Рыжий сон

«Стало быть, мой утренний монолог тоже происходил в другой реальности», – подумала я, а вслух сказала:

– Вы бы лучше держались от меня подальше. Грипп, наверное, подцепила. Нынче грипп очень странный ходит.

– Тут главный принцип – не поддаваться болезни, – сказал Павел, серьезно поглядев мне в глаза, и я засомневалась, поверил ли он в мой «грипп».

– А нас ваши микробы не берут! Чхали мы на эти ваши «грибы»! – хвастался снова Данька. – Ничего, сейчас мы и тебя вылечим…

И процесс лечения пошёл. Данька на кухне варил из остатков вчерашнего вина глинтвейн – он уверял, что это отличное средство от простуды. Паша развлекал, рассказывая всякие смешные истории – он говорил, что смех действует значительно лучше всяких лекарств. Всё это сильно напоминало детскую игру в больницу, и по законам жанра «больной» должен был выздороветь немедленно после предпринятых мер. В общем, так и вышло: после позднего завтрака с глинтвейном решено было съездить к стенам старого монастыря: надо же показать нашему гостю местную достопримечательность. А «больная», то бишь я, должна больше находиться на свежем воздухе: это тоже способствует выздоровлению. Тем более, погода позволяла: после морозов вдруг наступила оттепель. Я и в самом деле почувствовала себя намного лучше: ведь рядом со мной был Павел. Мы походили возле белокаменных стен монастыря, с уважением посмотрев на величественное сооружение. Потом Паша спросил: «А что это там, внизу?» А там была река, перед нею – запущенный сад. Мы полезли и туда, пробираясь по узенькой тропке, то и дело сползая в сугробы. В том саду на яблоньках, оказалось, висели ещё плоды: маленькие дички. «Если прошли морозы, то яблоки должны стать сладкими», – уверял нас Данька. Чтобы достать яблоки и проверить это, Паша попытался на своих плечах поднять Даньку кверху, но тот не удержался, и они оба упали в сугроб. Тогда решили подсадить на развилку нижних веток меня, чтобы я наклонила ветви. Так нам удалось сорвать несколько сморщенных красных ягод, мы попробовали их, но яблоки оказались невыносимо вязкими и горькими, как хина. Опыт не удался, но все нахохотались от души. Потом пошли к остановке: Данька нас вёл по каким-то окраинным, почти деревенским улочкам и показывал чудные домики с деревянной резьбой. Я подумала, что влюбиться зимой – гораздо романтичнее, чем, как общепринято, весной. Резная вязь деревянных домов перекликалась с затейливым кружевом укрытых снегами ветвей. Мы шли по старой улице, точно по театральной сцене, где зима специально для нас построила дивной красоты декорации. Возле каждого дома сидели по две-три кошки. Ошалевшие от внезапной оттепели, они решили, что скоро придёт весна и, с выражением блаженства на своих шерстистых лицах, вдыхали запах сырости. Я тоже не могла удержать при взгляде на них шалой улыбки, а Паша всё допытывался:

– Кому это ты так загадочно улыбаешься?

– Котам, одним котам, – отвечала я…

Потом мы пили у нас горячий чай, болтали обо всём и ни о чём, хохотали до одури… Вот в таких приблизительно невинных забавах мы провели три дня моего больничного. А на четвертый день мне надо было идти на учёбу, а Павлу – уезжать домой.

«Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот, голос возлюбленного моего, который стучится…», «Песнь песней», глава пять… Я готовлюсь по теме «Особенности поэтики книг Ветхого завета». Только сейчас мне – не до этих особенностей, со своими бы странностями разобраться.

«Он должен прийти сегодня вечером» – эта мысль занимала меня весь день. Он – это Павел, Паша. Незаметным образом его собственное имя сменилось в моей голове местоимением третьего лица мужского рода, что только подтверждало выставленный мне ранее диагноз: влюбилась…

«Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя…» А мне некому отворить. Уже почти Десять. Он должен прийти сегодня вечером… Я ждала его – с Шести. Минуло Семь, Восемь, Девять. Он должен был прийти сегодня вечером… Потому что – уже не придёт. Вечер кончается. Наступает Ночь…

– Инна, у меня к тебе одна необычная просьба…

– Какая? – спросила соседка, не отрываясь от своего конспекта.

– Ты не могла бы спрятать где-нибудь у себя мои зимние сапоги…

– А зачем мне надо прятать твои сапоги? – спросила Инна удивлённо.

– Чтобы сегодня ни под каким предлогом мне их не отдавать…

– Что-о-о-о?!!!

– Даже, если я буду умолять, стоя перед тобою на коленях…

Теперь Инна внимательно посмотрела на меня, а потом куда-то в левый угол потолка.

– М-м-м-да-а-а-а… – замычала она таким же тоном, как недавно наш фельдшер Палыч: будто в левом углу сидел невидимый мне психиатр-собеседник.

– Ох, говорила ж я тебе! Что, задурил голову – и бежать? Хорошо, давай свои сапоги, но предупреждаю: выдам их тебе только тогда, когда пойдем на лекции! А вот Павла этого выбрось из головы немедленно!

– Заметано.

Сапоги мои были отданы на храненье Инне, и Инна легла спать. Мне было не до сна, и мои глаза ещё блуждали в черных строчках книги, в то время как мысли были далеко.

«Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел…» Скоро Одиннадцать. Скоро уйдёт последний автобус – туда, где снимает жильё Данька. А завтра возлюбленный мой уедет. Тот, кого я полюбила раз и навсегда.

«Души во мне не стало, когда он говорил; я искала его, и не находила его; и он не отзывался мне…» И мне – не отзывается. Но почему?!!! Может, он шёл сюда, поскользнулся и ногу сломал? А что если мне поехать самой и узнать всё? «Потому что ты – не героиня древнееврейского эпоса, и Паша этот – не иудейский царь. Надо будет, сам приедет, даже прискачет на одной ноге» – ответила бы Инна, если бы не спала уже.

«Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои; как же мне марать их?..» Вот и она, древнееврейская героиня, тоже колеблется. Ну, хитон надеть обратно – не проблема, а вот с ногами – хуже: у нас босиком не побежишь, климат не позволит… Сапоги-то – у Инны. Это хорошо, что я ей отдала. Она меня точно не отпустит. И вообще, я всё выбрасываю из головы и ложусь спать…

Я легла и выключила свет. И тут вместе с темнотой на меня обрушилось такое отчаяние, что вдруг возникшая мысль показалось мне лучом света: «А ведь у меня есть ещё демисезонные!» И я с бешено колотящимся от радости и страха сердцем нашарила в шкафу демисезонные сапожки. Эврика! И на последний автобус успеваю! Собиралась впотьмах, боясь разбудить Инну, – а то она меня не выпустит… И когда уже вышла на площадку, подруга вдруг окликнула меня:

– Света! Стой!!!

Я бросилась вниз по лестнице, на каблуках, рискуя упасть и расшибиться – только бы Инна не догнала меня! Выскочив на темную улицу – довольная, что меня не догнали, почти бегом двинулась к остановке. Как выяснилось позже, Инна чуть не до дверей гналась за мной, укутанная в халат, чтобы вручить обратно зимние сапоги. «Вот и свяжись с сумасшедшими – сам дураком прослывёшь», – прокомментировала она впоследствии.

Наша погода непредсказуема: ещё днём было вполне сносно, а к вечеру вдруг ударил неслабый морозец. Стоя на подножке переполненного людьми автобуса, я начала ощущать, как ноги – особенно та, что ближе к двери – от холода теряют чувствительность. Когда я вышла и пошла к дому Даньки, мне казалось, что переступаю заледеневшими протезами в замшевой оболочке на каблуках, а не ногами.

Я позвонила в дверь: если б не эти сапоги, мне было б стыдно, а так – только больно… Мне открыл сонный Данька. Он очевидно был поражен моим ночным визитом, но я не дала ему возможности опомниться.

– А-а-а-а! Ноги! – простонала я, стоя на пороге: слезы сами собой ручьём лились из глаз.

Вышел и Павел. По его лицу нельзя было угадать, что он думал сейчас: выглядел так же невозмутимо, как и в первый день знакомства. Но по едва уловимым колебаниям воздуха вокруг нас, или чего ещё – не знаю, я почуяла его глубокое волнение. Снять сапог с одной особенно промёрзшей ноги оказалось трудным делом. Конечность так болела, что мне казалось, что сейчас я её потеряю. Ребята усадили меня на стул прямо в прихожей и принесли таз с тёплой водой. Постепенно, когда нога начала проявлять чувствительность, добавляли воду погорячее. Потом Данька принёс какой-то мази, и Паша осторожными движениями стал натирать ею ногу. То ли мазь, то ли руки Павла произвели наконец обезболивающий эффект. Пока я приходила в себя от болевого шока, ребята о чём-то между собой переговорили. Данька, сердито бурча, взял свою постель и ушёл в большую комнату, а меня Павел увёл в спальню. (К счастью, родственники Данилы к тому времени уехали). Я была молчалива и покорна, точно манекен, и позволила делать с собой всё что угодно не только без звука, но даже без мысли протеста. И всё, что делал тогда со мной мой сегодняшний врач и спаситель, казалось мне, он делал очень правильно и очень хорошо.

Когда всё произошло, и я уже пребывала в сладостной полудрёме, Павел заговорил:

– Ты помнишь, Свет, я тебе рассказывал, что вырос без отца? – теперь голос Павла звучал какими-то детскими интонациями, точно ему не двадцать шесть, а шесть лет. – Так вот. Когда мама меня ещё не родила, отец уже бросил её. А она не могла поверить в это. Он ведь не сказал прямо – что бросает, а так, расплывчато: я, мол, уезжаю, по делам… В общем, всякую брехню наплёл, какую чаще всего при этом говорят… А мама – поверила, – не потому, что глупая была, просто она-то его любила… Мама и мне это долго очень внушала, что у него, мол, просто жизнь так сложилась, что он не смог с нами быть. Конечно! Да я уже всё понял, хотя маленьким был совсем. Она тогда всю свою любовь на меня вылила, потому я через эту любовь всё и почувствовал… Мне в то время ещё и двух лет не было… Веришь ли?

– Конечно, верю, – отозвалась я. Мне было понятно, что для Павла было крайне важно то, что он говорил мне сейчас, но глубокая эйфория, в которой я пребывала, доносила до меня его слова, точно издалека. – Я даже вижу, что так и было. Она с ножом ходила, с раной в сердце. И ты это перенял… Нож этот – эта боль – он как бы и сейчас из твоего сердца торчит.

– Я бы убивал таких подлецов, честное слово. А для себя – давно решил, что если так случится в моей жизни, как у отца, я никогда не оставлю женщину с ребёнком.

– Это правильно, – сонно проговорила я, почти проваливаясь в дремоту. Мне приятно было слышать его голос, эти правдивые, почти исповедальные интонации.

– Ты уже слышала, что я этой осенью в аварию попал. Ну вот, сначала я в больнице провалялся, а потом моя мама заболела. Она, конечно, очень переживала из-за меня: ведь больше у неё нет никого. И результат – инсульт. Я же, понимаешь, не умею, как за больными ухаживать. И вот, мне помогала соседка наша, Наташка. Она такая, как сказать… заброшенная – ну, родители алкаши у неё… А сама-то девчонка хорошая. Мама ей давно уже просто по-соседски помогала: то чем вкусным на праздники угостит, то одежонку какую получше подкинет. А Наташка – благодарная по характеру, и если что ей по силам, то тоже помочь старается. Когда всё это случилось, она и меня тоже в больнице навещала, и дома помогала матери, хотя ей всего семнадцать недавно исполнилось. Не всякая девушка в такой ситуации сможет быть рядом, а Наташка – простая, с ней легко… Ну вот, как-то незаметно мы с нею так и сблизились. Недавно Наташа сказала мне – в конце декабря – что ждёт… ребенка…

Павел замолчал. Я, уже засыпавшая было под его разговор, продолжала гладить его по груди. Рука моя замерла на месте. «Ждёт ребенка», – отозвалось в моей голове то, что никак не желало доходить до сознания. Тут моя дрема, как и пьяное состояние блаженства, стали рассеиваться, как сумерки перед рассветом. «У Павла есть девушка, которая в настоящий момент от него беременна, – констатировал сухо мой мозг информацию, которую всё моё существо отказывалось воспринимать. – Значит, этот разговор – не просто порыв откровенности. Мне таким образом дают понять, что рассчитывать на продолжение нечего…»

– Что же ты собираешься делать? – выдавила я, наконец.

– Пока так поживём, а к лету, я думаю, распишемся.

Зависла пауза. Что я могла сказать? Похвалить моего собеседника за благородство?

– Ты почему мне раньше это не сказал? – спросила я, наконец, так же безжизненно.

Павел молчал. Но я молча ждала ответа, и он продолжил.

– Это пока была тайна у нас с Наташей. Я и Даньке-то ничего не стал говорить… пока. Наверно, потому и решился сюда уехать, чтобы как-то одному это переварить. Приехал – мне показалось, что всего этого нет, что я свободен… А потом чересчур расслабился, стал слишком много себе позволять… Вот и решил расстаться «по-английски», не прощаясь… Но ты сделала по-своему…

– Я?! То есть, ты хочешь сказать, что это всё я сама?! – меня так и подбросило на кровати…

Павел замолк, затаился, и его глаза как бы обходили меня, прячась за невидимой бронёй. А мои – напротив, пожрать желали эту молчаливую недвижимую фигуру:

– Прекрасно! Замечательно! Что ж, пусть даже так… Но сегодня – сегодня-то почему ты ничего не сказал сразу? Или же: не захотел шапку Даньке проспорить?

Тут я вскочила и начала суматошно одеваться, едва попадая руками, ногами в рукава и брючины – только бы скорее, бегом, прочь отсюда. Рванула в прихожую и, на ходу, надевая шапку и пальто, я проговорила, наконец, заикаясь, смеясь и плача:

– Ты что же, думал, я зачем пришла – за этим? Хха-а, дурак! Да я хотела лишь узнать про Но-ож, вот почему… А теперь я тебе скажу – да, я полюбила… В первый и последний раз, как никого больше в жизни… Может, никто тебя уже не полюбит… Это невозможно, но я в-и-и-дела, сразу же, в первый же день… Этот нож в сердце – он и в моё сердце тоже… Ты должен на ней жениться. Чтобы на тебе и мне… Всё закончилось… Эта история с ножами… Прощай!

И я вырвала себя из той квартиры прочь: хотя меня никто и не пытался задержать. Вскоре с тёмной заснеженной улицы меня увёз первый сонный автобус. Я не знаю, проводил ли меня Павел хотя бы взглядом, понял ли он что-то из моих слов, или же просто принял меня за сумасшедшую. Но больше он у нас не появлялся и никаких вестей о себе не подавал. Я старалась скрыть от всех свои страдания, но мои подруги их понимали и без слов. Поэтому на упоминания о Павле у нас было наложено негласное табу. Однажды лишь Данька, видно, прочитав в моих глазах молчаливый вопрос, сказал как бы между прочим, что Пашка расписался со своей девушкой, и у них, кажется, должен родиться сын.

Все шло своим чередом: кончалась учеба, начиналась другая жизнь. Мои соседки: Аня, Ниночка, Любаша вскоре после окончания вуза повыходили замуж и превратились из красавиц в милых жён. У них прекрасные семьи, чудесные дети. Инна ещё долго грызла «гранит наук», закончила аспирантуру и сделала карьеру, но замуж так и не вышла. Наверное, гордой, умной и красивой найти достойного спутника ещё труднее. Я долго была одинока, но потом всё же нашла человека, с которым создала семью. Данила, который предлагал руки и сердце всем поочерёдно в нашей компании, кроме меня, смертельно обиженный отказами, вдруг исчез с нашего горизонта. Потом выяснилось, что он женился и уехал домой, на Север. Вскоре после рождения ребенка развёлся. Потом занялся бизнесом и уехал на Восток. Лет через десять наш общий друг снова объявился, но узнать в этом человеке нашего прежнего Даньку было невозможно. Чрезвычайно толстый (это Данька-то!), донельзя довольный жизнью и женатый второй раз. Было это на нашей очередной встрече выпускников. Показывал семейные фотографии (хвастуном он остался прежним). Жена – что это? – совсем не модельной внешности, весьма пухленькая, но милая особа. А вот – с друзьями. С другом детства. Так, знакомое лицо. Конечно, это Павел. Вот его жена – хрупкая такая, с заботливыми глазами, и сын – большенький уже, рыжеволосый мальчик. Весь в папу. Вот где я видела! Да, это – он, тот мальчик из моего сна:

«Детская песочница под типовым «грибком-мухомором» ржаво-коричневого цвета. В ней возится рыжий мальчик лет трех. А вот девочка помладше, лет полутора-двух, в цыплёночно-жёлтом платьице направляется к «грибку». Малышка направляется к мальчику… У неё в одной ручке – пластмассовое ведёрко, в другой – какой-то большой ромашковый цветок. Девочка протягивает свою ручку с цветком к играющему малышу. Тот отрывается от игры, смотрит с любопытством, берет цветок, и… бросает его наземь… Малышка глядит на него ещё непонимающе и растерянно…»

Я просыпаюсь от плача. От своих собственных рыданий. Так плачут маленькие дети – неутешно и неудержимо. А за моим окном – рассвет:

Из-за фиолетового леса

Выкатилось, словно колесо,

Солнце апельсинового цвета,

Досмотрев свой ранний рыжий сон…