Отрицательная Жизель

— Ты смотри, ты смотри, — зашушукались Рита и Лариса. — Гриб-то расхрабрился. Неужели пригласит куда-нибудь? Сейчас Ксения ему врежет…

А Ксения Ивановна уже наливалась враждой, которая, разгораясь, двигала ее по направлению к «грибу».

Но она не успела дойти до Лушки и ее визитера, как он быстро пересек зал и скрылся за дверью с надписью «Директор». Через пять минут он вышел очень довольный, подошел к Лушке и сказал:

— Все в порядке. Часа на два вас подменят, а после перерыва вернетесь. Одевайтесь быстренько…

— Неужели она пойдет с этим типом? — Лариса поджала губы.

— Куда же он ее позвал? — недоумевала Рита.

— Да куда бы ни позвал, я бы ни за что не пошла! — возмущалась Алла.

Ой, как им не терпелось узнать, куда это устремилась Лушка бодрой походкой и с такой веселой мордочкой?

И правда — куда?!

Вернулась Лушка как раз к концу перерыва — голодная, с куском булки в руках, но веселая. Помолчала немного, а потом не выдержала, сообщила, что переходит на работу в большой новый магазин культтоваров в отдел игрушек. Директор этого магазина — «дядечка» — пригласил ее на работу, а директорша «Света» не против, отпускает. Как все произошло, Лушка не рассказала.

А произошло это так. Он повез ее на выставку игрушек, а оттуда в «свой» магазин, который должен открыться ко Дню 8 Марта. «Пока не посмотрим выставку, — сказал он, — ни о чем говорить не будем». А там, на месте, предложил ей работать и представился: «Павел Иванович Медведь». Тут же добавил: «Такая у меня фамилия», и признался, что «раньше работал в другой отрасли». Лушка хотела спросить, какой (из вежливости), и не успела… «Только не медведем, — добавил Павел Иванович, — не дрессированным в цирке…»

— Значит, будешь торговать зайчиками и кошечками? — спросила Рита.

— И кошечками, и собачками, и мячиками, и куклами… — весело выпалила Лушка.

— И мишками, — добавила Алла.

— О! — Лушка вдруг округлила глаза, засмеялась: — Ну да, и мишками тоже.

— А что, девочки, это совсем неплохо…

Девушки принялись обсуждать, какая торговля лучше. Но Лушка их уже не слушала. Она мысленно расставляла свой новый товар на стеллажах, на подиуме — возвышении, встроенном в пол посередине большого зала.

Она обдумывала, как встретит первых покупателей. Особенно ее волновала встреча с малышами. «Надо будет расставить в зале низенькие столики и стульчики, а на столики поставить игрушки. Раз это самообслуживание, ребята смогут потрогать и даже немного поиграть с ними, выбирая…»

Поздно вечером Павел Иванович Медведь, сидя дома под лампой молочного цвета, разбирал бумаги — счета оформителей, заявления новых сотрудников, накладные на получение товара. Рабочего дня ему не хватало, много было дел, до открытия магазина оставалось двадцать дней, а надо еще получать товар, оформлять витрины, расставить продавцов и дать каждому возможность устроиться на своем месте. Медведь радовался, что удачно подобрал основные кадры. Долго он их искал, тщательно присматривался, прислушивался, оценивая.

«А девчушка эта, Дюймовочка, лучшая моя находка, — думал Медведь, — она безусловно талант». Он представлял Лушку среди детей, у полок с игрушками, слышал ее быстрый ласковый говорок, видел большие ясные глаза, полные доброго внимания, горячего желания помочь в покупке.

Лушка в это время уже спала. Ей снился забавный путаный сон. Она усаживала в разноцветные абажуры кукол, плюшевых мишек и зайцев. Абажуры вертелись наподобие каруселей, но не сами — Лушка должна была их подкручивать, ей приходилось бегать от одного к другому и в то же время надо было выписывать чеки. Покупателей было много, все хотели купить по абажуру с игрушками. Лушка бегала между вертящимися абажурами и не просто бегала, а скользила, выделывая ногами разные выкрутасы, похожие на фигурное катание. Ей было весело, немного щекотно, смешно.

