Добровольческая армия в «Ледяном» походе

Рассказывая о некоторых событиях, связанных с лик-видацией корниловского выступления в августе 1917 года, мы неслучайно уделили особое внимание той роли, которую в них сыграл генерал М.В. Алексеев. В дальнейшем Корнилов, очевидно, не мог забыть и простить Алексееву того, что вынужден был сдать ему Ставку и последовавшего затем ареста. Но в той ситуации Алексеев, принимавший «капитуляцию», фактически спасал мятежную Ставку, разгром которой революционными частями был более чем вероятен, а для самого Корнилова и его ближайших соратников стал гарантом безопасности, естественно, в той мере, на которую сам мог рассчитывать. Свое истинное отношение к участникам корниловского выступления Алексеев выразил в письме к Б.А. Суворину. Настаивая на том, что Корнилов и его соратники не должны предстать перед военным судом, он писал: «Россия не имеет права допустить готовящегося в самом скором времени преступления по отношению ее лучших, доблестных сынов и искусных генералов. Корнилов не покушался на государственный строй; он стремился при содействии некоторых членов правительства изменить состав последнего, подобрать людей честных, деятельных и энергичных. Это не измена родине, не мятеж…»[77].

Генерал Алексеев, сделав все, что от него зависело, для Корнилова, 11 сентября подал в отставку, сдал штаб генералу Н.Н. Духонину и отбыл в Смоленск к семье. Однако уже совсем скоро ему предстояло вновь вернуться к активной деятельности. Будучи почетным членом Союза офицеров армии и флота, М.В. Алексеев был делегирован от этого Союза в Предпарламент и 7 октября прибыл в Петроград для участия в его работе. Именно с этого момента он становится крупнейшим организатором сил военной контрреволюции. Наиболее интересные данные о деятельности Алексеева в Петрограде в октябре 1917 года мы находим в книге, составленной бывшим подполковником В.Е. Павловым «Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1918–1920 годов», вышедшей в Париже в 1960-х годах. Книга основана на дневниках, записках и воспоминаниях более чем ста бывших чинов марковских частей Добровольческой армии. Некоторые из них оказались свидетелями и участниками самых первых шагов генерала Алексеева по собиранию сил контрреволюции еще накануне большевистского переворота.

В советской исторической литературе преобладало мнение, что «Алексеевская организация» была основана М.В. Алексеевым уже по прибытии на Дон. В энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР» (1983) говорится: «“Алексеевская организация”, белогвардейское военное формирование из бежавших на Дон офицеров, юнкеров, буржуазной молодежи и др.; создана М.В. Алексеевым 2 (15) ноября 1917 г. в Новочеркасске»[78]. Подобное мнение продолжало бытовать и в изданиях более позднего периода. В биографическом словаре «Политические деятели России 1917» (1993) в статье, посвященной М.В. Алексееву, читаем: «После Октябрьской революции бежал в Новочеркасск, где 2 ноября приступил к созданию так называемой Алексеевской организации…»[79]

Однако из свидетельств марковцев следует, что организация в Новочеркасске скорее была воссоздана Алексеевым, вынужденным перенести туда свою деятельность из Петрограда и Москвы, где она была начата и в течение октября велась с определенным размахом. По воспоминаниям марковцев, «в Петрограде ген. Алексеев идейную и моральную подготовку вел через политическую организацию “Русской государственной карты”, возглавляемой В.М. Пуришкевичем. Эта организация становилась центром всех объединяющихся сил. Подготовку военную секретно ген. Алексеев вел с помощью верных и надежных офицеров, стремясь объединить и связать сохранившие порядок и дисциплину воинские части, главным образом военные училища и школы прапорщиков»[80]. Сам Алексеев, рассказывая о работе в тот период, не скрывал своих контактов в кадетских кругах: «В октябре месяце в Москве был организован “Союз спасения родины”; организаторами этого союза являлись главным образом представители кадетской партии. Этот союз поручил мне дальнейшую организацию дела спасения родины, всеми мерами и средствами…»[81].

В Петрограде в этот период находилось много офицеров, в том числе непосредственно там не служивших: отпускников, выздоравливающих после ранений, а также отставленных от должностей «по обстоятельствам текущего времени». Чтобы вовлечь их в сферу своей деятельности, Алексеев проявил выдающиеся организаторские способности и даже изобретательность. Офицеров, постоянно не живших в столице, необходимо было обеспечить жильем и питанием. Для этого через полковника Веденяпина удалось использовать общество борьбы с туберкулезом под названием «Капля молока», которое работало как «питательный пункт» и как нелегальное «управление этапного коменданта». С помощью торгово-промышленных кругов имитировалась подготовка к пуску бездействующих заводов, на которых под видом рабочих размещались офицеры. Так, в Петрограде и Москве, где доверенные лица Алексеева вели также работу, возникла тайная офицерская «Алексеевская организация». «Цель ее такова: при неизбежном новом восстании большевиков, когда Временное правительство безусловно окажется неспособным его подавить, выступить силами организации, добиться успеха и предъявить Временному правительству категорические требования к изменению своей политики. Но генерал Алексеев учитывал и возможность победы большевиков, тем более потому, что его организация едва начала свое дело и была еще очень слаба. На этот случай он договорился с атаманом Дона ген. Калединым о переброске своей организации на Дон, чтобы оттуда продолжать борьбу»[82].

К концу октября в «Алексеевской организации» было зарегистрировано уже несколько тысяч офицеров, однако использовать их в период захвата власти большевиками Алексееву не удалось – большинство просто не явилось по заранее объявленному распоряжению. Только небольшой отряд – около ста офицеров во главе со штабс-капитаном В.Д. Парфеновым – участвовал в столкновениях с красногвардейцами. После провала восстания юнкеров, 29 октября, стало ясно, что в Петрограде борьба проиграна. 30 октября Алексеев отдал последнее распоряжение: начать отправку добровольцев на Дон, как только от него будет получена условная телеграмма, а сам, переодевшись в штатское, с адъютантом ротмистром А.Г. Шапроном дю Ларрэ отправился в Новочеркасск[83].

Прибыв в столицу войска Донского 2 ноября 1917 года, генерал Алексеев оказался в весьма непростой ситуации. При первой встрече войсковой атаман Донского казачьего войска генерал от кавалерии А.М. Каледин выразил свое сочувствие его планам, «но, считаясь с тем настроением, которое существует в области, просил Алексеева не задерживаться в Новочеркасске более недели и перенести свою деятельность куда-нибудь за пределы области – в Ставрополь или Камышин»[84]. Опасения Каледина имели под собой серьезную почву. Власть войскового атамана на Дону вовсе не была диктаторской. Каледин был лишь председателем правительства и, работая во главе его, вынужден был считаться с либеральными взглядами многих его членов, а также с демократическими настроениями общественности. Влияние войскового правительства в тот момент было далеко не безоговорочным и, можно сказать, ограничивалось собственно Новочеркасском. В крупных городах области (Ростов-на-Дону, Таганрог) и угледобывающем районе сильны были позиции большевиков. Наконец, казачьих частей, возвращавшихся с фронта, разложение коснулось в той же мере, что и всех прочих, и войсковое правительство при всем желании не могло вполне на них полагаться. Начальник полевого штаба при войсковом атамане полковник Я.М. Лисовой, описывая позже условия, в которых начиналось добровольческое движение на Дону, рассказывал, что выступить с открытым призывом к стекавшимся на Дон офицерам вступать в «Алексеевскую организацию» было опасно. Этот вопрос нельзя было поставить даже на обсуждение войскового правительства, чтобы не придавать ему ненужной огласки. Связано это было в первую очередь с тем, что «в глазах демократического населения, с которым и войсковому атаману и правительству нельзя было в то время не считаться, все приезжающие на Дон и офицеры, и юнкера, и кадеты, да и сам, конечно, генерал Алексеев, являлись контрреволюционерами и открытое признание и легализация их могли создавать новый прецедент для разного рода нежелательных явлений»[85]. Таким образом, сложилось положение, просуществовавшее до самого крушения калединского Дона в начале февраля 1918 года. Согласно ему добровольцы и их вожди считались гостями Дона, несмотря на то, что уже превратились в самостоятельную и достаточно хорошо организованную вооруженную силу.

Наиболее интересным документом, относящимся к на-чальному периоду пребывания генерала М.В. Алексеева в Новочеркасске, является его письмо от 8 ноября к генерал-квартирмейстеру штаба Верховного главнокомандующего генерал-лейтенанту М.К. Дитерихсу. В нем Алексеев с пунктуальностью и обстоятельностью, присущей старому генштабисту, излагает и весьма подробно обосновывает план намечаемых им действий. При этом он сразу дает понять, что план подготовлен им совместно с «некоторыми прибывшими из центра деятелями»[86]. Таковыми являлись члены «Совета общественных деятелей», объединявшего видных представителей партии кадетов, с которыми Алексеев установил контакт еще будучи в Петрограде[87].

Политические цели своей деятельности на Дону и способы и принципы их реализации Алексеев определяет так: «Под покровом силы промышленно-экономической и порядка здесь именно создать сильную власть, сначала местного значения, а затем общегосударственного. Это – цель политическая, которая в своем осуществлении не должна быть откладываема далеко… Нужно образовать, однако, силу, на которую эта власть могла бы опереться. Пользуясь пока некоторым моральным престижем и всеобщим убеждением, что казачьи области имеют достаточную силу не только для обороны, но и для активных предприятий, т. е., пользуясь видимой недосягаемостью и безопасностью, приступить здесь к формированию реальной, прочной, хотя и небольшой силы, вооруженной для будущей активной политики. Элементы имеются: много офицеров, часть юнкеров и гардемаринов из разгромленных училищ, не потерявшие честную душу солдаты, наконец, добровольцы»[88]. Алексеев уже разобрался в местной обстановке и понял, что казаки не пригодны для участия в задуманном им деле: «Возвращаемые с фронта части, особенно донские, заражены немногим меньше, чем “товарищеские”. Нужно время, прежде чем на месте старый прочный казачий элемент успеет выколотить навеянную дурь из голов более молодых казаков»[89]. Здесь же Алексеев обращается к Дитерихсу с просьбой: «Нужно освободить область от совершенно большевистских запасных полков, или расформировав их, или безоружными потребовав на фронт. Здесь они ничего не делают, являются источником постоянной тревоги, опасения, и в полном смысле не только не полезны, но вредны и опасны. Вывод их освободит помещения и даст хотя небольшое количество винтовок»[90]. Алексеев продумывает ту структуру, которая обеспечит кадрами его организацию: «Если штат основных работников должен быть создан на территории Союза казачьих войск, то тайные филиальные отделения его должны существовать в Петрограде, Москве, Киеве, Харькове и других центрах. Если главные силы должны создаваться здесь, то местные организации, возможно по обстановке сильные, нужно образовать в тех же центрах. Офицеры, студенты, интеллигенция должны составить контингент»[91].

Таким образом, Алексеев определяет главный и единственно возможный на настоящий момент принцип построения новой армии – добровольчество. В связи с этим он просит Дитерихса о содействии: «Прежде всего, нужно направить все, что можно, под благовидными предлогами с фронта». К таковым надежным контингентам Алексеев относит чехословацкие части, «которые охотно свяжут свою судьбу с деятелями спасения России», и дает понять, что предварительные контакты с их командованием имелись. Здесь же Алексеев сообщает о прибытии в Новочеркасск из Киева офицеров и незначительного количества солдат Георгиевского запасного полка. Алексеев намерен перевести их в Ставрополь и просит, чтобы Ставка узаконила формирование этого полка в качестве запасного[92].

Оснащение будущих формирований также являлось предметом забот главы организации. Убедившись в том, что Дон не в состоянии вооружить и снабдить всем необходимым создаваемую армию и считая, что оружие (первоначальную потребность Алексеев определяет в 30 тыс. винтовок) и снаряжение должно поступить из арсеналов Петрограда и Москвы, он просит Дитерихса организовать содействие Ставки в этом вопросе[93]. Источником финансирования организации на первых порах Алексеев считает средства, которые будут передаваться лицами и организациями, но в дальнейшем, по его мнению, финансирование должно приобрести черты государственного, а его формирования должны перейти в ведение Ставки, то есть войти в состав действующей армии.

В целом Алексеев вполне оптимистически смотрит на перспективы начатого им дела: «Наплыв офицеров и юнкеров только сдерживается пока чисто искусственными мерами: невозможностью без подготовки и средств наводнить Новочеркасск. Но затем число желающих будет значительно»[94]. Как нам предстоит увидеть, в дальнейшем настроение Алексеева по этому поводу изменится не раз.

Письмо Алексеева имеет большое значение, так как помогает уяснить его взгляды на общественно-политическую ситуацию в стране и свойственные ему методы организационной работы. Приступая к столь рискованному предприятию, как создание военной организации, Алексеев остается военным и государственным деятелем с принципами и понятиями, сформированными прежней государственностью, диктующими для него совершенно определенный образ действий. В этих действиях он ищет опору на институты, являющиеся в его понимании легитимными и стоящие на позициях защиты государственности: на правительство Донской области, Ставку, командование частей, общественные и военные союзы. К планированию будущего взаимодействия с ними Алексеев подходит самым тщательным образом, считая свою организацию частью широкого движения за спасение государства. В этом смысле его нельзя упрекнуть в авантюризме, к делу защиты государственности, как он ее понимает, Алексеев подходит с обстоятельностью истинно государственного деятеля. Однако слабость программы Алексеева состоит в том, что в начале ноября он еще не оценил принципиальных изменений, возникших в политической ситуации после прихода к власти большевиков. Самые ближайшие события покажут, что многие его ожидания, высказанные в письме Дитерихсу, были просто наивными.

Итак, генерал Алексеев не отправился ни в Ставрополь, ни в Камышин. Он приступил к формированию отрядов, опираясь сначала лишь на нескольких помощников и стараясь как можно меньше привлекать внимание к своей деятельности. При содействии Союза городов для размещения организации в Новочеркасске удалось получить помещение лазарета № 2 в доме № 39 по Барочной улице. Ведавший хозяйственной частью у Алексеева бывший член Государственной Думы Л.В. Половцов вспоминал: «Создали фикцию, что все собравшиеся офицеры и юнкера – слабосильная команда, выздоравливающие, требующие ухода, а потому для них и отвели общественные лазареты»[95]. Первыми добровольцами стали примерно сорок офицеров, прибывших в Новочеркасск в самом начале ноября. Из них 4 ноября во время посещения генералом Алексеевым лазарета на Барочной была образована первая воинская часть «Алексеевской организации» – Сводно-офицерская рота, командование которой принял участник петроградских событий штабс-капитан В.Д. Парфенов.

В Петроград в адрес некоего благотворительного общества была направлена условная телеграмма об отправке офицеров в Новочеркасск[96]. Некоторые подробности этой переброски также имеются в воспоминаниях марковцев: «…В ноябре еще не был организован большевиками строгий контроль (на железных дорогах. – И.Г.). Из Петрограда смог пробраться в Новочеркасск маленькими группами весь старший курс Константиновского артиллерийского училища, несколько десятков (юнкеров. – И.Г.) Михайловского и других военных училищ»[97]. Такая переброска стала возможна, благодаря деятельности уже упоминавшейся организации В.М. Пуришкевича. Юнкера, получившие соответствующие документы, ехали под видом казаков, окончивших в Петрограде курсы пропаганды[98].

Конспиративную отправку офицеров из Москвы осуществлял «Союз бежавших из плена». В ноябре – декабре по документам «Союза…» под видом бывших военнопленных, раненых и больных на Дон выехало более 2,5 тыс. человек. Организатором этой рискованной операции была сестра милосердия М.А. Нестерович, также бывшая военнопленная, неоднократно сопровождавшая группы офицеров в Новочеркасск и возвращавшаяся в Москву с поручениями М.В. Алексеева[99].

Тем не менее далеко не все офицеры, ехавшие из Центра России на Юг, действительно имели целью пополнить антибольшевистские формирования. «Офицеров из Петрограда оказалось очень мало: зачислившиеся в “Алексеевскую организацию” немалые их сотни, получившие от нее нужные документы и деньги, однако, не оказались добровольцами. С сотней с лишним юнкеров Константиновского артиллерийского училища не оказалось ни одного их курсового офицера… Очень мало дала добровольцев и Москва, хотя зачислившихся в “Алексеевскую организацию” было много. За ноябрь и декабрь перебрались на Дон немногие десятки. “Организация” хорошо развивала свою работу: где-то регистрировали, где-то выдавали старое солдатское обмундирование, деньги…» Однако далеко не все в итоге оказались в Новочеркасске: «Многие уехавшие из Москвы, оказалось, уехали не на Дон, а в места более спокойные и менее голодные»[100].

Справедливости ради надо заметить, что конец 1917 – начало 1918 года были далеко не благоприятным периодом для железнодорожных путешествий по России вообще, а для переезда офицеров из Центра на Юг, в частности. На железных дорогах, по которым многомиллионные массы солдат перемещались с фронтов в тыл, творились невиданные бесчинства и насилия. Убийства офицеров в поездах и на станциях стали почти обычным делом[101]. Любой, в ком можно было заподозрить офицера, с равным успехом мог стать жертвой расправы разъяренных солдат либо самоуправства красногвардейского патруля. Впрочем, арестованный при вполне подозрительных обстоятельствах офицер или генерал, даже не скрывавший своей личности и чина, мог быть освобожден представителями новой власти без каких-либо последствий[102]. В любом случае каждый юнкер или офицер, добравшийся из Петрограда или Москвы на Дон, мог похвастать не только ловкостью, но и везением.

Формирование частей будущей армии продолжалось. Ежедневно в штабе организации, располагавшемся в доме № 56 по улице Барочной, записывалось по несколько десятков добровольцев. Каждый прибывавший давал подписку, свидетельствовавшую о добровольном желании служить и определявшую основные условия «контракта»: четыре месяца службы, казарменное общежитие, общее питание. Первоначально все содержание ограничивалось лишь пайком. Денежное жалованье, которое генерал Деникин определял как «нищенское», стало выплачиваться с декабря и составляло: для офицеров в декабре 1917 года – 100 рублей, в январе 1918 года – 150 рублей, в феврале – 270 рублей; для солдат соответственно – 30, 50 и 150 рублей; добровольцы, имевшие семьи, получали небольшую прибавку[103].

В середине ноября юнкера, кадеты и учащиеся были выделены из Сводно-Офицерской роты в Юнкерскую роту и переведены в лазарет № 23 на Грушевской улице. Командование ею принял штабс-капитан Парфенов, передавший Сводно-Офицерскую роту штабс-капитану Некрашевичу. После прибытия 19 ноября большой группы юнкеров-артиллеристов Константиновского и Михайловского училищ 2-й взвод Юнкерской роты был развернут в батарею, получившую название Сводной Михайловско-Константиновской. Принял батарею приехавший во главе нескольких десятков михайловцев штабс-капитан Н.А. Шаколи. Кроме того, с середины ноября в Новочеркасске формировалась Георгиевская рота, основу которой составил кадр (50–60 человек) киевского 1-го запасного Георгиевского полка во главе с бывшим командиром полка полковником И.К. Кириенко.

Однако в целом ожидания М.В. Алексеева на приток добровольцев в организацию не оправдались. Общая их численность во второй половине ноября достигала лишь 500 человек; примерно треть из них составляли офицеры, около 50 процентов – юнкера, немногим более 10 процентов – кадеты и учащаяся молодежь[104]. В таком составе части «Алексеевской организации» и приняли свой первый бой.

После неудачной попытки разгрома Ростовского Совета и Военно-революционного комитета, предпринятой в ночь на 26 ноября начальником Ростовского гарнизона генералом Д.Н. Потоцким, Ростов, где и раньше преобладало влияние Совета, полностью перешел под его контроль. Атаман Каледин и войсковое правительство не могли примириться с потерей Ростова и почти сразу приняли меры к восстановлению положения. Однако казачьи части в боях 27 и 28 ноября не проявили стойкости. У Каледина не оставалось другого выбора, кроме как обратиться за помощью к Алексееву. Важно это было еще и потому, что такое участие «Алексеевской организации» в донских делах могло способствовать легализации деятельности Алексеева на Дону. Алексеев с готовностью откликнулся на просьбу атамана, тем более что добровольцы уже оказывали донскому правительству помощь при разоружении 20 ноября двух запасных полков в Хотунке (пригород Новочеркасска). Сводный отряд полковника князя И.К. Хованского численностью 400–500 человек (фактически все силы организации) совместно с некоторыми «одумавшимися», по выражению А.И. Деникина[105], казачьими частями 26 ноября участвовал в бою у Балабановских рощ под Ростовом, а 27–29 ноября штурмовал город. В этих боях добровольцам противостояли несколько сот ростовских рабочих-красногвардейцев, солдат запасных полков и моряков-черноморцев. 2 декабря Ростов был полностью занят казаками и добровольцами, оставшиеся в городе участники сопротивления подверглись преследованиям, многие были расстреляны[106].

Успешный захват Ростова повлиял на моральный дух добровольцев и поднял их престиж. Активизировалась запись в организацию новых членов, число которых уже 5 декабря превысило 1800 человек[107]. Значительно расширилась база формирования добровольческих частей. Количество офицеров, находившихся в городе в конце 1917 года, по различным оценкам составляло 15–16 тыс.[108] С инициативой формирования офицерского отряда самообороны выступил проживавший в Ростове генерал-майор А.Н. Черепов. Как видно из воспоминаний генерала Черепова, такой отряд сразу мыслился как часть добровольческих сил, поэтому для начала его формирования требовалось разрешение М.В. Алексеева. Интересно свидетельство Черепова о встрече с Алексеевым в Новочеркасске: «Внимательно выслушав меня, он повторил слова генерала Эрдели: “Неужели в Ростове можно произвести формирование? ” После этого мы начали разговор о подробностях формирования, который закончился словами генерала Алексеева: “Если бы вы пришли ко мне семью днями раньше, я готов был поставить на всем крест. Теперь же, с Божьей помощью, начинайте…”»[109]. Так в Ростове началось формирование нового добровольческого отряда под командованием генерала Черепова. Отряд и бюро записи добровольцев разместились в доме № 1 на Пушкинской улице в особняке Парамонова.

Со второй половины ноября в Новочеркасск начали прибывать бывшие участники корниловского выступления. Генералы-«быховцы» А.И. Деникин, А.С. Лукомский, С.Л. Марков, И.П. Романовский появились в Новочеркасске 22–23 ноября. Согласно воспоминаниям Деникина, генералы еще в Быхове были осведомлены о деятельности М.В. Алексеева на Дону[110]. О своей встрече с Алексеевым в те дни упоминает лишь Лукомский, однако, по всей видимости, она носила характер предварительного обмена мнениями, и сразу обещать свое участие в организации Лукомский не стал[111]. Деникин же и вовсе не стал встречаться с Алексеевым, хотя возможность такую, скорее всего, имел. Очевидно, что генералы, близко стоявшие к Корнилову, имевшие уже некоторые виды на дальнейшую совместную с ним работу, вне зависимости от собственных симпатий к Алексееву, не спешили определять свое отношение к его организации до того, как это сделает сам Корнилов.

Войсковой атаман А.М. Каледин во время встречи с генералами не скрывал сложного положения на Дону и так же, как и Алексееву, посоветовал на время покинуть пределы области: «– На Дону приют вам обеспечен. Но, по правде сказать, лучше было бы вам, пока не разъяснится обстановка, переждать где-нибудь на Кавказе или в кубанских станицах…»[112]. Предложение Каледина было для генералов, по всей вероятности, неожиданным. Большинство из них, хорошо зная бывшего командующего 8-й армией по Юго-Западному фронту, полагали себя вправе рассчитывать на другой прием. Деникин, Лукомский и Марков приняли решение уехать. Условившись, что о прибытии Корнилова им будет дано знать незамедлительно, 26 ноября они отправились через Ростов на Северный Кавказ. В Новочеркасске остались И.П. Романовский и приехавший несколько раньше И.Г. Эрдели, вступившие в «Алексеевскую организацию» и принимавшие участие в ее формировании.

Путь генерала Л.Г. Корнилова на Дон оказался куда более долгим и трудным. Текинскому полку, выступившему из Быхова 19 ноября, предстояло пройти до Новочеркасска в зимних условиях более тысячи верст, и, как показали события, он оказался к этому не готов. В пути в результате нескольких столкновений с отрядами Красной гвардии полк к 1 декабря был практически полностью рассеян. Оставив несколько десятков всадников в поселке Погар (около 150 км к юго-западу от Брянска), Корнилов в штатской одежде и с подложными документами продолжил путь по железной дороге в одиночку и таким образом 6 декабря добрался до Новочеркасска[113].

Самые первые дни пребывания Корнилова в Новочеркасске показали всем окружающим, что ожидать его плодотворного сотрудничества с Алексеевым не приходится. Хорошо известно высказывание Деникина о том, что, по мнению приближенных, после первого свидания генералы расстались «темнее тучи»[114]. Корнилов был убежден, что во главе будущей армии может стоять только один человек, а себя иначе как в роли главнокомандующего он, понятно, не видел. Алексеев, предлагавший Корнилову поделить с ним функции либо начать формирование добровольческих частей в Екатеринодаре, продемонстрировал вполне искреннее желание договориться, но Корнилов, отказавшись от предложений, выразил намерение отправиться через Поволжье в Сибирь, чтобы там возглавить борьбу с большевиками. Возможно, он так и поступил бы, но в начале декабря, после занятия Калединым Ростова, когда положение Алексеева и его организации несколько укрепилось, обстоятельства, которые могли бы повлиять на такое решение, уже не исчерпывались лишь отношениями двух генералов.

К тому времени в Новочеркасске находилась группа известных кадетских лидеров, в том числе и членов «Совета общественных деятелей», с которыми Алексеев установил контакт еще в Петрограде: князь Г.Н. Трубецкой, П.Б. Струве, М.М. Федоров, Н.Н. Львов, П.Н. Милюков, А.С. Белецкий и ряд других. Задачи этой делегации, вскоре преобразованной в «Донской гражданский совет», М.М. Федоров, один из наиболее активных ее членов, определял так: «Служить связью Добровольческой организации с Москвой и остальной общественной Россией, всемерно помогать генералу Алексееву в его благородном и национальном подвиге своим знанием, опытом, связями; предоставить себя и тех лиц, которые могли быть для этого вызваны, в распоряжение генерала Алексеева для создания рабочего аппарата гражданского управления при армии в тех пределах, какие вызывались потребностями армии и всей обстановкой ее деятельности…»[115]. Другой не менее важной задачей, которую решали члены делегации, был сбор средств для нужд «Алексеевской организации». Часть денег (немногим более 360 тыс. рублей) в ноябре уже была доставлена Алексееву из Москвы. Именно московские представители приняли на первых порах самые энергичные меры, чтобы приостановить конфликт между генералами и задержать Корнилова в Новочеркасске.

16 декабря в Новочеркасск вернулись вызванные телеграммами Деникин, Марков и Лукомский, а двумя днями позже состоялось совместное совещание московских делегатов и генералитета, основной вопрос которого «сводился к определению роли и взаимоотношений двух генералов – Алексеева и Корнилова»[116]. По воспоминаниям Деникина об этом совещании создается впечатление, что оба генерала поддались уговорам общественных деятелей, в результате чего Корнилов согласился остаться на Дону, получив взамен полноту военной власти. Однако интересные подробности этого эпизода добавляет Лукомский: «Так как Корнилов не соглашался, то было заявлено, что московские общественные организации совершенно определенно поручили заявить, что руководители антибольшевистского движения могут рассчитывать на моральную и материальную помощь лишь при условии, что все они (Алексеев, Корнилов и Каледин) будут работать на Юге России совместно, распределив между собой роли и подписав составленное между собой соглашение; при этом было указано, что только после того, как это соглашение состоится и подписанное всеми тремя генералами будет передано представителям Англии и Франции, можно рассчитывать на получение денежной помощи от союзников»[117]. Итогом совещания стало подписание соглашения, определившего раздел полномочий между Алексеевым, Корниловым и Калединым и, таким образом, установившего в общих чертах порядок управления территорией, находившейся в пределах влияния добровольческих сил. «Генерал Алексеев принимал на себя заведование всем финансовым делом и вопросами, касающимися внешней и внутренней политики; генерал Корнилов принимал на себя организацию и командование Добровольческой армией; а генерал Каледин формирование Донской армии и управление всеми делами и вопросами, касающимися войска Донского. Принципиальные вопросы они должны были разрешать совместно»[118].

Подобный порядок, конечно, не изменил характера отношений, сложившихся между Алексеевым и Корниловым. «Недоразумения» продолжали возникать постоянно, в течение всего времени их совместной работы по более или менее серьезным, а порой и вовсе вздорным поводам. Улаживанием конфликтов, как правило, занимались Деникин, Лукомский и Романовский. Генерал Лукомский, возглавивший по просьбе Корнилова штаб армии, вспоминал, что командующий не раз повторял, что сожалеет о том, что не смог отправиться в Сибирь. «Этот взгляд генерала Корнилова отразился на всей его работе в новочеркасский период. Он всей душой и сердцем стремился в Сибирь, хотел, чтобы его отпустили, и к работе по формированию Добровольческой армии на Дону относился без особого интереса»[119]. Тем не менее Корнилов, будучи связанным обязательствами перед кадетскими лидерами, уже не отступал от данных обещаний.

Образованный московскими деятелями «Донской гражданский совет» продолжал сотрудничать с добровольческим командованием еще несколько недель, до переезда штаба командующего из Новочеркасска в Ростов в середине января 1918 года.

Во второй половине ноября 1917 года в Новочеркасске с целью налаживания контакта с антибольшевистским центром оказался Б.В. Савинков. Несмотря на то, что в глазах генералов Алексеева и Корнилова он был фигурой достаточно одиозной, Савинков, поднаторевший в политических борениях минувших бурных месяцев, сумел убедить их в том, что его участие в «Донском гражданском совете» способно расширить политическую базу движения. Во всяком случае, как вспоминал Н.Н. Богданов, ведавший финансами при штабе Алексеева, фигура Савинкова в «Совете» была, как это ни странно, креатурой Корнилова[120]. Таким образом, Савинкову не только удалось войти в состав «Совета», но и протащить с собой еще трех эсеров – Вендзягольского, Агеева и Мазуренко. Однако, по словам А.И. Деникина, их участие «не дало армии ни одного солдата, ни одного рубля и не вернуло на стезю государственности ни одного донского казака; вызвало лишь недоумение в офицерской среде»[121]. В январе Савинков отбыл в Москву, имея удостоверение, подписанное Алексеевым и позволявшее ему использовать влияние последнего в военной среде.

Приказ о вступлении Л.Г. Корнилова в командование «Алексеевской организацией» был объявлен 24 декабря, а 27 декабря ее вооруженные силы были официально переименованы в Добровольческую армию. Ее цели, прозвучавшие в воззвании, опубликованном в тот же день, были сформулированы в трех пунктах: «1. Создание организованной военной силы, которая могла бы быть противопоставлена надвигающейся анархии и немецко-большевистскому нашествию… 2. Первая и непосредственная цель Добровольческой армии – противостоять вооруженному нападению на Юг и Юго-Восток России… 3. …Новая армия должна стать на страже гражданской свободы, в условиях которой хозяин земли русской – ее народ – выявит через посредство избранного Учредительного собрания державную волю свою…»[122]. Крайне туманно изложенный третий пункт воззвания можно полагать политическим ориентиром, реализация которого в масштабах всей России стала бы конечной целью борьбы Добровольческой армии. Условия, в которых добровольцы считались на Дону «гостями», заставляли их лидеров с осторожностью заявлять о своих всероссийских амбициях.

Не удалось разрешить проблему четких политических ориентиров и в другом программном политическим документе Добровольческой армии, получившем распространение в тот же период. Политическая программа генерала Корнилова, хотя и преподносилась как его личное кредо, ни словом не упоминая Добровольческую армию, подразумевала возглавляемое им широкое движение, более того – в ближайшей перспективе – всероссийское правительство. Оценивая создавшуюся в России ситуацию как национальную катастрофу, ближайшей задачей борьбы Корнилов видел «сокрушение большевистского самодержавия и замену его таким образом правления, который обеспечил бы в стране порядок…»[123]. «Правительство, созданное по программе ген. Корнилова, ответственно в своих действиях только перед Учредительным Собранием, коему оно и передаст всю полноту государственно-законодательной власти»[124]. В качестве важнейших положений программа декларировала основные гражданские и политические права и свободы, исполненные вполне в духе Февраля, что подтверждалось тезисом о закреплении «целесообразных завоеваний революции». По поводу разрешения наиболее сложных и принципиальных вопросов – о государственном устройстве и о земле – программа воздерживалась от всяких деклараций, относя их к сфере компетенции Учредительного собрания. Кроме того, не вполне ясно была изложена и позиция Корнилова по национальному вопросу. С одной стороны, выдвигался тезис государственного единства, а с другой – утверждалось, что Польша, Украина и Финляндия должны быть поддержаны правительством новой России в деле национально-государст-венного самоопределения, «дабы этим еще более спаять вечный и несокрушимый союз братских народов»[125]. Подобная словесная «эквилибристика», менее всего сочетающаяся с образом предельно конкретного и категоричного во взглядах и суждениях Корнилова, не может не выдать кадетского участия в создании программы. Таким образом, принципы «непредрешенчества», которые обычно связываются с именем А.И. Деникина и периодом его командования Вооруженными силами Юга России, были вполне определенно заложены в политической программе Л.Г. Корнилова.

В Добровольческой армии генерал М.В. Алексеев сохранил пост верховного руководителя. Генерал А.С. Лукомский принял штаб армии, включавший два отдела: строевой (начальник – генерал И.П. Романовский) и снабжений (начальник – генерал Е.Ф. Эльснер). А.И. Деникин был назначен начальником Добровольческой дивизии, включавшей в себя все формирования, и поэтому фактически оказался промежуточным звеном между Корниловым и армией. Штаб Добровольческой дивизии при Деникине возглавил бессменный С.Л. Марков.

Одним из сложнейших вопросов, который приходилось решать командованию, и в первую очередь генералу Алексееву, было финансирование армии. Указывая на его основные источники, советский исследователь Н.А. Ефимов пишет: «Добровольческая армия создавалась на средства южнорусских банков при финансовой помощи частных лиц и империалистов Антанты»[126]. Несмотря на то, что источники финансирования определены в данном случае совершенно верно[127], создается впечатление, что Алексеев, приступая к формированию своей организации, мог достаточно свободно располагать ресурсами банков такого богатого региона, каким являлись Дон и Кубань, щедрыми пожертвованиями буржуазии и кредитами союзников. Подобное представление соответствует в целом взглядам, господствовавшим в советской историографии. В основе их лежал упрощенно-классовый подход к природе Белого движения, которое, по мысли идеологов, объективно защищало интересы буржуазии, а следовательно, хорошо ею оплачивалось.

В действительности финансирование из указанных источников в первые месяцы существования Добровольческой армии так и не приобрело организованного характера и имело вид случайных поступлений. Первые заметные средства принесла Алексееву в Новочеркасске операция, о которой вспоминал Л.В. Половцов. Наиболее состоятельные добровольцы, «не имея сами наличных денег, воспользовались своими кредитоспособными именами и выдали векселя. По учете векселей, при содействии Н.Н. Львова, в местных банках получилась сумма около 350 тысяч рублей, которые и спасли дело на некоторое время»[128].

Эмиссары Алексеева направлялись на поиски средств в различные города России, и в первую очередь в Москву и Петроград. В Москве сбором денег с большой энергией занималась М.А. Нестерович, однако полученные ею средства (несколько десятков тысяч рублей) вряд ли можно считать значительными. Известные промышленники и финансисты, например Н.И. Гучков и Н.А. Второв, были гораздо щедрее на обещания, чем на реальные пожертвования, и чаще от них приходилось получать отказ[129]. Впрочем, интересным представляется и взгляд одного из «жертвователей» генерала А.А. Брусилова, располагавшего значительными общественными средствами. «Ко мне без конца приезжали офицеры, сестры милосердия с рассказами и поручениями от Алексеева и других генералов. Но все это было настолько бестолково, хаотично, а иногда даже смахивало на шантаж и ловкое вымогательство, что очень скоро я стал задумываться: прав ли я, отдавая неведомым мне людям множество денег, поручаемых мне для русского дела? Доходили ли они все до Михаила Васильевича?»[130].

Согласно денежным документам генерала Алексеева, с 17 ноября 1917 года по 9 февраля 1918 года (то есть до выступления армии в 1-й Кубанский поход) в кассу Добровольческой армии через него поступило 7 865 065 рублей. В том числе: московскими делегатами было доставлено 360 448 рублей; от представителей французской миссии в начале января получено 305 000 рублей; средства, собранные в Ростове («от деятелей»), составили 1 320 000 рублей; частные пожертвования – 1 379 617 рублей; и, наконец, самая значительная сумма поступила от правительства Донской области – 4 500 000 рублей[131]. Эти цифры нельзя считать совершенно точными, так как часть средств поступала непосредственно Л.Г. Корнилову. Не нашла отражения в документах и описанная выше операция с векселями, выданными добровольцами.

Некоторые подробности о получении средств для нужд Добровольческой армии сообщает А.И. Деникин. Ростовская и новочеркасская буржуазия собрала по подписке более 8 млн рублей, половина из них должна была поступить в фонд Добровольческой армии, но фактически оказалось передано не более 2 млн. В то же время московские делегаты, действуя от имени остававшихся на свободе членов Временного правительства, предложили местной казенной палате «обращать 25 процентов всех областных государственных сборов на содержание борющейся против большевиков армии. После длительных переговоров с атаманом и донским правительством эта мера и была осуществлена, причем общая сумма отнесена в равных долях на нужды Добровольческой и Донской армий»[132]. Известный эмигрантский исследователь генерал Н.Н. Головин полагал, что Добровольческая армия получила от местного отделения Государственного банка и казначейства около 15 млн рублей[133]. Денежные документы генерала Алексеева подтверждают получение от войскового правительства лишь 12 млн рублей (помимо указанных 4,5 млн еще 7,5 млн армия получила уже после оставления Ростова)[134].

В конце декабря в Новочеркасск из Москвы прибыли представители французской и британской военных миссий. Они обещали генералу Алексееву финансовую помощь в размере ста миллионов рублей и, видимо, передали ему небольшую сумму, нашедшую отражение в его бумагах. В те же дни в Новочеркасске и Ростове побывал американский консул в Москве Д. Пул. Из текста его телеграммы, отправленной Государственному секретарю США, следует, что основной целью его поездки был сбор информации о деятельности Алексеева и Корнилова и событиях, происходящих на Дону[135].

Оснащение армии оружием и снаряжением и снабжение всем необходимым с самого начала также приняло несколько импровизированный характер. В оценке возможностей Донской области обеспечить Добровольческую армию из своих запасов мнения организаторов движения расходятся. Генерал Алексеев в письме Дитерихсу указывал, что Дон не сможет решить задачу снабжения армии за счет собственных ресурсов, и поэтому считал, что оружие и снаряжение должны поступить из арсеналов Москвы и Петрограда. Но в условиях быстрого укрепления новой власти в центральных регионах страны подобная операция была уже невозможна[136]. Таким образом, первоначально добровольцы могли получить оружие только с донских складов, а также в результате разоружения запасных полков. Однако, как сообщает генерал Лукомский, «орудий, винтовок и огнестрельных припасов в донских складах почти не было»[137]. А.И. Деникин представляет проблему несколько в ином свете: «В донских войсковых складах хранились огромные запасы, но мы не могли получить оттуда ничего иначе как путем кражи или подкупа. И войска испытывали острую нужду решительно во всем: не хватало вооружения и боевых припасов, не было обоза, кухонь, теплых вещей, сапог…»[138] По этой причине начальник отдела снабжения штаба генерал-лейтенант Е.Ф. Эльснер был объектом постоянной критики. Характеризуя Эльснера, бывшего начальника снабжений армий Юго-Западного фронта, А.И. Деникин называет множество его положительных черт, но в итоге замечает: «Наконец Эльснер был честен, тогда как подлое время требовало, очевидно, и подлых приемов»[139]. Подобные приемы с успехом осваивались добровольцами в целях решения задач снабжения армии.

Генерал Лукомский сообщает, что оружие и боеприпасы приходилось «отбирать у проходивших через Ростов и Новочеркасск войсковых эшелонов, едущих “по домам”; покупать через скупщиков, в эшелонах, проходящих через район войска Донского, и, наконец, добывать небольшими экспедициями, посылаемыми в Ставропольскую губернию, где начали сосредоточиваться большевистски настроенные части с Кавказского фронта»[140]. В этом смысле «высокопоучительной» считает историю создания добровольческой артиллерии А.И. Деникин. Два орудия отбил офицерско-юнкерский отряд у одной из частей 39-й дивизии, расположившейся в районе Торговой в Ставропольской губернии. Еще два орудия были получены на донском складе для отдания почестей во время похорон добровольческого офицера, а потом «утеряны». В январе в Ростове стояла казачья батарея, которую командовавший войсками Ростовского района генерал-майор А.П. Богаевский никакими усилиями не мог заставить выступить на фронт в помощь защищавшим Ростов добровольческим частям. Как вспоминал Богаевский, не желавшие «проливать братскую кровь» казаки усиленно давали понять, что при некотором его содействии батарея готова негласно уступить не только снаряды, но, может быть, даже орудия. «Я закрыл глаза и предоставил действовать добровольцам»[141]. За дело взялся полковник Н.С. Тимановский (бывший командир Георгиевского батальона охраны Ставки), который за 5 тыс. рублей приобрел для Добровольческой армии целую батарею (видимо, все же два орудия) и весь запас снарядов, предварительно хорошенько напоив казаков-артиллеристов[142].

В течение декабря 1917 года – января 1918 года в Новочеркасске и Ростове продолжалось формирование и развертывание частей Добровольческой армии. По воспоминаниям полковника И.Ф. Патронова, ведавшего комплектованием армии, в день через бюро записи добровольцев в Новочеркасске проходило 30–50 человек, в Ростове – 50–70, в среднем 100 человек в день[143]. Взводы Сводно-офицерской роты в начале декабря были развернуты в четыре Офицерские роты, а те через несколько дней – в 1-й (командир – подполковник Борисов), 2-й (командир – полковник Лаврентьев) и 3-й (сформирован 29 января, командир – полковник А.П. Кутепов) Офицерские батальоны; Юнкерская рота также развернулась в батальон (командир – штабс-капитан В.Д. Парфенов). Три добровольческие батареи – юнкерская (бывшая Сводная Михайловско-Константиновская) и вновь сформированные офицерская и смешанная – были объединены в 1-й отдельный легкий артиллерийский дивизион, командование которым принял полковник С.М. Икишев. Добровольческому командованию подчинились пришедший с фронта Ударный дивизион (Дивизион смерти) Кавказской кавалерийской дивизии (командир – подполковник В.М. Ширяев) и эвакуированная в Таганрог 3-я Киевская школа прапорщиков (начальник – полковник Мастыко).

Ряд новых частей был сформирован в Ростове под общим руководством генерала А.Н. Черепова: 1-й кавалерийский дивизион полковника В.С. Гершельмана, Техническая рота полковника Н.И. Кондырина, Офицерский отряд полковника В.Л. Симановского, Ростовская офицерская рота капитана Петрова, Морская рота капитана 2-го ранга В.Н. Потемкина, прибывшая в конце декабря из Новочеркасска и пополненная ростовскими добровольцами. Интересна история создания в Ростове Студенческого батальона. Генерал Черепов вспоминал: «Мысль о сформировании Студенческого батальона дал мне студент, по фамилии Черномордик, еврей по происхождению, впоследствии совершивший от начала до конца весь Первый Кубанский генерала Корнилова поход»[144]. Инициативу поддержала группа офицеров-ростовчан, бывших студентов, кадр батальона составили учащиеся трех старших классов Ростовского среднего коммерческого училища и ряда других учебных заведений. Возглавил формирование батальона и стал его первым командиром генерал-майор А.А. Боровский.

19 декабря в Новочеркасск прибыл эшелон Корниловского полка, в городе собралось до 500 солдат и 50 офицеров-корниловцев. Вскоре Корниловский ударный полк под командованием подполковника М.О. Неженцева и помощника командира полка штабс-капитана Н.В. Скоблина был переведен в Ростов, где разместился в казармах 136-го Таганрогского пехотного полка[145].

Тем не менее, характеризуя положение дел по формированию добровольческих частей в целом, А.И. Деникин пишет: «Формирование армии вначале носило поневоле случайный характер, определяясь зачастую индивидуальными особенностями тех лиц, которые брались за это дело»[146]. Все очевидцы периода становления Добровольческой армии отмечают ее малочисленность. А.И. Деникин считает, что численность армии не превосходила 3–4 тыс. человек[147], А.С. Лукомский оценивает ее примерно в 5 тыс.[148] Реально предположить, что с учетом убыли в ходе начавшихся на Таганрогском и Новочеркасском направлениях боев, численность армии в декабре 1917 – январе 1918 года колебалась в пределах 2,5–3,5 тыс. бойцов и вплоть до ее выступления в 1-й Кубанский поход не превышала 4 тыс. человек. По мнению Деникина, причиной тому была донская политика, диктовавшая условия, из-за которых Алексеев и Корнилов не имели возможности отдать офицерству приказ прибыть на Дон, чтобы вступить в армию. Однако многие участники событий замечали, что ее малочисленность особенно резко контрастировала с тем обилием военных, которых можно было встретить на улицах донских городов. Вспоминая январь 1918 года, доброволец офицерского отряда полковника Симановского прапорщик Р.Б. Гуль отмечал: «Новочеркасск полон военными разных форм и родов оружия, а здесь, в строю армии, горсточка молодых, самых армейских офицеров»[149]. О том же свидетельствует генерал Черепов: «В самом Ростове была масса праздно блуждавших людей в военной форме, которые, заполняя рестораны, нагло насмехались над проходящими по улицам командами добровольцев»[150].

Таким образом, многие тысячи офицеров, уже находившихся на Дону и имевших перед глазами пример добровольцев, не спешили примкнуть к их движению. Безусловно, большая их часть в неясной обстановке конца 1917 – начала 1918 года не имела намерения включаться в гражданскую борьбу. Некоторые попытки добровольцев силой привлечь в свои ряды офицеров-«нейтралистов» не дали результатов[151]. Следует также учитывать, что в массе офицеров имелись и такие, которые, будучи в принципе готовыми принять участие в вооруженной борьбе против большевиков, не желали вступать в армию под командованием Алексеева и Корнилова, а возможно, претендовали на самостоятельную роль в надвигающихся событиях. На существование подобных групп в самом Ростове указывает генерал Черепов[152].

К началу 1918 года Добровольческая армия представляла собой то, чем объективно могла стать с учетом всех изложенных выше факторов – офицерским отрядом ограниченной численности (3–4 тыс., до 5 тыс. бойцов), вполне дисциплинированным и боеспособным, как показали последовавшие вскоре события. Наличие во главе движения крупных военачальников старой армии, ставших уже признанными лидерами контрреволюции, создавало ему определенное преимущество в плане привлечения свежих добровольческих кадров. Именно благодаря этим обстоятельствам Добровольческая армия, несмотря на скромные масштабы и отсутствие серьезной общественной поддержки, в самом скором времени превратилась в авангард военной контрреволюции на Юге России.

Глава 3. Добровольческая армия и вооруженная борьба на Дону (декабрь 1917 – январь 1918 года)

Выбор Области войска Донского руководителями военной контрреволюции в качестве базы для собирания сил и подготовки к крупномасштабной вооруженной борьбе с революционным центром с учетом конкретных условий последних месяцев 1917 года был далеко не идеальным, но едва ли не единственно возможным. В пользу него говорили исключительно выгодное экономическое и транспортное положение края, большие людские ресурсы, тесная связь с другими казачьими областями, образ казачества как прочной опоры российской государственности. Но только фактор политический мог сыграть в тех условиях решающую роль.

Глава правительства области, войсковой атаман, генерал от кавалерии А.М. Каледин еще летом 1917 года неоднократно высказывался о необходимости сильной власти, способной защитить общегосударственные интересы. Такая позиция атамана привела к тому, что во время корниловского выступления А.Ф. Керенский объявил его мятежником. Без сомнения, Каледин сочувствовал предприятию Корнилова, но фактов его реального участия в нем не обнаружилось. И хотя Керенский, сославшись на недоразумение, заявил в итоге, что сожалеет о случившемся, за Калединым прочно закрепилась репутация генерала-реакционера. В сентябре на состоявшейся в Екатеринодаре конференции казачьих войск и горских народов Кавказа было объявлено о создании Союза юго-восточных автономных и федеративных областей, провозгласившего в качестве своих целей «содействие в образовании и укреплении законной коалиционной национальной государственной власти в стране… содействие центральной государственной власти в борьбе с внешним врагом и внутренней разрухой; обеспечение порядка и спокойствия на территории Союза…»[153]. Союз, просуществовавший до января 1918 года, несмотря на свой преимущественно декларативный характер, рассматривался некоторыми руководителями контрреволюции как вероятный центр антибольшевистской борьбы. Весьма видную роль в его работе сыграл заместитель Каледина по донскому правительству известный на Дону общественный деятель М.П. Богаевский. С ноября в деятельности рабочих органов Союза принимал участие и М.В. Алексеев.

25 октября, получив из столицы известие о переходе власти в руки Петроградского Совета, Каледин направил телеграммы Временному правительству, в Ставку Верховного главнокомандующего, Совету Союза казачьих войск, общефронтовому казачьему съезду в Киеве, атаманам всех казачьих войск и командирам донских казачьих частей. В них он заявлял, что возглавляемое им войсковое правительство, считая «захват власти большевиками» совершенно недопустимым, окажет в тесном союзе с правительствами других казачьих войск «полную поддержку существующему коалиционному Временному правительству», а «впредь до восстановления власти Временного правительства и порядка в России» оно, войсковое правительство, «приняло на себя всю полноту исполнительной государственной власти в Донской области»[154]. Столь серьезная решимость Каледина противостоять советской власти основывалась, во-первых, на убеждении, что власть большевиков не может оказаться жизнеспособной в течение сколь-нибудь длительного периода, а во-вторых, на уверенности в том, что казачьи части, возвращавшиеся с фронта, при необходимости станут надежной защитой Дона.

Любопытной деталью можно считать тот факт, что при всей сложности политической ситуации на Дону серьезную для области опасность таило именно ее выгодное транспортное положение. Один из первых исследователей истории Гражданской войны Н.Е. Какурин, касаясь специфики ее начального периода, отмечал: «Развал фронтов бывшей мировой войны выбрасывает на арену разгорающейся Гражданской войны целый ряд обломков старой армии, являющихся либо сознательными, либо случайными спутниками той или другой из сторон; наконец, некоторые из них, заботясь только о скорейшем возвращении на родину, выступают в качестве активных факторов просто для очищения себе пути следования…»[155]. То обстоятельство, что Область войска Донского находилась на пересечении путей, по которым откатывались в глубь России массы войск бывших Румынского, Юго-Западного и Кавказского фронтов, как мы увидим в дальнейшем, отрицательным образом сказалось на военном положении Дона и в итоге способствовало поражению Каледина.

Центральная советская власть, утвердившись в столицах и большинстве центральных губерний, заняв Ставку, очень быстро обратилась к решению проблемы контрреволюционного Дона. Положение на Юге осложнялось тем, что украинская Центральная рада, занявшая антибольшевистские позиции, координировала свои действия с донским правительством[156]. Таким образом, военная операция против Дона означала начало борьбы с Центральной радой. Действия рады стали причиной ультиматума Совета народных комиссаров от 4 декабря 1917 года, об отказе в помощи Каледину, состоявшей в беспрепятственном пропуске казачьих войск через Украину на Дон, а также в прекращении разоружения революционных частей[157]. Последовавший 5 декабря отказ от выполнения условий ультиматума не только развязывал советскому правительству руки в отношении Центральной рады, но в первую очередь давал возможность начать масштабные военные действия против Каледина. Об этом свидетельствуют указания, переданные в Ставку Верховному главнокомандующему Н.В. Крыленко: «Ответ Центральной рады считаем недостойным. Война объявлена… Предлагаем двинуть дальше беспощадную борьбу с калединцами»[158].

В целях координации действий по борьбе против сил контрреволюции 10 декабря при Ставке был образован Революционный полевой штаб, имевший беспрецедентные полномочия. Всем штабам фронтов предписывалось «исполнять все распоряжения Полевого штаба, полученные через Ставку, по передвижению и переброске войск со всех фронтов, не останавливаясь перед снятием таковых с позиций»[159]. По предложению В.И. Ленина все вооруженные силы, предназначенные для борьбы против контрреволюции Юга, возглавил один из руководителей восстания в Петрограде, нарком по военным делам, одновременно командовавший войсками Петроградского военного округа В.А. Антонов-Овсеенко.

Побывав в Ставке и уточнив ее возможности для начала борьбы против сил Дона и Центральной рады, Антонов-Овсеенко сформулировал самый первый, предварительный план действий, который много позже привел в своих воспоминаниях:

1. Используя отряды черноморских моряков, вооружить и организовать Красную гвардию в Донецком бассейне.

2. С севера, из района Ставки двинуть против контрреволюционного Юга сборные отряды, предварительно сосредоточив их в исходных пунктах: Гомеле, Брянске, Харькове, Воронеже.

3. Наиболее революционно настроенные части 2-го гвардейского корпуса двинуть из места их дислокации в районе Жмеринка – Бар на восток для сосредоточения в Донецком бассейне[160].

Впоследствии, касаясь действий революционных войск на начальном этапе борьбы, А.И. Деникин дал любопытную оценку реализации этого плана. «Невзирая на кажущуюся бессистемность действий большевистских отрядов, в общем направлении их чувствовалась рука старой ставки и определенный стратегически-политический план»[161]. Из воспоминаний Антонова-Овсеенко нельзя сделать вывода об участии офицеров Ставки в разработке плана военных действий против Каледина. Во время своего первого визита в Ставку Антонов-Овсеенко привлек к работе Революционного полевого штаба двух ее офицеров – подполковника В.В. Каменщикова и полковника И.И. Вацетиса, но собственно план Антонов-Овсеенко наметил спустя несколько дней совместно с подполковником М.А. Муравьевым, организатором революционных батальонов из волонтеров тыла, которому и предложил возглавить свой штаб[162].

Покидая Петроград, Антонов-Овсеенко получил последние инструкции от В.И. Ленина. В дальнейшем обмен информацией и директивами между ними осуществлялся главным образом по телеграфу. Анализируя текст телеграмм Ленина, адресованных Антонову-Овсеенко, можно сделать вывод, что нарком пользуется полным доверием председателя правительства. Ленин чужд мелочной опеки, его указания Антонову-Овсеенко касаются в первую очередь политических и организационных вопросов. В реализацию военных планов Ленин практически не вмешивается, но живо реагирует на известия об успехах на фронтах, его телеграммы содержат неоднократные поздравления по случаю побед советских войск. За весь период борьбы с Калединым Ленин лишь дважды, в телеграммах от 8 (21) и 10 (23) февраля 1918 года отдает Антонову-Овсеенко непосредственный приказ о немедленном овладении Ростовом и Новочеркасском, что было связано с крайне медлительными действиями революционных войск на последнем этапе борьбы на Дону[163].

Антонов-Овсеенко принял решение организовать свой штаб ближе к театру предстоящих боевых действий – в Харькове, куда прибыл вместе с Муравьевым 11 декабря. В организационном приказе этот штаб назван Полевым штабом Южного революционного фронта по борьбе с контрреволюцией[164]. Прежде чем развернуть боевые действия, штаб начал принимать самые энергичные меры по сбору сил, организации их снабжения, налаживании управления войсками, оказавшимися в его распоряжении.

Предварительный план Антонова-Овсеенко уже на этапе сосредоточения сил начал претерпевать серьезные изменения. Одни части митинговали и не желали исполнять приказов, другие заявляли, что готовы сражаться против Дона, но не хотят участвовать в войне с Украиной[165]. Не удалось также использовать силы 2-го гвардейского корпуса: Центральная рада и командование Юго-Западного фронта воспрепятствовали его отправке против Каледина. Согласно воспоминаниям Антонова-Овсеенко, сосредоточение советских войск на Южном направлении к 20-м числам декабря выглядело следующим образом:

1. На направлении Гомель – Бахмач – Минский отряд в составе 1800 человек и 4 артиллерийских батарей. Командир – Р.И. Берзин (29 лет, поручик, большевик с 1905 года).

2. В направлении Орел – Белгород – Северный летучий отряд, насчитывавший 1165 штыков, 97 сабель, 14 пулеметов, 6 орудий под командованием Р.Ф. Сиверса (25 лет, прапорщик, большевик с 1917 года, один из организаторов и редакторов газеты «Окопная правда»). В Белгороде располагался также отряд Н.А. Ховрина (26 лет, матрос Балтийского флота, большевик с 1915 года, один из организаторов и член Центробалта) численностью 300 человек (матросы и красногвардейцы, участвовавшие до этого в московских боях).

3. В Смоленске формировалась 2-я колонна Соловьева (1100 штыков, 10 пулеметов, 2 орудия).

4. Из Москвы в распоряжение Антонова-Овсеенко двигались отряды Ю.В. Саблина (20 лет, прапорщик, левый эсер с 1917 года) – 1900 штыков, преимущественно из солдат московских запасных полков, 8 пулеметов и одна батарея и П.В. Егорова (28 лет, капитан, большевик с 1917 года) – 600 красногвардейцев, 8 пулеметов.

5. В резерве имелись Брянский и Великолукский отряды (300 штыков и 50 сабель), Смоленская батарея и некоторые части 17-го армейского корпуса. Ожидалось прибытие с фронта нескольких латышских полков. В районе Царицына сосредоточивалась советски настроенная 5-я Кубанская казачья дивизия. С Кавказского фронта на Кубань и Ставрополье подходила также большевистски настроенная 39-я пехотная дивизия[166].

Очень подвижные организационно первые советские части не были еще воинскими частями в общепринятом понимании. Отряды и колонны часто меняли командиров, по разным причинам переподчинялись, реорганизовывались, расформировывались. Состав этих сил был далеко не однородным. Наиболее многочисленным контингентом были части старой армии, выделенные с фронта и из тыловых запасных полков. Нередко такие части ввиду отсутствия дисциплины и фактической небоеспособности приходилось разоружать. Отряды моряков и Красной гвардии также были весьма неодинаковы по своим качествам: одни отличались высокой дисциплиной и сознательностью, являясь сдерживающим элементом в различных колоннах и отрядах, другие, еще дорогой превращавшиеся в разбойничьи ватаги, – приходилось разоружать и отправлять обратно. Успешные действия советских частей, овладение крупными городами и промышленными центрами способствовали привлечению в их ряды значительного числа новых бойцов. Так, Харьков дал 500 красногвардейцев и большевистски настроенный 30-й пехотный запасной полк; Екатеринослав – до 3 тыс. человек, Николаев – 840 красногвардейцев и большевистски настроенный 45-й пехотный запасной полк, имевший в своем составе около 3 тыс. штыков[167].

Таким образом, ко второй половине декабря Антонов-Овсеенко имел в своем непосредственном подчинении на главных оперативных направлениях (без учета 5-й Кубанской и 39-й дивизий) 6–7 тыс. штыков и сабель, 30–40 орудий и несколько десятков пулеметов. С этими силами, а также рассчитывая на присоединение красногвардейских отрядов в Донбассе, Антонов-Овсеенко принял решение о начале активных действий против Каледина.

Силы, которыми располагал Каледин, по своей численности не уступали отрядам Антонова-Овсеенко. Согласно боевому расписанию штаба походного атамана на 6 декабря 1917 года, вооруженные силы Дона включали 5 казачьих дивизий четырехполкового состава, 3 отдельных полка, 4 отдельные сотни, Новочеркасское юнкерское училище, бронеотряд, артиллерийский дивизион и несколько отрядов партизанского типа[168]. Кроме того, как нам известно, в Ростове и Новочеркасске формировалась Добровольческая армия, но силы ее на тот момент едва достигали 2 тыс. человек. Казачьи части располагались на северной границе области, вдоль линии железной дороги в районе Миллерово – Глубокая – Каменская, отдельные сотни и команды, разбросанные по рудникам и рабочим поселкам, поддерживали порядок в неспокойном шахтерском районе Горловка – Макеевка.

Однако состояние вернувшихся с фронта казачьих частей никак не соответствовало тем ожиданиям, которые возлагало на них донское правительство и военное командование. Эти части и соединения сохраняли лишь видимость воинских формирований до той поры, пока против них не выступил серьезный противник. Генерал-майор А.П. Богаевский, бывший начальник 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, пробиравшийся в конце декабря в Новочеркасск, так описывает свои впечатления от первой донской воинской части, увиденной им на Дону: «…Не было и намека на выправку, подтянутость, соблюдение внешних знаков уважения при встрече с офицерами. Казаки одеты были небрежно, держали себя очень развязно. У офицеров не было заметно обычной уверенности начальника, знающего, что всякое его приказание будет беспрекословно исполнено… Я пришел в грустное настроение духа: здесь не чувствовалось уверенности в себе и желания упорно бороться с наступающими большевиками… Шли уже разговоры о том, что нужно хорошенько узнать, что за люди большевики, что, может быть, они совсем не такие злодеи, как о них говорят офицеры, и т. д.»[169]. Характеризуя те же события, А.С. Лукомский отмечает, что возвращение фронтовиков на Дон привело к столкновению непосредственно в среде казачьего населения: «Возвращающиеся с фронта части не хотели воевать, стремились разойтись по станицам, и молодые казаки вступили в открытую борьбу со стариками. Во многих станицах эта борьба приобрела ожесточенный характер; расправы с обеих сторон были жестокие. Но пришедших с фронта казаков было больше, чем стариков; они все были хорошо вооружены, и в большинстве станиц победа осталась на стороне молодежи, проповедовавшей большевистские идеи»[170].

Реакцией на развал фронтовых казачьих частей стало возникновение донских партизанских отрядов – малочисленных, но относительно прочных формирований. Наиболее заметными среди них были отряды войскового старшины Э.Ф. Семилетова, есаулов В.М. Чернецова, Ф.Д. Назарова, сотников Попова, Грекова[171]. Известными партизанскими командирами были также полковник Т.П. Краснянский, есаулы Р.Г. Лазарев, Боков, поручик В. Курочкин. Кроме того существовала Донская офицерская дружина (около 200 человек) и партизанская артиллерия: Семилетовская батарея штабс-капитана Букина и несколько отдельных взводов, которыми командовали сотники Е.Е. Ковалев, А.Н. Мелихов, подъесаул Т.Т. Неживов (всего 10–15 орудий)[172]. Формирование таких отрядов происходило, как правило, по инициативе командиров и при поддержке донского либо добровольческого командования. Однако вступление донских офицеров и казаков в партизанские отряды не отличалось массовостью, и потому их состав носил, как правило, весьма случайный и пестрый характер. Например, отряд «белого дьявола» сотника Грекова первоначально состоял из 65 семинаристов, 5 гимназисток – сестер милосердия, и 3 начальствующих лиц (к концу января насчитывал до 150 человек)[173].

Безусловно, важнейшим фактором, влиявшим на привлечение добровольцев в отряды, являлись личность и авторитет их командиров. Самый крупный партизанский отряд численностью до 600 человек, состоявший преимущественно из офицеров-добровольцев и учащейся молодежи, сформировал георгиевский кавалер, есаул В.М. Чернецов, прославившийся как партизанский командир еще на германском фронте. Вторым по величине отрядом командовал георгиевский кавалер, войсковой старшина Э.Ф. Семилетов.

Партизанские отряды формировались как самостоятельные подразделения, подчиненные донскому командованию, но в силу совершенно схожего подхода к комплектованию контингента добровольцев оказывались куда более родственными Добровольческой армии. Достаточно сказать, что отряд сотника Грекова даже формировался в Новочеркасске на улице Барочной, 36 – в самой колыбели Добровольческой армии[174]. На фронте донские партизаны, как правило, находились во взаимодействии с добровольческими частями и в подчинении добровольческих начальников. При этом необходимо отметить, что отношение вождей Добровольческой армии к донским партизанам было далеко не однозначным. А.И. Деникин так описывает ситуацию, сложившуюся с партизанскими отрядами: «Около штаба кружились авантюристы, предлагавшие формировать партизанские отряды. Генерал Корнилов слишком доверчиво относился к подобным людям и зачастую, получив деньги и оружие, они или исчезали, или отвлекали из рядов армии в тыл элементы послабее нравственно, или составляли шайки мародеров»[175]. Все основания для столь суровой оценки у А.И. Деникина, безусловно, имелись. Подпоручик С.Н. Гернберг, состоявший в отряде сотника Грекова начальником подрывной команды, вспоминал: «Действия отряда, проводимые исключительно велениями сотника Грекова, были определенно постыдны, и отряд, по-видимому, заслужил определенную ненависть окрестных жителей»[176].

Добровольческая армия первоначально выделила для участия в обороне Дона на Таганрогском направлении отряд под командованием полковника А.П. Кутепова (последний командир лейб-гвардии Преображенского полка), сформированный в Ростове в конце декабря. Его основу составили 3-я Офицерская (Гвардейская) рота и две роты 2-го Офицерского батальона. В первых числах января 1918 года отряд перешел в Таганрог, а затем выступил на позиции в район станции Матвеев Курган.

Наступление советских войск на Область войска Донского велось концентрически с основных направлений (кроме недоступного пока Кубанского) и главным образом вдоль железнодорожных магистралей. Ведение военных действий в первую очередь по направлениям железных дорог было особенно характерно для начального периода Гражданской войны, даже получившего в связи с этим название «эшелонной войны». Относительная малочисленность вооруженных сил противоборствующих сторон делала возможными перемещения одним-двумя эшелонами целых оперативных группировок, насчитывавших, как правило, по несколько сот человек, приобретавших в результате небывалую мобильность и способность исключительно быстро сосредоточиваться на важнейших участках. Особую остроту в таких условиях приобретала борьба за железнодорожные станции, которые являлись для продвигавшихся войск не только транспортными узлами, но и узлами снабжения и связи.

В направлении Крыма по Южной железной дороге двинулся сборный отряд харьковских красногвардейцев и 30-й пехотный полк под общим командованием Н.А. Руднева (23 года, прапорщик, большевик с 1917 года, выборный командир 30-го полка) при поддержке бронепоезда Путиловского завода, а затем 1-й Московский отряд П.В. Егорова с приданной ему артиллерийской батареей. Егоров принял командование объединенными силами, насчитывавшими в общей сложности 1360 штыков, 3 орудия и бронепоезд[177]. В течение 17–21 декабря сводный отряд Егорова очистил от частей Рады станции Лозовая, Павлоград и Синельниково, а затем повернул на Екатеринослав, где началось большевистское восстание против Центральной рады. Таким образом, была пресечена связь Дона с Центральной радой и обеспечен тыл для действий советских отрядов в Донбассе.

Московский отряд Ю.В. Саблина 21 декабря вступил в Купянск, где разоружил запасные части общей численностью до 3 тыс. штыков. Однако, как вспоминал Антонов-Овсеенко, в Купянске колонну Саблина постиг кризис: «Солдаты начали пьяный кутеж, разбежались; ему удалось с трудом удержать половину отряда, остальных пришлось разоружить»[178]. Оставив в гарнизоне 200 солдат, Саблин, выполняя указание Антонова-Овсеенко, повел свой отряд в глубь Донбасса, и 24 декабря его передовые части заняли Луганск и станцию Родаково.

Отряд Р.Ф. Сиверса, разоружая мешавшие продвижению части Центральной рады, 22 декабря достиг района Никитовка – Дебальцево и там вступил в соприкосновение с казачьими частями Каледина. Сиверс имел приказ Антонова-Овсеенко закрепиться в этом районе и установить связь с Саблиным. Далее колонне Саблина предстояло развивать наступление от Луганска на станцию Лихая, а Сиверс должен был поддержать его с юга ударом в направлении станции Зверево. Затем, повернув на Миллерово, оба отряда должны были соединиться с наступавшим с севера отрядом Воронежского ревкома под командованием Г.К. Петрова (25 лет, прапорщик, левый эсер с 1917 года), имевшим до 3 тыс. штыков при 40 пулеметах и 12 орудиях[179]. В дальнейшем все эти силы должны были развивать наступление в направлении Зверево – Новочеркасск – Ростов. С Кавказского фронта в район станций Тихорецкая и Торговая подходила 39-я пехотная дивизия, имея задачу перерезать связь Дона с Кавказом.

Последние дни декабря были отмечены некоторым снижением темпов наступления с Северного направления. Колонна Петрова, достигнув к 25 декабря станции Чертково, завязала переговоры с передовыми казачьими частями. Отряд Саблина был слишком слаб, чтобы продолжать наступление. И только занявший Никитовку отряд Сиверса оказался активно поддержан местными красногвардейцами, которые начали боевые действия против казаков в районе между Макеевкой, Юзовкой и Мушкетовом. Казаки, отступившие к югу от Юзовки, также стали просить о перемирии. Сиверс, не закрепившись достаточно прочно в Никитовке и Дебальцеве, не установив связи с Саблиным, по собственной инициативе продолжил наступление в направлении Юзовки, таким образом сильно отклоняясь к югу. Антонов-Овсеенко послал на подкрепление колонны Сиверса два полка старой армии, четырехорудийную батарею из Орла и отряд брянских красногвардейцев[180]. К 17 января Сиверс занял Ясиноватую, Макеевку и достиг станции Иловайское, но здесь вынужден был остановиться. Два полка старой армии отказались повиноваться, их пришлось разоружить и отправить в тыл. По этому поводу Сиверс докладывал Антонову-Овсеенко: «Все уезжают из-за самых жалких побуждений, предавая интересы свободы»[181].

Воспользовавшись разрывом, образовавшимся между колоннами Саблина и Сиверса, донской партизанский отряд В.М. Чернецова 10 января совершил налет на Дебальцево. Недавно произведенный в полковники Чернецов только что переформировал свой отряд, который теперь насчитывал до 600 штыков и сабель, в его составе действовали 4-я Офицерская рота (50 бойцов, командир – полковник Морозов) и взвод (2 орудия под командованием подполковника Д.Т. Миончинского) Сводной Михайловско-Константиновской батареи[182]. В коротком бою за Дебальцево Чернецов полностью уничтожил небольшой красногвардейский отряд.

Сиверс получил приказ вернуться в Никитовку, куда для более оперативного руководства войсками прибыл из Харькова Антонов-Овсеенко. Занимавший Луганск отряд Саблина имел в своем составе (по данным на 11 января 1918 года) 2100 пехотинцев, 300 кавалеристов, до 5000 местных красногвардейцев, 16 легких и 6 тяжелых орудий[183]. По приказу Антонова-Овсеенко Саблин принял меры к тому, чтобы вернуть Дебальцево. Однако переброшенный туда Костромской отряд не застал уже Чернецова – тот увел свои эшелоны к станции Лихая. Навстречу Саблину со стороны станции Зверево выступили несколько казачьих эшелонов. Имея намерение возобновить наступление не позже 23 января, Антонов-Овсеенко приказал Сиверсу и Саблину закрепиться в занимаемых районах и никуда не двигаться, «вести тщательную разведку и понемногу воспитывать в мелких стычках части для боя»[184].

Действия революционных властей и командования по отношению к казачеству не исчерпывались только военными мерами. Во фронтовых казачьих частях и в округах области Казачий комитет ВЦИК и располагавшийся в Воронеже Донской ревком вели активную агитационную работу. В значительной мере эта работа способствовала тому, что на многих участках казачьи части отказывались от сопротивления, вступая в переговоры с советскими представителями. Похожая ситуация сложилась на Северном направлении еще в конце декабря, где части 5-й Донской казачьей дивизии завязали переговоры с передовыми частями колонны Петрова. В результате инициативы комитета 5-й Донской казачьей дивизии 10 января 1918 года уже на территории Области войска Донского, в станице Каменской, собрался съезд фронтового казачества. На съезд приехали представители двадцати одного казачьего полка, пяти батарей и двух запасных полков, прибыли представители горняков Дона, штаба Московского военного округа, Московского Совета и ВЦИКа. Принятые постановления имели принципиальное значение: съезд объявил войсковое правительство и атамана Каледина лишенными власти и избрал в противовес ему Донской казачий военно-революционный комитет во главе с подхорунжим Ф.Г. Подтелковым и прапорщиком М.В. Кривошлыковым[185]. Войска военно-революционного комитета фактически возглавил войсковой старшина Н.М. Голубов. Человек яркой судьбы, участник Русско-японской, Балканской и мировой войн, делегат 1-го Донского войскового круга, резко критиковавший Каледина и Богаевского и за это арестовывавшийся донским правительством, Голубов пользовался большой популярностью среди фронтового казачества. Ему подчинился составлявший основу революционных казачьих войск 27-й Донской казачий полк, в рядах которого Голубов участвовал в мировой войне, был неоднократно ранен и награжден.

Каледин пытался взять ситуацию под контроль, послав на Каменскую несколько верных частей, однако те перешли на сторону казачьего ВРК и оказали ему помощь, заняв станции Лихая и Зверево. Несмотря на радикальные решения Каменского съезда, ВРК не спешил начинать наступление против Каледина и не прерывал переговоров с ним. Подоплеку событий тех дней точно раскрывают воспоминания В.А. Антонова-Овсеенко. Съезд фронтового казачества не признал власти Советов на Дону, хотя и постановил направить в Петроград делегацию из трех человек для переговоров с советским правительством[186]. Избранный им казачий ВРК отражал главным образом настроения и интересы середняцкого казачества, которое, с одной стороны, опасаясь Гражданской войны на Дону, не желало видеть в пределах своей области таких опасных чужаков, какими для него в равной степени были и Красная гвардия и корниловские добровольцы, а с другой – не собиралось отказываться от прежних казачьих привилегий, что касалось в первую очередь претензий иногородних на общий раздел донской земли. Вследствие этого ВРК не принимал мер к организации иногороднего населения и жителей шахтерских районов на борьбу с Калединым и даже уклонялся от их содействия. В результате такой политики единственной опорой ВРК оставались все те же разложившиеся казачьи части, равно не желавшие воевать за советскую власть, как и за Каледина[187].

Для предъявления донскому правительству ультимативных требований о передаче власти на Дону казачьему ВРК Подтелков лично выехал в Новочеркасск. Однако посланный Калединым отряд Чернецова 15 января на станциях Зверево и Лихая напал на 8-й казачий полк и разоружил его. Чернецов предъявил казачьему ВРК свой ультиматум: сдать Каменскую и привести свои части в повиновение войсковому правительству. 17 января в ожесточенном бою Чернецов выбил казаков Голубова из Каменской и Глубокой, вынудив казачий ВРК перебраться в Миллерово, ближе к передовым позициям советских частей.

В эти же дни бурные события происходили на Западном направлении. После того как отряд полковника Кутепова выступил из Таганрога к станции Матвеев Курган навстречу колонне Сиверса, в городе с более чем 40-тысячным пролетарским населением остался небольшой добровольческий гарнизон. Его основу составляла переведенная из Киева в Таганрог в начале ноября 1917 года 3-я Киевская школа прапорщиков, насчитывавшая около 400 человек. 14 января в Таганроге началось рабочее восстание. В ходе боев, продолжавшихся несколько дней, рабочие отряды численностью свыше 5 тыс. человек[188] постепенно вытеснили из города добровольцев, которые потеряли убитыми более 300 офицеров и юнкеров[189], в том числе погиб начальник школы полковник Мастыко (будучи раненым, застрелился). Только небольшой части юнкеров удалось пробиться к станции Марцево на соединение с Кутеповым[190].

В создавшейся обстановке Антонов-Овсеенко принял решение немедленно продолжить наступление на двух основных направлениях. Колонна Саблина должна была поддержать казачий ВРК, наступая в сторону Лихой и Зверево, чтобы в последующем двигаться на Новочеркасск с севера. Колонна Сиверса имела задачей наступление через Иловайское на Таганрог. Особенность этой, по существу заключительной, стадии борьбы с Калединым состояла в том, что в ней приняли самое активное участие части Добровольческой армии, заменившие на главных направлениях окончательно разложившиеся казачьи части. К середине января «зоны ответственности» распределялись следующим образом: на Таганрогском направлении (против Сиверса) действовали преимущественно добровольцы, Новочеркасск с севера (против Саблина и казачьих частей Голубова) защищали донские партизанские отряды, также поддерживаемые добровольцами. Таким образом, на этот раз советским частям противостоял противник, хотя и значительно уступавший в численности, но более организованный и готовый жестоко сопротивляться.

Первые попытки наступления на обоих направлениях не принесли успеха. Продвижение колонны Сиверса на Таганрог первоначально обещало развиваться благоприятно. Сиверс получил подкрепление за счет сил, снятых с северного участка, и вскоре его отряды овладели станцией Матвеев Курган. Однако защищавший Таганрогское направление отряд полковника Кутепова, усиленный 1-м кавалерийским дивизионом полковника Гершельмана и донскими партизанами войскового старшины Семилетова[191], решительно контратаковал и разбил передовые советские части. Сиверс вынужден был отойти на целый переход к станции Амвросиевка. Несмотря на начавшееся в Таганроге восстание рабочих, наступление, по мнению Н.Е. Какурина, рисковало в дальнейшем еще более замедлиться. Положение спасли вовремя подошедшие несколько полков и батарей старой армии, прибывших с Северного фронта, и революционные отряды с Украины. Благодаря свежим частям, а также полученному в усиление бронепоезду с мощной артиллерией Сиверс уже 21 января возобновил наступление. Сопротивление добровольцев по-прежнему отличалось упорством, и бои приходилось вести почти за каждую станцию. Лишь к 26 января Сиверсу удалось, вернув Матвеев Курган и выйдя к станции Марцево, установить связь с восставшим Таганрогом[192].

Отряды Саблина, ослабленные выделением части своих сил на оказание помощи Сиверсу, 18 января заняли Лихую и подошли к станции Зверево. Но на следующий день в результате контрудара добровольческих частей они вынуждены были отойти со значительными потерями. На участке станции Зверево против Саблина действовал 1-й Офицерский батальон подполковника Борисова при поддержке донских партизан. 20 января первая рота этого батальона (командир – подполковник Н.Б. Плохинский) совершила налет на разъезд Гуково на Харьковском направлении, выбив оттуда латышский отряд и захватив трофеи[193].

Тем временем несколько севернее происходили события, имевшие решающее значение для обороны Дона. Заняв Глубокую, Чернецов продолжал преследование частей казачьего ВРК, которые к этому моменту соединились с подходившей от Воронежа колонной Петрова. В бою 21 января (в ряде источников – 20 января[194]) под Глубокой 27-й Донской казачий полк нанес серьезное поражение отряду Чернецова, в плен попала одна из сотен отряда во главе с самим Чернецовым. В тот же день примерно 40 пленных офицеров и добровольцев отряда были расстреляны и зарублены казаками. Об этих событиях председатель Донского областного ВРК С.И. Сырцов[195] 24 января докладывал командующему вооруженными силами по борьбе с контрреволюцией В.А. Антонову-Овсеенко: «…По дороге арестованные сделали попытку побега и были расстреляны казачьим конвоем. Убит Чернецов. Уцелевшие из отряда Чернецова разбежались в панике…»[196]. Сам Чернецов был зарублен председателем казачьего ВРК Подтелковым.

Впоследствии в эмигрантской мемуаристике факт расправы над донскими партизанами и их командиром традиционно представал, с одной стороны, как пример геройства и мученичества белых, а с другой – одним из символов вероломства и беспощадности революционных сил[197]. При этом не принято было, вдаваясь в детали, упоминать о том, что партизаны – донская молодежь и их командир – донской офицер были убиты донскими же казаками-фронтовиками. Версия о попытке к бегству также нигде более не возникала. Постепенно события 20–21 января 1918 года под Глубокой приобрели символический смысл, утратив, как следствие, реальные очертания. Немало способствовал кристаллизации легенды М.А. Шолохов, показавший на страницах «Тихого Дона» расправу над пленными партизанами как самоуправство властолюбца Подтелкова[198].

Несколько в ином свете позволяют увидеть обстоятельства гибели полковника Чернецова и его партизан воспоминания участника тех событий, бывшего партизана-чернецовца, впоследствии известного в эмиграции литератора и поэта Н.Н. Туроверова. Захваченные в плен Чернецов и его люди получили гарантию безопасности от командующего революционными казаками Голубова, о чем свидетельствует записка, посланная Чернецовым в Каменскую, где оставалась часть его отряда[199]. Пленных партизан конвоировали в Глубокую, когда Чернецов, воспользовавшись замешательством среди сопровождавших казаков, возглавил побег. Люди, безоговорочно верившие Чернецову, последовали его примеру и в большинстве были настигнуты и убиты преследователями[200].

По оценке руководителей военной контрреволюции, гибель Чернецова и разгром его отряда стали переломным событием в борьбе на Дону, и не столько в военном, сколько в эмоциональном отношении. «Со смертью Чернецова как будто ушла душа от всего дела обороны Дона. Все окончательно развалилось»[201]. «С его смертью какая-то тяжелая безнадежность охватила то казачество, которое еще боролось с большевиками»[202]. Отряд Чернецова действовал на разных участках Донского фронта более семи недель, всегда одерживая победы и вовремя уходя от ответных ударов. Его успешные операции, равно как и первые удачи частей Добровольческой армии, создавали иллюзию, что малочисленные, но дисциплинированные и полные решимости сражаться добровольческие формирования под умелым командованием смогут достаточно долго отражать натиск революционных отрядов, а быть может, и переломить ситуацию в стране. Поражение Чернецова и продолжение наступления советских войск в 20-х числах января ясно показали, что дни сопротивления контрреволюции на Дону сочтены.

Для Добровольческой армии январь 1918 года стал сложным периодом. С началом боевых действий Корнилов по соглашению с Калединым принял решение перенести центр формирования Добровольческой армии из Новочеркасска в Ростов. Это было связано с тем, что оборона Северного, то есть Новочеркасского, направления полностью возлагалась на донские части и партизанские отряды под общим командованием генерал-лейтенента Ф.Ф. Абрамова, начальника войскового штаба Донского казачьего войска. По просьбе Каледина для усиления северного участка оставался 1-й Офицерский батальон и одна артиллерийская батарея[203]. Эти части были отозваны добровольческим командованием в Ростов после боев за разъезд Гуково 21 или 22 января[204]. К середине января армия и все ее службы перешли в Ростов, штаб разместился в особняке Парамонова, где до этого находилось ростовское бюро записи добровольцев и штаб отряда генерала Черепова[205].

Хотя добровольческие части уже активно участвовали в боях, являясь, по существу, решающей силой в обороне Дона, донские власти не решались придать им какой бы то ни было легальный статус. Показательным фактом можно считать то, что вплоть до выступления Добровольческой армии в 1-й Кубанский поход ее командующий генерал Корнилов никогда не появлялся в военной форме. В Ростове Добровольческая армия формально находилась в подчинении назначенного в начале января Калединым командующего войсками Ростовского района генерал-майора А.П. Богаевского. В реальности Корнилов не считался с таким положением и все решения принимал самостоятельно, обращаясь к Богаевскому лишь по вопросам, касающимся городского населения, и приглашая его на наиболее важные совещания. Связь с Калединым Корнилов также предпочитал поддерживать непосредственно по прямому проводу[206].

У генерала Богаевского первоначально в подчинении находилось три казачьих полка, расположенных на ближайших к Ростову станциях и представлявших собой «совершенно разложившуюся толпу, не желавшую исполнять никаких приказаний»[207]. Вскоре казаки этих полков разъехались по домам. Таким образом, роль командующего войсками Ростовского района, не имевшего в своем распоряжении никаких реальных сил и средств, становилась совершенно формальной. Из воспоминаний добровольцев можно сделать вывод, что во время январских боев на Таганрогском направлении донские партизанские отряды подчинялись Корнилову наравне с добровольческими частями, и не только в оперативном отношении[208]. В связи с этим уже в начале февраля Корнилов ставил перед новым войсковым атаманом генерал-майором А.М. Назаровым вопрос об официальном подчинении ему Ростовского округа, однако вплоть до выступления армии из Ростова никакого решения не последовало[209].

С началом боевых действий значительно ухудшились условия комплектования армии: добровольческие части на фронтах ежедневно несли потери – убитыми, ранеными, больными, обмороженными, а приток новых добровольцев, который в январе обеспечила главным образом учащаяся молодежь, не мог их компенсировать. Железные дороги из центра России и с Украины в направлении Дона были уже надежно блокированы, поэтому пробиваться оттуда удавалось лишь единицам. Работа генерала И.Г. Эрдели, командированного в Екатеринодар и район Минеральных Вод для привлечения и отправки офицеров в Добровольческую армию, также не имела большого успеха[210]. Самым значительным результатом его поездки стал визит в Ростов хана Девлет-Гирея, обещавшего добровольческому командованию выставить для борьбы с большевиками в течение полутора-двух месяцев десять тысяч черкесов при условии предоставления им оружия и аванса около миллиона рублей (А.И. Деникин называет цифру 750 тыс. рублей). Соглашение не состоялось, так как генерал Алексеев был категорически против, а от предложенных Корниловым двухсот тысяч хан отказался и обиженный уехал в Екатеринодар[211].

Основные силы Добровольческой армии к этому времени почти полностью были задействованы на фронтах. Части, находившиеся в стадии формирования или временно отведенные в Ростов на отдых, несли в городе службу по поддержанию порядка. Рабочее население Ростова не скрывало своего резко враждебного отношения к добровольцам. «Малопонятное озлобление против них со стороны рабочих было настолько велико, что иногда выливалось в ужасные, зверские формы. Ходить в темное время по улицам города, а в особенности в Темернике, было далеко не безопасно. Были случаи нападений и убийства»[212]. О некоторых фактах столкновений добровольцев с рабочими упоминают А.И. Деникин и А.П. Богаевский: в Батайске были убиты офицеры, приглашенные местными рабочими на политическое собрание; в Ростове юнкерский караул открыл огонь по рабочему митингу[213]. Интересны свидетельства Р.Б. Гуля, очевидца и участника происходящих событий. Положение Добровольческой армии в Ростове больше напоминало положение оккупантов на враждебной территории: офицера, в одиночку ушедшего на Темерник, находят с проломленной головой; патруль, задержавший штатского за предосудительные высказывания, расстреливает его с санкции батальонного командира[214]. Малопонятное, по словам генерала Богаевского, озлобление представляло собой подлинное лицо Гражданской войны, которое все яснее проявлялось с развитием событий.