Помоги проекту - поделись книгой:
Ведь дело не в том, что журавля при перелете на юг видят только в Греции и никогда в Италии, Иберии или в области Каспийского моря и Бактрианы. Так как Океан простирается вдоль всего южного побережья, а журавли летят зимой во все эти страны, то надо допустить, что и пигмеи в мифологии занимают все это южное побережье. И если люди в более позднюю эпоху перенесли рассказ о пигмеях на одних только эфиопов, живущих около Египта, то это не могло иметь никакого отношения к событиям древности. Ведь теперь мы не называем «ахейцами» и «аргивянами» всех участников Троянского похода, хотя Гомер всех называет этим именем. Близко к этому, что я утверждаю о разделении эфиопов на две части: слово «эфиопы» надо понимать в том смысле, что эфиопы распространились вдоль берегов Океана от восхода до захода солнца. Ведь эфиопы, о которых говорится в таком смысле, естественно «разделены на две части» Аравийским заливом (как бы значительной частью меридианального круга), простирающимся наподобие реки в длину почти на 15 000 стадий при наибольшей ширине около 1000 стадий. И к длине следует прибавить расстояние, которым впадина этого залива отделяется от Пелусийского моря, — тремя или четырьмя днями пути — пространством, занимаемым перешейком. Подобно тому как более образованные из географов, отделяющие Азию от Ливии, считают этот залив более естественной, чем Нил, пограничной линией между двумя материками (ведь, по их мнению, залив почти доходит от одного моря до другого, тогда как Нил отделен от Океана во много раз большим расстоянием и потому не отделяет Азию целиком от Ливии), таким же образом и я полагаю, что, по мнению Гомера, все южные страны на протяжении всего обитаемого мира «разделены на две части» этим заливом. Как же поэт не знал о перешейке, который образует Аравийский залив с Египетским морем?[72]
29. И уже совершенно неосновательно предполагать, что поэт, имея точное представление о египетских Фивах (которые отстоят от Средиземного моря немного меньше чем на 4000 стадий), не знал о впадине Аравийского залива или о примыкающем к нему перешейке шириной не более 1000 стадий; но еще более неосновательным являлось бы предположение, что Гомер, зная, что Нил носит одно имя со столь большой страной, как Египет, не видел причины этого. Ведь скорее всего может прийти на ум мысль, высказанная Геродотом[73], о том, что египетская страна являлась «даром реки», поэтому считала себя достойной носить одно имя с рекой[74]. Впрочем, в какой-то степени необыкновенные особенности каждой отдельной страны весьма широко известны и для всех очевидны. Такой общеизвестной достопримечательностью Египта являются разлив Нила и отложение речного ила в море. Как приезжающие в Египет, знакомясь со страной, прежде всего узнают о природных свойствах Нила, потому что местные жители ничего более нового и более достопримечательного не могут рассказать иностранцам о своей стране, чем эти особенности (ведь человеку, который познакомился с рекой, становится совершенно ясным географический характер всей страны), так и те, кто получает сведения о стране понаслышке издали, узнают прежде всего об этом факте. Ко всему этому надо прибавить гомеровскую любознательность и его любовь к путешествиям, о чем свидетельствуют все, кто писал о его жизни и в самых поэмах можно найти много примеров такой склонности поэта. Итак, можно привести много доводов в доказательство того, что Гомер знает и ясно говорит о том, что следовало сказать, и хранит молчание о хорошо известных предметах или намекает на это эпитетами[75].
30. Следует удивляться египтянам и сирийцам[76], с которыми я сейчас спорю, что они не понимают Гомера, даже когда он говорит о явлениях в их же собственной стране, и обвиняют его в неведении (в чем они сами виноваты, как это доказывается моим доводом). Вообще говоря, умолчание не есть признак неведения; ведь Гомер не упоминает об обратном течении Еврипа, ни о Фермопилах, ни о многих других явлениях, хорошо известных в Греции; тем не менее про эти факты он хорошо знал. Однако Гомер говорит и о хорошо известных предметах, хотя люди, преднамеренно к этому глухие, это отрицают. Поэтому упрек в неведении следует обратить против них самих. Так, поэт называет реками, «ниспавшими с неба» (Ил. XVI, 174), не только одни зимние потоки, но и все реки, потому что все они наполняются от дождей. Но общий эпитет становится частным, когда прилагается к предметам, превосходящим остальные предметы этого рода. Ведь можно понять в одном смысле эпитет «ниспадающий с неба» о зимнем потоке и совершенно в другом — о постоянно текущей реке. И как бывают случаи нагромождений гиперболы на гиперболу (например, «легче тени пробки», «трусливее фригийского зайца»[77], «владеть участком земли меньше лаконского письма»)[78], так мы имеем подобный же случай нагромождения превосходства на превосходство, когда Нил называется «ниспавшим с неба», а Нил при столь сильном наводнении превосходит даже зимние потоки не только полноводьем, но и продолжительностью наводнения. А так как поэту был известен режим реки, как я подчеркнул в моем изложении, он приложил этот эпитет к Нилу, то мы не можем истолковать его иначе, чем я уже сказал. Но тот факт, что Нил изливается несколькими рукавами, есть особенность, общая у него с некоторыми другими реками. Поэтому Гомер не счел ее достойной упоминания, имея в виду людей, знакомых с этим явлением. Равным образом и Алкей не упоминает об этих устьях, хотя и утверждает, что тоже посетил Египет[79]. Что же касается наносов ила, то можно предположить, что они возникают не только от разливов реки, но и в силу той причины, которую Гомер указывает для Фароса, потому что осведомитель Гомера — или точнее общие слухи — гласил, что этот остров в то время так далеко отстоял от материка; эти слухи, говорю я, не могли бы распространиться в столь искаженном виде, как их приводит Гомер, говоря о расстоянии, равном дневному пути корабля. Что же касается наводнения и наносов ила, то естественно предположить, что поэт узнал об этом как об общеизвестном факте, что они имели приблизительно такой характер. Отсюда Гомер заключил, что во время посещения Менелаем остров был более удален от материка, чем в его время, и преувеличил расстояние во много раз, чтобы придать рассказу сказочный характер. Но мифические рассказы, конечно, не являются признаком неведения — даже рассказы о Протее и пигмеях, о могущественном действии волшебных зелий или другие подобные выдумки поэтов; ведь эти рассказы передают не по незнанию географии, а ради удовольствия и развлечения слушателей. Как же Гомер говорит, что остров имеет воду, тогда как он на самом деле безводен:
Во-первых, не исключена возможность, что источники воды иссякли, а во-вторых, Гомер не говорит, что воду брали с острова, а только, что [суда] отплывали оттуда, так как гавань была удобной; воду же можно было черпать с противоположного берега, ведь поэт намекнул на это, употребляя слова «в открытое море» в отношении Фароса не буквально, но как гиперболу и в стиле мифического рассказа.
31. Далее, поскольку гомеровский рассказ о странствованиях Менелая, видимо, тоже говорит в пользу незнания поэтом этих стран, то, может быть, лучше предварительно изложить недоуменные вопросы, возникающие из этих стихов, и, расчленив эти вопросы, выступить более ясно в защиту поэта. Менелай говорит Телемаху, который удивлялся убранству его дворца:
Спрашивается, к каким эфиопам он прибыл, плывя из Египта (ведь никакие эфиопы не живут на Средиземном море и кораблям невозможно пройти через нильские катаракты). И кто эти сидоняне (ведь, конечно, это не те, что живут в Финикии, так как поэт не мог поставить сначала род, а затем прибавить вид)? И кто такие эрембы[80] (ведь это новое имя)? Аристоник, современный нам грамматик, в своем сочинении «О странствовании Менелая»[81] привел мнение многих авторов по каждому из данных вопросов; но для меня будет достаточно сказать об этом вкратце. Одни, утверждая, что Менелай отплыл в Эфиопию, предполагают плавание вдоль берегов через Гадиры вплоть до Индии и точно приурочивают путешествие ко времени, о котором говорит Гомер: «возвратясь на осьмой год в отчизну» (Од. IV, 82); другие высказывают предположение, что он плавал через перешеек, лежащий во впадине Аравийского залива; третьи думают, что он прошел одним из нильских каналов. Во-первых, предположение Кратета о плавании вдоль берегов не является необходимым не оттого, что оно вообще было невозможно (ведь в таком случае и странствования Одиссея были бы невозможны), но потому, что это предположение не согласуется ни с математическими гипотезами Кратета, ни со временем, потребным для странствования. Ведь Менелая против воли задерживали трудности плавания (он сам говорит, что из 60 кораблей у него осталось 5), и он делал намеренные остановки в погоне за наживой. Нестор говорит, что Менелай:
Путешествие через перешеек или по одному из каналов (если бы Гомер упомянул о нем) можно было бы счесть вымыслом, но так как поэт не упоминает о путешествии, то напрасно и нелепо предполагать его. Нелепым я считаю это путешествие оттого, что до Троянской войны не существовало никаких каналов. И Сесострис, который, говорят, пытался прорыть канал[82], оставил это предприятие, считая уровень Средиземного моря слишком высоким. Конечно, перешеек был также непроходим для кораблей и предположение Эратосфена неверно. Ведь, по его мнению, разрыва суши у Геракловых Столпов[83] тогда еще не существовало, поэтому Средиземное море, уровень которого был выше, соединилось с Внешним морем у перешейка и покрыло его; но после разрыва у Геракловых Столпов уровень Средиземного моря понизился и таким образом обнажилась суша около Касия и Пелусия вплоть до Красного моря. Какое же есть у нас историческое свидетельство о том, что разрыва суши у Геракловых Столпов до Троянской войны еще не существовало? Может быть, поэт изобразил Одиссея плывущим через пролив у Геракловых Столпов в Океан (как если бы разрыв суши уже произошел) и в то же время отправил Менелая на корабле из Египта в Красное море (как если бы канала еще не было)? Однако Гомер выводит Протея, который обращается к Менелаю с такими словами:
Какие же это «пределы земли»? На то, что он имеет в виду под этими «пределами» какую-то западную область, указывает упоминание о Зефире:
Но вся эта теория полна неясностей.
