Рождественские истории Залесья. Вторая ночь от Рождества, или Забытое преданье

Виктор Маликов

Рождественские истории Залесья. Вторая ночь от Рождества, или Забытое преданье

Рассказ первый:

Испокон веков хранит славянский народ славные традиции своих предков. Никто, конечно, уже и не помнит, как они рождались, – уж очень глубоко уходят их корни в далекое прошлое русского народа. И отрадно сердцу русскому от того, что до сих пор нерушимой остается народная вера в то, что не на пустом месте и неспроста появлялись эти традиции, а их ревностное сохранение и почитание – дело поистине святое и благодатное. Тем более что время от времени, в подтверждение своё, нет-нет, да и случаются в такие вот, особо почитаемые на Руси дни, поистине удивительные и завораживающие истории.

Вот надо же сотвориться такому в Святые вечера?!..

Во вторую ночь Рождества разыгралась в Залесье сильнейшая метель. С нетерпением ожидая её окончания, сидел народ в праздном безделье по избам. Только лишь иногда совсем уж отчаянный гуляка решался выбраться в такое ненастье на двор, да и тот тут же возвращался восвояси, наказанный зимней стужей за свое безрассудство.

– Егорушка, сынок, вставай! Дрова в подтопке заканчиваются, изба настынет. Сходи к поленнице, принеси охапку. Вона как нынче зима лютует, не околеть бы.

– Зима на Святки лютует – примета хорошая. Знать, добрый урожай будет, матушка. А за дровами сейчас схожу, вот только рукавицы надену.

Не без труда преодолев сопротивление буйствующей метели, Егор отворил дверь и выскочил во двор.

«Ух, как глаза порошит, и темень такая, хоть глаз коли! А морозище! Брр! Вот уж где черти тешатся! – думал Егор, пробираясь по глубокому снегу к поленнице в сарае. – Возьму поленьев из средины побольше, всё посуше будут».

Набрал Егор поленьев полные руки до самого подбородка и уже в избу возвращаться собрался, как вдруг слышит за спиной человеческий голос.

– Помоги сынок!

«Чур, меня, чур! Почудилось или взаправду кто помощи просит?» – насторожился Егор.

– Не робей, обернись. Не обижу.

Егор растерянно обернулся на голос… Чуть левее от поленницы стоит старый-престарый пень-колода для колки дров. Рядом у стены топор приставлен, чуть дальше – «козел» для распилки бревен, и. больше ничего. Сараюшко-то небольшой совсем, отец покойный, царство небесное, в позапрошлом годе срубил на скорую руку для хозяйственного порядка. Только вот как-то пень-колода, Егору не совсем обычным показался – будто голова большая человеческая с бородой. Хотя, чему дивиться? В такую ночь ненастную, да еще и в кромешных потемках мало ли чего померещиться может.

– Кто здесь? – на всякий случай, для успокоения, спросил Егор.

– Я это, я. Правильно смотришь, Егорушка. Твой пень-колода, – ответил голос.

«Чудны дела твои, Господи! Пень говорящий!» – изумился про себя Егор, отбрасывая в сторону дрова.

– Что ж ты такое есть, гость непрошеный? И чего от меня надобно?

– Да ты шибко не дивись парень, – отвечает пень. – В рождественскую пору у нежити много обличий. Сами-то небось с матушкой плошку с молоком для домового за печкой держите. А?..

– Скажешь тоже, ведь то домовой – Хозяин! – многозначительно потряс Егор рукавицей у головы. – А вот ты?.. Дело совсем другое. Что за наказание Господне? Вместо колядок на двор всякая нежить является?

Пень-голова сконфуженно закашлялся.

– Господь тут ни при чём, сынок. Не поминай всуе. Это дела бесовские, вовсе не вам в наказание. Сил моих больше нет служить проклятому, а и поделать с этим ничего не могу. Связан я заклятием.

– Складно молвишь, – озадаченно почесал затылок Егор, – да вот верится с трудом. Кабы своими глазами не увидал, ни в жисть не поверил бы. Вот ведь незадача! В такой праздник великий нельзя отказать просящему, а чего тебе надобно – ума не приложу. Ну, – допытывался он у пня, – что делать с тобой прикажешь?! А?.. Да и зябко тут однако вот так распотякивать, поди, не Липень на дворе.

Пень-голова немного призадумался.

– А знаешь, что?.. Ты меня, как матушка ко сну отойдет, в дом снеси, поведаю всё как есть, – оживился пень. – Выслушаешь, а потом уже и решишь по душе, как со мной быть. Хочешь – смилостивишься, хочешь – в печи сожжешь.

– Величать-то тебя как? Что там у вас у вашего брата есть, имена аль клички какие? – подбирая с земли поленья, поинтересовался Егор.

– В мире мертвых нас Душами кличут, а при жизни Дубыней величали.

– Дубыня, говоришь? Хорошее имя. Что ж, Дубыня, давай на том и порешим. Дрова вот в избу снесу, погожу, пока матушка почивать ляжет, и тотчас за тобой вернусь. Посидим, покумекаем, авось на чем сладимся.

Снес Егор дрова в избу, поленьев в печь подбросил. Матушка тем временем узвар заварила, блинов напекла. Стол накрыли, помолились, как водится, и отужинали на славу.

Проводил Егор разомлевшую родительницу на печь. Дождался, пока заснет. Тихонечко задвинул занавеску, потушил лучину. А свечу в окне гореть оставил: положено! Вот стихнет метель, и тут же разгуляется веселая Коляда как ни в чем не бывало, и горе кому пропустить такое торжество – весь год у того в том дому достатка не будет.

Оделся Егор потеплее. Оглядел избу.

– Эх ты! Дурья башка! – хлопнул себя по лбу. – Икону отвернуть забыл!

Исправив оплошность, подхватил с лавки большой холщовый мешок, сунул его на ходу за пазуху и осторожно выскользнул из избы.

С мешком за плечами, утопая по пояс в снегу, не без труда, перетащил он в избу пень-колоду. Сам на лавку сел, у стола, а Дубыню на пол поставил, по левую руку.

Вдруг за печкой послышался шорох. Это дедушка Домовой, почуяв неладное, поспешил выяснить причину. Второпях покидая уютный угол, неловко споткнулся о молочную плошку и мохнатым клубком выкатился на средину избы.

Маленький, безобидный с виду старичок, с ног до головы покрытый густой черной шерстью, неторопливо выпрямился и тут. взгляд его уперся в Дубыню. Огромные глаза, и без того ярко-желтые, вспыхнули вдруг такой ослепительной яростью, что, казалось, даже стены избы вздрогнули и застыли от ужаса.

– Ты чего же это творишь, паскудник?! – набросился Домовой на Егора. – Нежить в избу пустил?.. Не позволю! А ну, гони его прочь! Сгинь! Сгинь, нечистый! – махал на Дубыню своими маленькими ручонками разъяренный дедушка.

– Сам-то кто?.. В зеркало поглядись, прежде чем зыркать глазищами! – не удержался Дубыня.

– Тш-ш… – зашипел в ответ Егор, прижимая себе указательным пальцем уста. – Матушку разбудите, проснется невзначай, страху натерпится. Тише, окаянные! Сцепились как дети малые!

Побранщики затихли, испепеляя друг друга ненавистными взглядами.

– Ты, дедушко, прости, что без твоего ведома чудо это в дом принес, – обратился Егор к Домовому. – Кабы не ненастье лютое, разве ж я порядок бы нарушил? Ну какой с него злыдень? Посмотри! Доброхот он, как есть доброхот! Коли я, смертный, это разглядел, то ты и подавно его насквозь видишь. Как по моему разумению, так его для начала выслушать нужно, а потом уж и судить-рядить по совести.

Домовой пристально посмотрел на Дубыню и, удостоверившись в очевидном, многозначительно заключил: – Ладно, убедил покуда. Но смотри у меня! – наставительно погрозил Домовой пальцем Егору. – Всё слышу, но участвовать не буду. Сам разгребай… – Если что, я у себя, – добавил сердитый старичок и, тихонечко шаркая по полу мохнатыми ножонками, с достоинством истинного Хозяина скрылся за печкой.

