Помоги проекту - поделись книгой:
Через двадцать минут, в течение которых мама и прибывшие вместе с милицией медики — увы, Фирюбина спасти нельзя, с кашей вместо мозга живут только метафорически — отпаивали меня валерьянкой, а министра — сразу корвалолом, прибыла пожилая мама Фурцевой, и дамы начали оплакивать усопшего уже вдвоем. Еще через пятнадцать минут меня познакомили с самим министром внутренних дел Николаем Анисимовичем Щелоковым, прибывшим по случаю гибели важной шишки. Вот он в «однофамильца», судя по всему, свято верит — уж больно старается изобразить сочувствие. Он же высочайшей волей отпустил нас домой.
От предложенного милицейского водителя мама, к счастью, отказалась, поэтому необходимость трястись, шмыгать носом и вспоминать хомяка отпала.
— Извини, я немного перегнул, — извинился я перед мамой, вольготно развалившись на заднем сиденье.
— Ты чего? — удивленно обернулась она.
— На дорогу смотри! — напомнил я. — Было очень важно, чтобы они точно видели, что я — не виноват.
— А ты что, виноват?! — испуганно пискнула родительница.
— Нет конечно! — возмутился я. — Я дистанционно сосульки с крыш сбивать не умею. Но кто знает, вдруг Екатерине Алексеевне горе бы не туда ударило? А так — мальчик воет, мальчик очень напуган и расстроен, значит — не при чем! А раз я не при чем — то и переживать не буду.
Да, хотел «развести», но если бы реальность так легко реагировала на мои «хотелки», половина ЦК уже давно лежала бы в земле. Да, мне жутко везет, но сосульку на мужика я не ронял. И из-под козырька подъезда тоже выходить не заставлял. Старый добрый эффект бабочки и никакого «колдунства», поэтому мои руки совершенно чисты.
— Он же нам никто! — продолжил я делиться чувствами с мамой. — Нет, чисто по-человечески мне его жалко. Но мне и негров в Африке жалко, но из-за них же никто не убивается. В общем, со мной все нормально. Но вот Екатерину Алексеевну жалко гораздо сильнее негров — очень она жалобно плакала, — вздохнул я.
— Ой поросено-о-ок! — протянула мама. — Я его, значит, валерьянкой пою, а он, значит, притворяется?!
— Это тебе за то, что врала! — прибег я к козырю. — Теперь мы в расчете и можем начать все с нуля, честно.
Мама грустно вздохнула, затормозила на светофоре и вытянула ко мне руки. Скрепили обнимашками «сделку» и поехали дальше.
— Я не бронированный, мам, я просто крепкий и очень разумный. Разумист, если угодно!
Мама отреагировала мелодичным смешком.
— Я с тех пор как, прости, тебе, как матери, это слышать будет больно, но я второй раз родился…
Мама закусила губу.
— Очень много смотрю на все вокруг и думаю. Думаю о том, как ведут себя люди, как вести себя с ними, и как лучше поступить. Есть две категории — в одной все, кто мне дорог, с ними можно немножко дурачиться — это весело! Здесь тебя нет.
Мама насупилась.
— Вторая — те, перед кем нужно притворяться и говорить то, что от тебя хотят — тогда люди из первой категории станут жить лучше, потому что я смогу им помочь. Сюда ты тоже не входишь.
Мама недоуменно покосилась.
— Потому что ты — не там и не там. Ты такая одна, и другой не будет. Без тебя меня бы не было. Я не тот Сережа, но очень стараюсь быть тебе хорошим сыном.
— Ты слишком стараешься! — светло улыбнулась мама, шмыгнула носом и вытерла выступившую слезинку. — Я тебя люблю, сынок, и буду любить что бы не случилось! Но валерьянкой поить больше не стану!
Новый год! Кто его не любит? Да, с возрастом магия праздника непоправимо утрачивается, но неплохо замещается привычкой и приятной ностальгией. Для меня нынешнего этот Новый год — первый, а потому — особенный. С огромным удовольствием вдыхая запах настоящей ели, облаченный в вязаный свитер с оленями и синие «треники», я сидел в кресле в родительской комнате (она же — гостиная) и чистил мандарин.
