Прощание с гербалаевым

Эпизод 14: Экстраваганза

Высшим проявлением Гербалаева является Экстраваганза.

Под нею понимается ежегодный всемирный слет. Назначают себе Лысую Гору, готовят шабаш с прибытием главарей. Весь год после и до трубят о неимоверном успехе, который ждет каждого, кто услышит верховных демонов.

Очередной Лысой Горой Гербалаев избрал американскую Атланту.

Оглушенный призывным воем специалистов и комариным зуем Валеры Гаврилихина, я тронулся окончательно, благо немного и надо было. Я решил полететь в Атланту. Поэтому я занял пару тысяч долларов, для возврата которых у меня даже не было продукта на продажу, отдавать предстояло чистой прибылью. Это было едва ли не самое глупое и в то же время самое умное, что я сделал в жизни: полностью деморализованный, я в итоге расстался-таки с Гербалаевым, а иначе, быть может, и до сих пор бы с ним интимно водился.

Итак, солнце зависло над Лысой Горой. Прямо над олимпийским стадионом, который Гербалаев намеревался употребить в извращенной форме.

Морозным январским утром я выпрыгнул из парадной. В душе заливалась экзотическая птица. Меня остановили санитары, выносившие полутруп с первого этажа. Черт его знает, какой это знак - добрый или злой. Профессиональным взглядом я сразу определил: не жилец. Я помог донести груз и, расшалившись, пригласил санитаров и доктора на презентацию, да и полутруп, по-моему, тоже пригласил, положил ему листовку в носилки.

После долгого воздержания я опрокинул сто пятьдесят граммов в ближайшем шалмане. Гербалаев должен соответствовать занимаемой должности: я разгуливал в пинжаке и галстуке, регулярно брился и ничего предусудительного не пил. Но тут я ошибочно рассудил, что можно.

В результате я ошибся аэропортом, что стоило мне изрядной нервотрепки. Вместо международного Пулково-2 приехал в междусобойное Пулково-1. Однако и здесь я как-то вывернулся, успел.

Пройдя погранконтроль, я угодил на островок цивилизации, окруженный хищной российской пустошью. Островок был по совместительству баром. Заправившись топливом, я сам не заметил, как оказался в Хельсинки, а там уже пересел на дальнобойное судно финской компании. Рядом со мной сидел коллега: Эдик Ланда, в прошлом пилот, а ныне - волк-тим, то есть фигура, стоявшая на ступень выше меня. Нагнетая понты, Эдик самовольно присвоил себе высшую масть и заказал визитки, где назывался неизвестно кем.

Я умиротворенно откинулся в кресле. Сумка моя имела в себе две литровых бутыли "Спецназа". Из этого видно, что я был серьезно настроен и хорошо подготовился к захвату США.

Эпизод 15: Однажды в Америке

Трансатлантический перелет не произвел на меня большого впечатления.

Я вызвал недовольство стюардессы, которая нахмурилась, выпятила губы дяди Тома и погрозила мне пальцем, едва я потребовал не пятьдесят граммов виски, а в три раза больше. Но все-таки налила.

Запомнилась Гренландия. Гербалаевы братья бросились к иллюминаторам, вопя: "Белый медведь!" Я пригляделся, но ледники раздвоились, и я для верности щелкнул панораму своей "мыльницей". Впоследствии на снимке оказалось крыло самолета и удаленная для доступа ледяная пустыня. Я рассматривал фотографию, вооружившись лупой, да никакого медведя так и не нашел.

В аэропорту Кеннеди мне не понравилось, как нас быстренько отделили от других рас и наций. Погнали, как дурную скотину, какими-то стальными огородами к ихнему блокпосту; в каких-то - не помню, каких - бумагах, выданных мне, я значился как Alezei.

В ожидании рейса на Атланту я выполз подышать воздухом. Ко мне моментально подрулил дородный ниггер афро-американской наружности и знаком попросил закурить. Я доброжелательно выдал ему беломорину. Негр оцепенел, приняв ее за косяк, выставил перед собой и так и ушел, держа двумя пальцами.

Вообще, вокруг разливалось нечто нездоровое. Мне положительно не нравился американский континент.

Возможно, он понравился бы мне больше, имей я в кармане не сотню долларов на все про все, а сотни, скажем, две. Или три с половиной. Короче говоря, шесть тысяч четыреста рублей, как мечтал Балаганов.

В Америке довольно трудно прожить неделю на сто долларов.

Я этого еще не понимал, и в самолете компании TWA купил поганого и дорогого пива. Мне дали бесплатное приложение: холодный куриный сэндвич, совершенно пресный. Гербалаевы, занявшие денег больше, чем я, деловито галдели и строили планы туризма и отоваривания. Мне было неприятно слушать эти свободные цивилизованные речи, и я, как это часто бывает со мной в компаниях, замкнулся в себе.

И не размыкался до гостиницы.

В Атланте была ночь, и все, естественно, повалили в ночной бар, в том числе и барственный Эдик Ланда, с которым я разделил номер. Я остался один на один с литровым "Спецназом". Ко мне заглядывали разные Гербалаевы сестры, но одних я гнал, а другим предлагал поучаствовать в спецназе, и они уходили сами.

Эпизод 16: Дядя Сэм

"Спецназ" обратил свое оружие против меня самого, и утро, как было сказано в одной хорошей книге, "пришло в виде свирепого огненного ангела с мечом наперевес".

Плача над единичными, разобщенными долларами, я поплелся знакомиться с городом. Атланта произвела на меня гнетущее впечатление своими пустынными тротуарами. Машин было много, зато пешеходов - лишь я один. На пути к олимпийскому стадиону, где через сутки начинался шабаш Гербалаевых, я повстречал лишь одного американо-африканца, который отдыхал на газоне внутри какого-то сомнительного мешка; спящий напугал меня, зашевелившись.

Двери стадиона были распахнуты - заходи, кто хочешь. Рабочие ладили сцену под песню и пляску новой продукции Гербалаева. Отчаянно голодный, я потянул носом и уловил нечто волнующее, взял след и вскорости очутился в чистеньком павильончике, где жарилось и варилось много недоступных вещей.

Понимая, что мне тут ничего не купить, я стал озираться. Тут вышел дедок - вылитый Дядя Сэм: сухопарый, бородатый, в клетчатой рубахе и шортах. Доброжелательный дед просиял и предложил мне отведать, чем Бог послал. Я промычал в ответ, что по вторникам некредитоспособен. Дед ласково махнул рукой и соорудил мне исполинский бутерброд. Отказываться было глупо. В костюме, при значке с надписью "Mission is Nutrition" ("Миссия - питание"), я присел за столик.

Старикан стал интересоваться моим происхождением.

– Russia, - сказал я строго.

Дядя Сэм ухитрился нахмуриться и улыбнуться одновременно.

– Oh, Russia! Chechnya!… - произнес он сокрушительно.

– Yeah, yeah, Chechnya, - согласился я с набитым ртом.

Подкрепившись у дяди Сэма, я покинул стадион и отведал в ближайшей рюмочной хваленого будвайзера. Исключительная гадость. На меня стали посматривать персонажи Тарантино, и я сбежал.

В номере я немного повеселел при виде российского "Спецназа", которого оставалось полбутылки. Посмотрел местную рекламу, дивясь полю деятельности для Гербалаевых. Любой отечественный ролик показался бы работой Феллини рядом с этим бесхитростным оповещением людей о существовании пяти-, десяти- и двадцатиэтажных гамбургеров.

Потом я, не зная еще, что за это придется платить, смотрел кабельное телевидение. Там сутки напролет крутили фильм Сталлоне со Сталлоне про Сталлоне. Под охраной "Спецназа" делать в этой Америке было решительно нечего, и я уснул.

Меня разбудил Эдик Ланда, который как был, в одежде и обуви, повалился на кровать и всю ночь проговорил с отечественными городами и селами, давая инструкции покинутым Гербалаевым.

Эпизод 17: Пушка, полька и вертолет

Марк Хьюз, президент всея Гербалаевых; лоза, для которой мы были ветвями, прилетел на вертолете.

Олимпийский стадион, битком набитый международными Гербалаевыми, восторженно загудел, когда над полупрозрачным потолком зависла рокочущая тень.

Через пять минут Отец международов показался на сцене.

Я сидел далеко и высоко, видел только пружинистую фигурку, многократно увеличенную составными экранами. Мелкие Гербалаевы, вроде меня, занимали трибуны. Крупные Гербалаевы сидели за столиками на арене, увеличиваясь в размерах по мере приближения к сцене. Самые здоровенные Гербалаевы устроили шествие миллионеров и миллиардеров. Они проплывали, недосягаемые, замотанные в широкие пояса, украшенные чем-то блестящим. Пояса делали их похожими на представителей Космической Гильдии из фильма Линча. Хотя я не помню, чтобы у тех были такие пояса.

Чем больше я вспоминаю Марка Хьюза, тем больше склоняюсь к мнению одного ядовитого вышестоявшего Гербалаева. Тот подозревал "Марека" во второстепенности и считал, что за "Мареком" стоят куда более серьезные люди.

Марек показался мне клоуном.

Он городил чушь, без конца повторяя, что мы должны продавать продукцию и вербовать людей. Это я и без него знал. Мне не терпелось услышать главное, от чего мой бизнес бы расцвел всеми цветами подбитой радуги. Я забывал, что радуга - мимолетное атмосферное явление. Марек, наверно, тоже понимал, что ему не хватит дозы для талантливой импровизации. Поэтому он постепенно превратился в конферансье, который одним за другим вызывал на сцену уже не просто крупных, а невиданных Гербалаевых, чьи имена давно сделались нарицательными. Мне самому было странно видеть, как члены божественного пантеона представляют косметику с провальным для российского рынка названием Dermajetics.

В перерывах крупные Гербалаевы, дразня мелких, водили на арене хоровод под специальную польку "Гербалаев". Им было ужасно весело, а всем остальным, по замыслу, должно было быть очень завидно.

В последний, пятый день Марк Хьюз выгнал на всеобщее обозрение динозавров: работницу номер два Джерри Цветанович (номером один был сам Марек), главного доктора компании Дэвида Катцина (у меня сложилось впечатление, что доктор давно утратил контакт с анатомической реальностью) и главного идеолога Джима Рона.

Джим Рон, явившийся прямо в длинном коричневом пальто и подметая пол хлястиком, затоптал всех. Это был гипнотизер милостью не знаю чьей. Он, как и прочие, не раскрыл ни одной масонской тайны, однако заколдовать зал ему не помешал даже синхронный перевод. К концу его речи я точно знал, что завтра же воссяду в Кремле и Белом Доме одновременно и наведу порядок. А именами остальных Гербалаевых нарекут далекие звезды сообразно заслугам этих звезд.

Окончание шабаша знаменовалось встречными выстрелами двух пушек, из которых что-то вылетело - серпантин, что ли, или конфетти.

Сцену быстренько переделали, и вышел Хулио Иглессиас, который, едва поздоровавшись, признался, что давно кушает Гербалаева, чего и всем желает. Потом запел. Под его песни, не особенно мне близкие, я покинул стадион, а Джим Рон вдруг вымелся из моего черепа. Внутри зашевелился ужас. Я подумал, что дома мне влетит за дружбу с бутылочным "Спецназом", ибо скрыть факта этой затянувшейся дружбы я уже не успевал, обзаведясь новыми друзьями. Еще я думал о двух тысячах, отдавать которые предстояло неизвестно каким местом.

Эпизод 18: Эдик Ланда

Сосед по номеру, бывший пилот Эдик Ланда, оказался неплохим человеком.

Я был из чужой команды, и Эдик не имел во мне никакого интереса. Тем не менее, он заплатил за мое кабельное телевидение, купил мне пива и даже пытался чему-то бескорыстно учить.

Поджарый, похожий на волка, он ослепительно улыбался пугающей, золотозубой улыбкой. Эдик расхаживал в зеленом пиджаке, который сверху донизу увешал значками от мировых Гербалаевых.

Он был при деньгах - при чужих, разумеется. Я в этом уверен на сто процентов.

И жил широко.

Хотя под занавес повел меня в долларовый магазинчик, где все товары стоили доллар.

Там Эдик украл носки.

Ему хотелось проверить, возможно ли это.

Я, понимая, что терять нечего, выложил предпоследний доллар за корзиночку в виде плетеного зайца. Эта корзиночка жива у меня по сей день, в ней хранится всякая дребедень.

Благодушный Эдик тоже купил зайца.

– Хороший, - мурлыкал он.

На обратном пути из Америки Эдик Ланда забыл в аэропорту пальто.

– Заяц еще тут этот сраный! - кричал он, роясь в багаже.

Эпизод 19: Москва за нами, или козни сионских мудрецов

Для серьезных Гербалаевых, которые закупили много продукции, были организованы торжественные приемы и пьянки. То есть самое-самое. Меня туда, конечно, никто не позвал - слишком мелок. А потому мне оставалось довольствоваться спевшим Иглессиасом и паковать чемоданы.

Настроение портилось. У меня зародились сомнения в ценности приобретенных познаний.

А в аэропорту нас ожидал вполне отечественный бардак. Его устроили Гербалаевы из братского Израиля.

Я впервые столкнулся с "коренными", если можно так выразиться, израильтянами. И сразу понял, что им по силам натянуть не только Египет и Сирию, но и прочих арийцев заодно с божественными славянами. Они ничуть не напоминали печальных скрипачей и стоматологов, рефлексирующих по поводу раздвоившегося отечества.

Масла в огонь, как всегда, подлила верная Америка. Израильтянам зачем-то выдали обратные билеты с открытой датой - садись, когда и куда хочешь. Они, конечно, захотели сесть в тот же самолет, что и мы. Галдя и хохоча, они вдруг все оказались впереди нас.

Мы не сразу поняли, что происходит. Мы разобрались в ситуации лишь тогда, когда в самолете улетела только половина нас.

По ходу перелета в Нью-Йорк бешенство созрело и оформилось.

В аэропорту Кеннеди к нам вышли какие-то сытые люди в костюмах и завели спесивый разговор о возвышенных материях. Тут я не выдержал. В тяжелые минуты мне уже случалось объявлять себя лидером - например, в горздраве, в 1992 году, когда нам не хотели платить зарплату. Я, помнится, организовал и направил восстание, в котором участвовало сорок человек. С таким же рвением я в одиночку отстаивал собственные права в петергофской поликлинике, где мне опять же отказались заплатить, потому что хотели себе премию.

Итак, я шагнул вперед, прицелился в белобрысого янки пальцем и обнаружил приличное знание английского языка, в котором уже давно не упражнялся.

Из всего сказанного я помню только свое зловещее шипение:

– You'll have great troubles!…

Мол, пожалеешь.

Говоря это, я ощутил, как за спиной у меня неожиданно вырос не только родной Питер, но и Москва. Она сопела мне в затылок, молила о помощи и обещала вмешаться от имени родины-матери.

Не знаю, что подействовало на этих гадов. Их бездействию могла позавидовать любая жилконтора. Может быть, они испугались troubles. Может быть, числа недовольных. Как бы там ни было, нас отвезли в гостиницу на окраине, однако жрать так и не дали, и права позвонить бесплатно тоже не дали.

Из толпы выступил Виктор Певзнер, с которым я не раз уважительно здоровался и который не обращал на это никакого внимания. К тому моменту он был уже не волк-тим, ему присвоили очередное воинское звание: Гет. Гербалаевы-Геты, чтобы раззадорить мелюзгу и сподобить ее на торговые подвиги, принципиально с ней не разговаривают.

Вообще, вышестоящие Гербалаевы любят унижать нижестоящих, дабы те тоже захотели взобраться повыше.

– Вы хорошо говорите по-английски, - Певзнер протянул мне руку, улыбаясь из-под очков. - Меня зовут Виктор Певзнер.

Так мы и познакомились, и даже завязали добрые отношения.

Разумеется, у Певзнера немедленно отыскался американский брат-адвокат, который велел подавать на авиакомпанию в суд за срыв бизнес-плана. Он сказал, что это выигрышное дело.

Может быть, он его и выиграл, действуя от лица всех нас, но я об этом ничего не знаю.

Гербалаевых рассовали по номерам. Мне достался не отапливаемый номер с минусовой температурой. Я закоченел и оголодал, как зверь. Я сожрал бы ихнего техасского койота вместе с рейнджером.

В надежде повстречать аналог олимпийского деда-сэма, который меня угощал, я слонялся по гостинице и даже наткнулся на какую-то кухню с уже накрытыми столами, но меня выгнали, заявив, что все это съедят американские военнослужащие.

Эпизод 20: Возвращение

Гербалаевы исповедуют принцип: "поставьте себя в неудобное положение".

Неудобное положение - залог мотивированности. Коммерсант начинает с песнями вылизывать горчицу из-под хвоста.

К сожалению, одно неудобное положение влечет за собой следующее.

Задолжав за полукругосветное путешествие, я переночевал-таки в том отмороженном номере, а с утра тоскливо выслушивал неуверенные планы других Гербалаевых насчет скоротечного посещения Манхэттена и покупки там удивительно дешевой видеокамеры.

Времени на Манхэттен было в обрез.

В итоге мы никуда не поехали. Нас запихнули в автобус и свезли обратно в аэропорт; там уже дожидались обозленные отечественные Гербалаевы, которых не пустили в самолет Гербалаевы израильские.

В самолете я стал соседом Иосифа Хусинского, без пяти минут пожилого, солидного Гербалаева. Хусинский был некогда детским доктором и, в отличие от меня, считал, что ему все можно, потому что он все знает. Он медленно накачивался дармовыми напитками и вдруг разбуянился, потребовал водки. Может быть, он действительно все знал, но языки не поместились в умственный багаж. Поэтому Хусинский потребовал, чтобы я переводил.

– Скажи ему! - орал он, имея в виду стюарда.

Взбешенный стюард завис над нами.

– This mister wants vodka, - сообщил я грозно.