И тут Дубыня наконец поведал Егору свою историю.

– В далекой юности это со мной приключилась. Подсел на одной пирушке ко мне богатый боярин. Приглянулся, мол, я ему очень. Крынку за крынкой медовухи мне подливает, а сам меж тем сулит добра всякого, если договор с ним заключу. Это я потом уже сообразил, что боярином тем сам Черт-Лукавый оборотился. А тогда. В общем, проснулся я утром с похмелья, а на окне кошель с золотыми, да берестяной контракт с сатаной о закладе души, кровушкой моей подписанный. Погоревал я, погоревал, да делать нечего. Кошель тот не простой оказался, а заговоренный: сколь золотых из него ни бери, а он все полон и полон.

Вот тогда и начались в моей жизни удивительные перемены. Зажил как сыр в масле, хозяйством большим обзавелся, хоромы выстроил, красавицу-невесту сосватал, свадьбу сыграли.

В ту пору, когда жена моя Любушка дочурку Марьюшку родила, случилась большая война с басурманином. Всех мужиков деревенских на цареву службу созвали. Но и там без бесовщины не обошлось. Реки крови лились, а мне хоть бы что. Ни мечи, ни копья, ни стрелы вострые меня не берут. Все побоища выстоял, ни царапины! Одолели мы тогда басурман окаянных.

А когда пришла пора домой возвращаться, явился ко мне Черт и потребовал кошель вернуть. Обуяла мной жадность великая, не отдал я ему кошель, обманул. Соврал, будто потерял его в пылу сражения. А если он ему сильно надобен, пусть сам на ратном поле его среди мертвых ищет.

И сказал мне Черт тогда такие слова: «Смотри, Дубыня, любой долг платежом красен. Придет и твоя пора за сладкую жизнь рассчитаться. А уж если про кошель соврал, я на том свете с тебя лично всякий раз по три шкуры спускать буду!»

Тогда я словам его значения не придал, утомился очень. А когда домой воротился, понял – кончилась моя жизнь! Пока я басурманина бил, Любушка моя при вторых родах скончалась, так и не родив ребеночка. Хозяйство в запустение пришло. Марьюшку, дочку, какая-то старуха увела на воспитание. Что за старуха, куда увела?.. Никто объяснить не мог. Горевал я крепко, бродил оборванцем по деревням, дочку искал, все без толку. Кошель с той поры не доставал, боялся.

Осьмнадцать лет без малого минуло, и оказался я в ваших местах, – тут и пришла мне в голову такая мысль: «Раз не нашел я Марьюшку на этом свете, буду искать на том!». Спрятал кошель в приметном месте, привязал камень на шею, да и бросился в реку. Так вот меня и не стало. Ну а, согласно договору с Чертом, сам понимаешь, попал я прямиком в преисподнюю. Там-то я уже и узнал, что это Черт тот в отместку мне за потерянный кошель Марьюшку мою со двора увел. А когда подросла Марьюшка, задумал замуж выдать – под очередной договор. Со дня на день ждет подходящего кандидата. Вот я и не выдержал, улучил момент да сбежал, пока Черт одной ведьме дородной знаки внимания оказывал. Мало у меня времени, парень, ищет он меня, вон какую метель копытами поднял, – закончил рассказ Дубыня.

– Так это по твою душу кутерьма такая на дворе творится?

– По мою, – вздохнул пень-колода.

– Чего же ты тогда от меня хочешь? Ведь это все ваши дела, навьи, потусторонние. Я-то тут при чем?

– Мне, понятное дело, помочь невозможно. Моя участь решенная. А вот Марьюшка. Помоги дочь спасти! Дело верное! Внакладе не останешься. Она матушке твоей доброй помощницей в избе станет, за хозяйством присмотрит, а гляди. и тебе суженой, коль друг другу приглянетесь. Ты вон парень холостой, и она девица на выданье.

– Скажешь тоже. – смутился Егор. – Не ради выгоды тебя в избу тащил, ради правды! Чего молоть попусту? На все воля Божья! А вот душу чистую у Черта на поводу оставлять, не по-людски это. Не по-нашему. Ну, сват, – улыбнулся Егор, – давай думать, как Марьюшку твою вызволять будем.

В избе воцарилась глубокая тишина, слышно было только, как дрова в печи потрескивают, да воет за окном не унимающаяся метель, беспрестанно молотя в оконце мелкой посыпью снега.

– Жаден Черт до сделок. Только чем его купишь, лукавого? Тут серьезный барыш нужен, – молвил Егор, потирая затылок.

– Вот и я о том же! Есть такой барыш, Егор. Есть! Сам я его достать не могу, в таком-то обличии. А тебе большого труда не составит. Я ж тебе сказывал про кошель заколдованный. Схоронил я его в ваших местах, на приметном месте. За этот кошель Черт рогатый и мать родную продаст.

– Вспомнил тоже! Когда это было?.. Да и где оно теперь, это место твое приметное? Слышишь, как метет? Поди намело уже по самую крышу.

– Так ходить никуда и не надо. На том месте батюшка твой эту избу построил, а в дупле березы, из которой посадные ножки твоей лавки сделаны, кошель я и спрятал. Ты там изнутри рукой пошарь. Сучок чуешь? Поддень его ножичком – там он и есть, кошель треклятый.

Следуя указаниям Дубыни, Егор, наклонился под лавку. Осторожно, стараясь не шуметь, какое-то время повозился с сучком, и вскоре извлек оттуда небольшой кожаный кошель. Хотел было из любопытства взглянуть на его содержимое, сроду ведь такого богатства не видывал. Но Дубыня его резко остановил.

– Стой! Откроешь – пропало дело! Зачарует, потом не расстанешься. Не из вашего мира злато, откуда пришло, туда и тебя затянет.

– Тьфу, проклятущий! – Егор, будто ожегшись, бросил кошель на стол. Ударившись о твердую поверхность, заманчивой мелодией звякнули в нем золотые червонцы.

– Теперь дело за малым, – заключил Дубыня. – позовем Черта к колодцу, поторгуемся, выкупим Марьюшку. А меня не поминай лихом. Сам согрешил, самому и грехи свои отрабатывать. Иного пути к Всевышнему прощению, увы, не существует.

– К колодцу-то зачем?

– Место приметное, значимое, куда-куда, а к нему наш Черт обязательно явится.

Собрался Егор, уложил в мешок пень-колоду, забросил его на плечо и, проходя мимо печи, прислушался. Матушка тихо посапывала во сне и время от времени что-то неразборчиво бормотала.

– Ну, с Богом! – прошептал Егор и, полный благой решимости, вышел на двор.

Колодец возвышался в центре двора, с наветренной стороны по самую крышу занесенный снегом. Егор водрузил

мешок с Дубыней на сруб, приложил ко рту ладони и, повернувшись по ветру, закричал:

– Эй-е-е-ей! Бесовское отродье! Бросай снег мутить,

явись ко мне!

Метель слегка поутихла, будто какая-то неведомая сила на мгновение остановилась прислушаться к происходящему. Явись, нечестивый! Сделку желаю! – не унимался Егор.

Метель окончательно улеглась и из ночного мрака появилась фигура Черта.

– Звал, Егорушка? – елейным голоском проворковал Черт, нервно помахивая из стороны в сторону куцым хвостом. – Говори, да поскорее. Не с руки мне сейчас прерываться надолго, ищу кое-что. Безделица, но и в нашей канцелярии порядки строгие.

– А не это ли ты ищешь? – сорвав мешок с пня-Дубыни, торжествующе провозгласил Егор.

Черт, завидя Дубыню, молниеносно изменился в морде. Зло оскалился, а в зеленых глазах его сверкнула скрытая угроза. Но так же быстро совладав с собой, лукавый подобострастно подхватил: – Ай, удружил, Егорушка! Век благодарен буду! Я уж тут было все копыта избил, искаючи. Такую вон метель завел, самому страшно. А он, ты смотри, в пень схоронился, поганец. Ну, уж я его сей час прожарю как следует, напрочь дорогу сюда забудет.

И, намереваясь забрать пень-колоду, подступил к колодцу.

– Э, нет! – остановил его Егор. – А награда? Ты закон не хуже моего знаешь. Без выкупа не отдам! А без оплаты сам взять не сможешь.

– Совсем голову потерял от радости! – наигранно всплеснул ладошками Черт. – Чего же ты желаешь, молодец?

– Такому молодцу и девица к лицу подошла бы. Говорят, есть у тебя такая? Марьюшкой кличут.

– Проболтался, паршивец?! – зыркнул Черт на Дубыню. – Уж я тебе язык укорочу, как следует! – Пень-Дубыня молча потупил взгляд в колодезный сруб. – Побойся Бога, Егорушка! – И, указуя на Дубыню когтистым пальцем заявил: – За вот этот пень трухлявый – да красну девицу?.. Не по товару цена.

– А коль доплачу? – поинтересовался Егор.

– Душой?! – обрадовался Черт. – Это мы сейчас быстренько оформим.

– Не спеши, Шишига! Не велика ли цена за девицу? Может, чем другим обойдешься?

– Ну, насмешил, Егорушка! Мне ли и не знать? У тебя ж кроме души да потертых лаптей и нет более ничего.

– А вот это видел?! – запустив руку за пазуху, предъявил Егор Черту злополучный кошель.

Черт так и опешил от неожиданности.

– Ну, силен мужик торговаться! Купец! Как ни есть купец! – восхитился он, выходя из легкого замешательства. – Какой талант в глуши пропадает! А?! Какой талант! Давай кошель. Будет тебе девица! – протянул лапу лукавый Черт.

– Ну уж нет! – снова заартачился Егор, подбрасывая на ладони кошель. – Сперва товар покажи. Взглянуть хочу. Не зря ли торгуюсь? – обратился он к Черту, едва заметно подмигивая Дубыне.

Черт трижды обернулся вокруг своей оси и, выйдя из очерченного хвостом круга, манерно щелкнул пальцами в его сторону. Возле Егора прямо из-под земли начала подниматься небольшая снежная воронка. Достигнув высоты человеческого роста, вращение её резко остановилось, и весь дотоле образовывший её снег рухнул наземь.

На месте осыпавшейся воронки стояла прекрасная девица. Егор аж рот разинул от изумления, но тут же, собравшись с мыслями, переглянулся с Дубыней, как бы спрашивая: «Она?» Дубыня утвердительно прикрыл глаза, подтверждая: «Она».

За всеми этими событиями никто и не обратил внимания на одно маленькое, но весьма прелюбопытнейшее обстоятельство. Пока Егор торговался с Чертом, веревка колодезного ворота – будто живая, – сама собой сползла с него, отвязалась от кадки и поползла ужиком по колодезному срубу. Обвилась одним концом вокруг Дубыни, а другим закрепилась на лохматой лапе Черта, чуть повыше копыта, и снова замерла.

– Нравится товар?! – самодовольно интересовался Черт у Егора.

– Нравится! – заявил Егор, бросая Черту кошель.

И в тот самый момент, когда Черт схватил долгожданный кошель, крышка колодца сдвинулась на сторону и пень-Дубыня, глухо опрокинувшись, камнем полетел в темноту его бездонной шахты, увлекая за собой привязанного Черта. На дне колодца раздался звонкий всплеск воды и в след за этим установилась полная тишина. Егор и Марья молча переглянулись. Глядя на Марьюшку, Егор развел руки в стороны и недоуменно пожал плечами. Словно в ответ на повисшее в воздухе замешательство на краю колодца неожиданно образовалась косматая фигура Домового. Пристально глядя в зияющую пустоту колодца, он деловито отряхнул ладони.

– Вот так! Концы в воду! – с удовлетворением сообщил он и наставительно добавил, обращаясь к Егору: – А себе другой пень найдешь. Этот уже не воротится. – Подбоченился, обернулся к молодым и строго приказал: – Ну, чего застыли? Марш в избу! Застудитесь.

И с этими словами исчез из виду так же внезапно, как и появился.