Все против попаданки

— Послушай, — сказала я и даже не сквозь зубы. — Вот этим вот, — я указала на испорченные клубни, — ты и Анриет свели на нет все усилия вчерашнего дня. Мошки опять летают, а клубни продолжают гнить. Употреблять их в пищу опасно, тем более детям. Знаешь… — Вот теперь привести пример стоило обязательно, хотя я не была уверена, что картофель здесь — то, что на него так похоже — тот же, что и у нас, но это было не столь существенно, и только когда я уже начала говорить, сообразила, что случай отравления картофелем, год хранившимся в подвале в лондонской школе в семидесятые годы двадцатого века, может быть воспринят как рецепт. — Если кто-то из детей заболеет, я отправлю тебя на самую тяжелую работу, а когда все будут спать, ты будешь каяться. 

Глаза женщины забегали. Кто бы и назвал меня бессердечной дрянью, но я и в прежней жизни мало полагалась на порядочность людей. Насмотрелась, скажем так, на бывших лучших друзей и некогда страстно влюбленных. 

Стараясь сдержать все сильнее разгорающийся гнев, я отправилась в погреб. Повариха шла за мной.

— Все перебрать — с самого начала. — Я остановилась, оглядела пространство. — Здесь достаточно места, чтобы хранить все овощи и мясо. Наверху оставить только крупы, и вот что… чтобы не было мух, повесите горную полынь. — Откуда у меня это выплыло? Но неважно. 

— Вонять же будет, святая сестра, — захныкала повариха.

— Там сейчас воняет! И мухи!

Приемлемо ли монашке периодически срываться на крик? Но Милосердная простит. Иначе не получается. 

— В обед кухня должна сиять и все испорченное должно быть выброшено, — приказала я. Повариха кивнула и начала подниматься из подвала. Я ее не останавливала — проводила ревизию. Мне показалось, что одним-единственным способом я могу дать понять, как стоит поступить с испорченной едой.

Да, причина такого количества испорченных овощей и круп могла быть и в том, что какие-то овощи нельзя хранить вместе с другими… Я не занималась хозяйственными спорами, но коллеги-корпоративщики на форумах делились всяким. К сожалению, я не запомнила тонкости, да и сами овощи могли отличаться от тех, что были у нас… Я проходила мимо корзин, хватала испорченные клубни и без всякого сожаления выкидывала их на пол, надеясь, что наглядно насельницам станет яснее, как поступить и что я от них хочу.

В погребе было прохладно и почти что темно — свет шел только сверху, из кладовой, где горели свечи и неясно светились несколько камней на стенах. Их я заметила еще вчера и о природе свечения предпочла не задумываться, потому что в моем мире на это были способны не самые безвредные элементы. Но то, что насельницы не были изможденными, худыми и лысыми, подсказывало, что это не радиация, а какое-то иное явление. Не факт, что менее безопасное.

Молитва уже окончилась, женщины входили в столовую, хмурые, озлобленные, и услышала я за какие-то полминуты немало интересного — пусть и приглушенно и, вероятно, не все.

— Лентяйка, паршивка эта Бетси, опять дрыхнет, опять все сгорело! 

— А ну пусти, расселась, пошла вон, вон туда проваливай, это чистый конец стола!

— Да кто бы говорил, это ты-то чистая? Да почитай я честнее! Да ты…

— Это что, она нас девками назвала? Эй, Кэтрин, ты слыхала? Эта нянька, которая не столько детей, сколько хозяина да старших сыновей нянчила? Это кто девка из нас, а?

— Да я честная кабацкая девка была! — завопила, как я поняла, та самая Кэтрин. — А она меня?..

— А ну перестать! Живо! — рявкнула я, хотя меня, конечно, никто не слышал, но обернуться я успела, как и успела увидеть, как светлый квадрат наверху исчез. Опустилась тяжелая крышка, погреб погрузился во тьму, меня окутала мертвая неестественная тишина.

Глава седьмая

Почти как в безэховой камере. Стало жутко, но больше физически: некомфортно, противоестественно. Испугаться я не испугалась. Там драка, скорее всего, поэтому меня и закрыли, чтобы я не вмешалась и не наказала всех, причастных и непричастных. Возможно, от меня так избавлялись не в первый раз.

И лишь пару секунд спустя до меня дошло, что я почти что в могиле. Большой могиле, где пока еще достаточно воздуха. По пожарным нормам — два кубометра в час, вспомнила я то, что рассказывал мне Андрей, и быстро прикинула размер помещения. Здесь кубометров семьдесят пять-восемьдесят, мне хватит воздуха примерно на двое суток, то есть шансы выжить у меня, конечно же, есть.

Об этом не знал тот, кто опустил крышку погреба. И если меня кто-то намерен убить, то почему? Из-за моих нововведений? Тогда это должен быть общий сговор. Но сомнительно. Очень. Одна монашка заставляет мыть кухню, вторая может отправлять всех молиться вместо сна, третья будет сечь розгами просто потому, что захочет. Это сознательный и продуманный акт, а не сиюминутное непреодолимое желание прикончить меня, и это не месть, а самозащита. Кто-то ждал, пока подобная возможность ему подвернется, может быть, ждал очень долго. Зачем?

У меня здесь есть враги? Допустим. Насельницы ненавидят друг друга, не имея для этого никаких оснований, и определенно ненавидят монахинь. Просто от того, что несчастны или мнят себя таковыми. Кров есть, еда есть. Тяжелый труд? Но не факт, что он вне этих стен у них был бы легче. Но если это неприязнь, а я все же была не настолько наивна, чтобы считать, что сестра нажила себе настоящих «врагов» — нет, вражда и ненависть это слишком громкие слова, у обычных людей врагов нет, только хейтеры, — итак, если это неприязнь, то рискованно идти на поводу у своих эмоций и запирать меня при первом удобном случае, когда как минимум еще один человек видел, что я заходила на кухню и что ушла затем в кладовую. Два человека в курсе, и вот это уже ближе к правде: Джулия и повариха. По первому впечатлению они ладят. Настолько, чтобы вступить в сговор? Как знать.

Но какая у них причина? Не мои «зверства», конечно. Стало быть, сестра Шанталь еще до того, как я, пользуясь ее телом и ее властью, принялась устанавливать в приюте свои порядки, успела что-то увидеть или узнать. Вопрос в том, что именно, и вспомню ли я это снова? Насколько это существенно, и только ли дело в том, что сестра засекла какую-то неосторожную насельницу в чьих-то объятиях?

Был еще вариант, что закрыл меня кто-то третий случайно, не зная, что я внизу… Было до мерзотного тихо, но светло. Недостаточно — свет давал источник воды, что меня поразило. Что здесь, черт возьми, светится и что за вода у меня в стакане, может, не зря они эту воду не пьют? Решив оставить выяснение происхождения таинственной «радиации» на потом — но не совсем на потом, — я подошла к лестнице, взобралась на нее и попробовала поднять крышку.

Тщетно. Она не была настолько тяжелой, но это если дергать ее на себя. А что если на крышку что-то поставили? Какие мои действия? Тихо сидеть? Если я не слышу ничего сверху, значит, и мои вопли останутся без ответа. 

Сколько я так просижу? Вода есть, еда есть… Нет отхожего места, но запашок тут такой, что никто и не заметит. Вариант, что кто-то придет сюда за продуктами на обед. Еще вариант, что двое суток я тут выдержу, но что дальше?

Я спустилась с лестницы и подумала, что точно так же, в запертом помещении, я погибла в своей прошлой жизни. Запущена цепь событий и меня так и будет швырять по мирам? Сколько раз — девять? Скверно. В последней ипостаси окажусь при таком раскладе среди неандертальцев. 

Мне надо выбраться, только как? Умом я понимала, что никак. Если бы подвал находился в самой кухне-столовой, был бы шанс, что услышат стук. И все равно я осмотрелась в поисках чего-то тяжелого: корзины, еда, бутылки и… кувшины, только из глины, ими не постучишь. Интересно, где сестра берет выпивку? У монашек имеется винный погреб?

Сколько загадок, и все для меня одной, ухмыльнулась я. Только вот разгадывать их, возможно, вскоре уже будет некому.

И в этот момент я не то что услышала, скорее почувствовала, что кто-то наступил на проклятую крышку. 

В одно мгновение я взлетела по лестнице и заколотила в дерево кулаками. Было больно, и я рассадила себе руки, но меня услышали. Крышку рванули так резко, что я едва не свалилась, а потом меня обдало чудным запахом кислого вина.

— Я же сказала, сестра, что дело-то у него отлагательств не терпит, — проворчала моя нетрезвая спасительница. Я в эту секунду была готова ее обнять, но, конечно, сдержалась. — Иду я, слышу охальные речи. — Это она про охотника, поняла я, проворно выбралась из погреба и отряхнула одежду. Сестра почесала висок и сморщилась. — И ведь мне не говорит ничего! — добавила она с неприкрытой обидой.

Спьяну, а сестра успела приложиться еще не раз, она даже не соображала, что не так с моим пребыванием в погребе.

— Погодите, сестра, — прервала ее я, — как вы узнали, что я тут?

— Так Джулия и эта, как ее, Роза? — сестра сунула руку за пазуху, но опомнилась и решила, что пока догоняться очередным глотком не время. — Так накинулись на меня, мол, вы им велели детям другой завтрак подать? — Она непонимающе зафыркала. — А я им — да где она? А она в погреб пошла.

— А кто меня запер, сестра?

— А?

Я протянула руку к сестре и ожидаемо нащупала у нее под хабитом что-то твердое. Сестра тут же сделала вид, что все в порядке. 

— Вас не удивило, сестра, что крышка опущена? — спросила я. — Что вам сказали Роза и Джулия?

Сестра почесала второй висок и нахмурила брови.

— Э-э… Так они не сказали, что крышка опущена. Сказали, что вы выбрасываете зачем-то еду. Зачем вы выбрасываете еду, сестра?

— Затем, что она испорчена, затем, что они варят детям каши из дерьма с очистками и опарышами, — стиснув зубы, пояснила я, подумав, что сестра появилась вовремя, потому что женщины планировали устроить драку. Но точно она не знала, кто меня закрыл… и сомнительно, что это были Роза и Джулия. В таком случае им проще было сказать, что я давно ушла из столовой. — Проследите, чтобы они как следует поработали на кухне, — и я наконец направилась из кладовой, на ходу объясняя сестре, что ей нужно сделать. Она кивала, но насколько собралась следовать моим наставлениям — я сказать не могла.

Следом случились сразу две вещи. Первая: я поняла, что мое отношение к насельницам было еще человечным и, возможно, они были удивлены именно этим. Вторая: выяснилось, что на свою коллегу по служению Милосердной я, как ни странно, могу положиться.

Мне почудилось, что она меня словно не слушала, но как только мы оказались в столовой, где женщины мирно завтракали — и никаких признаков недавней драки, а была ли она? — сестра окинула взглядом кухню и одним движением выдернула из-за стола двух женщин, которые с трапезой уже покончили и теперь тихо переговаривались.

— Работы нет? — каркнула она. — Быстро принесли воды! Наполнили вон те корыта! И моете всю посуду, которая не занята! О Лучезарная, скажи, зачем перемывать всю посуду?.. А ты что сидишь? Вон тряпка, пошла мыть плиту! Ничего она не горячая, не выдумывай! Роза, шевелись, шевелись, кобыла сонная, а то живо отправлю в гладильную!

Судя по пронесшемуся над столом вздоху, гладильная была намного страшнее, чем покаяние. Вот где была моя ошибка!

— Да сестра Аннунциата еще ужаснее, чем сестра Шанталь, — услышала я.

— Особенно когда выпьет…

На лице сестры Аннунциаты было просто написано то, что она не понимает и не собирается понимать, зачем я раздала все эти странные указания, но раз я так сказала, значит, следует выполнить. Скорее всего, она посчитала это послушанием, не необходимым, но неприятным, как альтернатива гладильной, к тому же она сама не видела нужды в уборке на кухне. Но женщины ее боялись намного больше, чем меня, это мне стало ясно с первых секунд. И если уж избавляться от кого-то по причине зверств, то явно не от меня…

— И запомните раз и навсегда: у кого есть силы на драки, есть силы и на работу! — провозгласила сестра Аннунциата. Значит, какая-то драка все же была, но сестра объявилась кстати. — Ты, ты и ты, — ткнула она пальцем в зачинщиц, а я рассмотрела в перепуганной толпе хитрое лицо Консуэло. — Вместе с Бетси будете драить кухню — то же, что делали вчера, и поскольку вы решили, что знаете все лучше сестры Шанталь, начнете с переборки продуктов в подвале, а потом будете отмывать полы! И это не значит, что вас после этого не ждет стирка!

Кто-то там — Макаренко, кажется? — предлагал исправлять все пороки трудом. Никогда не задумывалась над этим, но похоже, что он был прав. Есть люди, которые не понимают слова. Их беда ли или вина — не столь важно. Агрессию, в которой эти женщины не виноваты, можно устранить, только выматывая их. Сестра Аннунциата без всяких великих педагогов открыла для себя эту истину.

Я подмечала реакции: кто-то устыдился, кто-то с вызовом на меня смотрит, кто-то стоит, будто не слышит. Они считали это место тюрьмой. Мало кто оказался здесь по своей воле. Я тоже назвала бы этот приют бета-версией ада, но я уже понимала, как и что изменить. Проблема была в другом: как объяснить насельницам, что труд может быть не в наказание, а во благо. Что можно не жить в непролазной грязи и не есть не пойми что. С таким же успехом я могла бы втолковывать местным докторам о важности гигиены — но, насколько я помнила, Игнац Филипп Земмельвейс, «спаситель матерей», отец асептики, попал в психиатрическую больницу по милости своих же коллег-врачей и спустя две недели умер от побоев, нанесенных ему работниками этой клиники… 

Прогресс всегда был опасен. И пока я еще не решила, рисковать ли собственной жизнью там, где это вряд ли меня коснется… Я представляла, где я могу проявить власть, а где стоит поостеречься. Кухня, еда, даже реорганизация работы прачечной — последнее сложнее всего, но не невыполнимо — это все в моей компетенции, в ведении молодой, но, видимо, ранней сестры Шанталь. Если же я попытаюсь выйти за рамки чего-то здесь общепринятого — мне грозит кара, и я уже не прикроюсь божественным откровением. Кто-то поверит, особенно учитывая то, что я вчера вычитала в «Слове Милосердной» о подчинении слугам ее, но кто-то непременно обидится, что Милосердная дала указания не ему, и тогда мне крышка. 

— Сестра? Долго же вас пришлось ждать.

Я, как и рассчитывала, за размышлениями сама пришла в нужный мне кабинет, и не успела я распахнуть дверь, как из кресла поднялся высокий темноволосый мужчина. Вид у него был уставший и недовольный, возможно, подумала я, причина и усталости, и недовольства у него имелась.

— Да хранит вас Лучезарная, брат мой, — смиренно отозвалась я, и мужчина в ответ на это скривил губы.