32. Итак, если поэт слышал, что перешеек некогда был затоплен, то не должны ли мы с тем большим основанием доверять указанию Гомера о том, что эфиопы, отделенные таким большим проливом, действительно «были разделены на две части». И какие сокровища Менелай мог получить от эфиопов, живущих в отдаленных краях по берегам Океана? Ведь в то время как Телемах и его спутники дивились убранству дворца, они дивились и великому множеству дворцовой утвари:
Но, за исключением слоновой кости, у этих народов никаких драгоценностей не встречается в изобилии, так как в большинстве они — самые бедные из всех народов и притом кочевники. «Это — верно, — возразят, — но к их числу принадлежит Аравия и страны вплоть до Индии. И из этих стран только одна Аравия называется «Счастливой»[84]; об Индии же существуют представление и рассказы как о самой счастливой стране, хотя ее и не называют этим именем. Что же касается Индии, то Гомер не знал о ней (ведь иначе он упомянул бы ее); Аравия же, которую теперь называют «Счастливой», была ему известна. Тем не менее в эпоху Гомера она не отличалась богатством; напротив, сама страна была бедной, так как большая часть ее населения жила в палатках. Часть Аравии, которая производит благовония, незначительна; и от этой-то незначительной области страна получила имя «Счастливой», потому что такие товары в нашей части света редки и дороги. В наше время арабы несомненно пользуются достатком и даже богаты благодаря непрерывной и обширной торговле, но в гомеровскую эпоху это, вероятно, было не так. Что касается благовоний, то купец или хозяин караванов может достичь некоторого благосостояния, торгуя этими товарами; Менелаю же нужна была добыча или дары от царей и правителей, которые имели бы не только возможность, но и желание приносить дары за его знатность и громкую славу. Тем не менее египтяне и их соседи — эфиопы и арабы[85] — не были совершенно лишены жизненных средств, как прочие эфиопы, и слава Атридов дошла до них, особенно ввиду успешного исхода Троянской войны. Поэтому Менелай мог надеяться извлечь выгоду из своего пребывания у них. Сравни, например, что сказано у Гомера о панцире Агамемнона:
Кроме того, нужно сказать, что большую часть времени Менелай потратил на плавание в области Финикии, Сирии, Египта, Ливии и местности около Кипра, да и вообще вдоль берегов Средиземного моря и среди островов. Ведь Менелай мог получить от этих народов дары для гостей путем насилия и грабежа, в особенности от союзников троянцев. А варвары, жившие далеко за пределами этих стран, не могли внушить Менелаю подобных надежд, и Гомер говорит, что Менелай «прибыл» в Эфиопию, имея при этом в виду, что он не действительно прибыл туда, а достиг ее границ у Египта. Ведь, может быть, в то время границы были еще ближе к Фивам (хотя и теперь они находятся близко), я имею в виду границы у Сиены и Фил. Первый из этих городов находится в Египте, а в Филах живут как эфиопы, так и египтяне. Таким образом, нет ничего невероятного в том, что Менелай прибыл в Филы, достиг пограничной области Эфиопии или проник даже дальше, прежде всего потому, что он пользовался гостеприимством царя Фив[86]. В том же смысле Одиссей говорит, что он «прибыл» в страну Киклопов, хотя он всего прошел от моря до пещеры; ведь он говорит, что «пещера, вероятно, находилась на краю»[87] страны. И относительно страны Эола, Лестригонов и прочих стран, где только он ни бросал якоря, он говорит, что «прибыл» в страну. Поэтому в таком смысле [следует понимать, что] и Менелай «прибыл» в Эфиопию[88], а также и в Ливию, т. е. он приставал к некоторым пунктам на побережье. Поэтому-то и гавань у Арданиды, что выше Паретония, носит имя Менелая.
33. Если Гомер, говоря о финикийцах, упоминает и сидонян, которые живут в столице финикийцев, то он употребляет обычную фигуру речи, например:
и
и
и Сапфо говорит:
Однако у Гомера было какое-то иное основание, побудившее его (хотя он уже упомянул о Финикии) особо повторить Финикию, т. е. прибавить к списку Сидон. Ведь для перечисления народов по порядку было бы совершенно достаточно сказать:
Для того чтобы показать пребывание Менелая у сидонян, Гомеру следовало бы повторить свой рассказ или даже прибавить к нему еще что-нибудь. Гомер намекает на то, что это пребывание было более длительным, и воздает похвалы их опытности в ремеслах и гостеприимству, которое они оказали раньше Елене вместе с Александром. Поэтому-то поэт и говорит о множестве сидонских изделий, хранившихся во дворце Александра:
И во дворце Менелая также [были сокровища]. Менелай говорит Телемаху:
Выражение «работа бога Гефеста» надо понимать как гиперболу, подобно тому как красивые вещи называются «работой Афины» или Харит, или Муз. Ведь Гомер, восхваляя чашу, данную Евнеем в качестве выкупа за Ликаона, ясно указывает, что сидонцы были весьма искусными художниками:
34. Много было высказано мнений об эрембах; скорее всего правы те, кто считает, что Гомер имеет здесь в виду арабов. Наш Зенон[89] даже пишет, соответственно исправляя текст:
Изменять текст нет необходимости, так как чтение очень древнее. Лучше признать причиной затруднения перемену имени народа (ведь такая перемена часто встречается у всех народов), чем изменять чтение (как действительно и поступают некоторые, исправляя стих за счет изменения нескольких букв). Но самым лучшим нам представляется взгляд Посидония[90], так как он выводит и здесь этимологию слов из родства народов и общих черт их характера. Ведь армяне, сирийцы и арабы обнаруживают тесное родство не только в отношении языка, но и в образе жизни, сходства телосложения особенно потому, что они живут в ближайшем соседстве. Месопотамия, населенная этими тремя народами, подтверждает это; так как у этих народов сходство особенно заметно. И если в зависимости от долгот здесь существует несколько большее различие между северным и южным народами, чем между этими двумя народами и сирийцами, занимающими центральное положение, тем не менее у них преобладают общие черты. Ассирийцы, ариане и араммеи обнаруживают некоторое сходство как с упомянутыми народами, так и между собой. Действительно, Посидоний предполагает, что имена этих народов родственны; ведь те народы, говорит он, которых мы называем сирийцами, сами по-сирийски называются аримеями и араммеями; и существует сходство в имени последнего народа с именем армян, арабов и эрембов, так как этим именем древние греки, возможно, называли арабов, тем более что этимология слова подтверждает это. Большинство ученых действительно производит имя эрембов от?ran embainein[91]; это имя впоследствии люди изменили для большей ясности в «троглодитов»[92]. Это — арабское племя, живущее на другой стороне Аравийского залива, что возле Египта и Эфиопии. Естественно было, продолжает Посидоний, чтобы поэт упомянул этих эрембов, сказав, что Менелай «прибыл» к ним в том же смысле, как он говорит, что Менелай «прибыл» к эфиопам (ведь они живут вблизи Фиванской области). Впрочем, они были упомянуты не за их род занятий или выгоду, которую Менелай получил от них (ведь выгода не могла быть велика), но из-за продолжительности пребывания [у них] и связанной с этим славы. Ведь столь далекое путешествие приносило славу. Об этом говорит следующий стих:
и
А Гесиод в своем «Каталоге»[93] говорит:
И Стесихор говорит то же самое. Поэтому можно предположить, что во времена Гесиода и Стесихора страна уже называлась Аравией от этого Араба, хотя в героическую эпоху она, может быть, еще не носила этого имени.