— Я же говорила, что это на Новый год! — заглянула мама, вспомнила, что этой прелести у нас целый ящик, и пошла, так сказать, своей дорогой — на кухню, продолжать готовить вкуснятину.
С ёлкой случился казус — ответственный за ее доставку дядя Толя зачем-то предложил мне положить дерево в ванну — мол, так дольше простоит. Впервые об этом услышавший любопытный я согласился, и лично запихал ёлку в импортную сантехнику. Потом нам с отчимом пришлось почти два с половиной часа оттирать с ванны смолу под мамино бурчание.
Стол-книжка наконец-то дождался своего часа, был разложен и установлен около дивана. На стенке — новенький цветной телевизор «Рубин 401-1». Черно-белый я забрал к себе в комнату, а это, так сказать, маме на Новый год. Включать смысла нету — до Голубого огонька еще далеко, на часах — 15.00. Спал я изо всех сил — аж до одиннадцати, и теперь убиваю время. И да, маме помочь предлагал — категорически отказалась. Телевизор смотреть не интересно — ни тебе «Иронии судьбы», ни «Джентльменов удачи». Ничего, мы это дело еще исправим!
Помимо Нового года время убивается и в ожидании похода на каток с Саякой. Гости придут только вечером, поэтому никаких накладок. От безысходности сходил в комнату и еще раз проверил подарок — да, пластинку уже дарил, но и поход у нас спонтанный — я вдруг понял, что целый день делать совершенно нечего делать, а она, судя по голосу, думала примерно о том же. Получит новенькие, легкие и удобные беленькие, в цвет пальто и варежек, коньки — сразу и опробует, а то у нее советские, коричневые и изрядно покоцанные.
— Мам, я пораньше выйду, скучно! — заглянул к шинкующей вареные овощи маме.
— Беги! — ласковой улыбкой проводила она меня.
Откуда я знаю размер Сойкиной ножки? А я все про нее знаю — что читает, смотрит, слушает, о чем мечтает и откуда у нее маленький шрам на тыльной стороне ладошки. Родом ее семья из крестьян с западной оконечности острова Кюсю, поэтому фамилия — Нисимура — пишется комбинацией иероглифов «Запад» и «Деревня». У нас так же — половина страны Ивановых, потому что фамилии начали выдавать сразу многим, и, как правило, «крестили» целыми деревнями.
Отец ее работает в МИДе, консультантом-переводчиком по японскому направлению. Мама у нее — терапевт в поликлинике. Живут хорошо, в двухкомнатном кооперативе. Есть и машина — «Москвич — 402». В СССР сначала оказался отец, плененный в 45-м. Потом решил на родину не возвращаться, насмотревшись на дела своих угаревших по фашизму соотечественников в Китае — презирает он их, такой вот без пяти минут уникальный японец. Встав на ноги, вытащил себе жену — она его прилежно все эти годы ждала. Еще немножко труда, и японская чета переехала в Москву, получили по «вышке» и по такому поводу решили все-таки завести ребенка — этим объясняется малый возраст Саяки. Второго ребенка как-то не получилось. Вопрос такой — отдадут ли они маленькому советскому писателю единственную дочь? Потому что я Сойку точно забираю себе, и пофигу кто там что думает, потому что пришла
— Давно ждешь? — словно из неспешно падающих с неба пушистых снежинок соткалась рядом со мной Саяка, и сердце сладко защемило, настолько румяная от мороза девушка была красива.
— Только что пришел! — почти честно ответил я и пододвинул ей стакан. — Держи!
— Знаешь, я очень обрадовалась, когда ты позвонил! — чистосердечно призналась она.
— Надо было сразу тебя позвать, — покаялся я. — Давай еще завтра погуляем? А третьего можем погулять до или после того, как сходим к тебе в гости.
— А четвертого? — хихикнула Сойка.
— Не получится, — с искренним сожалением покачал я головой. — Мне в санаторий нужно на три дня, немножко голову подлечить. Но восьмого числа приглашаю тебя в гости уже к нам, а то не честно, что я с твоими родителями познакомлюсь, а ты с моей мамой — нет.
— Угу! — щечки порозовели еще сильнее.
Допив какао, сдали тару и пошли переобуваться.
— Вот, деда Мороза по пути встретил! — достал я из сумки подарок.
— Хватит мне столько всего дарить! — рассмеялась Сойка, принимая коньки и с явным удовольствием осматривая. — Отец уже на меня бурчит — откуда столько денег у ребенка? Это он про тебя! — натянув ботиночек на ногу, завязала шнурки и улыбнулась мне. — Как раз! — понизив голос до шепота, поведала. — Я ему не рассказала, что ты писатель и композитор — он у меня хороший, но мы с мамой его иногда немножко воспитываем. Ей я все рассказала, когда она нашла прокладки! — смущенно призналась Сойка.
— Я своим тоже люблю все в последний момент говорить! — хохотнул я.
— Поэтому он думает, что ты — фарцовщик, и собирается наставить тебя на путь истинный! — хихикнула она, обула второй конёк, поднялась на ноги и с сожалением вздохнула:
— На следующий год станут малы!
— На следующий год будут еще коньки, — пообещал я, обул свои — советского производства, но тоже новые — из Сережкиных прошлых я вырос — и мы пошли кататься.
— А ты со мной дружишь потому что я японка? — задала она сложный вопрос.
— Слышу советскую девочку Сойку, вижу японскую Саяку, — ответил я. — Такой контраст сносит крышу и вышибает воздух из лёгких. Ты — такая одна, и пройти мимо — быть полнейшим идиотом. Японская японка мне не нужна — в этом случае я бы выбрал себе русскую девочку.
— Таню?
Кто вам, б*ядь, все рассказывает?!
— Таню — вряд ли, она хорошая и у нее отец алкаш, поэтому я по мере сил о ней забочусь. Просто подружка, будем дальше просто дружить. А теперь мне выбирать и искать не придется — ведь у меня есть ты! — дернув радостно пискнувшую Саяку за руку, притянул к себе, крепко обнял. — И я тебя никому и никогда не отдам!
Глава 2
Обычая обращаться к народу под Новый год советские правители еще не изобрели, поэтому поздравляло нас, так сказать, коллективное бессознательное — обращение зачитали совместное, от имени ЦК КПСС, Верховного Совета и Совета министров СССР. А где-то в морге тем временем как минимум один грустный Громыко смотрит на своего покойного зама, а как максимум — это делает еще множество людей. Параллельно, в ряде МИДовских квартир, Новый год встречают с новыми надеждами — когда умирает настолько важный чиновник, открывается целая куча карьерных возможностей. Фурцеву жалко — будет встречать праздник чуть ли не рядом с гробом.
Но выкинем из головы — я-то причем?
— Вкусно? — с улыбкой спросила уминающего картошку с котлетами меня сидящая справа мама.
Слева сидит Таня, за ней — ее мама и папа. Напротив, на диване (там на самом деле не удобно, поэтому законы гостеприимства сыграли нам с родительницей на руку) — семья Судоплатовых, начиная с одетого в костюм Павла Анатольевича. В тюрьме он ослеп на один глаз и пережил три инфаркта. Инвалид второй группы, а до этого успешно несколько лет притворялся сумасшедшим. Даже представлять не хочу, как его в дурке «лечили». Сломать так и не вышло — выправка строгая, плечи — широко расправлены, зрячий глаз словно душу наизнанку вытряхивает. Хорошо, что Павел Анатольевич особо не всматривался — Сережа же пионер, вон какая лыба, чего в нем ковыряться?
Далее — Эмма Карловна, в девичестве — Кримкер. Подполковник госбезопасности, между прочим, но внешне — фиг догадаешься: обычная седеющая дама почти пожилых лет и очень интеллигентными манерами. Одета в темно-серое закрытое платье, на шее — нарядно вышитый платочек, на руках, кроме обручального кольца, ни одного украшения. Пришли они с дядей Толей, а дядя Андрей — второй сын старших Судоплатовых со своей женой остались отмечать Новый год вдвоем, в пустой Судоплатовской квартире — мы там были в гостях, знакомились, тоже хорошие люди, как и новые дедушка и бабушка. Бывает же такое, что в семье ни одного урода? Повезло, что кровный отец-алкаш с нами не живет, ой не факт, что я бы это терпел. А в Сокольниках укромных уголков хватает.
— Вкусно! — подтвердил я маме.
