Местонеимение. Сборник рассказов

Мы молчим. Преподша крутит свои бусики, выжидающе глядит на нас. – Ну? Лес, лес, «я очутился в сумрачном лесу».

Студенты страстно листают конспекты. Как будто листья шумят. В лесу. Сумрачном.

Преподша кусает губы: пытается удержать ответ у себя во рту.

– Лес – это что-то запутанное, – вдруг неуверенно выдаёт кто-то с задней парты.

Я молчу.

Нечто шевелится у меня под ногами. Я вздрагиваю: тень. Моя собственная тень дёргается под партой. А я не двигаюсь. Страх тошнотой подкатывает к горлу. Опять оно. И тут я замечаю: сидящая рядом Мария болтает ногой – тень покорно качается вместе с ней. Страх опадает в живот, стекает в ноги, заземляется. Этого не случалось уже целый день. Я стала находить себя теневым оборотнем намного реже с тех самых пор. С тех самых пор как…

Но для начала: в первый раз – я думала, что это сны. Потом, что я сошла с ума. Уже позже – я приняла себя. Просто иногда я обнаруживаю себя тенью в разных местах. У меня нет ни рук, ни ног – лишь вытянутые преобразования. Я ничего не вижу, не чувствую. Но я знаю, кто я. Я слышу шуршание шин по асфальту, топот ног или тявканье собак. Затем моё сознание будто совершает кульбит. Следующее – резкая боль в глазах, дрожь, тошнота. И вот: я тенью поднимаюсь с земли/забора/зданья. Это происходило всегда. Первое такое сознательное отпочкование случилось ещё в детстве, у бабушки, от жасминового куста. Забавно то, что кроме меня этого никто никогда не замечал.

<С тех самых пор как> на прошлой неделе я встретила человека на платформе. Назовём его «С.». Я сидела и смотрела на ветер. «Какое корявое предложение», – скажете вы. «Хорошо, хорошо», – скажу я, – «как захотите, так и будет». Я сидела и смотрела, как ветер расписывает небо, размазывая по нему облака (так ребёнок размазывает сопли по лицу). Смотрела, как ветер треплет деревья, злясь на них за отсутствие листвы. «Слишком длинно, слишком муторно», – заверещите вы. «Тихо, тихо, как вам захочется… я сделаю всё». Я сидела и разглядывала лужи под ногами. И тут подошёл С. Он мне сразу же и сказал: «я – С.».

«С., так С.», – подумала я.

Он закурил. Его рука выглядела предельно нелепо: широко расставленные пальцы, напряжённая кисть – смешно. Но лицо было настолько серьёзным и невозмутимым, что мой смешок куда-то затерялся.

С. протянул мне яблоко – жёлтое, бунинское. «Ой, – вскрикните вы, – зачем тебе эти отсылки? Сама придумать не можешь? Было уже такое». «Господи», – вырвется у меня.

С. протянул мне яблоко – шершавое, напоминающее полную луну. И что-то рвануло в катакомбах памяти.

Помню такие же яблоки (белый налив) разбросанные по грядкам. На коленках – отпечатки сырой земли. Прищурив один глаз, я стараюсь сохранить контраст: чёрная земля, белёсые яблоки. Мне было семь лет и что могло волновать меня кроме этого контраста? Только не испачканная красная юбка.

С. улыбнулся мне. Не докурив, потушил сигарету.

– Интересно, куда они? – самолёты полосовали небо. – Если я смотрю на них, я, вроде как, уже с ними? Или как? Как думаешь?

Я кивнула.

– А всё таки – нет…

Треснула скорлупа: закат желтком растёкся по небу. Нас затопило рыжим варевом. Приехала электричка, но никто не сдвинулся с места. Электричка уехала. Муравьями разбежались пассажиры.

Я представила, как мы выглядели со стороны: ничем не прикрытые для их взгляда в этом предельно прозрачном апрельском воздухе – два человека в пальто. Два человека, оккупировавшие лавку: каждый – со своего края. Под ногами вздрагивают наши умирающие тени. Смотрите, смотрите, милые прохожие, под ногами корчатся наши тени.

А если ещё отдалённее, растягивая пластилин будущего: какая перспектива! смотрите, милые, под кроватью – сброд одежды.

Вот с тех самых пор я уже не так боюсь своего появления из тени.

– Лес – это переход в другое пространство, иной мир. Лес – стихия… типа прохода. Портал, можно сказать, – преподша листает слайды, поправляет волосы.

– Лес – это начало любви, – тихо говорю я. Но никто не обращает на меня внимания.

_________

Мы выходим в коридор. Мария говорит о детях. О, эта Мария со своим нерождённым христом…

– Лучше б я детей воспитывала, чем тут находилась, – она смеётся, – ну почему я пошла в этот вуз, скажи мне? Чтоб он сго…, – Мария не успевает договорить, её перебивает грохот. Я хватаюсь за подоконник, пытаясь устоять. Где-то рядом на полу сидит китаянка и обнимает свою мраморную ножку. Дышать не то, чтобы тяжело, но горло дерёт от пыли, подобно туману наполнившей воздух. Осыпается штукатурка: китаянка сидит и поражается, что в россии снег идёт даже в зданиях. И чего ей этот институт русского языка?

Кто-то кричит, кто-то ругается. Никого не задело. Мария истерично смеётся.

Я поворачиваю ручку, открываю окно, надеясь впустить безмятежную улицу с её свежим ветром на место происшествия. Холодно. И ничего не видно. Протираю глаза, рассматриваю свои руки – пальцы покрыты белёсым налётом и размазанной по ним тушью. Мне всё таки удаётся кое-что разглядеть – потолок обвалился.

Четвёртый этаж наполняется народом. Все ахают и укоризненно покачивают головами. Строитель смотрит на нас сверху вниз, прямо из дыры, словно веснушчатый мальчик, который пытается в солнечную погоду проникнуть в тайну звёзд в колодце. Строитель морщится – никаких звёзд. Ему что-то угрожающе кричат. В ответ – голова исчезает из проёма. Я пробираюсь в первый ряд соглядатаев. Мы стоим и смотрим в дыру в потолке. Плывут облака. Под ними – синее-синее нутро.

<в день третий>

Солнце расстилает по земле свою леопардовую шкуру. Мы вытираем о неё ноги и без зазора совести забираемся с ними на лавку. Лавка эта находится в роще, в самом неприглядном для неё месте: за каким-то домиком да ещё и так, что сидящий на ней непременно упирается взглядом в стену. Из спинки лавки выломана одна зелёная доска, и мы с упоением просовываем ноги в образовавшийся просвет, отказываясь разглядывать исписанную штукатурку стены. Мы видим холм и видим змею дороги, а также – пряничные домики, за ними – зубья леса (и наш взгляд рассекается о них). С. старается удобнее расположить своё тело, но у него слишком длинные ноги – им нигде не находится места. В конце концов он ставит одну на лавку, а другую спускает вниз.

И закуривает: опять очень по-медвежьи. Я засматриваюсь на вкрапление грязи на его штанине и проигрываю в карты.

– Каждый раз, когда я приезжаю к брату, я замечаю, что у них дома ничего не меняется вообще. Всё всегда одинаково. Мне даже уже начинает казаться, что во время моего отсутствия они просто-напросто замирают восковыми фигурами и так и стоят в ожидании, – С. отковыривает с лавки чешуйку сухой краски. Рассматривает изумрудную занозу у себя под ногтем. Я морщусь. С. зубами оперирует свой палец. Я снова морщусь, а он улыбается.

– Как ты думаешь, ты злой человек? – С. кладет передо мной страдающую ожирением пиковую даму.

– Я не знаю… это тяжело заметить – моя козырная шестёрка выглядит как занавеска, пытающаяся своим изысканным газом перебить пошлость хозяйки.

– Ну вот. И что же теперь делать? – С. достаёт из своего веера карт двух валетов. – А я себе не кажусь злым.

Я забираю этих неудачливых любовников дамы и грустно вздыхаю. Я опять проиграла.

_________

Пробираемся сквозь лес. Хвоя сплетничает у нас под ногами. А мы прислушиваемся и молчим. И тут страх закипает у меня внутри. Как я здесь оказалась? Последнее, что помню – нашу игру в карты. Я осматриваю свою одежду: мое пальто в листьях, штаны в земле. Всматриваюсь в глаза С.: в них тоска. С. курит и взгляд его находится где-то вне этих деревьев. (Есть в мире две эквивалентные друг другу вещи: синяя толща воды, подсвеченная вонзившимся в неё солнцем, и травянистые глаза С., встретившиеся с лучами).

– Ты всё это видел?

– Да.

– И что думаешь?

– Не думаю ничего.

– Совсем?

– Совсем.

– А как это было на этот раз? Сколько сейчас времени?

– Семь.

– Господи…полдня. Как это было?

С. снимает с моего плеча лист, щурится вдаль и вдруг обращается глазами прямо ко мне.

– Началось у лавки. Закончилось в лесу. Страшно. Я ходил за тобой. Искал тебя под деревьями. Один раз потерял на шоссе. Но потом обнаружил у магазина. Ты лежала тенью, а я ничего не мог сделать. Я просто сидел рядом. Ты медленно ползла вдоль заборов, все дальше и дальше. На какое-то время – остановилась поперёк рельсов. Затерялась там себе между шпал. Я боялся электрички. Я даже пытался тебя поднять. Но между пальцев раз за разом оказывались только камешки… Пошел дождь. Я плакал над тобой. Но ты внезапно поползла к лесу. И улеглась вон под той сосной. Я плакал над тобой. Наступило семь часов. И ты встала. Дождь закончился.

В ушах шумело море. Мы снова молчали. Ботинки вязли в грязи. Я почувствовала, как С. коснулся моего пальто, но когда оглянулась – он стоял поодаль, курил и смотрел на покрытые дождевыми жемчужинами ветви ели. Мы шли дальше. Я старалась не наступать в лужи: почему-то стало жалко обувь. Деревья поредели, вдоль горизонта разлилось поле: я узнала памятник какому-то окаменевшему солдату. Это была Преломиловская или Премиловская или ещё какая-то высота. Поле закончилось переулками. Жители недовольно оглядывались на нас. Мне всегда было интересно, как они так быстро узнают, что ты не из, например, того венчающего угол домика? А может я внебрачная дочь вашего соседа? Что за опознавательные руны углядели они на нашем теле, нашей одежде, в наших глазах? Мы хранили священное молчание и продвигались дальше, мимо чужих. Затем – лента шоссе, затем – мои ноющие ноги.

– Я устала.

С. сочувствующе улыбался.

Я сажусь прямо на автобусной остановке и выпадаю взглядом в небо. Загораются фонари и тоже выпадают в небо. С. садится рядом и разбивается взглядом об асфальт. Тени собираются вместе. Что-то жёлтое, шипящее, обливающее дорожные кусты светом подходит к остановке. Автобус.

– Давай уедем? – С. продолжает смотреть вниз. Я вздрагиваю.

– Давай уедем? Давай, давай…

– Давай, – вдруг вырывается у меня.

Он звенит мелочью в кармане, тянет меня за рукав, я подворачиваю ногу – мы забираемся в автобус.

– Осторожно, двери за…

<давай>.

<на четвертый день>

Говорить о волнообразном изгибе души, которое вы зовёте счастьем и которое вы то ли считаете слишком унизительным, то ли пошлым, чтобы признавать, слегка затруднительно. Я встречала человека, отрицавшего существование глубочайшей подавленности и уже забывшего, что такое волнообразный изгиб, счастливая тряска наших внутренностей. Счастливые подскоки автобуса на всех выбоинах дорог. Иногда правда создавалось ощущение, что мы едем по одной большой выбоине, а дорога – это так, то, что встречается время от времени.

Но, дабы не раздражать скептично настроенных: я ничего не скажу вам о волнообразном изгибе души. А только упомяну, что ветер тревожил занавеску, её же тревожили и мои пальцы, пропускавшие взгляд к окну. Выпускавшие его в окно: в тот мир, где взгляд волочился по асфальту, рвался о деревья; туда, где его вдруг сбивала машина.

И что у нас было с собой? Моя карточка, на которой лежали остатки премии по литературе. И что было у нас впереди? Дом, в котором давно все умерли. Какой-то заброшенный затерявшийся дом. В городе, который я же и переименую в «Мнемозиру».

Мы почти приехали: маяком мне служит оранжевая водонапорная башня. Маяк из кирпичиков детских мечтаний.

Автобус тормозит. Я вдруг понимаю, что мы не взяли с собой никаких вещей. С. обещает съездить за ними следующим утром: я отдаю ключи от квартиры и на словах объясняю про «красную водолазку, серый кардиган и… да-да, ту самую рубашку, шампунь наверху, а ещё… да, именно, там коробка такая, ага…». Мы отключаем телефоны. И идём. Рядом с нами плывёт ночь. Я знаю наизусть все тени (это единственное знание, в котором мне нет равных). Цепляясь за эти самые тени, мы добираемся до Лунного переулка (вообще, он называется в честь революционера, но я решила, что все забывается, кроме неба, так что – Лунный). Я помню наизусть все тени и вот, под одной из них, я нащупываю ключ. И где ж ему ещё быть? Однако, всегда забавнее быть уверенным в местонахождении вещи, но не находить её, раскрытой пятернёй ловить воздух. Однако, я заговариваюсь.

И как оброс этот дом: щетина кустов, вихры плюща и – уже не к этому перечислению – аристократическая бледность моего вечного, мотылькового куста. Жасминового куста.

С. спотыкается о тень, я хватаю его под руку. И мы идём, идём; и мы почти голубые любовники на картине Шагала.

_________

Подумай, меня читающий, о «восковых лампах». О вытянутых настольных колбах, в растворе которых плавают пузыри красного цвета. Так вот: по комнате лавировали пылинки. Ты же знаешь, что солнце должно быть достаточно ярким для такой иллюминации? Утреннее такое солнце. Ты всё знаешь, и мне ничего не надо писать об этом…

С. умывается на кухне. Да, именно на кухне, отдельной ванной комнаты в этом доме нет, а есть кухня. И на кухне ванна. Белая, облупившаяся и обросшая пылью одиночества. С. сплёвывает пасту, набирает в ладони воду. Я смотрю, как капли стекают с его волос, лба, носа. И уходят, исчезают в лепестках сливного отверстия.

– Я быстро. Честно-честно, я очень быстро. Да, я заберу вещи и сразу вернусь. Очень быстро, очень сразу.

Мы едим яичницу. Мы смотрим как солнце глазуньей растекается по небу. По небу или нёбу – тяжело понять.

Спали ли мы? Да мы почти и не спали. (О милый читающий, о ты, влюбись в эти повторы).

С. скрипит стулом, убегает в прихожую. Я остаюсь на террасе. На окнах – цветные наклейки, имитирующие витражи: на столе – радужная мозаика солнца. Я вижу С. в незаклеенные квадратики окон. Калитка выдаёт хриплое "досви-". С. скорым шагом покрывает расстояние от моих глаз до поворота.

_________

Полдня пролетели быстро. Я не знала, чем занять себя. Я наткнулась на свой вылюбленный куст жасмина. И лежала там тенью. И не привлекала внимания. Какой-то мужчина брёл по переулку, ненадолго остановился у нашего проволочного забора. Посмотрел на свою руку, а потом попытался протиснуть кисть сквозь проволоку, чтобы сорвать мак. Сорвал. Я угадала в его лице отголосок происходящего внутри: волнообразный изгиб. Меня он, конечно же, не заметил. Исчез. О, пугливые любители дурмана, о пугающие люби…

И тут пришёл второй. Человек в коричневом плаще. Коричневый человек: каштановые волосы, веснушки, водянисто-карие глаза. Он смотрел прямо на жасминовый куст. Мне показалось, что он увидел меня. Но это было невозможно: я лежала тенью. Что он мог там разглядеть? Тень. Тень – и ничего больше.

Рядом с проволочным забором рос крыжовник. Коричневый человек вытянул свою тонкую бледную руку, сорвал ягоду. С минуту он повертел ее в руках, затем сунул за щёку. И замер.