35. Писатели, которые выдумывают какой-то особый эфиопский народ эрембов, или кефенов, составляющих другой народ, или пигмеев — третий и множество других, не заслуживают большого доверия, так как, помимо неправдоподобия такого объяснения, у них еще проявляется склонность смешивать мифический и исторический жанры. Близки к этим и писатели, рассказывающие о сидонцах в Персидском заливе или где-то еще в Океане или переносящие странствование Менелая в открытый Океан, равным образом и финикийцев они помещают далеко в Океане. Немаловажным основанием для недоверия служат их взаимные противоречия. Одни из них утверждают даже, что наши сидонцы являются колонистами финикийцев на Океане, добавляя, что причина, почему их зовут финикийцами[94], — это красный цвет Персидского залива; другие же считают сидонцев на Океане колонистами из нашей Финикии. Некоторые писатели переносят даже Эфиопию в нашу Финикию, утверждая, что мифические приключения Андромеды происходили в Иоппе, хотя они это рассказывают не в силу незнакомства с местностью[95] (где происходили эти приключения), а скорее потому, что рассказ ведется в мифической форме. То же самое правильно и относительно рассказов из Гесиода и других поэтов, приводимых Аполлодором, который даже не представляет себе, как их согласовать с сообщениями Гомера. Ведь Аполлодор сравнивает с этими рассказами гомеровские известия о Понте и Египте, обвиняя поэта в неведении на том основании, будто он, желая сказать правду, не говорил ее, но по неведению считал правдой неправду. Гесиода, однако, никто не может упрекнуть в незнании, когда он говорит о «полусобаках-полулюдях», «длинноголовых людях» и о «пигмеях»; не следует упрекать и самого Гомера в незнании за эти мифические рассказы (к числу их относятся и его рассказы о пигмеях); и Алкмана — за рассказы о «людях с перепонками на ногах»; или Эсхила — о «псоглавцах», о «людях с глазами на груди» и «одноглазых»[96]. Потому что мы не обращаем много внимания на прозаических писателей, пишущих о многих предметах в исторической форме, даже если они не признаются, что имеют дело с мифами. Ведь сразу видно, когда они сознательно вплетают (в свое изложение) мифы не по незнанию фактов, а придумывают невероятное, чтобы удовлетворить склонность к чудесному и доставить удовольствие слушателям. Между тем создается впечатление, что это происходит по незнанию, потому что они преимущественно выдумывают с некоторым правдоподобием такие фантастические рассказы о предметах. Феопомп открыто признается, что будет рассказывать мифы в своей истории — лучшая манера исторического изложения, чем у Геродота, Ктесия, Гелланика и авторов описания Индии[97].
36. О явлениях в Океане у Гомера говорится в форме мифа, так как эта форма изложения должна быть целью поэта. Ведь от приливов и отливов в Океане Гомер взял миф о Харибде, хотя даже сама Харибда не является всецело измышлением поэта, но образ ее дан в соответствии с рассказами о Сицилийском проливе. Если же Гомер утверждает, что прилив и отлив происходит три раза в течение суток (хотя это бывает только дважды) в таких словах:
то он все же мог бы выразиться и так; ведь мы не должны думать, что он сказал так по незнанию факта, но для того чтобы создать впечатление трагического и вызвать страх: Кирка в своих речах вызывает сильный страх у Одиссея, чтобы заставить его отказаться от своего намерения, поэтому она смешивает правду с ложью. Во всяком случае Кирка сказала теми же самыми стихами так:
Однако Одиссей попал туда в момент поглощения и, как сам он говорит, не погиб.
Затем, дождавшись корабельных обломков и снова ухватившись за них, он спасся. Таким образом, Кирка сказала неправду. И как она сказала неправду в одном случае, так она солгала и в другом: «три раза в день поглощая» вместо «два раза». Притом такого рода гипербола общеупотребительна, например, когда мы говорим «трижды блаженные» и «трижды несчастные». Также и поэт говорит:
и
или
Можно, пожалуй, вывести заключение также на основании истекшего времени, что Гомер некоторым образом намекает на истину; ведь тот факт, что обломки кораблей так долго оставались под водой и только поздно были выброшены Одиссею, который с нетерпением их ожидал, все время цепляясь за ветви дерева, лучше подходит к предположению, что прилив и отлив происходит дважды, чем трижды за оба периода времени (т. е. дня и ночи):
Все это производит впечатление, что истек значительный промежуток времени и что поэт старается продлить время вечера, так он говорит не вообще «в час, когда судья встает после заседания», но прибавляет «в час, когда, разрешивши многие тяжбы», следовательно, судья несколько задержался. И другое соображение: средство спасения, которое поэт предлагает потерпевшему кораблекрушение Одиссею, было бы неправдоподобным, если бы прилив не отбрасывал героя всякий раз назад, прежде чем отлив успевал отнести его на далекое расстояние.
37. В согласии с Эратосфеном и его школой Аполлодор критикует Каллимаха за то, что тот — ученый филолог — считает Гавд[98] и Коркиру местностями, по которым странствовал Одиссей. Этот взгляд Каллимаха противоречит основному замыслу Гомера — перенести в Океан упоминаемые им места странствований Одиссея. Но если странствований не было вообще и все это — только выдумка Гомера, тогда критика Аполлодора справедлива; если странствования и происходили, но в других местах, тогда Аполлодору следовало бы сказать сразу, в каких местах они были, и таким образом исправить неосведомленность Каллимаха. Целиком весь рассказ, по всей вероятности, нельзя признать выдумкой (как я указал выше)[99], но так как нельзя указать никаких других местностей, заслуживающих большего доверия, то Каллимаха следует избавить от этого упрека.