— Вот, возьми еще это и это! — положила она мне салатов.
— И мне! — разохотился Павел Анатольевич.
— Очень вкусно, Наташенька, — похвалила Эмма Карловна.
Мама просветлела и положила свёкру добавочки.
Все хорошо и мирно — именно так, как мне нравится больше всего!
А вот Голубой Огонек не понравился совсем. Не знаю, что там было в прошлые годы — а зачем мне это было смотреть? — но конкретно нынешний прямо удручает. Это же натурально уровень школьной самодеятельности! И он очень сильно вряд ли вырастет в ближайшие годы. Вывод — я туда не хочу! Это же полный старперский отстой! С другой стороны — а чего я ждал? Карликов, великанов и бородатых женщин? Взрослым и Тане, впрочем, очень нравится, и даже три «баритона» с унылыми песнями подряд им нипочем, а у меня уже уши вянут. А еще им добавляет интереса ожидание Зыкиной и Хиля с песнями на стихи Сергея Владимировича Ткачёва и музыку его же и Александры Николаевны Пахмутовой. Еще была ее песня в соавторстве с Добронравовым — «Голос Родины, голос России», ею Голубой огонек и открывался. Баритон, да!
На общем фоне Хиль с детским хором центрального Дома железнодорожников и «дважды-два — четыре» смотрелись откровенно чужеродно, потому что, казалось, телевизионщикам приказали убрать все веселье. Это всегда так, или из-за Праги? Спросим!
— А нынешний Голубой огонек хуже или лучше прежних? Я их не помню, к сожалению. Это я не про наши с Александрой Николаевной песни — они не в счет! — на всякий случай уточнил я.
Взрослые разулыбались — скромничает мальчик! — и поделились мнением — маме и дяде Толе прошлые нравятся больше, а деда Паша «откинулся» только в этом году, поэтому не знает. Эмме Карловне нравится нынешний — она вообще считает, что хорошего баритона не бывает много. Родителям Тани старые огоньки тоже нравятся больше.
После классики в виде отрывка из оперы «Кармен» — вот это я бы из эфира точно выкинул, на*уй он нужен? Я что, в оперу на целую «Кармен» не схожу? — стало немного интересно, потому что показали отрывок выступления цирка животных. Таня в восторге, а меня в прошлой жизни цирк веселить перестал годам к одиннадцати, но у меня-то контент был, а не Голубой огонек с баритонами раз в год. Надо будет ее в цирк Никулина сводить. Может и с
Про «государевы дела» с дедом Пашей принципиально не разговариваю, но потихонечку подбиваю его засесть за пересказ своей интересной жизни в художественной форме, а он отшучивается — ну не делиться же со светлоликим пионером уверенностью в том, что его никогда и ни за что не напечатают? Особенно теперь, когда есть неприятный инцидент с зэком-Солженицыным и общее закручивание гаек из-за Дубчека. Я мог бы наобещать деду Паше много всего — и печатные мощности, и реабилитацию, и рано или поздно это все сбудется, но зачем? Лучше потом обрадую, когда все будет готово, зачем попусту воздух сотрясать?
— Странный ты, Сережка — вон уже третий раз твою песню крутят, — прокомментировал он поющую про «Три белых коня» Зыкину на экране. — А ты будто и не рад!
— Я всю радость уже испытал, когда меня вообще до информационного пространства допустили, — пожал плечами я. — Телевизор — это здорово, но я же знал, что покажут, поэтому не удивлен.
Зыкина оказалась единственной, кому дозволили спеть две песни, а вторую еще и про любовь — те самые «Рябиновые бусы», из-за которых меня заклеймили пессимистом. Нормально, проверка всесоюзного масштаба пройдена, можно работать дальше. Буду на следующем Голубом огоньке как маленький Децл с Кобзоном плясать. А вот и он сам, исполняет про «Ленина, партию и комсомол». Тут уже без Пахмутовой — воровать так воровать, а «стихи и музыка — Сергея Владимировича Ткачева». Николай Николаевич новый гимн СССР уже сочинил — оказалось достаточным просто сказать ему, что так можно, и остальное он сделал сам. После праздников понесет — «как на казнь», по его собственным словам.
