Помоги проекту - поделись книгой:
…После перерыва «Локомотив» и «Динамо» вернулись на поле.
Стадион встретил их аплодисментами. Во главе москвичей, держа в правой руке вратарскую кепку, шел голкипер по фамилии Гранаткин — от остальных игроков команды, одетых в красные футболки, его отличали толстый свитер с длинными рукавами и кожаные перчатки. Бело-голубые клубные цвета динамовцев, конечно, тоже выглядели неплохо, и Чесноков в очередной раз обратил внимание на обувь футболистов — так называемые тяжелые бутсы с шипами, предназначенные специально для игры. Когда сам он гонял мяч во время службы на Черноморском флоте, такого, конечно же, не было…
Начало второй половины матча напоминало первый тайм, хотя атаки «Локомотива» стали слабее, а хозяева защищались намного увереннее. И все же вратарь ленинградцев Кузьминский один или два раза спасал свою команду от почти неизбежного гола до тех пор, пока наступательный порыв соперников не утих и футболисты «Динамо» в свою очередь не овладели игрой. Вот Дементьев послал мяч в ворота — Гранаткин отразил удар, но в следующее мгновение динамовец Федоров, опередивший защитников «Локомотива», забивает все-таки мяч…
Три — один!
На трибунах и вокруг поля творилось теперь что-то невообразимое. Болельщики ленинградской команды обнимались, кричали, звенели посудой и торопились на радостях выпить. Успокоилась публика постепенно и неохотно — тем более происходящее на футбольном поле снова требовало внимания и давало пищу для бурного обсуждения.
— Это кто такой, не знаете? — обернулся к Чеснокову политрук. — Как фамилия?
— Столяров, — назвал Сергей Владимирович игрока «Локомотива», который только что нарушил правила, ударив по ногам соперника.
— Вот ведь вредитель, — покачал головой второй военный. — А судья куда смотрит?
— Очки ему протереть, что ли? — поддержал Степан соседей.
И действительно, москвичи после третьего гола, пытаясь уйти от поражения, начали откровенно грубить. Сильная защита обеих команд не давала теперь нападению хода к воротам, и потому игра переместилась в основном к середине поля. На последних минутах все тот же Дементьев опять пробивал по воротам, но мяч попадает в деревянную штангу и отскакивает обратно в поле…
Бутылка из-под ноги Сергея Владимировича куда-то укатилась, но сейчас было явно не до нее.
Судья Богданов достает свисток и поднимает руку — все, матч окончен!
За победу динамовцы получили три очка, а проигравший «Локомотив» — одно. В случае ничейного результата обеим командам записали бы по два очка, а «баранка», то есть ноль, полагалась только за неявку на матч.
Радостная ленинградская публика потянулась со стадиона. Болельщики «Динамо» шумно и весело поздравляли друг друга, обменивались рукопожатиями и впечатлениями от самых ярких игровых моментов. Вместе со всеми поднялся на выход и адвокат Чесноков со своим новым знакомым.
— Наши медленно бегали. И по воротам мало били.
Насчет пятерки динамовских нападающих Степан был согласен, но все же заметил:
— Победителей не судят!
— У нас всех судят, — покачал головой Сергей Владимирович и сразу уточнил на всякий случай: — Я про футбол. Повезло еще, что у москвичей физическая подготовка подкачала. Выносливости мало, силы распределять не умеют. А так хороша игра была.
С этим тоже было трудно не согласиться.
В неторопливом и плотном потоке людей, под присмотром улыбчивых конных милиционеров Чесноков со Степаном пошли по дорожке от стадиона. В какой-то момент им пришлось посторониться, чтобы пропустить обкомовскую машину, и это случилось как раз напротив киоска Пивторга, оформленного в виде трех гигантских бутылок.
— Торопишься? — поинтересовался адвокат.
— Нет. — Степан с готовностью покачал головой. — У меня вообще выходной после суток сегодня.
Видно было, что ему тоже не хочется вот так просто расставаться с новым знакомым, поэтому меньше чем через полчаса они уже подыскивали подходящее место на берегу Малой Невки, почти напротив завода «Вулкан».
— Вот вроде здесь нормально?
— Добро. Годится.
Прежде чем сесть на траву, Степан снял пиджак и расстелил его для себя и для адвоката. Но Сергей Владимирович уже пристроился рядом, на каком-то обломке бревна:
— Ну, давай, что ли… за сегодняшнюю игру!
Как оказалось, не они одни решили провести здесь остаток приятного вечера. Вдоль почти всего берега, за кустами и под деревьями, даже у самой воды, на песке расположились трудящиеся — по двое, по трое, но чаще большими компаниями из пяти — десяти человек.
— И за здоровье товарища Сталина!
Чесноков с удовольствием выпил водки. Литровую бутылку «Московской особой», которую он выбрал по своему вкусу, пиво, хлеб и плетеную белую булку с маком дополняли две банки сардин, колбаса и золотистый балык, купленные по коммерческой цене.
На двоих мужиков всего этого было более чем достаточно. Но, оказавшись у прилавка в магазине, Сергей Владимирович никак не мог заставить себя удержаться — отвык от московского и ленинградского изобилия. У них даже в самом Новгороде, в областном центре, такого не было со времен НЭПа, не говоря уже про районные города, деревни и рабочие поселки. За любой крупой и даже за лущеным горохом стояли бесконечные очереди, сахар завозили только время от времени, а сметана, сливки, творог и прочие молочные продукты появлялись на государственных прилавках только перед большими советскими праздниками.
Конечно, сегодняшние покупки стоили довольно дорого — чуть ли не пятьдесят рублей. И дорого не только для Степана, получавшего у себя в уголовном розыске копеечный оклад агента первого разряда, но даже и для Сергея Владимировича. В столице, к примеру, среднее жалованье заводского рабочего составляло примерно двести рублей в месяц, а в других городах — от восьмидесяти до двухсот. Некоторые специалисты и стахановцы зарабатывали до шестисот рублей, а инженеры и тысячу в месяц, а вот обыкновенная пенсия составляла от двадцати пяти до восьмидесяти рублей, поэтому большинство населения одевалось плохо и жило, что называется, впроголодь.
Говорят, в больших городах адвокаты с именем зарабатывали по полторы тысячи рублей и больше. У самого Чеснокова пока получалось на круг примерно двести двадцать — двести пятьдесят рублей в месяц, за вычетом налога за бездетность и различных взносов, но именно сегодня холостой его душе хотелось праздника и совершенно не хотелось экономить…
Перед тем как налить по второй, Степан достал из-за голенища самодельный финский нож с наборной рукояткой и по-товарищески, без церемоний, принялся нарезать колбасу. Перехватив взгляд Сергея Владимировича, он с явной гордостью пояснил:
— Козырная вещь! Себе оставил, после дела Шемогайловых… слышал, наверное?
— Ну, в газетах вроде бы что-то…
Мужчины выпили, и Степан рассказал, как ему повезло поучаствовать в ликвидации банды, которая на протяжении нескольких месяцев, а то и лет держала в страхе жителей Володарского района Ленинграда. Бандой руководили братья Василий и Степан Шемогайловы, а начинали ее участники с того, что «трясли» школьников младших классов, отнимали у них мелочь и родительские бутерброды, рвали учебники. Потом занялись срыванием зимних шапок и кепок с прохожих, нападениями на одиноких фабричных работниц и девушек. Почувствовав свою силу и длительное бездействие властей, бандиты начали уже организованно, вооруженной толпой нападать на рабочих, студентов, евреев, комсомольских и профсоюзных активистов, членов товарищеских судов, громили библиотеки и «красные уголки».
Первые задержания «шемогайловцев» прошли в ноябре 1933 года, однако основной костяк банды отправился в «Кресты» только следующей весной. Начались допросы, вызовы свидетелей и потерпевших, очные ставки, выезды на места происшествий… Суд над бандитами начался уже в июле 1934 года и продолжался всего девять дней, хотя в обвинительное заключение было включено более ста эпизодов. Заседания проходили в Володарском районном Доме культуры[5], который был оцеплен подразделением внутренних войск, еще одна большая группа солдат охраняла подсудимых в самом зале. На заседание, кроме участников процесса, пропускались только делегации от трудовых коллективов ленинградских предприятий. Особые пропуска предназначались для журналистов, освещавших процесс, едва ли не впервые велась трансляция по радио из зала суда. Такие меры безопасности вовсе не были чрезмерными — на скамье подсудимых оказались пятьдесят семь человек, многим из которых уже нечего было терять…
Пятерых организаторов и наиболее активных членов банды приговорили к «высшей мере социальной защиты» — расстрелу. Остальные получили от одного года до десяти лет лишения свободы, несовершеннолетнего Болотова оправдали и освободили прямо в зале суда.
— Пусть еще радуются, что им всем и каждому по пятьдесят восьмой не впаяли, — подвел итог Степан, обтирая финку о траву и убирая ее обратно за голенище. — Как сказал писатель Максим Горький? «От хулигана до фашиста — один шаг!»
Да, подумал Сергей Владимирович, и всего-то два года прошло, а судебная практика стала совсем другая. Если среди потерпевших были активисты-общественники, то после убийства товарища Кирова действия подсудимых непременно квалифицировали бы по статье 58-8 Уголовного кодекса РСФСР, как террористический акт, «направленный против представителей советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций». А за это полагалось на всю катушку, как за вооруженное восстание…
Судебная власть придавала теперь едва ли не любым преступлениям вид политических или пользовалась статьей 16 Уголовного кодекса, которая позволяет судам квалифицировать преступление и применять наказание по аналогии. Например, изнасилование, предусмотренное статьей 153 Уголовного кодекса, влечет максимальное наказание — пять лет лишения свободы. Но если насиловали профсоюзную деятельницу или партийку, то это уже был «половой бандитизм», каравшийся смертью. Несчастный случай при нарушении правил дорожного движения по советским законам считается убийством по неосторожности и карается легко. Однако то же самое преступление может быть названо «автомобильным бандитизмом», и шофер, наскочивший на скользком петербургском шоссе на группу красноармейцев, шедших в строю, платит за это своей жизнью. Убийство истощенной, полудохлой, уже неработоспособной колхозной лошади и дележ костей и кожи между умирающими от голода колхозниками есть «колхозный бандитизм», который также карается смертной казнью.
Так называемое «вредительство» получило настолько широкое применение и толкование, что виновный в обыкновенной халатности или вообще невиновный почти в любом случае получает «высшую меру социальной защиты». Три весовщика, например, — приемщики зерна в государственных амбарах районного центра, где работал адвокат Чесноков, — были расстреляны, так как в зерне, принятом ими, был обнаружен не то долгоносик, не то клещ. Год назад расстреляли колхозника, который при выжигании прошлогодней травы не учел перемен в направлении ветра, в результате чего сгорел амбар, а также счетовода, который допустил ошибки в статистических данных о количестве запаханной и засеянной земли. После взрыва мучной пыли на колхозной мельнице были арестованы директор, инженер, секретарь партийного комитета и даже юрисконсульт. Обвинение всем им было предъявлено во вредительстве, в преступлении «сознались» все, включая юрисконсульта, написавшего явку с повинной о том, что он с целью подрыва финансового положения мельницы пропустил срок по какому-то иску и неправильно оформлял бумаги. Юрисконсульт отделался очень легко и получил только десять лет лагерей…
В лагеря отправляли за анекдоты, за недовольство, высказанное в очередях, за прослушивание зарубежных передач по радио. Один продавец ларька был осужден за то, что завернул селедку в кусок газеты, где был напечатан большой портрет Сталина. Рассказывали и такой случай. В окнах районной библиотеки были выставлены две картины: на одной изображалась семья голодного немецкого рабочего, сидящая за столом перед пустыми тарелками, на другой — довольная, сытая, хорошо одетая семья советского рабочего, а на столе перед ней — полные тарелки дымящейся пищи. Внизу соответственно надписи: «У них» и «У нас». Один прохожий сказал: «Надписи перепутали» — и получил за это восемь лет лагерей. А недавно народный суд рассмотрел дело колхозника из Новгородской области, который на заседании сельсовета не выдержал и пустился в критику. Может быть, он где-нибудь слышал, что товарищ Сталин поощряет критику и самокритику, вот и сказал: «Таких, как у нас, председателей три — один сидит под мостом, другой у кобылы под хвостом, а третий у нас за столом». Он был осужден на десять лет, хотя никакого призыва к свержению советской власти не было — бедняга просто выступал против личности председателя.
— У них там, по делу банды, кстати, тоже адвокаты были на суде. И толку-то? — Степан пожал плечами, но сразу же спохватился. Ему опять стало жаль неплохого, судя по всему, советского человека, вынужденного делать такую неблагодарную и грязную работу в своей юридической консультации. Чтобы скрыть допущенную неловкость, он опять потянулся за водкой. — Тяжело, наверное, всяких воров и вредителей защищать?
— Так ведь я в основном по гражданским делам, — покачал головой Чесноков.
— Ну, это проще.
— Как сказать… — Сергей Владимирович аккуратно подцепил кусочек балыка.
«Всякие злоупотребления и заявления, имеющие целью затянуть или затемнить процесс, немедленно пресекаются судом», — гласила статья Гражданского кодекса РСФСР. Поэтому всякая попытка состязательности, все ходатайства адвокатов об отложении дела для представления документов, приведение новых доказательств на суде пресекаются судами общей юрисдикции в корне как попытка к затягиванию дела и к затемнению правоотношений. А в арбитраже так и вообще ссылаться на нормы Гражданского кодекса считается неприличным и даже просто непозволительным, потому что все регулируется ведомственными и правительственными распоряжениями…
— Вот тебе для примера одно прошлогоднее дело. Квартирант попросил у своего хозяина большой ведерный самовар. Прошло две-три недели — самовар не возвращается. Его приспособили для варки самогона, и он постоянно нужен. Хозяин просит вернуть. «Да разве это твой самовар?» — удивляется квартирант. «Как же, он у меня, почитай, двадцать пять годков…» — уверяет хозяин. «Ну, отлично! — говорит квартирант. — Теперь моя очередь, и я буду им пользоваться двадцать пять лет».
— Ну, фармазон! — рассмеялся Степан, разливая водку.
— Слушай дальше, — кивнул адвокат. — Хозяин самовара обращается в суд, потому что статья пятьдесят девятая Гражданского кодекса РСФСР гласит: «Собственник вправе отыскивать свое имущество из чужого незаконного владения». Ответчик, то есть квартирант, говорит на суде: «Да он ему и не нужен». Судья спрашивает у истца: «А вы чай имеете?» Тот в ответ: «Откуда же теперь чай, его и в продаже нет». — «А сахар?» — продолжает уточнять судья. «Да и сахару негде купить». И тогда судья делает вывод: «Значит, вы чай не пьете». И решает, согласно статье первой Гражданского кодекса, в иске хозяину самовара отказать, так как истец не пользуется самоваром в его социально-хозяйственном назначении… Судебные издержки возложить на истца.
Откуда-то из кустов по соседству, где отдыхала большая компания, послышались девичий визг, общий хохот и пьяные выкрики. Вслед за этим на песчаный берег, в одном исподнем, выскочил усатый мужичок и со всего маху кинулся в реку. Очевидно, по пьяному делу он вообразил себя геройским комбригом Чапаевым из одноименного кинофильма и даже попытался плыть саженками, но почти сразу устал, протрезвел от холодной воды и вернулся к приятелям. И в этот же момент нетрезвый женский голос в кустах не пропел даже, а прокричал на весь Крестовский остров:
— Эх, огурчики да помидорчики!
Сталин Кирова убил в коридорчике…
Сергей Владимирович и Степан сделали вид, что ничего не слышат:
— Или еще, было у нас в одной деревне года три назад. Один из активистов, женатый, после выселения кулаков получил крепкий дом, хозяйство, огород и зажил новым хозяином. Но у него не было детей, а у соседа дети были. После обсуждения с женой они пригласили соседа, зарезали курицу и приготовили выпивку. За столом пошел такой разговор: «А что, товарищ, я тебе скажу… у тебя детей богато, а у меня нет ни одного. Не потрудишься ли ты и для меня? Жена моя на это согласна». И сосед согласился.
— Ничего себе дают товарищи колхозники! — едва не опрокинул консервную банку захмелевший заметно Степан.
— Был заключен трудовой договор, все честь по чести. Кроме ужина и самогона, сосед получил авансом за труды червонец деньгами и два отреза материи — на штаны и на рубашку. Прошло девять месяцев. Результата не последовало. — Чесноков улыбнулся. — И тогда в суд был предъявлен иск о возврате денег и мануфактуры, а также стоимости магарыча. Ответчик иска не признал, ссылаясь на то, что работал добросовестно. А в доказательство попросил допросить в качестве свидетельницы свою жену, которая за тот же период времени родила ему мальчика. Дело разбиралось в народном суде, который в иске отказал на основании все той же первой статьи Гражданского кодекса, так как истец использовал свою жену в ее «социально-хозяйственном назначении».
— Да ну тебя, не может быть!
Компания по соседству куда-то поспешно и быстро исчезла. Сергей Владимирович и его новый приятель еще выпили, закусили, и адвокат рассказал, для чего он сейчас в Ленинграде.
Он защищал рабочего, члена профсоюза, который служит у них в районном центре на одном из предприятий кузнецом по ремонту конного транспорта и ковке лошадей. Рабочий имеет очень ветхий дом на глухой улице города, а при доме — небольшая кузница, в которой работал когда-то его отец. Семья состоит из самого рабочего, его жены и четырех малолетних детей. Разыскав у себя во дворе в хламе старые дрожки, рабочий отремонтировал их, оковал, достал новые колеса и продал на консервный завод за 700 рублей. Финансовый инспектор, рассматривая платежные документы завода, обнаружил его расписку за полученные деньги. Он вызвал рабочего к себе, вручил ему патент на личное промысловое занятие, наложил штрафы и исчислил ему налог в размере 30 000 рублей, исходя из того, что тот владеет кузницей и занимался изготовлением экипажей в прошлом и в этом году.
— Тридцать тысяч? — не поверил собственным ушам Степан.
— Все мои жалобы в районную и краевую налоговые комиссии и, наконец, в народный комиссариат финансов остались без результата, — тяжело вздохнул адвокат. — Везде ответили, что налог исчислен правильно. Я доказывал, что доверитель мой — рабочий по найму уже десять лет, состоит членом профсоюза, кустарным ремеслом не занимается, что кузница в его доме не работает уже лет двадцать, что ремонт и продажа отремонтированных дрожек — это одноразовое мероприятие. Относительно всего сказанного мной были представлены справки с соответствующими печатями, поэтому я просил об исчислении налога с этого единичного и случайного заработка в семьсот рублей.
— Понятное дело, — одобрил Степан.
— Это оно для нас с тобой понятное, для нормальных людей. А эта чертова кузница и его избушка на курьих ножках были уже назначены к продаже за неуплату налога. Затем дело отправили бы в суд, и бедолага непременно сел бы в тюрьму.
— Почему это?
— Потому что продажа дома не покрывала исчисленного налога, даже в десятой его доле. Вот так-то… — развел руками Сергей Владимирович. — Директор завода, где работал мой доверитель, узнав об этой истории, уволил его «по сокращению штатов».
— А профсоюз?
— Профсоюз, конечно, никакой помощи не оказал, хотя обязан был это сделать.
— Перегибы на местах? — попытался найти оправдание всей этой истории молодой агент уголовного розыска.
— Не знаю. Наверное… — Адвокат пожал плечами. — В общем, я предложил своему доверителю вступить в колхоз. Хотя бы для видимости. И принести мне об этом хотя бы какую-то справку.
— Для чего?
— Жилой дом колхозника по закону описи и продаже не подлежит. Ни за какие долги. Через два дня фининспектору была представлена нужная справка, арест с дома был снят и торги отменены.
— Ловко! — похвалил адвоката Степан.
За это явно следовало выпить, что они и сделали.
— Ну а дальше что? Налог-то все равно платить придется.
— Завтра вечером еду в Москву. Повезу жалобу в Верховный Совет от имени моего кузнеца-колхозника…
Когда в литровой бутылке «Московской особой» оставалось уже совсем немного, как-то незаметно и быстро стемнело. От реки потянуло прохладой, так что стало понятно — пора расходиться.
Глава третья. 1946 год
Работать защитником или консультантом нелегко. Ваши слова, как австралийский бумеранг, могут вернуться и обернуться против вас. И хорошо, если пострадаете только вы — вы за это отвечаете, а если пострадают другие, то отвечать придется всем. И что тогда?
Сегодняшнее партийное собрание объявили открытым. Это значило, что на нем полагается быть не только членам ВКП(б), но и беспартийным адвокатам, которые составляли в коллегии большинство.
На сцене, за покрытым кумачовой скатертью столом, по-хозяйски расположился президиум. В отсутствие заболевшего председателя президиума Ленинградской городской коллегии адвокатов Василия Михайловича Куджиева вела собрание Мария Константиновна Вальяно — член партии с 1914 года, имевшая за плечами пятнадцать лет стажа прокурорской работы. Рядом с ней, у трибуны, сидел еще не до конца оправившийся после блокадной дистрофии Арон Наумович Лейбзон.
Доклад по первому вопросу зачитывал какой-то член парткома. Мария Константиновна сверялась с лежащим перед ней текстом выступления и время от времени удовлетворенно кивала — видимо, для того, чтобы в очередной раз показать свою политическую сознательность заместителю прокурора города и молоденькому инструктору райкома партии, которые тоже занимали места на сцене.
За спиной у докладчика строго, но одобрительно молчал с портрета товарищ Сталин. Задник сцены, по обыкновению, был перетянут полотнищем с белой по красному надписью:
«АДВОКАТ — ПОМОЩНИК СУДА»[6].
В зале было во всех отношениях душно, а вымытые до блеска окна все еще выглядели непривычно без черных листов светомаскировки и налепленных крест-накрест полосок бумаги…
Степан Никифоров стал адвокатом недавно и, можно сказать, совершенно случайно. До войны он служил в Ленинградском уголовном розыске и успел окончить вечернюю юридическую школу. Вместе со всеми пережил блокаду, обстрелы, бомбежки и голод, вступил в ряды ВКП(б). Весной сорок третьего, при задержании банды квартирных грабителей, капитан милиции Никифоров получил тяжелые ранения, а после выхода из госпиталя — боевой орден Красной Звезды и категорическое заключение врачей о том, что не годен к дальнейшему прохождению службы. Никакой мирной профессии у капитана не имелось, зато был стаж работы в милиции и какое-никакое юридическое образование. И тогда ему в кадрах посоветовали взять направление в коллегию адвокатов, где катастрофически не хватало людей, а партийная прослойка за годы войны и блокады почти растворилась.
Положение от 16 августа 1939 года впервые закрепило принцип, в соответствии с которым в адвокатуру могли вступать лишь лица, имеющие юридическое образование, либо лица, окончившие юридическую школу, но имевшие стаж практической работы в судебных, прокурорских и иных органах юстиции не менее года. А также лица, не имеющие профильного образования, но проработавшие не менее трех лет в качестве судей, прокуроров, следователей и юрисконсультов. На 22 июня 1941 года в Ленинградской городской коллегии состояли примерно пятьсот адвокатов, однако уже спустя несколько месяцев численность их резко сократилась. Почти сто человек, включая председателя президиума, были мобилизованы в РККА и на флот, сто пятьдесят один адвокат был отчислен — в основном из-за выбытия в эвакуацию. Шестерых арестовали, троих выгнали за нарушение трудовой дисциплины, еще несколько человек перевелись на прокурорские и судебные должности. С учетом шестнадцати новичков, принятых в адвокатуру, в январе 1942 года в составе коллегии насчитывалось 249 адвокатов, к лету — 131, а в декабре осталось всего 84 человека. Из 28 довоенных консультаций в блокадном Ленинграде работали только тринадцать…
На сегодняшнее собрание адвокат Никифоров опоздал.
Он попытался, не привлекая внимания, проскользнуть в актовый зал, однако ничего не вышло — дверь предательски скрипнула, докладчик сделал паузу и выразительно посмотрел в его сторону.
Мария Константиновна, как председатель собрания, с большим неудовольствием покачала головой. Лица остальных членов президиума также выразили единодушное осуждение нарушителя дисциплины, а почти половина присутствующих на собрании повернулись к дверям — по большей части, правда, для того, чтобы просто подвигаться и переменить позу.
— Товарищ Никифоров?
— Прошу прощения. Задержали в суде… — извинился за опоздание адвокат.
— От кого никак не ожидала, так это от вас.
— Все деньги в городе надеетесь заработать, товарищ Никифоров? — поддержал ее тут же заместитель прокурора. — Неужели на жизнь не хватает?
Тема «нетрудовых» адвокатских доходов всегда была самой любимой у разного рода партийных и прокурорских чиновников. По инструкции от 2 октября 1939 года размер платы за юридическую помощь определялся заведующим юридической консультацией, адвокаты отчисляли органам адвокатского самоуправления не более трети полученного гонорара. Разумеется, лицам с низким уровнем дохода оказывалась бесплатная юридическая помощь, но по разрешению заведующего консультацией или председателя президиума коллегии допускалось получение платы и по соглашению — свыше максимальной таксы. В годы войны суды стали чаще требовать выступления адвоката в суде в порядке статей 55 и 250 УПК РСФСР, то есть бесплатно. При этом обвиняемых не спрашивали, нужен ли им защитник, определения о взыскании с обвиняемого гонорара за ведение дела суды часто не выносили, да и присужденный гонорар почти никогда не взыскивался. В марте 1943 года наркомат юстиции дополнительно обязал президиумы коллегий выделить для оказания бесплатной юридической помощи военнослужащим, членам их семей и инвалидам войны квалифицированных адвокатов. Хотя и без мартовского распоряжения только в январе того же года по требованию народных судов на 84 действующих адвокатов пришлось более четырехсот таких вызовов, а в феврале их количество возросло почти до шестисот.
Война критически ухудшила благосостояние большинства членов городской коллегии не только из-за сокращения заработков, но и потому, что при получении продовольственных карточек они были отнесены ко 2-й категории, то есть к служащим. В результате первой же блокадной зимой физическое истощение многих адвокатов потребовало госпитализации. Председатель президиума коллегии Василий Михайлович Куджиев даже направил председателю Ленсовета список из тридцати наиболее квалифицированных и общественно ценных адвокатов с просьбой предоставить им карточки 1-й категории. Этот список был из Смольного переслан в Городское бюро по выдаче продовольственных карточек, которое, впрочем, в удовлетворении просьбы президиума Ленинградской городской коллегии отказало…
Сокращение участия адвокатов в судебных заседаниях по гражданским делам объяснялось, конечно же, тем, что население осажденного города было в первую очередь занято совершенно другими вопросами. К тому же в судах осуществлялся процесс срочной разгрузки от дел, в силу чего адвокатуре просто отказывали в допуске к рассмотрению большинства уголовных дел, чему способствовало преобразование Ленинградского городского суда в военный трибунал. Адвокаты лишились в этот период права выступления в кассационных инстанциях, права написания надзорных жалоб на определения и приговоры суда. От них стали требовать предоставления в суд, помимо ордера на защиту, еще и заявление подсудимого о желании иметь именно данного защитника, а это оказывалось почти невозможным в том случае, если подсудимый находился под стражей. Более того, стало запрещено заключать соглашения на защиту с родственниками подсудимого.
Поделиться книгой: