Русалочья история

— А в какой момент тебе стало понятно, что он меня очень любит? — спросила я у Юли.

— Когда он начал собирать деньги на твое лечение.

— Мое лечение? А чем я, по-вашему, больна?

— Он не сказал, мы и не расспрашивали. После слов о том, что тебе осталось полгода жизни, если срочно не принять меры…

— И сколько вы ему отдали? — перебила я.

— Все накопления. Оля еще и машину продала. Кирилл велел ничего не говорить тебе, потому что ты из гордости откажешься от любой помощи. Погоди. Так ты здорова?

— Абсолютно. Вы попались на удочку мошенника.

— Это ты попалась на удочку мошенника. Это же ты нас познакомила, мы доверяли ему, потому что доверяли тебе.

Я возмутилась: я-то при чем. Мы ругались и спорили, обвиняя друг друга, припоминая все подробности знакомства в Кириллом, спорили до хрипоты. Они хотели, чтобы я вернула деньги. Делать этого я не собиралась ни при каких обстоятельствах. Свою голову на плечах нужно иметь. После этой безобразной сцены, взаимных обвинений, наговоренных гадостей, с грохотом захлопнутой двери мы больше не общались.

После того, как родные раскрыли мне глаза на мою русалочью сущность, я еще острее ощутила свое одиночество. Сближение с мамой немного помогало, но ей я не могла рассказать всё. Я искала кого-то, с кем можно было бы подружиться, быть откровенной, тотально принятой. Искала так отчаянно, что поторопилась и разоткровенничалась с первым встречным.

На пляже три раза в неделю организовывали вечеринки для туристов, с хорошей музыкой, праздничным освещением и веселым возбуждением, парящим в воздухе.

Этот большеротый, высокий, полный бородач в распахнутой рубашке подхватил меня и покружил, когда я сквозь толпу пробиралась к освещенному бару. Его смех был настолько заразительным, что у меня поднялось настроение. Поддавшись веселью, я отплясывала с ним на танцполе, вдыхая соленый ветер. Натанцевавшись, мы переместились к бару, а затем ближе к берегу, прихватив пару бутылок вина. Присели на один из пустых шезлонгов и затеяли пьяную беседу по душам.

— Ты бы знал, — говорила я, — как хорошо быть русалкой. Но мне не с кем разделить свой восторг, свои чувства. Родные — да, они поймут, наверное, но они уже давно растеряли новизну, понимаешь? Ты когда-нибудь терял новизну?

— Слушай, а ты права. Я терял! Непростительно много раз терял. Какая же ты умничка, что это заметила.

— Пообещай мне, что хотя бы новизну нашей встречи ты не потеряешь.

— Клянусь. Как можно забыть знакомство с русалкой?

— Ты мне веришь?

— Конечно, верю, — он приобнял меня за плечи и потянулся к губам.

Я отстранилась.

— Ну, иди ко мне, будь умничкой, — пробормотал бородач.

Мамин хахаль так говорил. Мне тогда было двенадцать. Я никогда никому об этом не рассказывала, кроме Кирилла. Старалась не вспоминать.

Сдерживая бешенство, я кокетливо предложила бородачу окунуться в море.

— Сейчас? — спросил он.

— Вода теплая. Когда ты еще поплаваешь ночью в море с русалкой.

Он расхохотался и принялся раздеваться. Я ногой подпихнула его вещи под шезлонг, чтобы никто не нашел.

Кирилл, подхваченный толпой, идет перед аквариумом в третий раз. В руках у него салфетка с нарисованными кофейными зернышками и надписью: «Прости меня. Когда мы сможем поговорить?». Под водой я кручу пальцем у виска. Как он себе это представляет? Я резко поворачиваюсь вокруг своей оси, вызывая аплодисменты.

Третьей моей жертвой стал самый нервозный в мире клиент. Мне приходилось общаться с ним по работе. Его утопление я спланировала. Не потому, что испытывала к нему злость или ненависть, просто поддалась инстинкту охотницы. Он отплывал от берега на моторной лодке, и я поплыла за ним. Рассказывать особо не о чем, кроме трудного вскарабкивания в лодку, плывущую на скорости. Так или иначе, я это сделала.

А спустя неделю утопила аквалангиста, сорвав маску с лица под водой и удерживая под водой, обвив руками. Этот просто оказался в ненужном месте в ненужное время.

Новости о пропавших людях участились, и моя семья связала их исчезновение с моим посвящением.

Они пришли втроем: мама, бабушка и прабабушка. Вера была занята, ей предложили стать подружкой невесты на какой-то гламурной свадьбе.

— Люди уже начинают судачить, — сказала бабушка, — восемь утопленников за лето без видимых причин. Рано или поздно нас разоблачат.

— Никто нас не разоблачит, — беспечно ответила я, — нет ни одного свидетеля.

— Пока нет, — многозначительно проговорила мама.

— Из-за тебя придется срываться и переезжать на новое место на старости лет, — проворчала прабабушка.

— Вам незачем переезжать. Всё будет хорошо.

— Вещи уже упакованы, — отрезала мама, — мы пришли лишь выяснить, готова ли ты поехать с нами, и обещаешь ли на новом месте воздержаться от своего… увлечения, или останешься и дальше резвиться здесь? Топить всех, кто косо взглянет?

— Не надо уезжать, — взмолилась я, — если на то пошло, переезжать нужно мне.

Я ляпнула, не подумав. Мне нисколько не хотелось жить в другом городе, и я была уверена, что меня отговорят. Бабушка шумно выдохнула:

— Я надеялась, что ты это предложишь. У меня тут сад, подруги. Ну, значит, решено. Два дня тебе на сборы.

Повторюсь: мне не хотелось покидать наш приморский городок, меня вынудили. Моя семья от меня отвернулась.

Четыре года я прожила на чужбине. Четыре года скиталась по разным городам. Я заводила новые знакомства, конечно же. Как назло, мне всё больше попадались мужчины с серьезными намерениями. Когда уже не надо. Создание семьи приравнивалось к отказу от моря, трудно объяснить мужу свои ночные вылазки, так что на вторые свидания я не соглашалась. И жутко скучала по семье, звонила сестре, маме два-три раза в неделю, иногда бабушке, которая, поговорив со мной, передавала трубку ворчащей прабабушке. Четыре года спустя их телефоны оказались отключенными.

Что-то стряслось, что-то ужасное. Пока я ехала домой на поезде, места себе не находила. Стук рельсов сводил с ума, еще этот специфический запах поездов…

Но, как оказалось, они всего лишь переехали. Продали свои дома и укатили, не оставив нового адреса. Или хотя бы номера телефона.

Теперь я могла остаться в нашем приморском городке. Я ждала, что они позвонят, когда купят новые сим-карты. Прошло почти полгода, прежде чем стало очевидно, что не позвонят. Даже моя семья отреклась от меня. Осознавать это невыносимо. Порой я топила людей со злости, от ярости. Так что следующие четырнадцать жертв не совсем моя вина. Но потом я решила, что, наверное, они думают, что я счастливо провожу свои дни, мотаясь по городам и нигде подолгу не задерживаясь. Я сама виновата: никогда не жаловалась, никогда не просилась назад, не проявляла признаков раскаянья. Глупая гордость не позволяла.

Нужен был скандал, нужна была публичность, чтобы вынудить моих родных приехать за мной, вызволить меня. В беде они меня не бросят. Так что я начала показательно нырять перед лодками с рыбаками, яхтами, кораблями. Ждала, когда меня, наконец, заметят и выловят.

Мимо проплывают толпы зевак, и я вглядываюсь в их лица, надеясь увидеть маму, сестру, бабушку или прабабушку. Скорее всего, они приедут вчетвером. Я скажу им, что уеду с ними, изменю внешность, перекрашу волосы, наберу вес, чтобы стать неузнаваемой. Только бы меня вызволили и забрали с собой. Стану очень осторожной. Никаких утоплений, никаких прыжков из воды под лунным светом. Заведу семью, рожу дочь, откажусь от заплывов, пока дочь не подрастет и можно будет развестись. Да и потом — только с разрешения матери. Только с сопровождением, если скажут. Под надзором, в строго отведенные часы. Я сделаю, что велят, что угодно, только бы они пришли за мной.

Виляя хвостом, я подплываю к стеклянной стене, упираюсь в нее ладонями и делаю страдальческое лицо. Меня щелкают фотоаппаратами и на телефоны несколько десятков раз. Надеюсь, хоть одна из этих фотографий попадет в прессу. Меня уже тошнит от сырой рыбы, которой меня пичкают третий месяц.