8. И Деметрий из Скепсиса в этом вопросе не только не прав, но его мнение явилось даже причиной некоторых ошибок Аполлодора, потому что Деметрий, с жаром отвергая мнение Неанта из Кизика о том, что аргонавты по пути в Фасис (плавание, допускаемое Гомером и другими писателями) воздвигли по соседству с Кизиком святилище Идейской Матери[100], говорит, что Гомер вовсе не знал о путешествии Иасона в Фасис. Это утверждение противоречит не только словам Гомера, но и его собственным высказываниям. Ведь Деметрий говорит, что Ахиллес разорил Лесбос и другие места, но пощадил Лемнос и соседние острова по родству с Иасоном и его сыном Евнеем, который владел тогда островом Лемнос. Как же возможно, что поэт, зная, что Ахиллес и Иасон были родственниками, земляками или соседями, или какими ни на есть друзьями (это родство объяснялось не чем иным, как тем, что оба они были фессалийцами — один из Иолка, а другой из ахейской Фтиотиды), все же не знал, как это вздумалось Иасону, фессалийцу и жителю Иолка, не оставить на родине наследника, но сделать своего сына владыкой Лемноса. Ведь Гомер знал Пелия и дочерей Пелия и самую благородную из них — Алкесту и ее сына:
И неужели он не слышал о приключениях Иасона, об Арго и аргонавтах (эти факты признаются всеми), а выдумал плавание в Океане из страны Эета без всякого исторического основания для своего рассказа?
39. Ведь, как все согласны, первоначальное плавание в Фасис по приказанию Пелия, возвращение и занятие островов (как бы продолжительно оно ни было) во время плавания вдоль берегов содержат какой-то элемент правдоподобия. Я утверждаю, что и еще более далекое странствование Иасона (как и странствование Одиссея и Менелая) также в какой-то степени правдоподобно, как это доказывается существующими до сих пор и заслуживающими доверия памятниками, а к тому же и словами Гомера. Так, например, около Фасиса показывают город Эю и признается достоверным, что Эет царствовал в Колхиде, а имя Эета[101] часто встречается среди местных жителей той страны. Далее, волшебница Медея является исторической личностью, и богатства тамошней страны, состоящие из золотых, серебряных, железных и медных рудников внушают мысль об истинном мотиве похода, что заставило и Фрикса еще раньше предпринять такое путешествие. Кроме того, существуют памятники обоих походов: святилище Фрикса[102], расположенное на границах Колхиды и Иберии, и святилища Иасона, которые показывают во многих местах в Армении и Мидии и в соседних с ними странах. И, кроме того, как говорят, есть много доказательств похода Иасона и Фрикса в области Синопы и примыкающего к ней побережья, а также в районе Пропонтиды и Геллеспонта, вплоть до Лемносской области. Существуют следы похода Иасона и преследовавших его колхов в обширной области вплоть до Крита, Италии и Адриатического моря; на некоторые из них указывает Каллимах:
в элегии, которая начинается словами:
В другом месте Каллимах говорит о колхах:
Некоторые утверждают, что Иасон и его спутники даже поднялись вверх по Истру на значительное расстояние; другие же говорят, что они достигли Адриатического моря. Первые высказывают такое мнение по незнанию этих местностей, а по утверждению последних, река Истр берет начало из большого Истра и впадает в Адриатическое море, впрочем, в их высказываниях нет ничего невероятного и невозможного.
40. Таким образом, Гомер, используя подобного рода сведения, ведет свой рассказ в согласии с историческими данными, но присоединяет к этому элемент сказочного, причем он придерживается обычая, общего для всех поэтов и своего собственного. Его изложение соответствует историческим известиям, когда он называет Эета, говорит об Иасоне и об Арго, когда наряду с Эей придумывает Эею и помещает Евнея на Лемносе, изображая этот остров любезным Ахиллесу, когда наподобие Медеи создает волшебницу Кирку
Он вставляет в рассказ элемент мифического, перенося далеко в Океан странствования, последовавшие за путешествием в страну Эета. Ведь если принять упомянутые выше факты, тогда и слова
также верны, поскольку предполагается, что поход происходил в хорошо известных и густонаселенных странах. Если же дело обстоит так, как утверждает Деметрий из Скепсиса, ссылаясь на авторитет Мимнерма (Мимнерм помещает жилище Эета в Океане на востоке, за пределами обитаемого мира, утверждая, что Иасон был послан туда Пелием и привез оттуда руно), то, во-первых, поход за руном становится невероятным (так как он был совершен в неведомые и таинственные страны), во-вторых, поход через пустынные и необитаемые области и столь удаленные от нашей части света не мог быть ни знаменитым, ни «всеми прославленным». Мимнерм говорит:
И далее:
III
1. Эратосфен не прав и в том, что он весьма подробно упоминает людей, не заслуживающих упоминания, критикуя их в одном смысле, в другом же доверяет им, ссылаясь даже на их авторитет, например на Дамаста и подобных. Ведь если у них и есть зерно истины, то все же не следует ссылаться на них в таком случае или из-за этого им доверять. Напротив, такой способ нужно применять только в отношении людей достойных, которые сообщили много верного, хотя много фактов пропустили или изложили неосновательно, но ничего не высказали заведомо ложного. Ссылаться же на авторитет Дамаста ничуть не лучше, чем пользоваться свидетельством Антифана из Берги или мессенца Евгемера и прочих писателей, которых сам Эратосфен цитирует, чтобы высмеять их нелепую болтовню. Сам Эратосфен передает один из таких нелепых рассказов Дамаста, который полагает, будто Аравийский залив является озером и что Диотим, сын Стромбиха, будучи во главе афинского посольства, поднялся вверх по реке Кидну из Киликии до реки Хоаспа, которая протекает около Суз, и через 40 дней прибыл в Сузы; и Эратосфен говорит, что Дамасту все это рассказал сам Диотим. Затем Эратосфен прибавляет, что Дамаст выражает удивление, как это возможно, чтобы река Кидн, пересекая Евфрат и Тигр, впадала в Хоасп.
2. Эратосфена можно упрекнуть не только за подобные рассказы; он утверждает, что в его время точных и подробных сведений о морях еще не было, и в то же время призывает нас не принимать необдуманно на веру сообщения из случайных источников и пространно излагает причины, почему мы не должны верить никому из тех, кто пишет мифические рассказы о странах, расположенных вдоль Евксинского Понта и Адриатического моря; сам он, однако, верит рассказам первого встречного. Так, например, он принял на веру сообщение, что Исский залив является самым восточным пунктом Средиземного моря, между тем как залив у Диоскуриады в самом отдаленном углу Евскинского Понта находится почти на 3000 стадий восточнее, даже если следовать исчислению стадий самого Эратосфена, о котором он говорит. При описании северной и самой отдаленной частей Адриатического моря он не оставляет в стороне ни одной басни. Он верит множеству фантастических рассказов о странах за Геракловыми Столпами, упоминая остров по имени Керну и другие страны, которые теперь нигде нельзя обнаружить; об этом я упомяну далее. И хотя Эратосфен сказал, что древнейшие греки совершали плавания ради грабежа и торговли, правда не в открытом море, а вдоль берегов, как например Иасон, который даже оставил корабли и из страны колхов предпринял поход вплоть до Армении и Мидии, но позднее он говорит, что в древнее время никто не решался плавать ни по Евксинскому Понту, ни вдоль берегов Ливии, Сирии и Киликии. Если под словом «древние» он понимает тех людей, которые жили в незапамятные времена, то нам вовсе не нужно говорить о них, совершали ли они плавания или нет. Если же Эратосфен говорит о людях, упоминаемых в предании, то можно сказать не задумываясь, что древние, по-видимому, совершали более далекие путешествия по суше и по морю, чем люди позднейшего времени, если только следует принимать во внимание такое предание. Например, Дионис, Геракл и сам Иасон, кроме того, Одиссей и Менелай, о которых рассказывает Гомер. Вероятно, что Фесей и Пирифой тоже решились на долгие путешествия и оставили о себе славу, будто совершили нисхождение в Аид, а Диоскуры потому же получили имя «хранителей на море» и «спасителей моряков». Кроме того, сказание о господстве Миноса на море[104] и слухи о путешествиях финикийцев[105] (которые немного спустя после Троянской войны объехали страны за Геракловыми Столпами и основали там города, так же как и в середине Ливийского побережья) получили широкую известность. А Энея, Антенора, энетов и вообще всех обреченных на скитание из-за Троянской войны по всему обитаемому миру разве не следует считать людьми древнего времени? Ведь тогдашним грекам, как и варварам, из-за долгой войны приходилось терять и свое домашнее имущество, и приобретенное войной. Поэтому после гибели Трои не только победители стали заниматься морским разбоем из-за бедности, но еще больше того побежденные, уцелевшие после войны. Последние, по преданию, основали множество городов по всему побережью за пределами Эллады и в некоторых местах внутри страны.
3. Рассказав о том, насколько продвинулись вперед в познании обитаемого мира не только поколение после Александра, но и люди его времени, Эратосфен переходит к вопросу о форме земли, однако не земли в смысле обитаемого мира (что более бы подходило в его специальном сочинении об этом предмете), а земли в целом. И этот вопрос, конечно, также подлежит обсуждению, но в своем месте. Итак, установив, что земля как целое шаровидна (правда, не так шаровидна, как если бы была выточена на токарном станке, а имеет некоторые неровности на шаровой поверхности), он приписывает ей много последовательных отступлений от правильной формы в результате воздействия воды, огня, землетрясений, вулканических извержений и других причин подобного рода; и здесь также он не соблюдает должного порядка. Ведь шаровидная форма, свойственная земле в целом, проистекает из строения вселенной, а такие изменения, как указывает Эратосфен, вовсе не приводят к изменению земли в целом (ведь в больших телах такие незначительные изменения незаметны), хотя и влекут за собой все новые и новые состояния только для обитаемого мира, и непосредственные причины, вызывающие их, различны.
4. Далее, по словам Эратосфена, особенно требует изучения вопрос, отчего во многих местах внутри материка на расстоянии 2 или 3 тысяч стадий от моря находят большое количество двустворчатых раковин, раковин устриц, гребенчатых раковин, а также встречаются лиманы, например, говорит он, в окрестностях храма Аммона и вдоль дороги, ведущей к нему на протяжении 3000 стадий[106]. В этой местности существуют, по его словам, большие отложения устричных раковин; и теперь еще можно обнаружить там пласты соли и струи морской воды, поднимающиеся на известную высоту; кроме того, там показывают обломки морских кораблей, которые выброшены, по словам туземцев, через какую-то расселину, и дельфинов, изображенных на маленьких столбиках с посвятительной надписью: священных послов Кирены. Рассказав об этом, Эратосфен с одобрением цитирует мнение физика Стратона[107] и Ксанфа из Лидии. По словам Ксанфа, в царствование Артаксеркса была столь сильная засуха, что высохли реки, озера и колодцы, а самому ему приходилось во многих местах вдали от моря — в Армении, в Матиене и в Нижней Фригии — видеть камни в форме двустворчатой раковины, раковины гребенчатого типа, отпечатки гребенчатых раковин и лиман, поэтому он высказал убеждение, что эти равнины когда-то были морем. Далее, Эратосфен одобряет мнение Стратона, который еще ближе подходит к исследованию причин. Стратон высказывает мнение, что Евксинский Понт прежде не имел выхода у Византия, но реки, впадающие в Понт, прорвали и открыли проход и вода устремилась в Пропонтиду и Геллеспонт. То же самое явление, по Стратону, произошло и в Средиземном море. Ведь в этом случае пролив у Столпов был размыт после того, как море наполнилось водой рек, и во время отлива воды обнаружились мели. По мнению Стратона, причина этого, во-первых, в том, что уровень дна Атлантического океана и Средиземного моря различен, во-вторых, что у Столпов еще и теперь тянется поперек подводная гряда от Европы к Ливии, указывающая на то, что Cредиземное море и Атлантический океан прежде не могли быть одним морем. Моря бассейна Понта, продолжает Стратон, очень мелки, тогда как Критское, Сицилийское и Сардинское моря весьма глубоки, но так как рек, текущих с севера и с востока, очень много и они весьма большие, то моря бассейна Понта наполняются илом, другие остаются глубокими. В этом причина того явления, почему Понтийское море самое пресноводное и его течение направлено в сторону наклона дна[108]. Далее, по мнению Стратона, весь Понт целиком впоследствии будет занесен илом, если такие наносы будут продолжаться. Ведь даже теперь уже обмелели области на левой стороне Понта, например Сальмидесс и область в устье Истра, называемая моряками «Груди» и Скифская пустыня. Может быть, и храм Аммона, прежде находившийся на берегу моря, теперь лежит в центре страны вследствие того, что произошел отлив морских вод. Стратон предполагает, что оракул Аммона, по всей вероятности, получил такую широкую известность и славу оттого, что был расположен на море; теперешнее местоположение оракула, столь удаленное от моря, не дает разумного объяснения его известности и славы; и Египет в древности был покрыт морем вплоть до болот в Пелусийской области, горы Касия и Сирбонийского озера. Действительно, даже еще теперь в Египте при добыче соли находят углубления, наполненные песком и ископаемыми раковинами, как если бы страна прежде была затоплена морем и вся область около горы Касия и так называемая Герра представляли собой болото, соединявшееся с заливом Красного моря; после того как море отступило, в этих местностях обнажилась суша, но Сирбонийское озеро осталось; затем и оно прорвалось к морю и превратилось в болото. Таким образом, берега так называемого озера Мериды имеют больше сходства с морскими берегами, чем с берегами реки. Можно допустить поэтому, что значительная часть материка некогда была покрыта водой в течение определенного периода, а затем снова обнажилась; равным образом можно допустить, что вся поверхность земли, находящаяся теперь под водой, представляет неровности на дне моря, подобно тому, разумеется, как часть земли над поверхностью моря, на которой мы живем, подвержена многочисленным изменениям, как утверждает сам Эратосфен. Таким образом, что касается аргументации Ксанфа, то в ней нельзя обнаружить ничего нелепого.
5. Стратона, однако, можно упрекнуть за то, что он при наличии многих истинных причин искажений не замечает их и выставляет причины несуществующие. Ведь первая причина, по его словам, — это разница уровней и глубины Средиземного моря и Атлантического океана. Но что касается поднятия и опускания моря, затопления им некоторых областей и последующего отступления от них моря, то причину этих явлений следует искать не в различии уровней дна — в одном случае более низкого, в другом — более высокого, — но в том факте, что само морское дно то поднимается, то опускается, а вместе с ним происходят поднятие и опускание моря; ведь при поднятии уровня моря вода будет затоплять берега, а при понижении его вода опустится до прежнего уровня. Если этот взгляд Стратона правилен, то всякое внезапное увеличение массы воды в море должно сопровождаться наводнением, например во время высоких приливов на море или разлития рек, причем в одном случае вода перемещается из другой части моря, а в другом — масса воды [просто] увеличивается. Но увеличение массы воды из рек не наступает внезапно и неожиданно (что и вызывает вздутие моря), приливы не продолжаются достаточно долго, чтобы вызвать это (они происходят регулярно), и не производят наводнений ни в Средиземном море, ни где-либо в другом месте. Поэтому нам остается признать причиной изменений[109] твердое основание моря, или находящееся под морем, или временно намываемое водой, скорее всего подводное дно. Ведь земля, пропитанная водой, легче, подвижнее и скорее подвержена изменениям, потому что пневматический элемент[110] — основная причина подобных явлений — здесь более значителен. Но, как я сказал, непосредственная причина таких явлений в том, что само морское дно то поднимается, то оседает, а не в том, что одни части дна высокие, а другие менее высокие. Тем не менее Стратон выставляет причиной последнее, полагая, что явления, происходящие в реках, имеют место и на море; он думает, что морское течение берет свое начало с высоких мест, в противном случае он не считал бы дно моря причиной течения у Византия; он утверждает, что дно Евксинского Понта выше дна Пропонтиды и моря, следующего за Пропонтидой, прибавляя в то же время причину этого; глубокие места Евксинского Понта, наполняясь илом — речными наносами, мелеют, поэтому и вода вытекает за его пределы. Этот взгляд он целиком переносит и на Средиземное море, сравнив его с Атлантическим океаном, так как, по его мнению, дно Средиземного моря становится выше дна, лежащего под Атлантическим океаном; ведь он считает, что Средиземное море также наполняется наносами многих рек и наслаивает на дно массу ила как и Евксинский Понт. Но тогда должно быть верно и то, что морское течение у Столпов и Кальпы, ведущее [в Океан], похоже на течение у Византия, текущее [в Эгейское море][111]. Однако я опускаю это обстоятельство; ведь скажут, что то же самое явление происходит и здесь [у Геракловых Столпов], но течение теряется в отливах и приливах, становясь незаметным.
6. Вот что интересно узнать: если предположить, что дно Евксинского Понта было ниже дна Пропонтиды[112] и моря, следующего за Пропонтидой, до того как открылся проход у Византия, то что же препятствовало наполнению Евксинского Понта водами рек, все равно было ли оно прежде морем или просто озером больше Меотиды? Если это так, то я спрашиваю дальше: разве не верно, что уровни воды Евксинского Понта и Пропонтиды были такими, что (пока они оставались одинаковыми) эти моря нельзя было заставить прорваться и вытекать в силу равного сопротивления и давления; но когда уровень внутреннего моря стал более высоким, тогда излишек воды прорвался и вытек из него. И разве не в этом причина слияния внешнего моря с внутренним и образования одинакового уровня (все равно было ли последнее первоначально морем или когда-нибудь озером и позднее морем) в силу смешения с внутренним морем и его преобладания? Ведь если и в этом со мной согласятся, то теперешнее течение будет таким же, но причиной его не будет являться более высокое или наклонное дно моря, как это утверждает Стратон.
7. Эти основные положения мы должны распространить на Средиземное море и Атлантический океан, считая причиной течения не морское дно и его наклон, а реки. Ведь действительно, согласно названным выше писателям[113], представляется весьма вероятным, что даже если все наше Средиземное море прежде было озером, то, наполнившись водой рек, оно вышло из берегов и излило свои воды через узкий пролив у Столпов, образовав как бы водопад; Атлантический же океан, все более и более наполняясь водой, с течением времени слился со Средиземным морем, объединившись на одном уровне; таким образом, Средиземноморский водоем превратился в море в силу преобладающего влияния Атлантического океана. Вообще сравнение моря с реками совершенно противоречит физической науке: ведь реки текут вниз по наклонному руслу, тогда как море не имеет наклона. Течение в проливах объясняется другой причиной, а не тем, что наносы речного ила заполнили глубокие места в море. Ведь наносы образуются у самых устьев рек, например так называемые «Груди»[114] в устье Истра, Скифская пустыня и Сальмидесс (где и другие бурные потоки содействуют образованию наносов); песчаное низкое устье Фасиса и топкое побережье Колхиды; устье Фермодонта и Ириса, вся Фемискира, равнина Амазонок и большая часть Сидены. Так же обстоит дело и с другими реками; ведь все они подражают Нилу, превращая в сушу находящееся перед ними русло, одни в большем, другие в меньшем размере. В меньшей степени те, которые не приносят много ила, в большей же те, которые текут на большом пространстве по стране с мягкой почвой, принимая притоками много бурных ручьев. К числу последних принадлежит Пирам, который много земли нанес в Киликии; к нему относится следующий оракул:
Ведь Пирам, вытекая судоходной рекой из средней части Катаонской равнины и пробивая себе проход в Киликию через ущелье Тавра, впадает в пролив, лежащий между Киликией и Кипром.
8. Причина же, почему наносы рек, двигаясь вперед, не достигают открытого моря, в том, что море по свойственному ему от природы приливно-отливному течению отбрасывает их вспять. Ведь море похоже на живые существа и подобно им вдыхает и выдыхает; таким же образом и море находится в «постоянном обратном движении, возникающем из него самого и непрерывно возвращающемся назад»[115]. Для наблюдателя, стоящего на берегу во время волнения на море, это ясно, потому что волна то заливает его ноги, то обнажает, то снова заливает, и это происходит непрерывно. Вместе с прибоем набегает и волна, которая (будь она даже самой легкой) все же, устремляясь вперед, обладает большей силой и выбрасывает всякий посторонний предмет на сушу:
Это происходит чаще при ветре, но и во время затишья, когда ветер дует с суши. Тем не менее волна несется к берегу против ветра, как будто, двигаясь вместе с морем, она участвует в собственном движении моря. Это имеет в виду Гомер, говоря:
и
9. Поэтому натиск волны имеет достаточную силу, чтобы выбросить посторонний предмет. Это явление называют «очищением»[116] моря, в силу чего волны выбрасывают на сушу трупы и обломки кораблекрушения. Но отлив не обладает такой силой, чтобы увлекать назад в море выброшенные волной на берег мертвое тело или кусок дерева, или самый легкий предмет — пробку — даже из ближайших к морю мест, где эти предметы были оставлены волнами. Таким же образом ил и насыщенная илом вода выбрасываются волнами (причем этому содействует тяжесть ила), так что ил оседает на землю, прежде чем его успеет унести в открытое море. Действительно, сила речного течения прекращает свое действие на коротком расстоянии от устья реки. Возможно, что море, начиная с берегов, совершенно занесет илом, если в него непрерывно будут поступать речные наносы. И это может произойти, если допустить, что Евксинский Понт глубже Сардинского моря, которое, по словам Посидония, является самым глубоким из всех измеренных морей — около 1000 оргий.
10. Однако такое объяснение, пожалуй, менее приемлемо; поэтому я считаю необходимым наше истолкование вопроса поставить в тесную связь с более очевидными явлениями, так сказать, наблюдаемыми ежедневно. Ведь наводнения [как мы видим, возникают вследствие поднятия морского дна] и землетрясения, вулканические извержения и подъем морского дна вызывают и поднятие моря, тогда как опускание дна моря способствует его понижению. Ибо невозможно, чтобы раскаленные массы изнутри земли и маленькие островки могли быть подняты на поверхность, а большие острова — нет, чтобы таким образом образовались острова, а материки — нет. Равным образом могут происходить малые и значительные оседания дна моря, если только верно говорят, что в силу землетрясений появляются зияющие расселины и земля поглощает целые местности и селения, как это произошло в Буре и Бизоне и во многих других местах. Относительно Сицилии можно в равной степени предположить, что она является обломком Италии или что она была выброшена силой огня из глубины Этны и [в таком положении] осталась; то же самое можно сказать о Липарских и Пифекусских островах[117].
Поделиться книгой: