Истории психотерапии

– Психолог! И не могу быть слабой, обиженной и несчастной?

– Но я-то здесь причем?

– Просто вспомнилось и взгрустнулось, – выдавила Олеся, вцепившись в салфетку. – Миш, у нас ничего не получится. Мы слишком разные. Даже не буду предлагать остаться друзьями. Ты классный. Найди другую девушку? Не психолога.

– Ты предлагаешь расстаться? И для этого позвала сюда?

– Я не готова с тобой сближаться. Прости, я должна разобраться в себе.

– Ты уверена? Ощущаю себя как на приеме. Не вопрос, как скажешь. Я старался найти что-то общее между нами. Ты мне нравишься, честно, я не играю.

– Верю. Ну что, прощай! – тихо произнесла Олеся и попросила счет.

– Как скажешь! Приятно было пообщаться. Целоваться не будем?

– Нет.

Михаил смотрел под ноги и теребил чайную ложку. Что он испытывает – гнев или разочарование? Олеся не заметила видимых мучений, будто он привык признавать поражение, заранее подготовившись к неутешительному финалу.

А в груди тлели угли. Долг и принципы снова помешали личному счастью. Она отступила не ради клиентки, женской солидарности и тем более не из-за мести. Повезло, что не успела влюбиться, оборвав в зачаточном состоянии мимолетное увлечение. Олеся даже не обижалась. Случилось то, что случилось. Нельзя жалеть о собственном выборе. А на следующий день Михаил не пытался выйти на связь. Значит, не особо расстроился. Пусть ведет себя как угодно – уже не имеет значения.

…В продолжении терапии Виталина то кичилась преображением, то вновь впадала в уныние. Объективно она точно укрепила самооценку, без опаски делилась эмоциями, перестала плакать, продвигалась по карьерной лестнице и ценила общение с матерью. На сеансах стала более мягкой, перестала дерзить и высказывать возмущение, будто принимала слова психолога на веру без критического осмысления, держалась более расслабленно и непринужденно, будто сбросила в пропасть тяжелый груз, мешающий двигаться к цели.

Всего лишь за выходные Олеся привела в порядок разум и чувства, отпустила Михаила без сожаления, придя к выводу, что даже если он не имел прямого отношения к Виталине, что почти доказано второстепенными признаками и интуицией, они бы не продержались вместе дольше полугода. Значит, она приняла верное решение и ничуть не жалеет. Нет смысла докапываться до истины – счастливое расставание! Наша жизнь как река с плавными и крутыми поворотами, с бурным и тихим течением. Чтобы держаться на плаву, нужно лишь сохранять срединную траекторию и не биться о берег.

Олеся специально не спрашивала про Михаила, пока Виталина сама не вернулась к закрытой теме.

– Представляешь, он позвонил и предложил пересечься, чтобы объяснить, почему так сложилось между нами?

– И ты согласилась?

– Почему бы и нет?! Теперь я готова, я справлюсь. Привязанность отпала. Он как пустое место. Я не жажду отмщения и унижения. Хочу посмотреть в его глаза и увидеть обыкновенного человека со слабостями. Только не понимаю, почему он захотел извиниться? Разве он такой совестливый? Раньше не замечала. Или оставляет для себя мизерный шанс на сближение?

– Сложно сказать, – хмуро ответила Олеся, почувствовав учащенное сердцебиение. – Видимо, все-таки, совесть проснулась.

– У мужчин такое бывает?

– Ага.

– Удивительно!

А спустя неделю Виталина поделилась подробностями.

– Мы нормально пообщались. Он не подкатывал. Выглядел подавленно и отстраненно, вызывал жалость. Подарил хризантемы и признался, что опасался бурной реакции с моей стороны. Боялся меня?! Я, конечно, бываю чуточку неуравновешенной, но не настолько, чтобы ввязываться в драку. Он явно преувеличивает мою эксцентричность. Я никогда не срывалась даже на публику, а этот герой любовник от страха в штаны наделал! Дико смешно! Мы поболтали от силы минут пятнадцать. Он повторял, как ему было плохо, как не находил себе места, пытался забыться, уезжал из города, но не признался, что я приходила к нему в кошмарных снах. В общем, ему позарез нужно было выговориться, и когда он попросил прощения, объяснил, что к чему, то сразу повеселел, типа очистился. Вот зануда! Я приняла извинения и поставила жирную точку. Нет, скорее, жирный крест! И что-то в нем поменялось. Может, тоже ходил к психологу?

– Вряд ли. Мужчин не затащишь туда под дулом пистолета, – сказала Олеся, догадываясь, кто отчасти виновница перемен.

– Я правильно поступила, выслушав его?

– Сто процентов. Ты молодец.

– Твоя поддержка очень ценна для меня.

– Спасибо. Рада, что получается быть полезной.

Тонкая грань

В дневном стационаре психиатрической клиники хлопот предостаточно. Штатный психотерапевт реабилитационного отделения Борис Иванович Сметанин находился в стенах родного заведения шесть дней в неделю, совмещая психотерапию с суточными дежурствами. Он пытался объять необъятное, но сдавал позиции, последний месяц заметно устал, путал имена персонала, а утром просыпался с радикулитом и предчувствием, что накануне допустил непростительную оплошность в назначениях поступившему пациенту или забыл расписаться в отчетном журнале. В отделении он вел индивидуальные сеансы, а по четвергам проводил открытую психотерапевтическую группу.

Грезив о классической терапии неврозов, Сметанин занимался реабилитацией после психотических приступов, и развивал тренинг коммуникативных навыков, не теряя веры в светлое будущее. В узких кругах его считали своеобразным, но надежным и добросовестным доктором, незыблемо соблюдавшим гиппократовские заветы.

Врачебный стаж Борис вел с должности участкового психиатра, но быстро осознал, что влияние слова весомее лекарственных препаратов. Он залпом перечитывал Ясперса и тяготел к философии Франкла, имея скромную частную практику в свободное от основной занятости время, когда кто-то невзначай находил его по отзывам в сети. В общении с коллегами Борис сплошь и рядом натыкался на непонимание, из-за чего охладел к корпоративным контактам, принял текущее положение и не сопротивлялся системе. Старожилы психиатрии подтрунивали над его гиперактивностью, видя в нем импозантного заводилу, почти дон Кихота в белом халате.

Доктор Сметанин без потерь перенес «темные времена», когда к больничным психотерапевтам относились скептически, не улавливали их пользы или вовсе мешали исполнять прямые обязанности. Повестка дня изменилась в лучшую сторону благодаря обновленной политике министерства. Теперь психотерапевт полноправный член психиатрического сообщества. На революционный перелом мышления понадобилось всего-то несколько лет. Отныне лечащие врачи с удовольствием записывают больных на психотерапию, пропагандируют группы и отправляют к клиническим психологам родственников, экономя драгоценное время. А раньше они извергались ревностью и даже под угрозой лишения премии сопротивлялись психотерапии, тормозя развитие психиатрической службы и снижая годовые показатели статистики.

Борис курировал разношерстный контингент пациентов по принципу «выбирать не приходится!». Не хандрил, не филонил и не признавал поражения, ежедневно доказывая полную состоятельность. В перспективе он собирался отказаться от изматывающих дежурств, но пока вынужденно включался в график по материальным соображениям.

В душе он ощущал стойкую неудовлетворенность, не добиваясь видимых результатов. Психотерапия велась бездумно и галопом по Европам. Навязанные стандарты лечения суживали рамки. Он успевал провести три-четыре сеанса до выписки пациента, догадавшись не сразу, что от него требуют процесс, а не прогресс. Только он не мог с этим согласиться. Тезисы руководства подрывали парадигму гуманистических идеалов. Согласно утвержденным постулатам нужно создать условия, чтобы пациенты всегда были чем-то заняты, посещая сеансы и кружки, а психотерапевт превращался в воспитателя и аниматора.

Когда врачи замечали удрученный настрой Сметанина, то сразу включали опцию взаимной поддержки:

– Ты же видишь, что нельзя вывести из психоза за две недели? Сейчас акцент на амбулаторном звене. Твои больные продолжат реабилитацию в диспансере.

– Сомневаюсь! Они не будут туда ходить. Там и условий-то нет. И никому они особо там не сдались.

– Думаешь, ты один на весь белый свет? Ты зазнался, Боря! Включаешь мессию?

– Хочу добиваться реалистичных целей. Не так уж и много надо.

– А чего ты ждешь? Через месяц, максимум, через три, твои любимчики снова поступят сюда с обострением, и ты возобновишь свое шаманство, а заодно увидишь, насколько помогли «эксклюзивные» тренинги.

Борис терялся и не находил, что ответить. Факты доказывали правоту критиков, но он знал много фактов, когда пациенты излечивались, достигали долгой ремиссии, восстанавливали социальные контакты, возвращались к активной деятельности, устраивались на работу, укрепляли семейные связи, но об этом почему-то не принято говорить.

Здоровый и счастливый человек не придет к врачу, тем более откажется поделиться опытом с теми, кто только начинает собирать себя по частям. Бывшие пациенты погружаются в новую жизнь, пытаясь забыть ужасы болезни.

Сметанин не был фанатиком и не строил песочных замков, понимая ограниченность предоставленных возможностей, но не мог закрыть глаза, когда психотерапия творила чудеса. Он пытался уговорить вылеченных счастливчиков выступить в группе или поучаствовать в научной конференции, и иногда удавалось добиться их расположения. К юбилею больницы Борис сделал подробный доклад с наглядными примерами выздоровления, но слушатели не оценили его усилий, списав улучшение состояния пациентов на действие фармакотерапии. Борис получил похвалу и даже подобие признания среди редких единомышленников, понимая, что похожих специалистов в городе слишком мало.

В психотерапевтическом отделении собрались пять врачей и четыре клинических психолога. Борис доверял только одному, считая остальных сезонными приспособленцами. Им требовалась личная терапия, а кому-то даже прием антидепрессантов. Они тянут лямку от аванса до зарплаты, их огонь погас, они не верят в то, чем занимаются, но заполняют ставку, создают видимость усилий и не приносят вреда – вполне достаточно для поддержки психосоциальной реабилитации.

Официально Борис не руководил отделением, подчиняясь легендарному корифею, заставшему лучших психотерапевтов союзных республик. Заведующий уже как лет десять должен отправиться на покой, но почему-то не уходил на пенсию. Кто-то должен занять его место, а желающих не находилось. Большинство врачей вели себя пассивно и незаметно, чтобы их не трогали лишний раз. Борис также не метил на административное кресло, даже не задумываясь о перспективах карьерного роста.

Добрую половину клинических психологов составляли вчерашние выпускники институтов. Они не задерживались дольше года в стационаре, используя отделение как платформу для оттачивания навыков диагностики. Несколько недель они шарахались от больных, находясь в шоке от увиденного, но кое-как приспосабливались и показывали желание развиваться, а спустя полгода выгорали и отлынивали от службы, ссорились в междоусобных баталиях, плели интриги и собирались уволиться, дождавшись отпуска. Врачи относились к ним терпимо, обучали и берегли, что не приносило никаких дивидентов. Только малая доля признанных специалистов вжилась в систему, имея за плечами внушительный опыт. Между прочим, они и портили юных психологов, испытывая парадоксальную ревность и неприятие. Вчерашний студент, полный максимализма и гордости за полученный в потугах диплом, воспринимал в штыки их высокомерное обращение и ретировался без боя. Постоянное обновление кадров стало обыденным явлением для развлечения руководства. Ставки никогда не были заполнены, и двери заведения по-прежнему открыты для альтруистов и искателей острых ощущений.

Нагрузка в клинике планомерно росла. Психотерапевты консультировали в стационаре, не забывая про амбулаторный прием и групповые занятия. За каждым доктором закреплялась отдельная территория, нарушать которую нежелательно, если только очень попросят в силу кадрового дефицита.

Занимаясь поддерживающей психотерапией психотических расстройств, Борис завоевал безусловный авторитет и уважение пациентов. Многие отказывались расходиться, когда он объявлял о завершении занятий, некоторые звонили когда угодно по несущественным поводам, но в период обострения почему-то забывали о карманном докторе и пропадали из поля зрения. Позже Борис находил их в наблюдательной палате, когда вновь заводил историю болезни или корректировал назначения.

Взаимодействие между лечебными звеньями велось согласованно. Психотерапевты не вмешивались в юрисдикцию психиатров, а психиатры отказывались от неуместной критики, с облегчением приняв важность психотерапии под гнетом санкций администрации.

Раз в квартал внутри коллектива возникали жаркие дискуссии о сомнительном смысле их усилий.

– За короткий срок вложить в больных столько информации – непомерная задача! – делилась опустошенная доктор Кирова, многодетная мать и отличница здравоохранения, отмеченная доской почета напротив лекционного зала. – Всего себя вкладываешь, а они через месяц поступают с нуля. Иногда я совершенно не понимаю, чем занимаюсь.

– Значит, что-то не доглядели, – объяснял тучный доктор Сиреев с чуть заметной одышкой. – Или пациент некурабельный, или не взял за себя ответственность, отказался от профилактики и лекарств. И родственники бывают разные. Кому-то самим позарез надо под капельницу. Ты же все прекрасно понимаешь!

– Столько усилий коту под хвост! Перегорела! Считаю дни до отпуска. А не послать ли все к лешему? Сесть бы в частную конторку, но кто пойдет ко мне напрямую? Там свои препоны. Или выдавать справки на права – примитивно, но хоть какой-то толк, и думать не нужно.

– Тебе действительно следует отдохнуть и вплотную заняться здоровьем, – вмешался Борис, заваривая черный чай.

– А как тебе удается сохранять спокойствие? – спросила доктор Кирова с вымученной улыбкой. – Ты так долго держишься в строю и не теряешь самообладания всем на зависть! А я иной раз готова поубивать всех вокруг! Полная безнадега! Как быть? Записаться к тебе на прием?

– Ты сама в состоянии разобраться, – добродушно ответил Борис. – Я тоже устал, но замечаю и ценю, когда что-то получается, когда группа показывает феноменальные реакции, когда наши пациенты расцветают и вновь обретают утраченные эмоции. Я тебе расскажу одну показательную историю: как-то мы проводили занятие в больничном саду, а мимо проходил главный врач. Я был тогда вторым терапевтом, только набирался опыта, а группу вел великий Марат Измайлович! Главврач остановился за кустами, его даже никто не заметил, кроме меня. Он стоял и наблюдал за нами. Светило солнце, и дул приятный ветерок – отличная тогда выдалась погода! Участники с позитивным настроем обсуждали заданную тему, причем откликались даже безнадежные хроники. После занятия он вызвал заведующего и меня на ковер и выразил нам полное доверие, настолько был впечатлен увиденным! Он не предполагал, что наши больные могут остроумно шутить, задорно смеяться и вести продуктивные диалоги. Главрач наглядно убедился в эффективности психотерапии. Но это был не переломный момент. Тогда мы только начинали долбить стену отчуждения с психиатрами, а потом спустились приказы свыше, запустив ломку стереотипов. Ты уловила суть?

– Да, впечатляет! Значит, придется разобраться в себе. Может, я ошиблась с выбором? Осталась бы психиатром на ставке и не задавалась риторическими вопросами.

– Брось! Ты отлично справляешься! Настоящий психиатр всегда психотерапевт. Убедить принимать лекарства – большое искусство, а менять дозировку – вообще мастерство.

– А когда психиатрам общаться с больными? – жаловалась доктор Кирова. – Они завалены картами. Куча бумаг, шею от стола не поднимешь.

– Поэтому мы им в помощь. Бригадный подход. Слышала? Сейчас дела обстоят куда проще, чем пять лет назад. Тебе нужно заняться психотерапией неврозов – более благодарное занятие, но отнимает не меньше, а может, и больше сил. Здесь невротиков днем с огнем, но депрессивных пациентов достаточно. Почему бы не ставить их на ноги? Они обязательно отзовутся и оценят твои вложения!

– А может все-таки вернуться в психиатрию? Там все по алгоритму, а в психотерапии ничего не понятно, даже кажется, что я занимаюсь ерундой.

– Не мне тебя уговаривать, – вздохнул Борис. – По-моему, ты сейчас на своем месте.

…В среду Борис остался в отделении после дежурства – стандартная ситуация, когда преодолев тяжелую смену, предстоит выдержать восьмичасовой день, или уйти на тридцать минут пораньше с молчаливого разрешения руководства. Ночь выдалась спокойной. После планового обхода он заполнял выписки, которым не было ни конца, ни края, и даже выспался, привыкнув к постоянному ожиданию экстренных поступлений, хотя в приемном покое предусмотрен отдельный дежурант.

Умывшись и почистив зубы, Борис допил остывший кофе с вчерашним бутербродом, отчитался администрации и передал полномочия сменщику, с рокерской челкой вернувшись в свой кабинет. По вторникам и пятницам он посещал тренажерный зал, чтобы поддерживать себя в оптимальной форме, но сегодня желал поскорее рухнуть в постель и застыть мертвым сном, отключив телефон и будильник.

Сонную тишину нарушил громкий стук в дверь. Борис вздрогнул и поднял голову. Напротив возникла настороженная женщина с тусклыми синяками под влажными, заплаканными глазами, привередливо осматривающая голые стены и пожелтевшую штукатурку.

Борис поздоровался и попросил присесть. Пациентка грузно опустилась на стул. Из-за угла промелькнула вальяжная медсестра, положив на стол амбулаторную карту с последней выпиской.

Прочитав заключение, Борис определил, что утренняя незнакомка – постоянный клиент их учреждения, но пока к психотерапевту не обращалась.

– Марфа Васильевна Соломатина?

– Да!

– Вы по направлению или сами?

– От Хлебникова. Уже никому не верю, но очень нуждаюсь в помощи, мне некому выговориться. Ему некогда возиться со мной, он меняет препараты, спрашивает, как я ем, как сплю, пишет что-то ужасным почерком, ухмыляется как маньяк и приглашает показаться через неделю. Одно, и тоже без всяких сюрпризов. Я теряю терпение, надоело принимать таблетки. Только ничего хорошего не замечаю, только заторможенность и сонливость. Вы ведь не назначаете лекарства?

– Нет, я занимаюсь психотерапией, – рассудительно ответил Борис, подавляя зевоту. – Что вас сейчас беспокоит? Будем выяснять по порядку.

– Я опять должна рассказать с самого начала? Как это утомительно!

– Можно вкратце, а я потом уточню информацию у Вадима Петровича.

– Откуда вы его знаете?

– У нас тесный, сплоченный коллектив. И все друг друга знают лично.

– Ах, да! Верно! Как я сразу не догадалась?! Я вообще поглупела из-за ваших лекарств, но без них чувствую себя гораздо хуже, поэтому кое-как принимаю. Они вытаскивают из депрессии, но оставляют в подвешенном состоянии, будто не хватает последнего толчка. Доктор, мне очень плохо! Еду в маршрутке и думаю, зачем я живу? Какой в этом смысл, если я себе не нравлюсь, если мне никто не нравится, если не получается завести друзей, если прежние друзья оказались врагами, если близкие стали чужими. Как простить предательство? Я привыкала разочаровываться в людях, но к предательству не привыкла. Оно как нож в спину – невыносимо колит!

– Кто же вас предал? – сосредоточенно спросил Борис, делая пометки на белом листе.

– Много кто! Мой последний жених – это раз, мать – два, будь она трижды проклята вместе с хахалем. Все они в одной упряжке! Ну и остальные по мелочи. Никому нельзя верить! Я попадаю в повторяющиеся сцены и не делаю выводов. Привязываюсь к людям и получаю сверху ушат помоев. За что мне такое наказание?

– Я бы не назвал ваши проблемы наказанием, а сейчас вы просто очень взволнованы.

– Практически всегда я на грани! Сейчас под таблетками более-менее терпимо, а под вечер приходит кошмар. Я как сжилась с паникой, и вряд ли когда-нибудь избавлюсь от нее окончательно. Итак сложностей хватает: не получается никуда устроиться, не берут и все без объяснений, либо сама проваливаю собеседования, а если и дают шанс, то не выдерживаю испытательный срок или стажировку. Не нравлюсь я никому, потому что кажусь слишком буйной. Таких как я не жалуют, а я же не намекаю, что провела месяц в психушке, не показываю выписок, и на лбу не написано? И вроде бы мои данные не передавали в газеты для всеобщего обозрения, и даже не требовали справку о состоянии здоровья. А вообще я плохо схожусь с людьми. Они меня раздражают, и к врачам отношусь брезгливо, а куда податься? Сделайте что-нибудь со мной? Скажите честно, я безнадежна?

– Что вы! Вы уже выздоравливайте! – парировал Борис. – А как вы попали в больницу?

– Как и все, наверно! Пыталась покончить с собой. Проглотила целую упаковку снотворных, запив армянским коньяком.

– Из-за чего?

– Да ерунда! Поругалась с женишком! Не знаю, хотела ли я всерьез умереть, или лишь припугнуть его, но оказалась между прошлым и будущим. Мать вернулась из химчистки и обнаружила меня спящей на полу возле кровати с опрокинутой тушью. Я еще пыталась навести макияж! Чокнутая! Если умирать, то с накрашенными ресницами! Очухалась в токсикологии. Открываю глаза и вижу ангелов с крыльями, похожими на трубки. Ангелы свисали надо мною и вальяжно покачивались, словно одобряя безрассудный поступок. Затем они вызвали психиатра, и меня перевезли к вам, упрятав под замок. Спросони я подписала какие-то справки, но не собиралась давать согласия, хотела вернуться разгребать проблемы, а оказалось, что чиркнула себе приговор. После пришла мать и отказалась забирать меня, решив проучить в воспитательных целях. Вы сомневаетесь?

– Нет, нисколько! Думаю, мама желает вам только добра и тогда хотела, как лучше.

– Чушь! Она меня ненавидит! Она всегда хотела избавиться от меня, но не получалось, – сбивчиво протараторила Марфа, проглатывая слова. – Она бы сдала меня в приют, выбросила на помойку, продала по дешевке китайцам, только не додумалась. Настолько тупа, или боится последствий! Я слишком жестока к ней? Она меня угнетает. Что я несу?! Я хотела бы полюбить ее, но после стольких унижений невозможно представить, что мы научимся сосуществовать мирно. Не подумайте, что я неблагодарная тварь, и все такое. Простите! Не хотела так грубо выразиться.

– Давайте пока оставим эту травматичную тему, – осторожно предложил Борис, остужая пыл. – Мы успеем все обсудить. Скажите, а что есть позитивного в вашей жизни? Что дает вам положительные эмоции?

– Не знаю. Все плохо! Вижу только беспросветность и черноту! Только верный пес Эд никогда не придаст и поддерживает меня. Собаки приятнее людей, не замечали?

– Отлично! Значит, у вас есть питомец. Ведь это тоже ответственность, вы проявляете заботу о нем.

– Привыкла к нему! Ничего сверхъестественного! Единственный подарок покойного папаши. Точнее, он завел щенка себе, а когда понял, что не справляется, сплавил Эда мне, а я, наивная, согласилась. А у вас есть собака или кошка?

– Сейчас нет. Был доберман, умер от старости. И я решил больше никого не заводить.

– Сочувствую, – равнодушно произнесла Марфа. – Эд в самом расцвете сил. Если с ним что-то случится, не представляю, что с собой сделаю. Тогда точно не откачают. Только никому ни слова! Я знаю ваши идиотские правила, что если буду высказывать плохие мысли, меня упекут обратно на вязки. Инквизиторы! Вы же не скажете им? Или вы с ними заодно? О чем я?! Вы же сплоченная команда!

– Не скажу, обещаю. Только будьте со мной честны?! Мы все хотим, чтобы вы скорее вернулись к нормальной жизни. Для этого вы здесь, и я готов помогать вам, сделаю все возможное, что в моих силах. У вас есть ресурс, и если вы пока не видите его, то я помогу отыскать. В нашем отделении есть индивидуальные занятия, а также есть группа, и если у вас появится желание, я обязательно приглашу посетить ее.

Изучая нежданную гостью, Борис отметил изможденное морщинами лицо и выразительный взгляд, приземистую фигуру, родимое пятно под разведенным подбородком, сгорбленную позу, слипшиеся темные волосы, убранные в хвост. Она не производила впечатления депрессивной или маниакальной, сидя в потрепанной шерстяной кофте, но чувствовался гигантский надрыв, внутренняя борьба между скрытностью и желанием довериться. Марфа полна противоречий и конфликтов. Ей показана долгосрочная психотерапия без резких техник, чтобы по крупицам укреплять внутренние границы, стабилизировать самооценку, освоить методы релаксации, научить адаптивно реагировать на стресс и развить коммуникативные навыки.

Прогноз сомнительный. Потребуется много усилий. Марфа относится к категории пациентов, медленно реагирующих на лечение и готовых обнулиться когда угодно. Доверие выстраивается маленькими шагами, как фундамент строится из мизерных плит, подгоняемых вручную со скоростью черепахи.

Прокрутив в сознании типичные случаи, Борис отметил, что таким пациентам особенно свойственны срывы, когда они добираются до важного рубежа. Они отказываются от ответственности, проявляют негативный перенос и осознанно ухудшают общее состояние. Лечить Марфу как пахать плугом песок в пустыне, но кому-то придется заняться ею фактически на общественных началах.

Пять лет назад похожий пациент выжимал все соки, но не прекращал терапию, будто специально издевался, проверяя на прочность психику доктора. Борис стоически держался, отправлял его на группу, просил лечащего врача скорректировать препараты и скрупулезно подумать над целесообразностью психотерапии, а бессовестный психиатр уверял, что видит позитивные сдвиги. Ему бы тащить непосильный груз – возмущался Борис, подавляя крамольные мысли. Совсем недавно его усилия сравнивали с землей, он был козлом отпущения и терпел насмешки ортодоксов, а кто-то заметил «позитивные сдвиги»? Фантастика! Его не напугать испытаниями, но зачем тратить здоровье впустую? Чтобы избежать выгорания, Борис пытался экономить ресурсы, но почему-то не получалось. Он всего лишь рядовой сотрудник муниципальной больницы и обязан помогать каждому, а что из этого выйдет – покажет время. Долг не даст уклониться от вызовов, коих накопилась толстая стопка.

К концу диагностической сессии Борис проникся к Марфе сочувствием. Надо отдать ей должное в способности честно выражать эмоции. Наверно, в этом есть и его заслуга, ведь даже неугомонный ворчун начмед Полозов успокаивался в его присутствии.