне шока

Я-то думал, что приехал сюда, чтобы достигнуть максимального совершенства. Прав ли я был, теперь трудно сказать. А что, если меня попросту хотят превратить в полезного исполнителя?

Миранда умерла. Система жизнеобеспечения подкачала. Миранду воспроизвели во множестве новых версий, и, хотя эти существа не бродили по центру, образ девочки продолжал преследовать Никки Хафлингера на каждом шагу.

Он пытался в одиночку вырваться из ветвящихся щупалец проблемы, опасаясь, что не сможет толком объяснить свои чувства друзьям.

Словечко «нечестиво» вдруг пришло на ум само собой неизвестно откуда. Он слышал его в раннем детстве, скорее всего от матери. Она, как смутно помнил Никки, была набожной то ли пятидесятницей, то ли баптисткой. Последующим «родителям» хорошее воспитание не позволяло использовать подобные скользкие эпитеты в присутствии ребенка. На компьютерных терминалах «родителей» имелся доступ к самым последним данным о воспитании детей.

Что конкретно означало это слово? То, что в современном мире считалось злом, мерзостью, несправедливостью? Никки детально разобрал определение и обнаружил последний ключик к сказанному Бошем. Даже выяснив, что Миранда обладает сознанием и средним для человека «ай-кью», ее не пощадили. Девочку и не пытались отгородить от внешнего мира, чтобы она не могла сравнить свое существование с жизнью способных двигаться, активных, свободных людей. Вместо этого ее выставили на обозрение публики, чтобы приучить к чужому любопытству. Как если бы концепция личности начиналась и заканчивалась измеряемыми лабораторными показателями. Как если бы, сами имея способность страдать, ее создатели отказывали в этой способности другим. «Субъект реагирует на причиняемую боль». Такие ни за что не скажут: мы делаем ей больно.

Поведение Никки следующие пять лет внешне мало отличалось от прежнего. Он принимал нейролептики; их прием предписывали с определенного возраста в обязательном порядке. Его иногда вызывали на индивидуальные беседы после споров с учителями, но такое случалось с половиной всех сверстников. Однажды ему изменила девушка, и он завис на грани срыва. Типичные подростковые эмоциональные бури в замкнутой среде многократно увеличивались в масштабах. Все это укладывалось в пределы заданных параметров.

И только раз, единственный раз он не выдержал напряжения и совершил поступок, за который, если бы о нем узнали, Никки неизбежно выгнали бы вон и скорее всего стерли бы ему память. (Такие слухи ходили, их источник невозможно было определить.)

Никки впервые за многие годы позвонил в Ухо доверия с общественного вифона у станции рельсового автобуса, курсировавшего между Пареломом и ближайшим городом, и целый беспросветный час изливал душу. Он пережил катарсис, очищение. Но уже по пути в свою комнату Никки дрожал, преследуемый страхом, что знаменитый девиз Уха доверия «Тебя слышу только я!» мог оказаться обманом. Глупости! Как они узнают? Выползая из Канаверала, щупальца-усики федеральных компьютеров пронизывали общество, как грибница почву. Ни одно место не давало надежного укрытия. Всю ночь Никки пролежал в страхе, ожидая, что дверь вот-вот распахнется и его арестуют угрюмые молчаливые агенты. К рассвету он был почти готов сам наложить на себя руки.

Чудесным образом катастрофы удалось избежать. Через неделю пугающее побуждение к самоубийству позабылось, превратилось в неясный сон. Единственным, что крепко засело в памяти, был ужас.

Никки решил больше не делать таких глупостей.

Вскоре он начал активно, жертвуя другими предметами, заниматься методами обработки данных. Каждый четвертый ученик уже выказывал склонность к какой-нибудь специализации, его собственные задатки высоко котировались. (Никки объяснили, что с точки зрения теории n-значения среднего пробега управление тремя миллионами жителей Северной Америки представляет собой детерминированную задачу, но, как в случае с шахматами или игрой в фехтование, нет никакого смысла утверждать о наличии идеального искомого, если для его поиска методом проб и ошибок не хватит периода существования целой вселенной.)

Поначалу после прибытия в Парелом Никки держался замкнуто и сдержанно. Поэтому никто не удивился, что после некоторого дрейфа в сторону открытости, он опять вернулся к прежним затворническим привычкам. Ни учителя, ни друзья не догадывались, что он изменил поведение неслучайно. Юноша хотел вырваться на волю из места, где выход на волю не предусматривался в принципе.

Прямо об этом не говорили, зато постоянно напоминали, что на одного учащегося в Пареломе федеральный бюджет тратит примерно три миллиона долларов в год. Те средства, что в прошлом веке выбрасывали на ракеты, подводные лодки и зарубежные военные базы, теперь затрачивались на секретные объекты вроде Парелома. Поэтому питомцам ненавязчиво, как бывает в таких случаях, давали понять, что в обмен за свое пребывание в центре они обязаны что-то дать взамен государству. Все посещавшие центр бывшие выпускники только этим и занимались.

Однако в уме Никки постепенно зрело ощущение: здесь что-то не так. Кто эти люди? Преданные своему делу подвижники или бездушные автоматы? Патриоты или маньяки, одержимые жаждой власти? Несгибаемые воины или обычные слепцы?

Юноша твердо решил, что рано или поздно обязательно найдет способ сбежать еще до того, как подпишется на пожизненное возмещение долга, затаится на достаточное время и беспристрастно разберется, что несет соревнование умов — вред или пользу.

Эти мысли натолкнули его на путь, который привел к обнаружению кода с маркером 4GH. На основании общих соображений он сделал вывод, что у лиц, имеющих на то особое разрешение, должен существовать способ сбрасывать старую и приобретать новую идентичность без шума и пыли. Страна была опутана плотной сетью пересекающихся каналов данных. Попади сюда путешественник из прошлого с зазором в сто лет, он пришел бы в ужас, увидев, с какой легкостью совершенный незнакомец, способный прикинуть палец к носу, мог получить доступ к конфиденциальной информации. («Одни и те же машины затрудняют подделку налоговой декларации и обеспечивают поставку крови правильной группы в машину скорой помощи, забирающей тебя с места автокатастрофы». Что из этого следует?)

Тайными делами занимались не только полицейские осведомители, оперативники ФБР и контрразведчики, но и агенты промышленного шпионажа и политических партий, перекачивающие миллионы взяток и поставляющие услуги для плотских увеселений власть и деньги имущих. Никто не отменял правила: если ты достаточно богат или вхож к определенному лицу, тебе многое прощалось.

Многие смирились с полным отсутствием личной сферы вне государственного контроля. Никки мириться не собирался. Он обнаружил нужный код.

Код с маркером 4GH содержал в себе самовоспроизводящийся фаг — цифровую группу, которая после ввода новой идентичности автоматически последовательно удаляла все сведения о прежней личности. Обладатель такого кода имел возможность переписать себя заново с любого терминала, подключенного к федеральным базам данных. Начиная с 2005 года, это можно было сделать с любого, даже общественного вифона.

Это была самая драгоценная из свобод — штепсельный стиль жизни, возведенный в энную степень, свобода быть личностью по собственному выбору, а не той, что записана в федеральных базах данных. Никки Хафлингер так страстно жаждал заполучить эту свободу, что делал вид, будто не изменился, еще целых пять лет. Код стал его волшебным мечом, неуязвимым щитом, сапогами-скороходами, плащом-невидимкой. Абсолютной защитой.

Так, по крайней мере, ему казалось.

Поэтому одним солнечным субботним утром Никки покинул Парелом и в понедельник всплыл в Литтл-Роке в образе консультанта по выбору образа жизни, якобы тридцати пяти лет, имевшего, как свидетельствовала сеть данных, лицензию на практику в любой точке Северной Америки.

Путаная паутина

— Ваша первая карьера одно время неплохо развивалась, — заметил Фримен. — Но внезапно резко оборвалась.

— Да, — горько усмехнулся допрашиваемый. — Меня чуть не пристрелила женщина, которой я посоветовал потрахаться с партнером другого цвета кожи. Половина компьютеров на континенте со мной соглашалась, а вот она оказалась против. Я понял, что подошел к делу слишком оптимистично, и решил перезагрузиться.

— И стали преподавателем колледжа учебных тривизионных фильмов. Я вижу, что для нового призвания вы сбросили возраст до двадцати пяти лет — почти до реального, хотя основную массу ваших клиентов составляли люди от сорока и старше. Спрашивается, почему?

— Ответ достаточно прост. Что привлекало этих людей к учебным лентам? Ощущение потери контакта с миром. Они, как им казалось, сделали для своих детей все, что в их силах, а в ответ получили черную неблагодарность и оскорбления, поэтому жадно искали ответа в данных, поставляемых теми, кто был моложе их на пятнадцать-двадцать лет. Жалкие потуги! Они хотели вовсе не того, о чем заявляли вслух. Им хотелось услышать, что, да, мир действительно мало изменился со времен их молодости, и никаких объективных различий не существует, что стоит только очень захотеть, и весь каркас мира с его острыми краями как по волшебству умягчится и придет в привычную для них форму. После того как на мои лекции подали третью по счету жалобу, меня вывели за штат, несмотря на неоспоримые доказательства моей правоты. Цена правоты в таких условиях — грош в базарный день.

— После чего вы попробовали свои силы как профессиональный азартный игрок на «Дельфи».

— И очень быстро заработал целое состояние, впав при этом в неописуемую скуку. Поняв, что правительство химичит с коэффициентами ставок «Дельфи», чтобы поддерживать высокий уровень социальной умиротворенности, я начал вести себя как все остальные.

— Однако у вашего тогдашнего «я» имелся такой доступ к компьютерам, какого не было у других.

— В теории он есть у всех, у кого найдется хотя бы доллар на оплату телефонного звонка.

После паузы Фримен хрипло спросил:

— Сложилась ли у вас в уме определенная цель, ради которой вы меняли свои роли?

— Вы до сих пор не раскопали это в моих мозгах?

— Раскопали. В состоянии регрессии. Теперь хотелось бы услышать ваше осознанное мнение.

— Оно такое же. Лучшей фразы мне пока еще не пришло в голову: я искал точку опоры, чтобы сдвинуть с места Землю.

— Вы никогда не думали уехать за границу?

— Нет. Я подозревал, что владельцам маркера 4GH не выдают паспорта, так что точку опоры приходилось искать в Северной Америке.

— Понятно. Это гораздо лучше объясняет ваш следующий шаг. Вы целый год проработали в консалтинговом агентстве по разработке утопий.

— Да. Я повел себя наивно. Я не сразу понял, что о покупке счастья индивидуального покроя могут мечтать только очень богатые или очень глупые люди. Более того — мне следовало сразу же заметить, что тактика компании состояла в создании максимального разнообразия от проекта к проекту. Я спроектировал три очень занятных закрытых коммуны, и, как я слышал, все они до сих пор функционируют. Однако попытка внедрить элементы, которые мне показались перспективными, в новую коммуну закончилась моим увольнением. Я иногда думаю о судьбе гипотетических лабораторий образа жизни прошлого века, которые всерьез пытались найти оптимальный режим человеческого общежития.

— Ну, у нас есть имитационные города и зоны платных лишенцев.

— Да. Кроме того, есть еще Трианон, где можно попробовать на вкус завтрашний день. Только не надо мявкать. Трианон не выжил бы без миллиарда долларов дотаций в год со стороны «ЗК». Имитационные города — игрушки для детей богачей: отправка ребенка на год в обстановку прошлого стоит столько же, сколько обучение в Амхерсте или Беннингтоне. Зоны платных лишенцев были созданы ради сокращения государственных расходов после землетрясения в Заливе. Беженцев дешевле содержать, если они живут без современного оборудования, которое они в любом случае не могут себе позволить.

— Возможно, люди умеют приспосабливаться лучше, чем они раньше считали, и мы вполне способны справиться без этих подпорок.

