Помоги проекту - поделись книгой:
Разноцветные дни
РАЗНОЦВЕТНЫЕ ДНИ
Повесть
Я ВСПОМИНАЮ ДЕТСТВО
Я люблю приходить на улицу, где прошло мое детство. Правда, этой улицы давно уже нет, вместо нее — сплошь девятиэтажки, новые деревья, новые люди, — но я все равно почему-то люблю бывать здесь. Удается это нечасто, раза два в год, а то и раз в два года, но все же…
Сажусь на скамейку под тенистым деревом, смотрю на мальчишек и девчонок, что возятся на игровой площадке, и вспоминаю своих друзей.
«Вынимаю» из кладовой памяти их звонкие голоса, разные случаи — иногда смешные, а порой грустные — и снова становлюсь пацаном. Для того и прихожу сюда, где еще это возможно…
Фотографий той поры у меня почти не сохранилось. Но зато до сих пор помню летний дождик, такой редкий в нашем краю! Влажную рожицу солнца — словно после умывания. Лужицу с круглый таз. Заглянул в нее — и обомлел. От ощущения бездонной высоты под ногами. Подо мной проплывали облака! Веселые, кудрявые. А сбоку, у самого краешка, на меня смотрело лицо — веснушчатое, с непослушным изгибом чубчика — словно корова лизнула языком. Левое ухо смешно оттопырено, это оттого, что я зимой носил шапку, прикрывая одно ухо, а другое — нет. Сколько раз наказывала мама не носить головной убор набок! Придется признаться, что ухо немного торчком до сих пор, хотя я давно уже не ношу ушанку…
В общем, в луже сиял мой портрет — на фоне облаков и солнца. Вот они — можно дотянуться! Я даже присел на корточки, но тут какая-то девчонка — шлеп! — по луже сандалией, и от лужи ничего не осталось — ни облаков, ни солнца, ни меня!
Я отер с лица прохладные капли и показал девчонке кулак, а она в отместку — язык.
прострекотала рыжая считалку и юрко скрылась за калиткой.
Я запрокинул голову. Облака улетали, сияло большое солнце. И тут же вернулось хорошее настроение.
И за ним тоже я прихожу сюда.
…Иногда ко мне подходят мальчишки. Постоят, посмотрят и снова возвращаются к своим, таким важным, делам. Один, наверное самый любопытный, однажды, даже отважился спросить:
— А что вы здесь делаете, дядя?
— Дышу воздухом моего детства, — ответил я.
— А это как? — продолжал любопытствовать он.
Я набрал полную грудь и шумно выдохнул…
И мне подумалось, что каждому взрослому человеку необходимо хоть иногда возвращаться в детство, к своим друзьям, радостям, огорчениям.
Я вернулся домой, в свою многоэтажку, сел за письменный стол и стал вспоминать.
НАША МАХАЛЛЯ
В детстве у меня было любимое дерево. Старый, в мелких трещинах тутовник. Зимой — битый ветрами, а летом — высушенный знойным солнцем. Тутовник рос посреди двора. Я любил его не за сладкие ягоды весной и не за тень, которую он дарил в жару, а за то, что можно было забраться высоко-высоко по шершавому стволу и сидеть на самой верхней ветке, представляя себя то разведчиком, то моряком, то летчиком, то полярником.
Тогда мальчишки росли мечтателями, и нам нравились исключительно героические профессии. В том числе профессия милиционера. Разведчиков или моряков мы видели только в кино, а милиционера — каждый день в своей махалле.
Я часто слыхал, как взрослые не из любопытства, а просто из вежливости, приходя в гости к соседям, спрашивали моего босоногого сверстника:
— Акрамджан, кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
Приятель, затыкая за край штанов деревянный пистолет, важнецки отвечал:
— Милиционером.
— Почему милиционером?
— Они ловят всякую шпану и бесплатно ходят в кино.
Акрамджан был прав. Нашего участкового Юнуса-ака, тощего и высокого, как дядя Степа, с боевыми медалями на груди, действительно пускали без билета в наш летний кинотеатрик. Может, он там следил за порядком? Точно не знаю. Но ответ Акрамджана мог бы понравиться многим нашим мальчишкам. Пожалуй, кроме Рахмата. Отец его был важной персоной — директором какого-то санатория. На вопрос «Кем бы ты хотел быть?», Рахмат, выпятив живот, летом вечно липкий от персиков, тоном начальника говорил: «Отдыхающим!» Это всех смешило. А мне почему-то становилось грустно. Мне совсем не хотелось отдыхать. Я мечтал о другом…
С вершины моего тутовника хорошо просматривалась вся наша махалля. Дворики, а в них сады, огороды, виноградники. Крыши домов. В большинстве глиняные, но попадались и крытые железом, шифером, черепицей. Дома были с балаханами и без. С верандами и без веранд. Но все они казались мне очень уютными. Вдоль немощеной, пыльной и неширокой улицы протекал арык с водой прохладной и чистой. Из него летом ведрами поливали улицу, дворы, деревья, цветы… Пишу эти строки и ощущаю приятную плещущую тяжесть, слышу веселый перезвон ведер и перекличку соседей.
Арык в жару был «холодильником». Хозяйки опускали туда кастрюли с молоком — кислым и пресным — прямо в воду, придавливая сверху булыжником или пестиком от ступки, чтобы не перевернулись, не уплыли.
И почти в каждом дворе в плетеных клетках жили перепелки. Их пенье — тоже музыка детства.
ЭХО В КОЛОДЦЕ
У кого-то во дворе вопил петух. Где-то настырно брехала собачонка. Тарахтела по улице повозка. Занималось утро. Его возвещал звон ведер — взрослые и ребятня спешили за питьевой водой к водопроводу. Водопровод был один на всю махаллю. И надо было идти на другую улицу — Ташкучу. Каменную улицу.
Для меня ходить за водой было удовольствием. Я любил такие походы. У колонки стояли люди. Обменивались новостями. Тугая прохладная струя, звеня и шипя, до краев наполняла ведра. Зацепив их за дужки коромысел, мы разносили прохладу по домам. Чтобы вода не выплескивалась по дороге, в ведрах плавали дощечки, сбитые крест-накрест. Мы не очень-то торопились обратно. Когда у водопровода оставалась одна ребятня, можно было пошкодничать, всласть побрызгаться холодными струйками. Смех, визг, беготня. Не беда, если кто и поскользнется или опрокинет ведерко.
У самого дома я ставил ведра и немного отдыхал на скамейке. В каждом ведре сияло по солнцу.
…Однажды нашу тихую улицу разбудил шум мотора. Тогда эти звуки можно было услышать нечасто, и я мигом очутился за калиткой. Возле домика бабки Шуры стоял грузовик, да еще с каким-то винтообразным устройством вместо кузова.
Ослепительно рыжий дядька, вылезший из кабины, ткнул большим пальцем в землю и громогласно объявил сбежавшимся женщинам и детям:
— Это есть, граждане, передвижная буровая установка. Теперь, граждане, у вас будет свой колодец!
Через три дня на указанном дядькой месте красовался колодец — с деревянным навесом и толстым бревном-барабаном, на котором висела новенькая цепь с новеньким ведром.
Расталкивая ребят, я первым заглянул в колодец. Со дна потянуло холодом. Я бросил камушек — будто вопрос, и не скоро услышал плеск — ответ.
Я еще нагнулся над темным загадочным зевом и храбро крикнул:
— А-а-а!
В ту же минуту в ушах у меня гулко отозвалось:
— А-а-а! А-а-а!
Потом я выкрикивал: «Петька!», «Ахма-а-ад!», «Кошка!», «Индюк!» И эхо щедро возвращало мне окончания слов. Теперь друзья оттеснили меня и стали разом, наперебой окликать колодец.
ТАЙНА НЕВИДИМОГО ЧЕЛОВЕЧКА
…А чудеса продолжались.
Как-то вечером Рахмат таинственно и пугливо прошептал мне в самое ухо:
— Там… — махнул он рукой в сторону колодца, — на дне…
— Что там на дне, не тяни!
— Там кто-то живет.
— Как так? Кто живет?
— Не знаю. Какой-то невидимый живет. Див живет.
— Эх ты, храбрец! Какой-такой Див? Дивы только в сказках бывают.
— Тихо, — продолжал шепотом Рахмат, — он услышит… Он ночью кричит…
Посмеялся над трусишкой, но и мне стало страшновато. И очень любопытно. Кто же это там, на дне живет да еще кричит? Признаюсь, такое решение далось нелегко. Еще минуту назад я мог запросто подойти к колодцу, но теперь…
Над крышами выплыла луна.
Заскрипел под камнями сверчок.
Я все же подошел. Но в темноте ничего не разглядел. Было тихо-тихо. Разочарованный, отправился домой.
И тут вдруг из колодца мне вслед донеслось пронзительное и даже как-будто издевательское: кур-р-р!
Только что я обвинял Рахмата в трусости, а тут, и теперь стыдно признаться, припустил подальше от колодца.
Дома, однако, я снова почувствовал себя сильным.
Чего бояться? Ведь люди кругом!
Я отыскал отцовский трофейный фонарик-жучок и решительно двинулся обратно к колодцу.
На улице было пустынно…
А, будь что будет!
Вертанув ручку, я опустил ведро на дно, а сам осторожно стал спускаться по цепи. Лазил я отменно — на тутовнике натренировался. Фонарик лежал за пазухой. Метр, другой… Темно, жутко и зябко как-то… Цепь качнулась, подо мной плеснулась вода. Сердце замерло. Но ничего. Уперся спиной и ногами в стенки, давая отдых дрожащим рукам.
Двинулся дальше. Уже пора бы приблизиться дну.
Достал из-за пазухи фонарик и посветил. У самых ног матово блеснула вода. А в сторонке, у самой стенки, на осклизлом камне я увидел… обыкновенную лягушку.
Она надула белый зоб в пупырышках, сверкнула выпученными глазками и весело пропела: кур-р-р! Отсюда, из глубины, обычное лягушачье пенье, конечно, должно было звучать таинственно и странно.
«Здравствуй, мальчик! — послышалось мне в ее голосе. — Как ты здесь оказался? Оставайся со мной. Вместе интереснее!»
Я чуть не расхохотался. И стал подниматься. Только высунулся из колодца — увидел Рахмата и еще нескольких ребят. Не узнав в темноте меня, они с воплями разбежались.
Наутро снова поползли слухи о диве. А мне было смешно. Ведь я-то узнал тайну невидимки.
МОЯ МАМА
Мама моя родилась на Волге. В старинном русском городке Кинешме. Окончилась война, и они вместе с отцом переехали в Ташкент. А через три года после победных салютов под крышу старого глинобитного дома меня принес добрый аист. Так говорила мама. И я верил.
Мама очень любила цветы. Под окнами нашего дома вместе с благоухающими розами — с весны до поздних заморозков — белой пеной колыхались ромашки, синими брызгами, будто робко и застенчиво, светились анютины глазки.
На ночь я всегда поливал водой из арыка мамины цветы. И долго еще в открытые окна вместе с запахом прибитой пыли вплывал в комнатки аромат роз, райхона, душистого табака…
«Живые духи» не выветривались до самого утра. Калитка в сад (как, впрочем, и у всех соседей) никогда не запиралась на засов, и многочисленные мамины знакомые, а то и случайные прохожие запросто заглядывали во двор полюбоваться на цветы. Многие спрашивали, где достать тот или иной цветок, как за ним ухаживать. И мама всем давала советы, делилась семенами, черенками или луковицами цветов.
— Пусть на земле будет больше красоты! — говорила она.
Мама была простой русской женщиной. Но она знала наизусть многое из Пушкина. Любимыми книгами считала «Каштанку», «Хижину дяди Тома», «Джен Эйр», «Дэвида Копперфилда».
КЕРОСИНЩИК АСКАРЬЯНЦ
Каждую среду после полудня нашу улицу, сморенную от жары, будил зычный голос:
— Кер-ро-си-ин!
Под древней корявой чинарой, наполовину высохшей, быстро выстраивалась очередь с ведрами, бидонами, стеклянными бутылями.
Керосин нужен всем.
Электричество в махалле уже появилось, но свет почему-то часто отключали, и мы пользовались привычными лампами под пузатеньким стеклянным колпаком, который вставлялся в ажурную жестяную оградку. Еду часто готовили на примусах и керосинках.
Словом, жизнь без керосина была немыслима.
И мы, пацаны, немало гордились тем, что керосинщик Аскарьянц был «своим»: он жил на нашей улице. Тележка с огромной замасленной железной бочкой, и работяга-осел с обвислым животом, — все это хозяйство оставалось на ночь у него во дворе.
Иногда и для осла выпадали «воскресные» дни. Тогда он гулял вдоль арыка и щипал травку.
Когда у хмурого обычно Аскарьянца бывало хорошее настроение, он разрешал мальчишкам прокатиться разок-другой на своем верном помощнике. И осел с явным удовольствием исполнял роль скакуна: возить голопузого пацана куда приятнее, чем тележку с тяжелой бочкой. Иногда он даже пускался вскачь, и мы устраивали соревнование, кто дольше удержится на тряской, пропахшей керосином спине. К тому же мы не обижали осла, подкармливали дынными и арбузными корками.
Взрослые почему-то недолюбливали Аскарьянца. Может, из-за его замкнутости. Не любил он засиживаться в чайхане. И на хашарах появлялся нечасто…
Но мы, мальчишки, тянулись к нему. И он нам взаимно симпатизировал. Наверно потому, что у керосинщика не было собственных детей. Жил он в глинобитной кибитке с тощей остроносой женой Мартой, продавщицей «Культмага».
Свободными вечерами Аскарьянц садился под урючиной возле дома и пел. Глухо, надрывно. Жилка на правом его виске вздувалась, а глаза, темные, как косточки миндаля, светлели. Песни были длинными, слова непонятными.
Я как-то отважился и спросил:
Поделиться книгой: