Гито. Я горжусь этим.
Кор. И имеешь полное право. Ты не раз доказал мне свою дружбу.
Гито. Ваше' величество, хотите сказать: преданность.
Кор. Я никогда не забуду, что именно ты привел короля Людовика XIII в Лувр, в памятный вечер 15 декабри 1637 года.
Гито. И сопровождал его обратно на другой день, когда он вышел от вас в 9 часов утра.
Кор. У тебя хорошая память, Гито, но ото еще не все, что ты дли меня сделал.
Гито. Нет. В качестве начальника королевских мушкетеров, я арестовал, по вашему приказу, сперва герцога Бофор, потом принца Конде, потом принца Конти и герцога Лонгевиль. О двух последних не стоит и говорить; но скажу без хвастовства, не всякий был бы способен схватят за шиворот короли парижских рынков и победителя при Ровруа.
Кор. А с тех пор ты еще арестовал Брусселя.
Гито. Гм! Какого-то ничтожного парламентского советника! Об атом не стоят м говорят.
Кор. Потом Гонди.
Гито. Нет, ваше величество, этого упрятал Вильнье.
Кор. Да, ты прав! Впрочем, ты стольких арестовал, что легко и ошибиться.
Гито. Mon-Dieu! Меня тут не было, когда это совершилось; я искренно об атом сожалею. А если бы ваше величество, изволили написать мне, как Генрих IV Крильону: «Повесься, Гито!», то, клянусь дворянской честью — я бы повесился.
Кор. Ну, а если бы тебе снова представился случай таким же образом домазать мне твою преданность?
Гито. О! Пусть королева только мигнет глазом и сделает малейший знак рукою итог, которого она благоволить мне указать, в тот же миг отправится в Бастилию.
Кор. Кто бы то ни был?
Гито. Безразлично! Мне даже сдается, что уже слишком давно никого не арестовывали.
Кор. Тише, мой друг, кто-то идет.
Гито. О! Это не кто-то, а его высочество, брат короля.
Кор. А! Это ты, Филипп?
Фил. Я, ваше величество,
Кор. О! Мы к счастию одни, и ты можешь меня звать своею матерью.
Фил. Тем лучше. У меня до тебя есть просьба.
Кор. Какая?
Фил. Но прежде всего, ты должна мне сказать, как ты меня сегодня находишь?
Кор Нахожу слишком красивым для мужчины.
Фил. Вот и ты с тем же! Ах! знаешь что: Шевалье де Лорен завязал для меня особую губную помаду, и вот, посмотри, какие у меня губы.
Кор. А! да! очень свежие!
Фил. А Граф де Гиш достал мне чудный опиат для зубов.
Кор. Твои зубы и так хороши, зачем прибегать тебе к опиату? Вообще мне хотелось- бы знать, отчего ты так старается быть красивым?
Фил. Чтобы нравиться, конечно.
Кор. А вот король о того не делает; он не проводит целые дни за туалетом, как ты.
Фил. На то он и король. Для чего ему нравиться, когда он может приказывать.
Кор. Ты сейчас намекнул о какой-то просьбе?
Фил. Да, да, я и забыл.
Кор. В чем дело?
Фил. Это дело близко касается моего сердца, — Ах, да!… Ты заметила моя перчатки? Из настоящей испанской замши!
Кор. Прелестны!
Фил. И как хорошо пахнут! Неправда ли? Ты ведь любишь духи и наверное тебе понравятся:
Кор. Филипп!
Фил. Это не мои слова, милая мамочка, слова самого кардинала.
Кор. Ну, хорошо, хорошо! Бакая же у тебя просьба?
Фил. Ах, да! Вот в чем дело. Как тебе известно, принц Конти набрался учености у клермонтских иезуитов, так вот там у него товарищем был сын нашего обойщика Поклена.
Кор. Ну, и что же дальше?
Фил. Кстати об обойщике: какая здесь отвратительная мебель, а эти подушки!
Кор.
Фил. Как не знать, брать тоже знает. Ты помнишь, мамочка, тот день, когда государственный казначей поднес Людовику двести золотых.
Кор. Еще бы!.. Помню!
Фил. Несчастный братец неосторожно стал играть монетами в кармане; они зазвенели, а навостривший уши кардинал тотчас же- обратился к нему с приятной улыбкой: «что это, ваше величество, у вас будто завелись деньги?» И не говоря дурного слова, забрал себе все двести золотых, несмотря на упорное сопротивление Людовика.
Кор. Тебе не следует дурно отзываться о Мазарини. Он так тебя любит.
Фил. Он? Правда, он вечно мне улыбается, но, в сущности, он меня терпеть не может, я убежден в этом.
Кор. Филипп.
Фил. Впрочем, вы правы. Вернемся лучше к моей просьбе: так вот, сын нашего обойщика, — он назвал себя Мольером, — как я слышал, очень достойный и хороший малый. Принц Конти предлагал ему состоять при нем в качестве секретаря, во он отказался. Правда, Конти немного вспыльчив и, говорят, убил последнего своего секретаря щипцами от камина, Кому же теперь охота занять его место, да и кроме того, Мольер только и бредит театром, пишет комедии, разыгрывает… Ах! когда же это у нас снова будет балет? Ко мне так прекрасно шел костюм молодой нимфы!
Кор. О, да, твой брат, я вполне уверена, не прочь был бы затеять новое представление, но к несчастию, у него нет денег.
Фил. Нет денег? А мне сказали, что указы уже подписаны.
Кор. Да. Но парламент отказывается их утвердить.
Фил. Вот уж именно несчастие с этим противным парламентом. Я всегда говорил, что нечего ожидать хорошего от таких уродливых и неряшливых людей… Итак возвращаюсь к протеже принца Конти… он желает получить… как бишь это называется… да, получить театральную привилегию.
Кор. О! да это касается короля!
Фил. Короля?
Кор. Да, это дело важное, государственное.
Фил. А разве государственные дела касаются моего брата?
Кор. Конечно, на то он и король.
Фил. В таком случае ни война, ни мир, ни финансы, ни союзы с иностранными державами, ничего из этого нельзя считать государственники делами.
Кор. Почему ты так думаешь?
Фил. Потому что всеми этими делами до сих пор заправляете вы, вдвоем с Мазарини. Знаешь ли, мамочка, что я тебе скажу. Как бы бедный братец Людовик XIV не стал слишком походить на нашего отца Людовика ХШ. Кардинал Ришелье, великий кардинал, как его называют с тех пор, как нет его в живых, тоже в свое время правил в королевстве.
Кор. Замолчишь ли ты, наконец…
Фил. Вот видишь ли, мамочка, я конечно не такой глубокий политик, как Анна Австрийская или, в особенности, как кардинал Мазарини… но будь я на вашем месте, честное слово, я бы дал какое-нибудь дело Людовику, а то в один прекрасный день…
Кор. Продолжай, продолжай!
Фил. В один прекрасный день он может сам забрать все себе в руки: войну, мир, финансы, союзы и даже свой брачный союз. Поверьте мне, что это легко может случиться. Я все сказал, а теперь пойду устраивать свидание Мольера с Людовиком, тем более, что, как оказывается, раздача театральных привилегий оставлена за королем. Пусть Мольер сам выпутывается, как знает, перед великим монархом. Я с своей стороны все сделал, что мог, в этом важном деле…
Кор. Идут… молчи!
Фил.
Маз.
Кор. В таком случае начните без него.
Маз. Господа! Вам небезызвестно, с какою целью вы были сюда вызваны. По представлению государственного казначея, некоторые указы были подписаны его величеством. Дело шло о новых налогах, необходимых в виду государственных нужд. Третьего дня, парламент, смущенный, вероятно, личным присутствием короля, обещал их утвердить. Но со вчерашнего дня он, кажется, хочет взять свое слово назад и в виде протеста заседает в настоящую минуту в парламентском дворце. По вашему мнению, господа, что нам следует теперь предпринять?
Гито. Арестовать весь парламент и засадить его в Бастилию.
Маз. Это кто там сказал?
Гито. Я сказал, черт возьми!
Маз. А! это вы, любезнейший Гито. Здравствуйте, Гито.
Гито. Пусть только поручать мне это дело, и я живо с ними справлюсь.
Маз. Господа, вы слышали предложение Гито. Что вы на это скажете?
Ле-Телье. С парламентом, как мне кажется, необходимо обращаться осторожнее. Мы это знаем по опыту.
Лион. Он имеет право предостережений.
Гос. Казн. Да, но не право отказа.
Герц. Грам. Я бы вам вот что предложил, господа…
Маз. Не мешает послушать герцога Грамона, он человек умный.
Герц. Грам. Тем более благодарю за комплимент, что, по части ума, вы, кардинал, знаток.
Маз. Потише там!
Герц. Грам. Итак, вот что я предлагаю…
Бер. Господа, его величество!
Все. Король!