— Это в наше-то время, когда тривидение перестало освещать убийства по отдельности и тупо заявляет: «Сегодня совершено столько-то и столько-то сотен убийств»? И тут же съезжает с темы? Приспособились называется!

— Вы тоже, как я посмотрю, не очень-то приспособились. Все ваши личности потерпели крах или, по крайней мере, не привели к осуществлению амбиций.

— Отчасти это верно, но только отчасти. Обитая в замкнутом мире Парелома, я не понимал, что большинству людей ни до чего нет дела и насколько они далеки от процесса принятия главных решений, до какой степени беспомощны и покорны. Однако не забывайте: в возрасте двадцати с лишним лет я добился больше, чем многие добиваются за десять, а то и двадцать лет. Ваш брат охотился на меня, имея в своем арсенале все средства. Но не мог меня засечь даже в самые уязвимые моменты — когда я менял личину.

— То есть вы вините в своих неудачах других, в то же время находя утешение в редких, поверхностных успехах?

— Пожалуй, ничто человеческое вам не чуждо. Вы как будто решили меня уязвить. Можете не утруждать себя. Я с готовностью сам признаю свою главную ошибку.

— И в чем она заключается?

— Я предположил, что черт не так страшен, как его малюют. Вообразил, что смогу предпринимать конструктивные действия в одиночку. Вот вам пример: я десятки раз слышал историю о том, что покупку гиперкорпорацией вычислительных машин, чтобы, чего они сами не скрывают, найти способы подкупа чиновников и сокрытия платежей от налогового управления, официально разрешено списывать по статье «деловые расходы». Я был убежден, что это басни. Пока не наткнулся на именно такой случай. Поневоле пришлось сделать вывод, что я ничего не достигну в одиночку, без сторонников, сочувствующих и коллег.

— Каковых вы собирались приобрести в основанной вами церкви?

— Прежде чем мне пришла в голову эта мысль, я сменил личность еще два раза. Но в целом — да.

— Вас не раздражало, что вам так часто приходилось менять личину под давлением внешних обстоятельств?

Наступила новая пауза, на этот раз длинная.

— Ну, если честно, то мне иногда казалось, что я бежал из маленькой тюрьмы, а оказался в самой большой тюрьме на свете.

Что говорил Декан Индж [3]

Дураки бывают двух видов. Один говорит: «Эта вещь старая, а значит, хорошая». Вторые: «Эта вещь новая, а значит, лучше старой».

Прием нынче оставляет желать лучшего

— Это — Сеймур Шульц, один из наших орбитальных решал.

Худой темнокожий человек в синем улыбнулся и, согласно этикету, протянул визитку со своим именем и кодом. Поддерживаемый имидж: человек действия, прямой и твердый, как рельс.

— Ага, я только что наблюдал взлет одного из ваших коллег.

— Не иначе Гарри Ливера.

— А это — Вивьен Ингл, начальница отдела психического благополучия.

Серо-зеленый наряд полнит, некрасивая. Имидж: я не ем чужой хлеб зря и знаю о вас больше, чем вы сами.

— Педро Лопес, Чарли Веррано…

Как и ожидалось, сплошь штепсельные работники, а значит, можно отключить половину внимания, не рискуя ляпнуть что-то невпопад.

— …Рико Поста, вэ-пэ, отвечает за долгосрочное планирование…

Внимание! Вице-президенты — важные фигуры, нередко подолгу задерживаются на одном месте. А посему высокий бородач в черно-желтом костюме заслуживает особо сердечного рукопожатия.

— Рад познакомиться, Рико. Я полагаю, наши пути еще не раз пересекутся в связи с задуманной вами диверсификацией.

— А-а… моя дочь Кейт, а за ней — Долорес ван Брайт, заместитель начальника отдела контрактного права. Ты должен с ней непременно поговорить, потому что…

Однако, когда Ина двинулась дальше, чтобы представить его Долорес, Сэнди рядом с ней почему-то не оказалось. Он с совершенно глупым видом улыбался Кейт. Потому как та была не только некрасива, но еще и худосочна — кожа да кости! Лицо слишком острое — острые глаза, нос, подбородок. А волосы! Взъерошенные, неопределенного цвета, пепельно-бурые, как мышиная шерсть.

Девушка смотрела на Сэнди с созерцательным интересом, выводящим его из равновесия.

Просто чума какая-то. Ведь мне не нравятся тощие женщины. Мне нравятся пухленькие. Ина, например. И это относится ко всем ипостасям моей личности.

— Вы и есть Сэнди Локк? — Вопрос прозвучал с неожиданной хрипотцой.

— М-м-м… Во всей красе, не больше двух в одни руки.

Возникла оценочная пауза. Он краем глаза следил за Иной в дальней части зала, а зал, конечно, был не маленький. Ина шарила взглядом по сторонам в поисках Сэнди.

— Нет, хватит и половины, — загадочно ответила Кейт и скорчила забавную гримасу, от которой нос у нее зашевелился, как у кролика. — Ина вам отчаянно машет. Смотрите, не потеряйтесь. Я не собиралась сюда приходить, просто вечером нечего было делать. Но теперь почему-то я рада, что пришла. Потом поговорим.

— Эй, Сэнди! — раздался громкий призыв поверх медленной успокаивающей музыки, такой же пресной, как интерьер, призванный не оскорблять ничьи вкусы. — Сюда!

Что это было, черт возьми?

Вопрос крутился в уме даже час спустя, то и дело отвлекая от дежурного проявления знаков внимания к новым коллегам. Сэнди с большим трудом сохранял на лице маску вежливости.

— Я слышал, вашу дочь пришлось отдать на коррекцию, бедняжку. Как у нее дела?

— Забираем ее в субботу. Говорят, стала как новенькая или еще лучше.

— Надо было записать ее в «Анти-травму», как мы нашу. Вы согласны, Сэнди?

— Что? А-а… Меня бесполезно спрашивать. Я убежденный холостяк, для меня эта тема — потемки.

— Вот как? Жаль. А я уж хотел было спросить вас, что вы думаете о школах-половинках — ну, тех, где половину предметов выбирают ученики, а половину — учителя. На первый взгляд справедливо, но в глубине души, боюсь…

— В Трианоне?

— Нет, эти пытаются жить в будущем прямо сейчас, в корне неверный подход.

И еще:

— …не стал бы связываться с бэушным домом. Слишком большая морока перепрограммировать всю автоматику. Представьте, что вы пригласили в гости друга, а дурная система безопасности, не поняв вашу команду, спеленала его на пороге.

— Мою систему может обновить своим кодом любой штырь. Жаль, что в Трианоне не так. Сэнди — ушлый затырок. Могу поспорить, что он и в этом разбирается.

— Сейчас я ищу новый дом, друг мой. В следующий раз, возможно, перееду поближе к тебе. Или вернусь назад. Пока еще пробую на вкус.

И еще:

— Вы подростком состояли в каком-нибудь племени, Сэнди? Не-ет? Мой сын хочет вступить в «ассагаи»! Конечно, их отличают солидарность и высокий боевой дух, но…

— Высокая смертность, говорите? Я тоже слышал. Это началось после перехода от Барона Субботы к Кали. Свою Донну я пытаюсь приткнуть к «лысым орлам». Какой смысл брать опеку над ребенком от перекрестного брака, если дочь должна принести клятву зарезать любого белого, на кого укажет главарь?

— «Лысые орлы»? Можете не мечтать. К ним теперь записывают детей с рождения. Найдите какое-нибудь тихое, спокойное племя, поклоняющееся Святому Нику. Страховка будет ниже — уже хорошо.

И так далее.

Взгляд Сэнди с пугающе частыми промежутками волей-неволей отлеплялся от очередной важной персоны и находил копну неухоженных волос и острый профиль дочери Ины.

Но почему?

В конце концов, Ина кислым тоном заметила:

— Сэнди, похоже, Кейт тебя гипнула!