— Молитва осталась в храме, сестра. — Он чуть повернулся и указал рукой на окно. Оно выходило в сад — именно этот сад возлюбившая спиртное сестра Аннунциата назвала «святым садом», а еще, может быть, то, что я видела в этом саду ночью, было не сном?.. — Помогали бы они еще, ваши молитвы, — добавил он себе под нос. — Вчера монстра заметили в деревне в шести милях отсюда, а из Уиллоу пришли вести, что нашли того пропавшего крестьянина…

Я кивнула, подумала, прошла к деревянному креслу с высокой спинкой и села на жесткое сиденье. Кабинет матери-настоятельницы запросто можно было спутать с моим, разве что по размеру он был побольше, а бумаг в нем я не видела вовсе никаких.

Охотник, сказала сестра Аннунциата, и просила напомнить ему про глифы.

— Глифы в святом саду не работают, — заметила я негромко, вспомнив, что моего собеседника сестра охарактеризовала как богохульника. Пока я увидела только возмущение тем, что я долго шла, но это было вполне понятно. — И еще: вчера я видела ночью…

— Что именно? 

— Не знаю, как это назвать. Спокойное на первый взгляд нечто с прозрачными крыльями, — постаралась я припомнить ночной кошмар. — Серая светящаяся тень. 

— Фантазм? — недоверчиво переспросил охотник, и я решила, что то, что я видела в полусне, не заслуживало внимания. — Хорошо, я проверю, что с глифами.

Я была не единственная, кто видел фантазм? Но я точно была единственная, кто решил, что это не стоящее ничего явление. Или так же равновероятно, что я не видела нечто большее.

— Так что с монстром? — спросила я, не слишком убежденная в том, что это нечто стоит опасаться. Жеводанский зверь, Лох-Несское чудовище, чупакабра — во все времена и во всех странах люди проявляли редкую изобретательность и исключительную фантазию, когда речь заходила о непознанном. — Какой помощи вы ждете от нашего монастыря?

— Помощи? — переспросил охотник, и мне показалось, он был готов недобро рассмеяться. Но тут же он стал серьезным и даже натянул на физиономию что-то смахивающее на почтительность. — Вы закрываете на ночь окна, стало быть, сами прекрасно знаете, что от того, что приходит из тьмы, спасает только огонь и меч.

Я оперла локти на стол, склонила голову и медленно потерла глаза. В памяти возник случайно виденный фильм — «Мгла» Кинга, как говорили, одна из немногих удачных экранизаций, но мне сравнивать было не с чем — я и «Мглу» смотрела лишь в самолете, странный все-таки выбор для развлечения пассажиров…

— А что приходит из тьмы, брат по вере? — задала я риторический для всех здесь вопрос, но рассчитывала, что охотник поймет меня верно. — Одно ли зло? И тот монстр, о котором вы явились нам сообщить, приходит ли он только во тьме?

Тьма — это ночь? Это странно. Ночью в этом — красивом, возможно, я его еще толком не видела — мире открывается портал в местный ад? Страшилки, пересказываемые друг другу недалекими крестьянами, или мало объяснимые с точки зрения науки оптические иллюзии? Жеводанский зверь был, как предполагают, целой стаей волков.

Как зовут этого мужчину? Скорее парня, он еще очень молод, кто он такой? Эти вопросы меня занимали больше легенд.

— Фантазмы. Гарпии. Оборотни. — Он пожал плечами на удивление равнодушно, хотя, быть может, наигранно. Мне показалось, он недолюбливает нас — монахинь. Иногда «мужская логика» давала выверты еще похлеще, чем «женская» — мне ли с моим судебным опытом не знать? — Думаю, вам, сестра, отсюда виднее. Все следы ведут к вам сюда. Все.

— Простите? — я на секунду не совладала с собой и по-дурацки захлопала глазами. — Вы осмеливаетесь обвинять в чем-то обитель Милосердной?

— Не обитель, сестра, — отмахнулся он. — Ваш приют. Знаете, как его называют окрест? «Ведьмин дом». И не говорите, что лично вам никогда не приходило в забитую молитвами голову, что это не одна из ваших насельниц по ночам убивает ни в чем не повинных людей.

Глава восьмая

Я потянулась вперед и понюхала воздух: пьян этот охотник, что ли? Но в кабинете пахло лишь сушеными травами и пряными благовониями. 

— Вы пришли к матери-настоятельнице, да дарует ей Милосердная долгие дни, чтобы сообщить крестьянские бредни? — не удержавшись, поморщилась я, но и не сильно я старалась скрывать свое возмущение.

Я ни на секунду не поверила в то, что он говорил. Монстров создают люди — это правда, из разных побуждений, будь то привлечение внимания или наоборот — отвлечение внимания; монстрами бывают и сами люди, но очень вряд ли ведьмы, оборотни и прочее реально. Несмотря на фантазм. 

— Не такие уж бредни, сестра, — с ухмылкой ответил охотник. Не самый приятный в общении тип — но, возможно, его манера недоговаривать таковой казалась только мне, человеку из другого мира, поскольку я не знала всей подоплеки. — Гарпии — допустим, сестра, это могут быть гарпии, и я примерно знаю, где их гнездо, до вас им высоковато подниматься, а вот крестьян они пугают своими жуткими мордами по ночам… Неприятно, когда в твое окно скребется такая мерзость. Но это не гарпии, они оставляют от жертв одни клочья, и орут они так, что сомневаться тут не приходится — они ни при чем.

— Значит, ведьма, — произнесла я, не пряча скептицизм. Охотник, видя мою реакцию, щелкнул пальцами, и на кончиках их заплясал самый настоящий огонь. Впрочем, охотник не стал испытывать мое терпение и тотчас потушил его: просто убрал, как не было, и я не гадала, как это у него получилось.

— Фантазмы, бестелесные призраки, здесь я просто усилю глифы… Но, сестра, монстр, — напомнил он, и усмешка с его лица пропала. — Все нападения — примерно в часе неспешного бега такой твари от вашего монастыря. 

— И это кто-то из насельниц, — с притворным согласием кивнула я, провоцируя его на дискуссию. Сказать ему прямо — парень, я не понимаю из твоих речей ничего, кроме собственно слов как они звучат, выкладывай все как есть, тогда, может быть, получится диалог? — Ведьма.

Одна из шапочных моих знакомых в той, прошлой, теперь уже словно бы приснившейся жизни, влюбилась в приличного с виду мужчину. Наверное, я была единственной, с кем она осмелилась познакомить своего принца: я в отношениях не заинтересована, а похвастаться хочется — передо мной безопасно. Эталон, идеал, симпатичный, небогатый, правда, но работящий и перспективный. Кто же знал, что меня привлечет — исключительно профессионально — в этом принце странная в наше время деталь: помешанность на разных девайсах. В крупных городах подобный ажиотаж сошел на нет лет этак десять назад, и я закономерно предположила, что принц по какой-то причине пропустил всеобщую гонку за последними моделями телефонов. Очень быстро через знакомых полицейских я выяснила почему — и чуть больше времени мне понадобилось, чтобы решиться сообщить знакомой результаты расследования. Кража денег, азартные игры, ссора с бывшей женой, убийство на бытовой почве. 

Признаться в том, что я не в курсе местной магии, было примерно таким же просчетом. Этого я допустить не могла, потому что мое место, место монахини, как минимум безопасно. Как поступят со мной, ошибись я хоть в чем-то, я могла только предполагать, и предположения мне не нравились.

— Скажете тоже, сестра, — снова улыбнулся охотник. — Забавно, что вы способны шутить. 

«Да какие тут шутки», — с досадой подумала я, но события не торопила.

— Крестьяне, разумеется, готовы разжечь костры, понятное дело, что это у них только в мыслях. Они ленивы и никогда не ступят на землю монастыря со злым помыслом. Крестьяне, конечно, боятся ведьм, которых никто никогда не видел, боятся больше, чем знакомых им гарпий и оборотней. Страшнее ведь то, чего ты не знаешь?

— Удивительно тонкое замечание, брат мой.

Я крутила в руках перо — единственное, что лежало на столе в этом кабинете. Со стороны могло показаться, что я нервничаю, так и было. Охотник не спешил откровенничать, и сложно было сказать, потому ли, что ждал от меня каких-то признаний и действий, или же потому, что по логике мы должны были с ним беседовать как… представители двух сторон гражданского процесса. А я сидела как юрист-самозванец, с трудом отличающий гражданский брак от сожительства, и старалась не проколоться.

— Кто-то из ваших постоялиц, сестра, оборотень. Проклятая сущность.

Он только что не добавил: «Сжечь». Я помотала головой. Соображать и возражать нужно было катастрофически быстро.

— Как вы понимаете, брат, это нелепо. Ее исчезновение бы заметили. Поверьте, — я невесело усмехнулась, — что бедняжки не злы по природе своей, но не преминули бы доложить мне об этом.

Это точно не я сказала, подумала я, а сестра Шанталь. Юная вдова, образованная, вероятно, образованная прекрасно, раз в таком молодом возрасте она была здесь за главную, пока хворала настоятельница. И куда более эмпатичная, чем настоящая я. Потому что Елене Липницкой было плевать на любые мотивы насельниц.

— Вы, слуги Лучезарной, во всех склонны видеть добро. Мы, искореняющие тьму, ищем зло там, где его, казалось бы, быть не может. — Охотник теперь уже проявлял нетерпение. — Нападения длятся третий месяц, и за это время, я знаю, к вам приехало шестнадцать женщин — с тех пор, как вы расширили спальни… Повреждения на телах жертв характерны, я повидал их достаточно. Все жертвы — мужчины, и это еще одно доказательство, что это оборотень, а не иная, возможно, нетипичная для этих мест тварь. Епископ Игнатий еще три века назад провел жестокий, но важный эксперимент во время Большой Крови…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я кивнула еще раз, медленно, очень медленно, и не потому, что мне нужно было продолжать притворяться. Я вспомнила — если это было можно назвать так — знаменитый опыт епископа. Когда армии континента объединились и объявили облавы по всем городам и весям, когда были пойманы и доставлены живыми те оборотни, которые не сопротивлялись и согласны были на плен, мудрый и прозорливый Игнатий приказал проверить собственные старые догадки. В клетки с тварями швыряли преступников и бродяг — мужчин и женщин, и ни один оборотень не напал на кого-то своего пола. Забивался в угол, шипел, обращался то в зверя, то в человека, выпускал когти, скалил зубы, но — не напал. С чем это было связано — так и осталось неизвестным, но епископ записал в «Правилах оборотней», что по отношению к людям у них срабатывает принцип формирования стай. Самки жили всегда отдельно от самцов, и вне короткого ежегодного периода размножения сходились с ними в схватке за территории не на жизнь, а на смерть.

— Оборотень есть первоначально зверь, — произнесла я, почти не дыша. Что-то было даже не в памяти — я не могла уловить; это выглядело откровением свыше. Но пока я говорила, я словно бы знала, что говорить, и пользовалась тем, что приходило на ум. То, что было известно сестре Шанталь, то, о чем я не могу — не умею пока, возможно — сознательно и последовательно думать, но чем могу пользоваться. Как умением молиться, как словами и выражениями, срывающимися с языка. — Глифы, брат, должны отвращать его от этих земель. Близость сияющей воды должна превращать его в монстра. Вы говорите — наоборот. Как вы это мне объясните?

— О, если бы я это знал, — хмыкнул охотник. — Но есть кое-что, что монстра от превращения не удержит.

— Вы.

И казалось бы, это было правильным решением с учетом того, что я вспомнила — осознала. В монастыре нет мужчин, а если привозят в стирку белье, то его сдают и принимают не насельницы, а монашки. Священники же — не мужчины, они бесполы, как все монахи. Охотник склонил голову, будто бы вопрошая — есть ли у вас, святая сестра, иной вариант, раз вам очевидно не по сердцу моя идея, и я не могла поклясться, что такой вариант нашла бы сестра Шанталь.