Царская невеста, или По щучьему веленью!

Вылетели на открытое пространство — трава густая, зелёная, сочная... под колёсами так и зачавкала. Из травы кочки выпирают, на кочках бусинки тёмно-красные блестят. Никак клюква? Дальше — стена камышей, шуршит, колышется, будто к себе зовёт.

— Вот теперь — стой, — скомандовал щук. — А лучше сдай чуток назад, на сухое.

Но и без того ясно было, что пора остановиться.

Шагах в ста, на полпути к камышам, сгрудились разбойники с добычей своей. По счастью, не сорок человек, а всего с дюжину. Сероглазый гридин то ли приврал со стыда — как это воины оружные с горсткой татей не управились! — то ли ему от испуга померещилось.

И немудрено испугаться. Это ж только говорится "сорок человек", а на самом деле никакие они не человеки. Орки, может быть, или гоблины...

— У-у, черти болотные, — подсказал щук.

Каждый — гора мышц баскетбольного роста, кулачищи с тыкву, рожи такие, что братья Тупые против них королями красоты покажутся. Одеты в тряпьё да рваньё, с ног до головы чумазые, гнилью воняют — издали слышно. Глядят на Милю, посмеиваются, а дубины при них с хорошее бревно толщиной.

Так пусть этими дубинами друг друга и охаживают, решила Миля. По щучьему веленью!

Схватились чертяки за оружие своё, парой ударов обменялись. Только головы у них, верно, чугунные — ни один не пошатнулся, чувств не лишился. Потом и вовсе бросили разбойники друг друга колошматить и на Милю всей оравой двинулись. А пленницы за спинами у них остались. Стоят кучкой, узлы и короба к себе прижимают, лица белее муки.

— Плохо дело, — сказал щук. — Сильны чары болотные. Поворачивай-ка, Эмилюшка, оглобли. Не прощу я себе, ежели с тобой дурное случится.

У Мили и самой душа в пятки скатилась, но не сдаваться же вот так сразу.

— По щучьему веленью, по моему хотенью, пусть разбойники в болоте увязнут!

Просел моховый очёс под ножищами у злодеев, и все они, как один, провалились по колено в жижу мутную. Жаль, ненадолго. Узнало болото своих, разжало тиски трясинные. Вмиг разбойники из провалов выбрались, только злее стали.

Крикнула Миля:

— По щучьему веленью, по моему хотенью, пусть они щекочут друг друга до упаду!

И понёсся над болотом нечеловеческий смех... Да ладно бы смех — то конское ржание, то гусиное гоготание, то совиное уханье, то поросячье повизгивание. От какофонии этакой у Мили коленки задрожали. Но куда страшнее стало, когда веселье кончилось.

Отсмеялись разбойники, перестали друг другу бока теребить и зарычали от ярости лютой — до того на Милю разобиделись. Уж не власть Чуды-Юды их вперёд гнала, а охота за унижение поквитаться.

Что делать? Призвала Миля на подмогу всех окрестных пчёл и ос.

Налетел на болото несметный рой. Кричат черти-душегубы, скачут, мечутся, руками машут, дубинами молотят. Одному по носу попало, другому по уху, третьему промеж глаз. Любо-дорого посмотреть.

Разбегаться лиходеям пчёлы не давали, гнали их к камышам, вглубь болота. Споро так гнали, весело. Миля уж вздохнула с облегчением — всё, за нами победа.

Вдруг поднялся ветер, сеть жужжащую с разбойников сорвал и унёс в лес-чащобу.

Пособил болотный царь слугам своим. А они вконец озверели, с воем и рыком в атаку попёрли. И не шагом — бегом да вприпрыжку.

Ярилка из бочонки кричит:

— Труби отход! И Жиронежку не спасёшь, и сама пропадёшь ни за что!

Вроде и прав он. Но припомнилось Миле, как её саму таким же вихрем с берега реки к бабкиному дому перекинуло. Вдруг и с чертями болотными трюк сработает?

А они уже в двадцати шагах. Пучат зенки кровавые, скалят зубы острые, дубинами в когтистых лапах грозят. Сейчас налетят, насмерть забьют, разорвут, растерзают, загрызут…

Встала Миля на телеге в полный рост — пан или пропал! — и выпалила скороговоркой:

— По щучьему веленью, по моему хотенью, пусть черти болотные сейчас же очутятся посреди океана на необитаемом острове!

И спустился с неба смерч, и пал на разбойные головы, и втянул злодеев в воронку ревущую, и унёсся с ними в вышину, и пропал из виду. И ничего болотный властелин с этим поделать не смог!

А пленницы так и стоят — ни живы, ни мертвы, глазами хлопают, жмутся друг к дружке, и не разберёшь, которая из них боярышня.

Миля от победы раззадорилась:

— Эй, девчонки, — кричит, — бегом сюда! Вывезу вас!

Одна смелая нашлась, маленькая да дробненькая, мышкой вперёд вышмыгнула. А остальные будто приросли.

Леший знает, сколько бы их уговаривать пришлось, но раздался вдруг из недр болота нутряной стон, закачалось травяное море, волнами пошло, стало тут и там лопаться, а из прорех жижа болотная наружу попёрла.

Завизжали пленницы и за Мышкой со всех ног припустили. Оказалось их восемь душ: две мамки, две няньки, три сенные девушки и боярышня собственной персоной — платье серебром шито, оплечье жемчужное, на голове кокошник.

Оглядела Миля телегу — маловата для такой оравы. Но если потесниться, все усядутся.

— Барахло бросайте тут. Для людей места мало!

Боярышня губки надула, ножкой в сафьяновом сапожке топнула:

— Ты мне не указывай, мужичка неотёсанная! Ну-ка, девки, бочку с телеги долой!

Сунулись было девушки к телеге, но Миля на них цыкнула, как бабка на братьев Тупых — они и оробели. Стоят, не знают, кого слушать. А Миля Жиронежку взглядом смерила:

— Нечего тут командовать — не у себя в тереме! Живо все на борт! Или пешком хотите идти?

Побросали Жиронежкины челядинки тюки да короба, полезли в телегу. Мамки-няньки в летах да в теле — кряхтят, стонут. Но ничего, умостились, как раз местечко для боярышни осталось.

А та опять ножкой топ:

— Без нарядов, без украшений не поеду!

Миля ей:

— Ну и оставайся. Только сперва назад оглянись.

А там было, на что посмотреть. Из трясины лезли щупальца, в грязи да тине, и все, как ручейки к оврагу, струились к Жиронежке. Не хотел царь болотный добычу свою отпускать, тянул к ней руки поганые.

Взвизгнула боярышня, зайцем на телегу запрыгнула. А Миля по щучьему веленью щупальца узлом завязала и приказала телеге обратно на дорогу выбираться.

Ехали небыстро — спешить некуда, а всё равно на корнях, кочках и колдобинах потряхивало да подбрасывало, отчего молодые прислужницы повизгивали, старые совами ухали.

— Что у тебя в бочке-то? — облизнулась Жиронежка. — Небось, огурчики солёненькие?

Девица она пухленькая, видно, поесть не дура.

— Не твоего боярского ума дело, — отрезала Миля.

Задохнулась Жиронежка от возмущения:

— Да как ты смеешь, смердка неумытая!

— Будешь обзываться — ссажу. Ножками пойдёшь.

Прислужницы Жиронежкины попробовали за боярышню свою вступиться, но Миля и на них прикрикнула. Что ей девки пугливые после чертей болотных? А боярышня посидела, надутая, посидела, да голод спесь пересилил. Сунула Жиронежка не спросясь руку в бочонок и тут же отдёрнула с криком:

— Укусил! Он меня укусил! А-а-а!

На белом нежном пальчике и правда капелька крови алела.

Мамки да няньки кинулись боярышню утешать, а Мышка догадалась:

— Так это, верно, та самая щука, по чьему велению чудеса творятся!

5.

Выкатилась телега на дорогу. А там — народ! Гридины боярские, крестьяне из деревни с вилами да батогами, а впереди всех всадник давешний.

Помог он Жиронежке с телеги сойти и в ноги ей бухнулся:

— Виноваты мы, государыня, не уберегли!

— Виноваты, да ещё как, — согласилась Жиронежка. — Вот скажу батюшке, он велит тебя выпороть, как холопа!

Поднял сероглазый на неё преданный взгляд:

— Пускай велит! Главное, ты жива и невредима!

Эге, да парень, похоже, влюблён.

— Как же, невредима, — возмутилась боярышня. — Мне эта щука чуть палец не оттяпала!

Миля Ярилке шепнула:

— А поедем-ка мы отсюда.

И совсем уже собралась слова волшебные произнести, как вдруг щук спросил — ни к селу ни к городу:

— Так что, замуж за царевича не надумала?

Взяла Милю досада.

— Не нужен мне никакой царе... — начала она.

И не закончила.

Видит, на дороге пыль клубится, и что-то мчится с топотом в этих клубах, что-то приближается. Никак разбойники болотные нашли способ из-за моря воротиться?

Гридины вперёд выдвинулись, секиры наизготовку взяли. Крестьяне заволновались. А Жиронежку прислужницы под руки подхватили да в лес потянули — чтоб глаза не мозолила.

Между тем стало видно: не разбойники это. Конница скачет, богатая, нарядная, с копьями да пиками, со значками да хоругвями. Против них гридины боярские что пехота против гусаров. А впереди всех — молодец на белом жеребце: алый кафтан золотом шит, шапка с собольей опушкой на сторону заломлена, чуб кудрявый ветерок треплет. В седле сидит орлом, на лицо вылитый Крис Пайн в молодости, притом блондин натуральный.

Подлетел, осадил коня, спрыгнул наземь — озирается. Из-за пазухи у него бурундучок вылез, на плечо перебрался и тоже головкой по сторонам вертит.

Гридины секиры опустили, кланяться принялись.

Тут и остальные конники подъехали, двое вперёд прочих. Один тощий, на низенькой лошадёнке, больше на пони похожей. Другой крупный, дородный, с бородой до пупа и в шубе меховой нараспашку, а под шубой всё блестит и сверкает.

— Где, — гаркнул толстяк зычным басом, — дочь моя Жиронежка? Где невеста царская?

— Смотри-ка, — щук из ведра шепчет, — он о дочери тревожится, или о том, что без неё царским тестем не станет?

А тощий подхватил:

— Где боярышня? Отвечайте, люди добрые! Не тушуйтесь, царевич за вести, хоть добрые, хоть дурные, золотом платит!

Крестьяне оживились, но воспользоваться царской щедростью никто не успел. Выскочил с докладом сероглазый гридин. Изложил всё, как есть, не приврал ни в чём, кроме числа разбойников, Милины заслуги себе не присвоил, а напротив, всячески подчеркнул и превознёс.

Царевич выслушал, шапку с головы сдёрнул и Миле в пояс поклонился. Народ так и ахнул. А царевич выпрямился, и Милю в жар бросило. Это ж надо, лицом к лицу с двойником Криса Пайна стоять!

— Ты в глаза, в глаза ему посмотри! — шепчет Ярилка.

Разволновался, аж нос из ведра высунул.

Миля послушалась — и пропала. Не стало для неё ни крестьян, ни дороги пыльной, ни воинов, ни бояр, ни Жиронежки, которая со свитой своей из лесу явилась и о чём-то крик подняла. Весь мир сгинул, и замерло время, и для Мили с царевичем настала вечность, залитая тёплым светом, в котором летели и кружились лепестки роз и звучал, пронзительный и нежный, вальс цветов…

Но это для Мили — вечность. На самом-то деле всего три секунды прошло. А на четвёртой сказка кончилась.

Нет, они с царевичем, может, и целый день бы так простояли, да придворные не дали — расшумелись, раскудахтались.

— Гляди, — дивятся, — и правда щука говорящая! Не обманула Жиронежка! А ну тащи её!

Подскочил гридин царский в малиновом кафтане, рукава засучил и в бочку полез. Но Ярилку так просто не возьмёшь. Цапнул он наглеца за руку, и не деликатно, за пальчик, как боярышню, а поперёк ладони, да со всей щучьей силушки. Гридин руку пораненную отдёрнул, забранился, а Ярилка подскочил, извернулся и — хвостом ему по носу. Народ кругом так и покатился со смеху.

Разозлился гридин:

— Ну, я тебя!..

Схватился за бочонок — сверзит с телеги, и прощай Ярилка!

Открыла Миля рот, хотела чего-нибудь этакого пожелать, но царевич раньше успел. Развернулся да как даст воину своему в глаз, бедняга аж навзничь опрокинулся. А тут и у Мили желание подходящее выдумалось:

— По щучьему веленью, по моему хотенью, пусть все забудут о щуке, будто её не видели и о ней не слышали!