Но вдруг она увидела среди пестрой суеты представителя торга, того самого — с розовой лысиной. Он махал толстыми руками крест-накрест, как бы запрещая, останавливая движение. Абажуры, колыхаясь, замирали, а Розовая Лысина надувался тупой важностью и произносил значительно, твердо: «Торговля есть торговля…»

ВОРОВКА

Почти год продолжалась эта история. «Многосерийный детектив без начала и конца», — как сказал Валя. Мы сыграли в этом фильме по нескольку ролей: потерпевших, свидетелей и даже сыщиков.

Началось все с Марины. Кто из нас, семерых сотрудников отдела, был на месте, теперь не скажу. Софья Васильевна была точно, новенькая была — это остриженная, и, кажется, еще не ушла Лида Веселкина, дорабатывала последние дни.

Марина полезла в свою сумку, такую бокастую, с громким замком. Открыла ее, покопалась, вскрикнула, будто палец уколола, и тотчас глаза у нее налились слезами и по щекам поползли темные полосы — размылась тушь.

Лида вздрогнула, когда Марина закричала, рассердилась: «Господи, можно ли так пугать?», а Софья Васильевна спросила спокойно, не поднимая головы от стола: «Что там у вас случилось?»

Марина затрясла головой так, что вся укладка разошлась. Она вообще очень темпераментная — Марина. Трясет головой, слезы льются, роется в сумке, что-то бормочет. Я ей крикнула:

— Ну?! Говори, что с тобой?

— Зарплата… Все мои деньги… Исчезли… Украли зарплату…

— Украли?! — Софья Васильевна подскочила даже. — Что вы хотите этим сказать? Почему вы позволяете себе делать такие заявления?..

А я подошла молча, схватила ее сумку, перевернула и хлопнула по дну. Из сумки высыпалась на стол куча: пудреница, помада, тушь, бумажные салфетки, катушка и наперсток, старые мятые билеты — автобусные, киношные, железнодорожные, две конфеты «Мишка», маникюрные щипцы, напильник, профсоюзный билет, зеркало, два скомканных носовых платка, гребенка и свернутые клубком чулки.

— Вот теперь спокойно ищи, — сказала я и стала смотреть, как она перебирает свое добро. Даже чулки заставила развернуть.

Она больше не плакала. Лицо у нее было злое. Сложив все обратно в сумку, она посмотрела на меня и сказала ехидным голосом:

— Ну что, товарищ профорг, вы теперь убедились, что денег нет?

Злиться на меня было глупо. Я ведь только помогала ей искать толково, а не копаться по-куриному.

— Убедилась, — ответила я спокойно. — Однако это совсем не значит, что деньги украдены. Может быть, ты их потеряла. Вспомни, куда ты заходила после получки?

Софья Васильевна меня поддержала — со всей конкретностью хотела она восстановить путь Марины от бухгалтерии до отдела, со всеми встречами, заходами и переходами.

— Идем искать! — Я дернула Марину за руку, не дослушав Софью Васильевну.

— Какая чепуха! — воскликнула Марина. — Куда мы пойдем? Зачем? Я сначала занесла сюда сумку, потом взяла кошелек с мелочью, пошла в буфет, а на обратном пути заходила… Да, я заходила, и не в одно место, но денег-то со мной не было. Был только кошелек — вот он даже лежит отдельно — в столе. Можете проверить.

Тут вдруг встала наша новенькая, приоткрыла рот, вздохнула, и вид у нее был такой, будто она хотела что-то сказать, но передумала. Я заметила, что она побледнела.

— Мила, что с тобой? — спросила взволнованно Лида Веселкина. — Не переживай — такие происшествия у нас не часты.

Это было сказано полушутя, ничего подобного у нас никогда не случалось.

Мила была Лидиной кандидатурой — она ее привела на свое место. Похоже было, что не очень хорошо она ее знает. Я спросила тогда, почему эта девушка острижена под машинку, да еще какая-то проплешина у нее на затылке, Лида замялась: неудобно, говорит, спрашивать. У нее, говорит, были неприятные переживания. Я слышала, какая-то кража… Впрочем, подробностей не знаю. Она очень молчаливая, Мила, а работник хороший, умница — мы учились вместе.

Ясно, что Лида не в курсе ее жизни. По правде говоря, мне эта Мила не понравилась — длинноносая, угрюмая, похожа на новобранца. Да и скучная — за неделю слова ни с кем не сказала, только «да», «нет», «здравствуйте» да «прощайте».

Так вот — я тащу Марину к дверям. «Все равно идем искать!» А сама думаю: не искать, так хоть вправить ей мозги, видно, она не понимает, что людям несладко, когда их обзывают ворами прямо в лицо.

Но не успела я взяться за ручку, как дверь раскрылась, а за ней Викентий Иванович, наш начальник. Открыв дверь, он, конечно, шагнул назад, уступая дорогу «дамам». Он человек старого воспитания, необычайно вежливый, как говорит Софья Васильевна, «деликатный». И тут Марина опять уперлась, выдернула руку из моей и сказала громко: «Оставь меня, Женя, куда ты меня тащишь, это же глупо!»

Я поняла, что сейчас произойдет. Викентий Иванович прислушивался к нашему разговору. Само это ожидание в дверях заставляло его слушать. На лице у него уже появилось вопросительно-взволнованное выражение. Он не переносил резкостей, ссор, обид, женских слез и прочих вещей. Если Марина скажет еще одно неосторожное слово, придется объяснять Викентию Ивановичу, что случилось. А это делать нельзя. В прошлом году у него был инфаркт, мы его берегли. Но Марина, конечно, забыла все на свете, кроме своей неприятности.

Тут поднялась Софья Васильевна и сказала: «Вы, девочки, выясняйте свои личные дела в коридоре, а у меня важный вопрос к Викентию Ивановичу, так что вы нам, пожалуйста, не мешайте». И она заулыбалась Викеше, подойдя к его столу и как бы приглашая его занять свое место за этим громоздким сооружением с толстыми тумбами, украшенными резьбой, — настоящим столом начальника хотя бы и такого скромного отдела, как наш ОХТД, что означает попросту отдел хранения технической документации. Впрочем, в большом проектном институте — отдел немаловажный.

В коридоре Марина устроила мне тихий скандал. Она шипели как змея: зачем я делаю из нее дуру? Она еще не склеротическая старуха, как некоторые. Она отлично помнит, где была и что делала эти два часа после получки. Мало того, что она лишилась денег и должна голодать две недели, так ее еще хотят представить полной идиоткой. Она опять захлюпала, и мне стало ее жалко. Мы знали, что она живет совсем одна, что все ее близкие где-то в Бердянске, откуда ей пришлось чуть ли не бежать, спасаясь от мужа.

Я сказала, что мы соберем для нее сколько-нибудь денег.

— Нет! Нет! — закричала она. — Я не нищая и ничего от вас не возьму.

Ушла Марина из комнаты в слезах, а вернулась с громким смехом. Когда мы еще стояли там, в коридоре, проходил какой-то дядечка, взглянул на Марину — портфель уронил. Поднял, пошел, оглянулся — и опять уронил. Марина расхохоталась, и я тоже. Мужчины от нее как-то мгновенно обалдевают. Чертовски она привлекательна, а чем — не поймешь. Глаза враскос, как у зайца. Толстогубая. Но гибкая, легкая, шумная, как ветка на ветру.

Деньги для нее мы все-таки собрали, и она взяла, даже растрогалась.

С этого дня «тихую заводь» — так прозвали наш отдел в институте — начали сотрясать бури. И вскоре все оказались осведомленными о наших делах, и остряки стали переделывать название ОХТД, так и эдак переплетая слова «хищение» и «деньги».

Информация шла снизу вверх (мы занимаем вместе с фотолабораторией полуподвал) не только через тетю Степу, нашу уборщицу, но и от нас самих. У каждого из нас были друзья-приятели в «верхних» отделах.

Ясно, что Викентий Иванович оказался в курсе. Софья Васильевна старалась его успокоить и просила нас при нем говорить о неприятностях как можно меньше. Меньше и спокойнее.

Через две недели пропала моя получка. В отличие от Марины я совершенно не могла вспомнить, где была моя сумка от двенадцати часов до конца дня. Только перед самым уходом я обнаружила пропажу. Человек я аккуратный, в делах у меня полный порядок. Порядок я люблю и ценю. Считаю, что с ним легче жить.

Если бы я обнаружила раньше, что денег нет, я, вероятно, ничего бы не сказала. Но это случилось в последнюю минуту перед уходом, все уже собрались, Валюша и Валя стояли рядом со мной, ждали. Валюша спросила нетерпеливо: «Что ты там ищешь, Женя?» А Валька добавил шутовским тоном: «Уж не пропали ли у тебя деньги, ведь сегодня получка!»