Досмотрели передачу — еще понравился Райкин и эстонский вокальный девичий ансамбль, которому разрешили, так сказать, чуть более фривольную песенку, чем другим: вот так вот русский народ колонизирует и угнетает, давая чужим больше, чем своим — и пошли прогревать «Москвича» — дядя Толя повезет родителей домой. С неба падал снег, отовсюду доносились веселый смех и поздравления друг другу с Новым годом. Гуляющих — толпы, все как и в моем времени, в общем-то, только фейерверков нет, а веселье более веселое, как бы тупо это не звучало. Деда Паша не стеснялся ловить языком снежинки — гвозди бы из таких людей делать!
Сидя в кресле в уютном кабинете Александры Николаевны Пахмутовой, я пил чай и рассказывал о том, как глубоко меня травмировало горе Екатерины Алексеевны.
— Поэтому сочинилась грустная песня! Покажу?
Композитор кивнула, и я показал «Ноктюрн» https://www.youtube.com/watch?v=znBgOs1HXjk&ab_channel=%D0%A1%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D1%82%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5%D1%82%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5.%D0%93%D0%9E%D0%A1%D0%A2%D0%95%D0%9B%D0%95%D0%A0%D0%90%D0%94%D0%98%D0%9E%D0%A4%D0%9E%D0%9D%D0%94
Александра Николаевна прикрыла глаза, заулыбалась и слушала песню немножко покачиваясь в такт мелодии. По завершении «прозрела» и одобрила:
— Екатерине Алексеевне такой подарок точно поможет! Надо Магомаеву позвонить, — решила она и начала вставать.
Магомаева брать можно — его «опала» из-за левых гонораров прошла, сам дед Юра заступился. А Фурцева и рада была «прогнуться» — это же ее любимый певец! Говорит всем наверное, как он осознал и исправился. Странно, что дед, которому нравится Высоцкий, не попросит Екатерину Алексеевну и за него. Слишком рискованно или сильно много за это останется должен? Я на встрече об этом ничего, конечно, не скажу — рано, и сразу дедушка руль от страны мне не выдаст.
Позвонив, Пахмутова меня мощно «расстроила»:
— Он на гастролях, и прилетит только послезавтра.
Не успеваю, значит — сегодня уже второе число. Она ведь знает, что я уезжаю в «санаторий».
— Ну ничего страшного, в другой раз с Муслимом Магомедовичем познакомлюсь. Давайте запишем тогда, и я побегу с девочкой гулять?
— С какой девочкой? — заинтересовалась Александра Николаевна, выдавая мне нотную бумагу и карандашик.
— С японкой советского происхождения, — похвастался я, записывая песню. — Саяка зовут, для друзей — Сойка.
— Удивительно! Чистокровная?
— Дочь военнопленного и его японской жены, — подтвердил я. — Но Сойка родилась и выросла здесь.
— Повезло тебе, — с улыбкой порадовалась она за меня.
— Да, не удивлюсь, если во всей Москве она одна такая. Про страну ничего не скажу — она у нас очень большая. — закончив, протянул Пахмутовой запись и попросил. — Александра Николаевна, а можно жутко нескромный вопрос задать? Я никому ничего не скажу, мне сугубо в образовательных целях.
— Это какой? — поощрительно улыбнулась она.
— А сколько у вас денег? Мне вот за песни за три месяца больше тридцати тысяч накапало. А вы, извините, в этом деле очень давно, и песни ваши звучат от Калининграда до Сахалина, и это я еще страны-союзники в расчет не беру.
— Тебе деньги нужны? Много? Кто-то вымогает? — озабоченно спросила она.
— Говорю же — в общеобразовательных целях! — с улыбкой покачал я головой. — У нас все есть и все хорошо, но меня тронула ваша забота.
Пахмутова поправила лежащий на плечах платочек и смущенно призналась:
— Много.
Такой вот он, СССР — неприлично много денег иметь. Да тут по факту столько и не нужно — откровенной нищеты я не видел. Нищета — это когда жрать нечего, имею ввиду. Ну и сильно оборванных тоже нет — пусть и не очень стильных, но шмоток полно.
— Сколькизначная сумма? — не сдался я.
— Шести, — скорбно вздохнула Александра Николаевна.
— Близко к семи?
Поделиться книгой: