Реинкарнатор

Но странности странностями, а на Центральное кладбище Владимир Дмитриевич все же поехал. Чувствовал — пора!

Дьякон Михаил оказался тридцатилетним рыжебородым мужчиной с редкими, но длинными волосами и неожиданно басовитым голосом. Черная ряса на нем была в перхоти и табачном пепле, а в некоторых местах попросту прожжена. Голубые пронзительные глаза дьякона смотрели поверх собеседника, словно за плечами Маковецкого дьякон видел если не самого Бога, то не меньше чем архангела, и отвлекаться на поэта не считал необходимым. Однако привет от старца Евлампия спустил дьякона на грешную землю.

— Я так понимаю, что тебе душеприказчик нужен? — задумчиво прогнусил дьякон. — Решил о душе подумать? Что ж, правильное решение и… — дьякон нехорошо усмехнулся, — своевременное. Сестра, — позвал он какую-то старушку из числа церковных активисток. — Пройдись погляди, может. Ловкач на месте?

— Я в долгу не останусь, — легко и привычно намекнул Владимир Дмитриевич.

— Все мы в долгу перед Господом, — строго сказал дьякон Михаил и указал собеседнику на большую церковную кружку. — Не скупись, сын мой, у нас здесь запросто, можно и баксами.

Скупиться на глазах у старух из церковной общественности было невозможно, и Маковецкий, холодея от сожаления, опустил в кружку две сотенные бумажки.

— Здесь он, батюшка! — вернулась с кладбища посланница. — Идет! Я ему сказала: «Иди, Ловкач, тебя отец Михаил кличет». Так он все сразу бросил и пошел. «Я, — говорит, — хоть и особой работой занимаюсь, слугу Божьего ждать не заставлю!»

Душеприказчик Ловкач оказался кладбищенским рабочим. Был это плечистый и крепкий мужчина лет тридцати пяти, небритый и в солдатской форме без погон и ремня. На нечищенных кирзовых сапогах его желтела кладбищенская глина.

— Пришел? — с ухмылкой спросил он. — Я тебя раньше ждал. Еще бы неделька…

Договор был составлен по всей форме и заверен дьяконом. По этому договору душеприказчик получал откупные, а царицынский поэт Владимир Дмитриевич Маковецкий после кончины душеприказчиком передавался (продавался) по согласию сторон городскому реинкарнатору и получал возможность обрести себя в новой жизни…

— Когда родились? — спросил душеприказчик и, получив ответ, быстро что-то посчитал на измятом клочке бумаги. — В четвертом рождении, — сказал он.

В последний рабочий день последующей недели Владимир Дмитриевич почил вечным сном. Сидел он в рабочем кабинете, перечитывал кое-что из своего недавно изданного избранного, неожиданно ему стало немного нехорошо, а потом совсем плохо, и со словами «Не надо было соленые огурцы к пиву брать!» царицынский классик приказал всем долго жить.

На панихиду ждали Жухрая, но губернатор был занят с китайцами из провинции с труднопроизносимым названием. Вместо него на церемонии присутствовал заместитель Игорь Дмитриевич Куретайло, при одном взгляде на которого каждый понимал, что имеет дело с жуликом, а после второго более внимательного взгляда становилось ясным, что это не рядовой. Заместитель губернатора приехал с Пышным лавровым венком и сказал прочувствованные слова а под конец своей речи пустил крупную и прозрачную слезу и облобызал вдове руку. «Поможем! Сохраним память о выдающемся поэте!» — выкликал он, хотя ясно было, что забудет, едва лишь ступит за порог кафе, где справлялись поминки, а уж помощи от него дождаться вообще невозможно даже при самом благоприятном раскладе.

Руководство Царицынской области поместило в «Царицынской нови» обширный некролог, заслуженные долгим и упорным трудом медали Владимира Дмитриевича Маковецкого, как это и положено было, несли перед гробом, а в последних словах своих соратники по литературному труду говорили только хорошее. Правда, окаянная писательская молодежь поминала руководителя долго и охотно. Даже когда писательская тризна завершилась, творческая молодежь продолжила это увлекательное занятие на свои кровные денежки.

Игорь Дмитриевич Куретайло выпил с литераторами положенное количество официальных рюмок и ушел из местного отделения Союза писателей со стопкой книг с автографами, которые ему охотно давали жаждущие новых книжек писатели. Книги заместитель губернатора ссыпал в багажник, а сам, усевшись в машину, некоторое время недоуменно разглядывал водителя, потом нетвердой рукой полистал записную книжку.

— Даосов, — прочитал он и, откинувшись на сиденье, неопределенно махнул рукой: — В администрацию Центрального района, братец!

Глава 3

«Душу выну!»

Тот, кто думает, что это всего лишь иносказательная угроза, обещающая неприятность, глубоко ошибается. Это —профессия. Что, собственно, представляет собой простая человеческая душа? Да набор электромагнитных колебаний, поддерживаемых биохимическими реакциями человеческого организма. А как известно, реакции в теле умершего продолжаются сорок дней. На сороковой день душа покидает тело, и тут ее можно поймать и использовать повторно. Если душа заказная, если клиент заранее подсуетился и с душеприказчиком договорился, то и сорока дней ждать не надо, трубочку даже выведут, чтобы о почву не поцарапалась, эктоплазму не повредила. Собственно, обменный фонд реинкарнаторов из таких душ и формируется. А если душу на выходе не перехватишь, так ищи ее в Чистилище, повторному использованию она уже не подлежит. Оттуда, из Чистилища, у нее лишь два пути, сами знаете каких. Однако ошибается тот, кто думает, что отловом душ на кладбищах занимаются реинкарна-торы. У них на это времени не хватает, да и не пустят их к могилкам истинные хозяева кладбища — душеприказчики. И вообще рискованное это дело — ловить души покойных. Тут не только ловкость нужна, но и определенная сноровка. И храбрость, конечно.

Храбрость у Даосова была, и ловкости у него вполне хватало, только вот места на городских кладбищах были давно распределены между душеприказчиками, и впускать Бориса Романовича в свой узкий круг они не собирались. Кому охота налаженный бизнес ломать? Нет таких дураков, особенно сейчас, когда перестройка в разгаре. Однако и отказать Даосову никто из них не решался. Борис Романович мог напрямую договариваться с клиентурой еще перед самой кончиной, и тогда уже душеприказчикам пришлось бы сопровождать до могилы раздушевленный хладный труп, не представляющий ни малейшей ценности. Это душеприказчиков также не грело, хорошие деньги терять никто из них не хотел, и поэтому между городским реинкарнатором и кладбищенскими королями существовало неофициальное соглашение, по которому кесарю оставалось кесарево, а слесарю, понятное дело, — слесарево. Соглашение это неукоснительно соблюдалось обеими сторонами, вот и приходилось Даосову каждую пятницу ближе к полуночи объезжать кладбища и вести переговоры с душеприказчиками на предмет скупки освободившихся душ. Занятие, конечно, муторное, но без него было не обойтись — клиенты Даосова любили, чтобы у него в конторе выбор душ был побогаче, да и самому на душе спокойнее, когда в твоем душехранилище, как в армейской казарме, места свободного нет. Почти все сторожа Даосова уже знали в лицо и почитали за придурковатого сатаниста. Нормальный человек ночами на кладбище ходить не станет, у него других забот хоть отбавляй. Но поскольку Даосов могил не разрывал и надгробий не портил и даже один раз на Центральном кладбище поймал и сдал сторожам малолетнюю шпану, малевавшую на памятниках свастики и прочую пакость, то с ним мирились и особой огласке посещения Даосовым кладбищ не предавали. Тем более что молчали они все небезвозмездно. А раз так, что им Даосов? В конце концов, у каждого в жизни свой бзик: кто-то любит по кабакам свою жизнь прожигать, деньги на проституток тратить, а кого-то на смиренные погосты тянет.

В эту пятницу погода выдалась мерзопакостная, городской асфальт блестел, как черная лайковая перчатка, а бурые тучи висели, едва не касаясь мягкими пористыми боками высоких кладбищенских кипарисов. В довершение ко всему время от времени моросил холодный мелкий дождь. Настроения такая погодка никому прибавить не могла, а уж сопряженная с посещением погостов вообще вызывала раздражение и тоску.

На двух кладбищах удача Даосову не улыбнулась. Душеприказчики что-то бормотали об отсутствии нужных захоронений, мутно ежились под дождем, отводили глаза, и вообще по их поведению и настроению было видно, что пришли они на кладбище только ради того, чтобы с карначом повидаться и тем ранее достигнутой договоренности не нарушить.

У железных ворот Центрального кладбища Даосов посигналил. Из сторожки выскочила длинная худая фигура в светлом плаще. Сторож, что-то дожевывая на ходу, вгляделся из-за ворот, узнал машину, приветливо помахал рукой и заулыбался радостно, будто брат родной к нему в гости приехал. А что ему не радоваться? Даосов за каждый свой визит независимо от результатов платил сторожу полтинник, и сторож, наверное, уже прикидывал, на что он потратит халявные деньги. Ворота заскрипели, медленно разошлись в стороны, и машина Бориса Романовича вползла на территорию кладбища.

Сторож сунулся в окошко, получил от Даосова купюру и расплылся в благодарственной улыбке. У него было длинное костистое лицо и лошадиные зубы, отчего Даосову всегда казалось, что ему улыбается один из покойников, похороненных на этом кладбище. Впрочем, кто знает, что за душа была у этого сторожа, да и была ли она у него вообще. Обычно реинкарнированные виделись Даосову с радужными ореольчиками вроде мыльных пузырей, а вот сторож этот был без ореольчика, ровно души у него вообще не было или — что уж совсем невероятно — сторож был первородком. И что было совсем уже странно, знал этот сторож, кто такой Даосов, сам однажды проговорился, назвав Даосова карначом. Непростой был сторож, все хотелось Борису Романовичу приглядеться к нему повнимательнее, да, как обычно, времени не хватало.

— Как дежурство? — поинтересовался Даосов.

— Нормально, — снова показал длинные зубы сторож. — У меня народ смирный, водочку пить не мешает.

— В часовне есть кто? — продолжал ночной гость расспросы.

— Мишка-дьякон спит, — сообщил сторож. — Вмазали вечером во славу Божию, вот и не пошел никуда. Здесь-то к Богу ближе!

— Ладно, — проворчал Даосов. — Негоже, братец, слугу Господа нашего хулить. Кормилец все-таки!

Сквозь мокрое стекло среди мрачной темной бесформенности кустарника и деревьев белели памятники. По аллеям кладбища гулял дождь. Даосов вылез из машины, поежился, натянул на голову капюшон, сунул руки в карманы и побрел но центральной аллее мимо памятников почетным гражданам города и геройски павшим в товарищеских разборках бандитам. Сторож с задумчивым любопытством посмотрел ему вслед, сладостно нащупал в кармане только что полученную от Даосова купюру и торопливо скрылся в своей сторожке. Похоже, что ему было чем в сторожке заняться.

Слева рядом с часовней из зарослей вечнозеленой туи кариесным клыком темнел гранитный памятник царицынскому бандиту Мише Сологубову, который в свое время немало народу обидел, но в конце концов и сам пострадал, получив пулю в лоб во дворе своей собственной бани, когда распаренная в сауне душа его совсем не ожидала подлых сюрпризов. Дойдя до сологубовского памятника, Даосов свернул и двинулся по аллее, углубляясь на территорию кладбища. Деревья вдоль аллеи печально поскрипывали, сумрачно дышала кладбищенская земля, и где-то в глубине кладбища одиноко покачивался уцелевший светильник, разбрасывая по сторонам рассеянный свет. Светильник освещал кирпичную Кладку забора, на которой неровными кривыми буквами было написано: «Все бабы — суки!» Чувствовалось, что достала любящая жена кого-то из покойничков, и здорово достала, раз уж на заборе ночами писать начал! Время от времени в редкие просветы между туч выглядывала луна, и тогда все кладбищенское пространство освещалось бледным мертвенным светом, а белые мраморные памятники становились похожими на восковые свечи или затаившиеся привидения. Все было как в американских фильмах ужасов. Только скалящихся вурдалаков не хватало и прогуливающихся по аллеям покойников. А вот душееды, судя по быстрым теням, на некоторых могилках дежурили. Видать, крепко покойнички при жизни кому-то насолили, вот и намолили им от всей души. — Романыч? — негромко окликнули Даосова.

Даосов обернулся. Из-за памятника цыганскому барону, что лет пять назад погиб в автокатастрофе, осторожно выглядывал один из душеприказчиков, или, как они сами себя называли, — подушников. Морда у него была мучнисто-белая и жутковатая, никаких вампиров не надо. Борис Романович узнал его сразу, это был Жора Инкубатор, однажды он продал Даосову сразу полторы сотни душ, среди которых были уникальные экземпляры. Взял Жора за них дорого, но и Даосов не прогадал — заработал втрое больше выплаченного.

Жора среди душеприказчиков был за главного, ни одно кладбищенское правило без него не обходилось, и к мнению Инкубатора прислушивались.

— Рисковый ты мужик, Романыч, — сказал Инкубатор, едва реинкарнатор подошел ближе. — Гуляешь свободно. Ты что, ничего не слышал?

— А что я должен слышать? — хмуро поинтересовался Даосов.

— Да говорят, что заказали тебя, — смущенно сказал Жора.

— Как это заказали? — Борису Романовичу показалось, что он ослышался.

— Ты что, не знаешь, как заказывают? — еще больше смутился душеприказчик.

Даосов ощутил неприятный холодок в спине. А кто бы к такому известию спокойно отнесся?

— И кто же этот наглец? — не надеясь на ответ, спросил он.

— Да откуда я знаю! — Похоже, что Жора уже сам был не рад затеянному разговору. — Слушок, говорю, прошел! Даосов сменил тему:

— Товар есть?

Жора Инкубатор развел руками.

— Пустой я, Романыч. Невезуха последнее время идет. И душееды совсем обнаглели… Шастают, сволочи, по ночам, словно у нас здесь медом намазано…

Это на кладбище-то? Медом? Ну-ну!

— А Солидол где? — поинтересовался Даосов.

— В больнице. Я же говорю, что душееды оборзели вконец. Вот он на них и нарвался. У бабы одной на могилке. Ему бы, дураку, сразу душу бросить и бежать, так нет, бляха муха, отбиться захотел. Ну и покромсали мужика. Морда в крови, чакра в дырах. Морда-то ладно, заживет, а вот кто ему чакру штопать будет?

— Серьезно?

— Недельки на три из бизнеса выпал. И то, можно сказать, повезло Солидолу, на щенков нарвался, не на взрослых тварей!

— Ты здесь один? Жора замялся. Даосов терпеливо ждал.

— Вся кодла здесь, — сказал Инкубатор. — Как, значит, слух про тебя прошел, сам понимаешь, всем интересно стало…

— Замочат меня или нет? — догадался Даосов. Жора потупился.

— Мы здесь тотализатор организовали, — признался он. — Против тебя ставки принимают пять к одному.

— Ну-ну, — саркастически сказал Борис Романович. — Дерзай, может, капиталец сколотишь.

— Ладно, — сказал Инкубатор. — Ты, Романыч, не держи зла. Сам знаешь, каждый сам за себя, один Бог за всех.

Даосов с презрением отвернулся от напуганного душеприказчика и двинулся по аллее. Некоторое время Жора Инкубатор с опасливым интересом наблюдал за ним, потом скрылся в тени памятника, и только темное пятно метнулось к стене, словно прополз огромный паук или тень крупной птицы промелькнула.

Может быть, душеприказчики и в самом деле собрались на кладбище, но никто из них, за исключением Жоры Инкубатора, на глаза Даосову попасться не спешил. Или прятались, сволочи, или в засадах сидели. Реинкарнатор брел по аллее, с тревогой поглядывая на голубые огоньки, помигивающие на могилках, и ощущал всевозрастающее беспокойство. Жора Инкубатор такого придумать не мог, не решился бы он в отношении карнача такую пулю отлить. А это значило, что слушок о заказанном убийстве Даосова среди подушников действительно прошел. И ничего хорошего это не сулило. Более того, это значило, что, пока все не утрясется, никто ему ни единой души не продаст. Хорошо еще, что старые запасы неплохие оставались. И ходить Даосову теперь надо было, как говорится, пятками вперед. Подушни-ков напугать легко, у них по обе стороны кладбища, мягко говоря, недоброжелателей хватает. Их Борис Романович не боялся, весовые категории у них не те, но не зря говорят, что от врагов лишь Бог защищен…

— Эй, — тихонько позвали из кустов. — Души не нужны? Борис Романович остановился и осторожно повернулся на голос. Из кустов на него испуганно смотрела острая хитрая мордочка. Душеприказчик, позвавший Даосова, был молод, пацан еще совсем, и чем-то напоминал крысу, хотелось даже подойти ближе и проверить, не тянется ли за ним голый розовый хвост. Однако Даосов сдержался. Похоже, незнакомый подушник готов был дать деру при любом его неосторожном движении.

— Ты что, новенький? — поинтересовался Борис Романович, ежась от вновь заморосившего дождя.

— Почти, — признался его собеседник. — Племяш я Ловкача. Знаете такого?

— А где же сам Ловкач?

— А его на новое Ворошиловское кладбище работать позвали, — сказал новоявленный душеприказчик. — Там товара побольше будет, вот он меня сюда и пристроил, чтобы место не пропало.

— А как ты догадался, что меня души интересуют?

— Кто еще с подушниками ночью на кладбище разговаривать будет? — нахально удивился подросток. — Я сразу допетрил, что вы из карначей.

— Ишь ты, смышленый какой, — хмыкнул Даосов. — Ладно, говори, что у тебя есть?

— Солидного ничего нет,.. Обычные души. Маковецкий Владимир Дмитриевич, поэт, четвертое рождение… Балабанов Аким Георгиевич, одиннадцатое… Бочков Федор Борисович, этот, пожалуй, интересен, дядя его птичкой отметил… Седьмое рождение, в пятом — губернатор Царицына Рогозин, в третьем — личный шут Ивана Грозного… тот самый… Никитин Семен Николаевич, из разночинцев, шестое рождение… Ну и так далее… Всего тридцать пять душ. Если возьмете, то сами дома посмотрите. Будете брать?

— Все с завещаниями?

— Да нет, С завещаниями только трое — Балабанов, Бочков и еще один, местный поэт, который Маковецкий. Его вчера похоронили, так мы с дядькой его еле перехватили. На его могиле штук восемь душеедов дежурили: видно, крепко он кому-то насолил, от души ему намолили. А остальных можно использовать как угодно, претензий не будет.

— Рано вы Маковецкого прихватили, — сказал Борис Романович. — Даже девяти дней ждать не стали.

— Так заказник же! — удивился мальчуган. — По договоренности.

— Сколько ты за них хочешь?

— За Бочкова — полторы сотни, за Маковецкого — стольник, а остальных оптом по десятке отдам.

— Пятьсот восемьдесят, правильно?

— Хорошо считаете, — качнул головой юнец.

— Тебя как зовут? — поинтересовался Даосов.

— Шустрик, — не задумываясь, сказал мальчишка. Борис Романович усмехнулся. Тот, кто дал пацану кличку, похоже, знал его хорошо.

— Ты знаешь, сколько ангелов помещается на острие иглы?

— Не меньше, чем чертей, — быстро выпалил Шустрик.

— Надеюсь, что ты меня не обманешь, — сказал Борис Романович и полез в карман за бумажником.

Шустрик пересчитал купюры, порылся в карманах и добросовестно отсчитал сдачу.

— Себе дороже, — сказал он. — Дядька рассказывал, что сделал хозяин виноградника с виноградарями, убившими его наследника.

Не прост, ох не прост был этот мальчишка, заполучивший на кладбище место своего родственника! Надо же, Евангелие от Матфея, пусть даже в чужом пересказе, сопляк цитирует. Даосов повнимательнее вгляделся в бледное лицо, взял у мальчишки иголку с душами, небрежно кивнул юному душеприказчику на прощание и пошел к своей машине. Вокруг острия иголки разливалось радужное сияние ореолов, но считать их Даосову было некогда: а что, если его на кладбище решатся подкараулить? Очень Борису Романовичу хотелось узнать, что за охотник на него охоту открыл, а вот спросить не у кого было.

Сторож, услышав, что Даосов заводит машину, выглянул из своей теплой сторожки. По неверным движениям сторожа было видно, что, пока гулял реинкарнатор по кладбищу, он зря времени не терял. Однако ворота отпер удачно и даже шутливо отдал выезжающей машине честь. Борис Романович выехал с кладбища и, уже отъезжая, посмотрел в зеркало. И опять ему показалось, что закрывает ворота покойник, а не живой человек.

Весь обратный путь он проделал томимый сомнениями и тревогой. Непонятно было, кто мог решиться поднять руку на карнача, не было еще отморозков в Царицыне. Уважали в городе карначей, побаивались, может быть, даже кое-кто и ненавидел. Божество не божество, а возможности любого дурака впечатлят. Поэтому заказать карнача мог лишь тот, кто совсем рассудка и осторожности лишился. С реинкарна-торов даже бандиты дани не брали. Некоторые недоразумения с начинающими, у которых глаза были белыми от жадности, иной раз случались. Но заказать карнача? Это надо совсем идиотом быть: меченые деревья долго в лесу не растут — или буреломом сломает, или спилят однажды. Хорошо, если сразу сожгут, а ну как в дом потянут, для забора используют или двери в свинарнике подпирать? Бандиты карначей уважают. Они понимают, что в противном случае ходить им в опущенных или чушках — что-что, а корпоративность среди реинкарнаторов похлеще, чем в любом ином ремесленном клане. За своего карначи мстят обязательно, можете не сомневаться, душа того, кто на жизнь или здоровье карнача посягнул, в Чистилище никогда не попадет, на земле ее мордовать будут до самого последнего рождения. Надо будет — ее у чистилищных выкупят, отмолят в крайнем случае, но виновный ответит по полной программе — от вселения в домашнего таракана до червя в банке у рыбака. Нет, смело можно сказать, ни один живодушник против карначей не пойдет, даже отморозок последний — и тот побоится, на такое только чистилищная братия способна, она в карначах конкурентов видит.

А может, так оно и есть? Посчитал кто-то из чистилищных авторитетов, что Даосов ему дорогу перебежал, отсюда и все неприятности? Раньше все как было? Чистилищные, понятное дело, свое берут, у них одни безвозвратники, а карначам достается то, что в обменный фонд пустить не грешно. Никто никому не мешал, и обид никаких не было. Борис Романович начал припоминать свои приобретения последних лет. Особых праведников или ярых грешников среди скупленных душ не было, но ведь кто чистилищного поймет? Втемяшил себе в голову, что Даосов ему враг, вот и изгаляется. Но тогда ведь и исполнитель должен быть соответствующий… Даосов содрогнулся и едва не остановил машину. Вот потому ему и не продавали ничего. Точно. Душеприказчики — они тоже люди, хоть и не совсем обычные. Услышали про неприятности Даосова и решили немножечко выждать. Каждому жить хочется, а у чистилищных все запросто: он прошел, и вот нет его ищу его и не нахожу. Трусом Даосов никогда себя не считал, но при мысли о чистилищных ему стало нехорошо. Волосы даже на бородке дыбиться стали. И было от чего. С чистилищными простыми мантрами бороться бесполезно, да и молитвами их не взять, а вот Каббалой Борис Романович никогда не интересовался и в заклинаниях ее, что могли бы помочь делу, ориентировался плохо. Не то у него образование.

Он прикинул, что будет делать с дорогими душами. Балабанову иБочкову пока особого применения не было, а вот Маковецкий мог пригодиться. Последнее время поэтические души были в некоторой цене. Новые русские добра уже разного набрали и теперь желали, чтобы их дети похавали культурки. «Надо будет завтра в книжный магазин зайти, — подумал Даосов. — Купить книжку этого самого Маковецко-го и посмотреть, что он там кропал». В шибко большой поэтический дар Маковецкого Борис Романович, разумеется, не верил, но и в провинции порой встречаются весьма и весьма приличные поэты, не всем же в столицах пороги издательств обивать.

Машин на проспекте Маршала Жукова почти не было, поэтому реинкарнатор сразу увидел идущий от перекрестка фургон. Фургон был огромен, черен, и фары у него подозрительно не горели. На скорости он вышел на встречную, и если бы Даосов не был уже внутренне готов, то случилось бы непоправимое, но тут он ушел на трамвайные рельсы, машина запрыгала по ним, и фургон промчался мимо, обдав Бориса Романовича чадом и леденящим холодом потусторонней действительности. Конечно, на такой скорости в неосвещенной кабине что-либо разглядеть было трудно, но именно в это время из серых низких туч на мгновение выплыла луна, и Даосов увидел водителя опасного фургона. — Водитель был черен, как эфиоп.

Глава 4

Вернувшись домой уже во второй половине ночи, Борис Романович Даосов долго сидел на кухне и пил чай. Чтобы вернуть душевное равновесие, он даже выпил граммов сто водки, но покой не приходил. Интересно, а кто бы сохранил душевное равновесие, если бы его только что попытались раздавить грузовиком? А самое главное, причин к такому жестокому обращению с собой реинкарнатор не видел. Каждый занимается своим делом. Борис Романович исключением из правила не был.

Лет десять — пятнадцать назад Борис Романович был скромным младшим научным сотрудником одного из царицынских научно-исследовательских институтов. Работа была не особо пыльной, но и платили за нее не слишком щедро. На хлеб хватало, а на масло приходилось подрабатывать, разгружая вагоны с сахаром и солью на царицынской «Росбака-лее». Этот же каторжный труд позволял Борису Романовичу Даосову, которого в те годы иначе как Борьком или Борис-кой никто и не звал, иметь некоторые карманные деньги, которые он тратил на литературу. Случайно ему попался потрепанный томик какого-то буддийского проповедника, Борис его внимательно прочитал и на долгие годы заболел буддизмом. Вскоре он уже тратил на книги подобного толка и часть скромной зарплаты мэнээса. Это не замедлило пагубным образом сказаться на семейном бюджете. Жена долго боролась с увлечением Даосова, но супруг лишь раскачивался и читал нараспев мантры от злых духов. Неизвестно, сколько бы их борьба продолжалась, но тут родители жены Бориса внезапно умерли, оставив ей кооперативную квартиру в самом центре города на проспекте Ломоносова. Жена махнула на Даоеова сразу обеими руками, плюнула на семейное благополучие и ушла жить вместе с пятилетним сыном Иваном в квартиру родителей. Тем их совместная жизнь и закончилась.

Года два Борис Романович прожил в оставленной ему женой однокомнатной квартире, незаметно бросил работу в институте и некоторое время жил по инерции, приобщаясь, как и полагается бывшему интеллигентному человеку, к многочисленному племени пьющих. Постепенно он пропил все свои буддийские трактаты и часть мебели, что не забрала при переезде жена.

Однажды он проснулся в комнате, заставленной пустыми бутылками, увидел в поверхности чайника свою небритую и опухшую физиономию и на десять лет раньше известного кинорежиссера Станислава Говорухина понял, что так дальше жить нельзя. Но если Говорухин дальше разговоров не пошел, то Борис Романович свои субъективные ошибки преодолевал с решительностью российского учителя, который, устав от безденежья, решился ограбить банк.

Заняв деньги и сдав квартиру своему коллеге по работе Бфиму Самойловичу Кутнику, Борис Романович Даосов выехал в город Душанбе, где некоторое время изучал в библиотеках уцелевшие буддийские трактаты, потом понял, что напрасно теряет время, заплатил деньги бородатым и хмурым таджикским контрабандистам и ушел с ними в горы. Перейдя границу, он некоторое время скитался по горным селениям, пока не оказался в горном монастыре, который назывался дацаном. Там он научился есть цампфу и пить тибетский чай, понял, что убивать живое существо не очень хорошо, но самое главное — Даосов осознал, что у каждого живого существа на земле имеется душа. В сущности, что такое человеческая душа? Набор полевых колебаний, который может сохраняться неограниченно долго. Достаточно, чтобы был постоянный источник для ее подпитки. Вот почему в некоторых домах еще столько нереинкарнированных душ. Рассядутся по сети и близ электрических розеток, энергию сосут. Иной раз по неосторожности или по жадности какая-нибудь душа насосется энергетических излишков и давай светиться. Кто-то говорит — НЛО, кто о привидениях испуганно шепчется, ученые о шаровых молниях толкуют, а это обсосавшаяся энергии душа. Своего рода энергетическая обжора. У Даосова открылась неожиданная способность находить к этим душам подход, и из дацана он вышел признанным реинкарнатором. Однако специалистов подобного рода в горах хватало, некоторые из-за Отсутствия фронта работ даже в медитации ушли, а Даосов самоуглубляться и сидеть за молитвенной мельницей не очень любил, поэтому попросил разрешения вернуться в Россию.

Буддизм в России приживался плохо, и именно поэтому разрешение вернуться на Родину Борису Романовичу дали легко. Некоторые ламы полагали, что пора уже полуазиатскую страну сделать окончательно азиатской и к восточной культуре приобщить. Начали с боевых искусств, потом стали музыку на российские рынки проталкивать, особенно с тан-трическими мотивами. С «Камасутрой» народ знакомить стали. Молодежи учебник эротического искусства индийского народа особенно понравился: познакомившись с теорией, народ кинулся в активную практику. Разумеется, за пресыщением наступила обязательная усталость, и, следовательно, можно приступать к ознакомлению широких российских граждан с принципами дзэн и основными положениями восточных философских течений.

Борис Романович Даосов вернулся в родную страну в самый разгар перестройки. Гайдар и Чубайс уже осчастливили народ по полной программе, все, что не смогли украсть они, добрали различные «РДС» и «МММ», которые плодились в больной от реформ стране с кроличьей скоростью. Деньги, которые Ефим Самойлович Кутник ежемесячно откладывал на сберкнижку Даосова как плату за пользование его квартирой, превратились в гроши, на которые не только жить, в гроб ложиться было невозможно, потому что хватить всех этих сбережений могло лишь на целлофановый кулек. Перед Борисом Романовичем встал извечный вопрос российского интеллигента: что делать?

Конечно, он запросто мог открыть школу боевых искусств. В свое время он получил звание боевого дракона и черный пояс чемпиона Гиндукуша, что в условиях малой населенности этого района Тибета сделать было не особенно трудно. Однако Борис Романович не хотел умножать насилие, царившее, по его мнению, в России. Немного подумав и взвесив свои возможности, посоветовавшись с малым российским ламой, Даосов получил от последнего патент на реинкарнаторство и занял вакантную должность городского реинкарнатора в Царицыне. Природная смышленость Бориса Романовича помогла ему, не нарушая буддийских законов и российского законодательства, открыть в Царицыне индивидуальное частное предприятие «Мистерия жизни», которое за умеренную плату делало то, что на Тибете подобные Борису Романовичу специалисты делали бесплатно.

Выглядел он к тому времени довольно импозантно. Борис Романович был чуть выше среднего роста, но полнота пощадила его, отметив свое скромное присутствие небольшими складками на животе. Да и эти складки были скорее следствием длительных постов, которым Борис Романович подвергался в дацанах. Даосов был русоволос и русобород. Отпущенная в тибетских странствиях растительность мелкими кольцами покрывала нижнюю часть лица, делая Бориса Романовича похожим на басмача Абдуллу из знаменитого советского вестерна «Белое солнце пустыни». Слава Будде, зубы в своих странствиях Борис Романович сохранил, а каких-либо особых отметок в виде шрамов или родимых пятен на лице его не было.

В помощницы он взял первого же кандидата — длинноногую и молоденькую Елену Владимировну Богомаз. Было девице двадцать лет, внешность она имела обманчиво невинную, а очки придавали Леночке строгость школьной учительницы. Оказалось, что за невинной внешностью прятался грешный бес. Вместо «Домостроя» Елена Владимировна Богомаз вечерами читала все ту же «Камасутру», а любовников у нее оказалось столько, что надо было загнуть пальцы на руках и ногах, да и то лишь использовав для этой цели пальцы гвардейской роты. Впрочем, это обстоятельство не мешало Елене Владимировне относиться к своим служебным обязанностям со всей серьезностью. И надо было честно сказать, что с обязанностями она справлялось неплохо.

Молодая сотрудница не обошла своим вниманием и работодателя. Даосову в то время исполнилось тридцать шесть лет, был он недурен собой, к тому же, как уже говорилось, внешностью, особенно бородкой, напоминал хана из знаменитого советского боевика. Надо сказать, что круглосуточные моления в дацанах не прошли для Даосова бесследно. Не то чтобы он был абсолютно равнодушен к женщинам, но вполне мог обходиться без них. Тем не менее чары легкомысленной поклонницы «Камасутры» оказали влияние и на него. В один прекрасный вечер они оказались в постели Даосова. Борис Романович был приверженцем традиционных способов любви. Разумеется, он начал с предписанного «Ка-масутрой» сорокапятиминутного целования пяточек, а утомленная рестораном и выпитым шампанским Леночка постыдно задремала и все самое интересное пропустила. С этого времени помощница к своему шефу относилась с уважением, называла его «маленьким гигантом большого секса», но попыток к сближению не возобновляла. Даосов воспринял это с глубоким внутренним облегчением, к которому, впрочем, примешивалось и некоторое разочарование.