Жрица Анубиса

Беспорядочная, щедрая россыпь поцелуев вдоль подрагивающего позвоночника. Она вздрогнула, когда ощутила, как его пальцы кружат по ягодицам, опускаясь всё ниже, между ног, соскальзывая в обильную влагу, двигаясь дальше, болезненно толкнувшись внутрь, так что задрожала и всхлипнула. Но так бывает, в первый раз, её учили.

Горячие ладони мужчины легли вдоль бёдер, притягивая к себе, пока дразня, заставляя раскрыться букету возбуждения. Разия, раскрасневшаяся от стыда, ласк и пытки одновременно, громко всхлипнула от тягучего единого толчка в тело. Хотелось раствориться в этой острой боли, забыться, вырваться, убежать, но, привыкшая покоряться, девушка безропотно принимала бога в своём теле. Когда она поняла, что он не двигается, всё ещё пребывая в ней, давая ей привыкнуть к себе, где-то на периферии сознания мелькнуло изумление. Руки огладили ягодицы и сжали их, затем вновь отпустили, и девушка почувствовала облегчение. Она вцепилась в накидку матраса пальцами, сгребая материал в пригоршню, когда он вновь задвигался в ней. Плавно, не торопясь, явно щадя её.

«Зачем бы ему?» — совсем некстати.

Ещё одно движение, и вновь поцелуй в шею и тянущий кожу на себя укус в основание шеи. Рычание. Движения, становящиеся всё несдержаннее, резче.

— Двигайся со мной, — не приказ, не просьба, но так, чтобы удобно, она поняла это, когда последовала его совету, подмахивая бёдрами его движениям.

Как поощрение — шлепок по ягодицам. Разия чувствовала, как наполнялась им всё больше. Как подрагивали его пальцы на её ягодицах, как он сдержанно стонал, притягивая к себе сильнее, желая полнее ощутить её дрожь. Боль отступила, балансируя где-то на грани сознания и края плоти, ощутимо, но не так, чтобы отказаться от удовольствия наполненности.

Хлопки слияния двух тел, казалось, были слышны во всех уголках вселенной, стыдливым эхом разносясь в межзвёздном пространстве. Разия почувствовала, что внезапно потерялась в ощущениях. Она было вскрикнула, но тут же прикрыла рот, задрожав, понимая, что мир вокруг начинает обваливаться от боли и наслаждения, смешиваясь сейчас в одной ней. Его запах, льющийся через край, горьковатый дурман, не дающий соскользнуть в пропасть забвения. Слишком острое удовольствие, слишком болезненное, давшее провалиться в блаженство, но лишь на секунду. Толчки сзади нарастали, грозясь обрушиться, словно домик из песка. Что и произошло. В одно мгновение он сжал её талию руками, тем самым задержав в одном положении. Затих, мелко дрожа, быстрыми ласкающими движениями проходясь по бёдрам. Наваливаясь сзади, шумно дыша, влажно целуя, затухающе урча от удовольствия.

Разия почувствовала холод, когда он оставил её тело.

— Встань, Разия, жрица Анубиса, — произнёс он твёрдо, хотя можно было уловить нотки пережитого, но не как цельную, а как уже почти оконченную мелодию, — повернись ко мне и узри своего бога.

Девушка выполнила всё, что ей было велено, встав перед ним, потупившись. Он поднял её лицо за подбородок и заставил посмотреть на себя. Девушка зарыдала, пытаясь сдержать слёзы, любуясь обнажённой стройной красотой своего господина.

— Так страшен? — лёгкая ухмылка одними уголками чувственных губ.

— Наоборот, мой бог, — пролепетала Разия, она не могла больше ничего сказать, ком в горле и грохочущая кровь там же не дали договорить, оборвав чувствами где-то посередине восторга.

Анубис подал ей руку, и его глаза сверкнули голубым холодным светом, таким нестерпимо ярким в свете звёздного неба, так резко контрастирующим с его чёрными, как смоль, волосами и смуглой кожей. Она вложила свою в его ладонь, и они истлели в пространстве, оставляя после себя горьковатый аромат и тысячу вопросов оставшимся в зале за завесой.

Луна Древнего Египта. Обещание бога.

Ветер ночной пустыни обжигал кожу колкими холодными иголочками. Хрупкая черноволосая девочка с непропорционально длинными руками и ногами, как у лягушонка, что присуще подросткам, с некоторой тревогой следила за тем, как отец встал около входа в гробницу умершего царя и тяжело дышал, словно бы решаясь на что-то. Когда он посмотрел на дочь, то его взгляд излучал тоску.

— Что-то случилось, отец? — осторожно спросила она.

— Всё хорошо, Инпут, вот только… — он замолк и хотел было сделать шаг, но девочка удержала его.

— Скажи мне, между нами ведь нет тайн, — Инпут была обеспокоена не на шутку, только однажды видя отца в таком раздрае сразу же после смерти матери.

— Наверное, старею, — со слабой улыбкой произнёс отец, переводя взор с лица дочери на тусклую лучину в руках, ладони чуть потряхивало.

Девочка улыбнулась и прищёлкнула пальцами, свет луны блеснул на тонкой тёмной коже миллиардами световых точек.

«Отдать то, что тебе не принадлежит…» — пронеслось в голове у мужчины голосом Косея.

— Что сегодня мой отец, великий Камазу, жрец царя Египта, приготовил для меня, чему научит меня его мудрость, дарованная богиней Маат?

Камазу нервно улыбнулся и всё же шагнул в тёмное пространство, ловким движением поднеся лучину к факелу — тот вспыхнул мгновенно, рассеяв в воздухе запах жира. Инпут ненавидела его, её выворачивало каждый раз, когда он проникал в её нос, неприятно щекоча чувствительные рецепторы. Но она любила отцово дело и словно губка впитывала в себя все знания, весь его опыт.

— Из тебя выйдет самая лучшая жрица, — с грустной улыбкой произнёс Камазу и, спохватившись, замолк.

— Жрица и жена Анубиса, — поправила его девочка.

Мужчина покачал головой: та никак не могла выкинуть бредни своей умершей матери из памяти. Хотя он, наверное, был строг к дочери: кто сказал, что мечтать вредно?

— Да, великая Инпут, — с горькой усмешкой согласился он.

Лестницу и дальнейший путь ярко осветил луч света, зеркалами отражаемый вглубь пирамиды. Инпут нашла ладонь отца и непроизвольно сжала её. Мужчина улыбнулся, и они продолжили путь вниз, постепенно углубляясь в коридоры, в ответвлениях которых, как в помещениях, лежали умершие в погребальных саванах или в натриевых ваннах, готовые к наполнению ароматными травами и смолами тела.

Сделав пару поворотов, они оказались в рабочей комнате, как называл её отец, и поклонились лежащему на возвышении умершему великому царю. Он уже был готов к странствованию в вечности. Прошло сорок дней с момента начавшихся манипуляций с телом, с подготовкой его к загробной жизни.

— Анубис будет ходатайствовать за него? — спросила Инпут шёпотом со священными нотами в голосе.

— Фараон был велик в битвах, но немилостив к своему народу, — Камазу поклонился умершему, повторила за ним и Инпут. — Впрочем, не нам судить, дочь, Анубис взвесит сердце фараона и решит.

— Хорошо, что он умер, — не сдержавшись, протараторила девочка злорадно. — Он запрещал других богов…

Камазу удручённо покачал головой, и дочь, покраснев, замолчала. Но распекать её за эти слова не стал, ведь в них была истина, о которой многие думали, но не решались сказать вслух, боясь расправ. Он, жрец Анубиса, всё ещё был жив благодаря умению «провожать» умерших в мир мёртвых, где их ждал Осирис.

Потом, прошептав священные слова, жрец подошёл к горшочкам с внутренностями, уже высохшими и пахнущими ароматными травами с примешивающимся лёгким душком разложения.

— Подержи, Инпут, — мужчина отдал подошедшей девочке горшок, и по её телу прошёл холодок, покрыв кожу мурашками: отец редко доверял ей участвовать в ритуалах и от того, что здесь совершалось, она почувствовала себя самой главной, способной на то, что было подвластно лишь богам.

— Да найдёт слова для защиты души милостивый Анубис, сочтёт сердце Великого Царя легковесным, богиня Маат откроет правду о человеке, а Осирис примет его в родные поля, где продлятся дни его жизни вечно, — проговорил тот слова молитвы, взяв в руки небольшой нож; когда он произнёс следующие слова, его голос сильно завибрировал: — Поставь канопу*** на место, Инпут.

Девочка развернулась к отцу спиной и поставила ёмкость на место слишком быстро для того, чтобы заметить, как Камазу занёс руку над ней.

— Отец? — непонимающе, испуганно выкрикнула девочка, взгляд отчаянно метнулся в сторону выхода. — За что?

— Прости, любимая Инпут, — он ещё раз повторил попытку, но нож в виде полумесяца вновь остановился в воздухе, повисая в отчаянии, из глаз отца брызнули слёзы, — я не смогу.

— Отец? — Инпут дрожала от сильного страха, поджимающего все внутренности в один огромный комок.

— Беги, Инпут, и никогда не возвращайся, — прошептал он, нож упал на камни, неприятно лязгнув, девочка остолбенела, разрываясь между любовью к отцу и животным ужасом перед смертью. — Беги, — гаркнул мужчина так, что она рванула с места.

Камазу хотел было облегчённо вздохнуть, как в комнату вошли двое мужчин, один из них держал в руках отчаянно сопротивляющуюся девочку. Камазу дёрнулся к дочери, но услышал гневное:

— Не смей, — остановил он того вытянутой рукой и показал на девочку. — Так и знал, что в главный момент ты не сможешь… — один из мужчин со шрамом на подбородке зло смотрел на Камазу. — Не знал, что великий жрец не умеет приносить жертвы, или твой презренный бог не просит себе такие подношения?

— Она всего лишь ребёнок, Косей, — с трудом проговорил тот, глотая слёзы.

— Идеальная жертва, которую невозможно не принять, чистая телом и душой, с даром… — начал было Косей.

— Её дар может послужить и следующему фараону, — резонно увещевал тот, пытаясь придумать хоть какой-то выход, хоть как-то договориться.

— Ты слишком непокорен, и дочь твоя, как ослица, сопротивляется, — проговорил другой, с трудом удерживая барахтающееся тело девочки в руках.

— Смилостивься, Косей, — прокричал Камазу и упал тому в ноги.

— Ты не понимаешь, о чём просишь, — проговорил тот, подходя ближе к жрецу и желая забрать нож из-под его ног.

Но мужчина в момент, когда Косей был беззащитен, неожиданно сделав выпад, напал на него.

— Я не позволю, я всё исправлю, — с придыханием шептал тот, вступая в борьбу с противником почти вдвое выше и моложе себя. — Нельзя обмануть богов, нельзя вернуть кого-то с того света.

— Не спорь, старик, — тот с лёгкостью отшвырнул от себя Камазу, и он, отлетев, впечатался головой в каменную стену, мгновенно притихнув.

— Отец, — выкрикнула Инпут, извернувшись юрким телом, укусила громилу за руку, которую он рефлекторно отдёрнул: этого хватило, чтобы девочка освободилась из хватки и выбежала из комнаты.

— Держи её, идиот, — гневно выкрикнул Косей, и мужчина выбежал, — поймай её и неси сюда, она нужна нам.

Девочка бежала вглубь пирамиды, не разбирая дороги. Она знала некрополь как свои пять пальцев, вопрос в том, знали ли это место так же хорошо преследователи. Инпут, не чувствуя под собой ног от страха и волнения, вбежала в тёмное помещение, используемое для складирования саркофагов.

— Она не могла далеко уйти, а из пирамиды больше нет выхода, — проговорил, слегка отдуваясь, тот, кого отец называл Косеем.

— Да здесь где-то эта коза, найду и, перед тем как зарезать, как следует всыплю, — ответил громила, задыхаясь от одышки.

Инпут закрыла рот, чтобы не вскрикнуть.

— Амон ждёт от нас девственной крови последовательницы Анубиса, Аменхотеп хотел уничтожить всех жрецов, кроме тех, кто служит богу Амон-Ра, первые не понимают, что Амон един — других не существует, — мужчины продолжили свой путь дальше.

Девочка всё ещё дрожала, когда помещение, в котором она пряталась, вдруг озарилось ярким светом. Хотелось закрыть глаза, но она не смогла. В комнате, среди бардака крышек саркофагов и прочих различных принадлежностей для ритуалов, она смогла разобрать две мужские фигуры и еле подавила в себе вскрик. Когда свет поубавился, она заметила, что их тела венчали головы волка и сокола.

— Гор и Анубис… — прошептала изумлённо Инпут, разрываясь между чувством восторга и ужаса.

— Ты рискнёшь и всё поставишь на ребёнка? — спросил тот, что с головой сокола, и указал на девочку, съёжившуюся от ужаса, волосы шевелились на затылке, язык мигом высох.

Голубые глаза волка посмотрели на неё, и она не смогла оторваться от них.

— Наши отцы слишком слепы, чтобы объединиться против угрозы, нависшей не только над ними, и не видят общей картины, уцепившись каждый за свой кусок царства, которое, возможно, совсем скоро падёт под натиском крепнущего нового бога: если Амон доберётся до Анха, не поздоровится всем, он уничтожит любого, кто хоть как-то будет мешать его власти, — убедительно произнёс тот, сверкнув сапфировым взглядом, тоже гипнотизируя Инпут.

Она не сразу поняла, как он бесшумно и незаметно для её зрения оказался рядом с ней, лишь только почувствовала власть и силу, исходящую от него.

— Готова ли ты, дева, послужить богам? — спросил тот, всё так же не отрываясь от её тёмных, как ночь, глаз.

— Твоя жрица я, о великий Анубис, — прошептала Инпут, обретая дар речи, — твоя воля для меня закон, но…

— Но? — раздражённый рык отразился в пространстве так, что застыла в жилах кровь.

— Но я хочу быть Богиней, — дерзко произнесла девочка, сильно покраснев и потупившись в пол, добавила полушёпотом, — и твоей женой…

Раздался смех Гора, отразившись мечущимся эхом по всем закоулкам пирамиды.

— Какова! — произнёс он, всё ещё посмеиваясь. — О, эта задача не из лёгких, нашего Анубиса многие желали захомутать, но даже у богинь это не вышло.

— Тебе нужно от меня что-то, великий Анубис, я готова служить, взамен прошу малость, — девочка подняла дерзкие чёрные глаза в синие сверкающие волка, игнорируя слова сокола, — обещай мне.

— Малость?! — вскричал Гор. — Меня забавляет эта букашка…

Анубис поднял руку, и Гор замолчал.

— Хорошо, дева, я дам тебе, что ты просишь, — сказал тот примиряюще, и Инпут показалось, что он улыбается. — Унесёшь ли ношу мою?

— Раз ты и я здесь, значит, да, — без возражений и тени сомнений.

— Подумай сто раз, братец, невеста-то строптивая, — Гор всё ещё потешался.

— У нас нет выбора, — мрачно ответил тот. — Мне нужно согласие сосуда.

Анубис ещё раз взглянул на Инпут, которая согласно кивнула, и коснулся её лба. Девочка сжалась и почувствовала, как её тело сковало словно морозом, ощутив нечто, что переполнило её до краёв.

— Я отдал тебе Жизнь, ты носишь Анх в себе, печать богов, я спрячу тебя так далеко и хорошо, что никто не будет знать, где ты: ни Исида, ни Маат, ни даже я, — произнёс Анубис, не отрываясь от созерцания лица девочки.

— Мы больше не увидимся? — поняв, наконец-то, почему так легко дал клятву бог, с досадой и обидой спросила она.

— Нет, никогда, твоя душа будет неузнаваема, никогда не ступит и на порог царства мёртвых.

— Ты провёл меня, Анубис, — с горечью проговорила девочка.

— Ты — моя жрица, твоя жизнь принадлежит мне, — без злобы произнёс он, пожав плечами, встал с колена, всё так же не отрывая от юной жрицы своего взгляда. — Ты же хотела послужить мне, дева… — лёгкая усмешка как награда богов, и Анубис приблизился к Гору.

— Да, Великий Тёмный, — произнесла девочка, трепеща всем телом и склоняя голову.

Комната вновь погрузилась в нестерпимо белый свет. Когда он рассеялся, помещение оказалось пустым. Напрасно этой ночью жрецы бога Амона-Ра искали девочку, и даже Геб и Нут не сказали бы, где она.

Примечания:

* энергичный египетский танец

** музыкальный инструмент-резонатор, обычно делавшийся из бронзы, но иногда из золота или серебра, имеющий открытую петлеобразную форму, с ручкой, с тремя или четырьмя струнами, проходящими через отверстия, на концах которых были прикреплены звенящие кусочки металла; был украшен фигурой Изиды или Хатор

*** ритуальный сосуд, как правило, алебастровый кувшин с крышкой в форме человеческой или звериной головы, в котором древние египтяне хранили органы, извлечённые при мумификации из тел умерших. После извлечения органы промывались, а затем погружались в сосуды с бальзамом из Каноба (откуда и название)

Глава 1. Волк и заманчивое предложение

Лондон. Наши дни.

Её руки нашли опору в деревянном изголовье кровати, нещадно скрипевшей под их неистово двигавшимися в унисон друг другу телами. Белокурые волосы беспорядочным каскадом ниспадали на обнажённую тяжёлую грудь со светлыми сосками, возбуждённо торчавшими небольшими горошинками. По белоснежной тонкой коже изящных женских предплечий скользили мужские крупные ладони с проступившими дорожками вен. Дыхания тяжёлые, пунктирные. Протяжный женский стон после того, как его губы поймали сосок и, втянув вовнутрь рта, языком приласкав, резко вытолкнули из себя и подули холодным воздухом. Сдерживаемое шипение от контраста, и её бёдра осели на нём плотнее, так что теперь пришла его очередь вскрикнуть и сжать её ягодицы, притянув к себе настолько, что между ними не осталось даже воздуха, замерев на мгновение, чтобы он смог её и себя внутри неё ощутить острее. Он почувствовал вибрацию от чувственной дрожи, прошедшей по всему телу: она только подбиралась к пику. Мужчина приподнял её и вновь резко притянул к себе, так что она почти рухнула на него, отпустив изголовье, царапала крепкие плечи, кусая мочку его уха, так что он уже почти был готов закончить. Мощные удары по блестящей от смазки коже распалённой до предела плоти, сжимающей его член… Кажется, она что-то шепнула ему, посмотрев в его глаза, пока он пытался сфокусировать свой размытый взгляд на её лице. Испарина тел передавала жар от одного к другому. Девушка всхлипнула, и он почувствовал, как она сжалась вокруг него. Быстрые рывки в податливое влажное тело, и он, сдержанно простонав, притянул её, всё ещё пребывающую в истоме, к своей груди, сам разрядившись пульсацией, уткнувшись своим лицом в её плечо, запутался в облаке светлых волос, вдыхая их восточный аромат, на несколько секунд потеряв самого себя.

Девушка лениво перекатилась в сторону, и теперь они оба, тяжело дыша, уставились в потолок. Она убрала налипшие волосы со лба и прямого носа, мельком взглянув на обои в комнате, невольно задержала взгляд на них. Мысленно ругнувшись, какого же чёрта он всё ещё не снял их совместные фото со стен, она всё же заставила себя вглядеться более пристально в лица на них. Вон то, в розовой рамке, она подарила ему, когда они заканчивали школу. Там она в бальном платье с выпускного: в белом, кричаще-пафосном. Девушка закатила глаза и улыбнулась. Тогда все они, выпускники средней школы, были такими важными, входящими во взрослую жизнь, по сути, всё ещё оставаясь детьми. А то как же объяснить их обоюдный порыв пожениться на первом курсе университета… А вот и фото в тёмной рамке, как раз на церемонии. Они здесь очень счастливые. Понимали ли они тогда, что слишком молоды для такого ответственного шага, и осознавали ли, что слишком разные для него? Светлые стены в их моментах жизни, застывшие цветными пятнами, как окна из обыденности в светлое прошлое. Светлое ли? Или это память услужливо подбрасывала подрихтованные чувством самосохранения воспоминания? Она сейчас и сама бы не сказала. Тёмное пятно на пастельного цвета обоях притягивало к себе, и она судорожно сглотнула вмиг ставшим пересохшим горлом. Всё же кое-что из их совместного прошлого и он бы стёр из своей памяти, возможно, даже предпочтя вообще не знать девушку.

— Я убрал его фото, Линда… — тихо и медленно, словно прощупывая почву перед диалогом, произнёс он.