Наступила полная тишина, и в ней прозвучал взволнованный голос Викентия Ивановича:

— Что вы говорите, Валентин Николаевич, у Евгении Георгиевны пропали деньги?

Просто идиот этот Валька. И я тоже. Стою и ничего не говорю. Тут все загалдели разом. Марина бросилась ко мне с расспросами, Лида, оказавшаяся тоже здесь — она приходила за деньгами, — страшно разохалась. Степанида Ефремовна (и она была тут!) начала подавать советы: «Да ты в карманах-то поищи, в карманах». А где они, карманы? Валюша стала убеждать меня, что я забыла за всеми делами получить зарплату, а Валя вдруг принялся орать: «Вы все, бабы, дуры, не можете свои деньги держать при себе, вечно у вас с этими сумками…» За голосами Вали и Степаниды Ефремовны нельзя было расслышать Софью Васильевну — было только видно, как она шевелит губами и рубит воздух рукой.

Одна Мила сидела молча, опустив голову, и смотрела упрямо в чистый лист ватмана, развернутый на столе.

— Замолчи! — крикнула я Вальке. — При чем тут наши сумки? Два года я не думала о своей сумке, и все было хорошо. А у Софьи Васильевны ничего не пропадало десять лет. При чем здесь сумки?

Тут я взяла себя в руки и сказала спокойно:

— Вообще-то я выходила в перерыв в магазин, могла и потерять. Так что очень прошу — не будем ничего обсуждать! — Я повернулась и вышла, следя за осанкой и выражением лица «под занавес», как посредственная актриса.

На улице меня тотчас нагнали Валюша и Валя. Валюша чудесная девочка, но слишком идеальная — по доброте. Ей хочется, чтобы все было хорошо. Она просто не выносит, когда что-то неблагополучно. Она не хочет верить, что это так, и расстраивается. Не хочет, чтобы у нас таскали деньги из сумок, поэтому говорит мне, что в магазинах всегда толкучка и, действительно, легко что-нибудь потерять.

Валька ее перебил:

— Неужели ты не поняла? Женя все наврала — не была она ни в каком магазине.

— Но как же тогда пропали деньги? — удивляется Валюша.

— Очень просто, — отрезал Валя, — у нас в отделе появился вор.

— Господи, какой вор полезет к нам в отдел? — продолжала удивляться Валюша. — У нас же одни папки и рулоны на стеллажах и никаких ценностей.

Валя посмотрел на меня, как бы говоря: «Вот полюбуйся на нее — как хороша и как глупа!»

— Ладно, ребята, хватит, — сказала я тоном старой мамаши. Странное дело: все мы одногодки, а почему-то распоряжаюсь я и ворчу всегда тоже я. — Не будем говорить про воров и постараемся быть поаккуратнее, а если вы вдвоем одолжите мне десятку до семнадцатого, будет очень славно.

Они пытались дать мне по десятке каждый, но я взяла только у Валюшки. Все мы студенты-вечерники, но мы с Валей — самостоятельные, а Валюша — папина дочка, и папа у нее доктор наук.

На следующее утро мы поговорили с Софьей Васильевной и решили: разговоры о происшедшем пресекать, я от своей версии не отказываюсь, сумок в отделе не оставлять. Посреди разговора мне показалось, что Софья Васильевна хочет меня о чем-то спросить, но она не спросила и только в конце, вздохнув и помолчав, сказала, как бы переключаясь на другие темы:

— Да, я ведь любопытная, а вот все не соберусь спросить, почему это Мила острижена под машинку? Лида тебе не говорила?

Я ответила, что не знаю. Хотела еще добавить, что и знать не хочу — несимпатична она мне. Но остановилась — лучше, подумала я, Милу сейчас не обсуждать.

Мы действительно стали поаккуратней с деньгами, благополучно перевалили через три получки, стали постепенно забывать о неприятностях и переключились на подготовку к первомайским праздникам. Обсуждали всякие хозяйственные проблемы, и как успеть причесаться и сделать маникюр. У меня, Вали и Валюши хватало еще забот и по комсомольской линии — готовился вечер, надо было выпустить праздничную стенгазету и еще делать цветы для демонстрации.

Цветы распределили по отделам. Нам достались маки — пятьдесят гигантских красных маков из бумаги на стеблях из лозы. Не помню уж, в какой день я попросила остаться после работы Валюшу, Марину и Милу — делать маки. Валюша согласилась сразу, хотя и сказала, что собралась идти в магазин. Мила ответила угрюмо, что может остаться на полтора часа, не больше. Марина начала капризничать: ей придется отменять встречу, это неудобно, там нет телефона. Потом неожиданно согласилась. У нее вечно встречи, гости, кино и свиданья, свиданья, свиданья. Успех! Понятно — она интересная. Валька про нее сказал: «Сексзаряд в 1000 вольт». Недаром в нее стрелял из ревности муж. Именно после этой истории она уехала из Бердянска.

Вот мы уселись вчетвером, я показала, кому что делать. Говорю: «Девочки, если каждая будет делать одну «операцию» и мы устроим конвейер, дело пойдет быстрее». Но Мила не захотела принять участие в коллективном производстве. Она села немного в стороне. Мы, конечно, крутили маки и болтали, а Мила делала молча. И получалось у не о совсем неплохо. Даже, пожалуй, лучше, чем у нас.

— Смотрите, какие у Милы красивые цветы! — воскликнула Валюша.

А Мила даже не улыбнулась в ответ. Странно, как это можно не ответить такой девчонке, как Валюша. Такая она приветливая, такая теплая. И глаза ясные, как у ребенка.

Марина стрельнула искоса глазом в Милу, подмигнула мне, и лицо ее вытянулось, стало строгим, печальным, скучным, а левый глаз слегка закосил. Я чуть не прыснула — получилась вылитая Мила, и глаз — подумать только! — глаз у нее действительно чуть косит, а я раньше не замечала.

— Девочки, я продаю шиньон, не надо вам? — сказала Марина, ставшая опять сама собой.

— Мне не надо, — Валюша тряхнула блестящими светлыми кудрями.

— У меня своих на два шиньона хватит, — сказала я.

— Может, тебе, Мила, надо? — Марина, прищурив один глаз, оглядела Милу, как бы решая, подойдет ли ей шиньон. — Я дешево отдам, он мне надоел.

— Не нужно мне никаких шиньонов, — почти грубо ответила Мила.

Я подумала, что она и не знает, пожалуй, что это за штука — шиньон.

— А почему ты так коротко остриглась? — спросила Валюша.

— Так. Надо было, вот и остриглась.

— Осторожней, девочки, это государственная тайна. Разглашать такие тайны нельзя. — И Марина прикрыла веки и сжала губы.

— Никакая не тайна. — Мила покраснела. — Просто я болела. У меня было… У меня болела голова.

— А-а-а, болела голова! Это очень, очень серьезная болезнь… — хотела продолжить свою игру Марина, но тут скрипнула дверь, и появилась тетя Степа со щеткой.

— Сидите? А я, Женя, к тебе. Вот дело какое. Ляксевна апельцины привезла и вон что удумала. Я, говорит, сейчас на углу стану торговать — на ящиках. Апельцинов, мол, много, поторгую часика два, а завтра буду давать в буфете. Разве это дело, Женя, скажи? Ведь праздник скоро. Кила по два, по три брали бы свои. А она чужим распродаст половину. Все профкомовские ушли, одна ты тут. Поди, скажи ей — ты строгая, она тебя послушает.

Я встала. Конечно, тетя Степа права — надо вмешаться. Неохота очень. Буфетчица Клавдия Алексеевна языкастая баба, сейчас начнет кричать. Но что делать? Надо. И я иду.

— Женьк, принеси апельсинчика! — Марина смотрит на меня умильно, сложив губы трубочкой. — Очень хочется.

Я смотрю на нее — красоты, как у Валюши, нет. Но обаяния…

Иду в буфет не торопясь и представляю: тетя Степа держит сейчас перед девчонками речь на любимую тему — о преимуществах должности буфетчицы перед должностью уборщицы. Оглянулась, а Степанида Ефремовна идет за мной. «Ты, — говорит, — Женя, может, уговоришь ее нам сейчас попродавать, так я бы купила ребятам». А за ней уже летит Марина и на бегу кричит: «Умираю, хочу апельсишку! Ты ведь из принципа не попросишь, а я всех обгоню и выпрошу!» И правда, когда я входила в буфет, Марина уже возвращалась, подбрасывая, как мячик, большой огненный апельсин.