Розы в декабре. Сборник рассказов

            Слёзы из глаз лились, лились, но облегчения на душе, почему-то не ощущалось.

Надежда

            Кто знает, почему мы большое значение придаём негативным словам? Эти слова, как какие-то сущности впиваются в наш мозг и высасывают из него все разумные клетки. Они как комары или пчёлы жалят, оставляя после себя чувство не комфортности. Давно известно, что слово может убить. Но почему, почему человек может бросить камень и промахнуться. Словом не промахнётся никогда. Оно найдёт куда больней ударить. Просто долетит до уха и осквернит своим содержанием слух, наплюет в душу или прямым попаданием коварно искорёжит сердце.

            И ещё одна загадка природы. Почему самые зловещие слова посылы на вымирание веры в добро мы слышим больше всего от близких людей? Самых близких.

От людей, от которых не ждёшь жестокости: жён, мужей, детей, родителей, друзей?

            Машу и Надю горе не смогло сроднить, сблизить. Почувствовать себя подругами они не смогли. Хотя за эти хлопотные дни, которые Надя старалась помочь соседке она привыкла к ней. Ей искренне было жаль бедную женщину. Хотелось успокоить её сказать, что бывают обстоятельства, когда грех конечно, но в минуты душевной слабости опустошённости от обиды и непонимания произошедшего горестно думаешь что лучше бы похоронить близкого тебе человека. Отмучится раз и навсегда. А потом ходить на его могилку и рыдать. Молиться, выпрашивая прощения у Всевышнего. Сколько лет можно страдать, слёз уже давно нет, от неизвестности, что он может ещё вытворить. Сколько можно разрывать своё сердце тревожными и страшными вопросами: что дальше его ждёт, что дальше с ним будет? И будет ли вообще это дальше. Неизвестно.

Надя зашла в свою квартиру и захлопнула дверь. Потом в сердцах закрыла её ещё на один замок, словно боялась, что Маша сейчас ворвётся к ней, и будет сверлить её своим безумным взглядом и говорить гадости, гадости. Увидев висевшую старую дверную цепочку, она с силой стала засовывать её в закрашенный краской проём для цепочки, но у неё никак не получалось. Бросив это занятие, она вошла в комнату и обессилено упала на диван.

– Неизвестность. Что она знает о неизвестности? О той неизвестности, которая хуже смерти. Что она знает о живых с мёртвыми душами? О себе печётся. Ей неизвестно как сложится дальше её жизнь. Одного не понимает, что теперь ты сама хозяйка своей судьбы. А как бы Маша себя чувствовала, прожив всю жизнь в неизвестности? Когда вся твоя жизнь окутана этой неизвестностью. Страшной, пугающей. Изматывающей душу, разбивающей на мелкие кусочки твоё сердце, разум. Потому что эта неизвестность касается не тебя. Ты забываешь о себе, о своей жизни. Ты забываешь есть, пить, когда тебя мучает постоянная неизвестность за свою единственную любовь, за самое дорогое, что есть у тебя в этом мире, за того которого по божьему изъявлению ты произвела на свет. За свою кровь и плоть, за своего сына.

            Да что она может знать эта соседка всю жизнь, посвятившая только себе и мужу. Интересно ей, что там за облаками. А как здесь жить в неизвестности? На грешной земле, в этих четырёх стенах, ждать неизвестно чего? Существовать с постоянной тревогой в душе от неизвестности? Где он, как он, когда вернётся, каким он вернётся. Кричать по ночам в подушку пусть вернётся, любым! Пусть только вернётся, вылечу, обогрею, прощу всё, только пусть живёт. Может всё ещё наладится, он поймёт, он столько пережил, что всё уже давно понял. Только пусть вернётся!

            Любимых терять навсегда очень тяжело. А легче, не знать умер ли или лежит где-то без ног, без рук? Может криком кричит, её зовёт. Её свою мать! Просит о помощи. Да просит не муж, и не первый и не второй. А сын. Родной сын. Её кровинушка. Первая и единственная. Пусть только вернётся!

            Но неизвестность окутывает тебя с ног до головы. Сковывает холодными тяжёлыми цепями. И ты с трудом двигаешься, выполняешь работу, стараешься заполнить свою голову, свои мозги отвлечёнными мыслями, но у тебя, ничего не получается. В мозгу постоянными молоточками звучит одно, где он, с кем, что с ним? Вернётся ли он в этот раз?

Неизвестно.

***

            Сыном Надя ходила тяжело боялась не доносить до срока. Так и случилось, родился восьмимесячным. Надя, как будто это было вчера, помнит его синенькое тельце покрытое слизью и кровью обмотанное пуповиной. Его сморщенное в недовольной гримасе личико. Казалось, не рад был рождению сынок. Да и чему радоваться. Ему бы ещё качаться в тёплой утробной колыбели под сердцем у матери, а его выдавливали скрученными пелёнками на свет божий две тётки в белых халатах.

– Кричи, кричи, малец, – говорили они, шлёпая его по месту, которое и попкой назвать было сомнительно.

Но он не заплакал и после того, как его освободили от удушливой пуповины. Она, как удав обвила малюсенькую шею и четырьмя узлами свисала с измученного родами тельца. Надя понимала, что удары были лёгкие, но тогда у неё до боли сжалось сердце.

– Не бейте его, – еле проговорила она, суетящейся акушерке и врачу.

– Конечно, хочешь, чтобы помер, молчи уж, зря мучилась, носила в себе что ли? – не сердито ответил ей кто-то из них.

            Он запищал своим тоненьким таким родным голоском, когда его помыли под краном и сделали спринцевание, прочистив нос и ротик. Этот голосок она узнала бы из тысячи голосов, ревущих младенцев.

– Очухался! Всё, мамка радуйся, живой твой сын! Да, столько петель на шее, как не задохнулся? Долго жить будет. Живучий твой сынок. Давай, малыш, громче кричи, жизнь приняла тебя!

***

            Жизнь приняла малыша, широко раскрыв свои объятия. Она подарила ему возможность слышать, видеть, двигаться. В его сердце жизнь, как заботливая фея вложила любовь. Ангел-Хранитель зорко наблюдал с небес за своим подопечным и ни на минуту не упускал его из виду, горстями осыпая малыша счастьем.

– Живучий, – вспоминала Надя слова акушерки, – живчик, – добавляла она.

            А сын и вправду был живчиком, как говорят о бойких непоседливых детях. На месте ни секунды. Это сейчас психологи, психоаналитики быстро поставили бы диагноз гиперреактивность. А в те далёкие годы.

            Надя часто думала, учёные чего только не открывают. Новые планеты, галактики, аппараты, которые подскажут, какие металлы на этих планетах, есть ли на них вода. Изучение космоса это здорово, впрок, как говорится. Это пригодится. А сколькими ненужными, опасными для человека открытиями набиты их умные головы? Оружие, всё никак не навоюются, всё власть никак не поделят. Раньше были революции, восстания рабоче-крестьянские, а теперь? Криминальные переделы, заговоры олигархов, какие-то цветные революции. И на всё это тратятся баснословные деньги, деньги. Эх, ученый люд, хотя бы раз взбунтовался, для чего в ваши головы боженька талантища напихал? Утихомирил бы своим открытием всю эту свору, отожравшуюся на ворованных деньгах. Да придумал бы для людей действительно нужную вещь машину времени. Да наводнили бы этими машинами мир, как компьютерами и мобильниками. Жизнь так коротка, но только, когда ничего нельзя в этой жизни исправить, понимаешь, что действительно жизнь, что миг во вселенной. Обидно за зря истраченную возможность побывать на земле воплоти. Ещё обидней осознавать, невозможность исправить то, что сама накрутила во имя любви, счастья своего ближнего.

            Почему так бывает, хотим счастья своим любимым: неважно кто они вам: дети, муж, родные, а своей чрезмерной любовью, всепрощением сотворяем зло. И вроде всё делаем по божьим заповедям. Обидные слова глотаем, нас бьют, в ответ подставляем другую щёку и любим, любим ближнего своего. Только в ответ ложь, предательство, воровство, осуждение. А в конце жизни разочарование. Зачем жила? Зачем пришла на этот свет? Уходить в неизвестность с открытыми вопросами очень не хочется. Хочется везде, где положено поставить точку.

            Машина времени просто необходима человечеству. Тогда Надя всю свою жизнь фиксировала бы на этом аппарате. Каждое действие, каждый шаг. Она внимательно анализировала бы каждый прожитый день и, сделав ошибку, возвращалась и исправляла бы каждую.

Когда она стала терять сына? Этот вопрос мучил её ежеминутно. Надин мозг отдыхал от постоянно мучивших мыслей только на работе. Она ответственно относилась к своим обязанностям, брала дополнительную работу на дом. Оставалась и после работы и проверяла, перепроверяла бухгалтерские отчёты. Её рвение начальство оценивала премиями и повышением на службе, а девочки из отдела считали Надю трудоголиком, не ведая о том, что как только она выходила из мира цифр в её сознание как пчёлы в улей слетались вопросы-мучители. Она сразу начинала копаться в своей жизни. Начинала вспоминать числа, даты, события. Когда, когда она стала терять своего мальчика?

            В три года? Когда малышу позволялось всё, потому что несмотря на малый возраст уже несколько раз врачи чудом вытаскивали его с того света? Нельзя нервировать отказом ребёнка! Так она считала тогда. Возможно, в пять? Когда муж привозил из-за границы дорогие игрушки для сына, а он тут же ломал их и терял к ним интерес, требуя от отца привезти другие. Зачем ругать мальчика за желание посмотреть, что внутри игрушки. У него конструктивное мышление!

            А возможно они с мужем упустили его в десять лет, одевая как денди, когда многие другие дети донашивали чужие розданные в школе как материальная помощь привезённые гуманитарные вещи. Или в двенадцать, когда отпускали вместе с ровесниками из английской спецшколы в туры по миру?

            Но Надя отлично понимала, многие балуют своих болезненных детей. Но они не вырастают эгоистами. Многие дети имеют дорогие игрушки и также ломают их, но не обирают своих матерей, став взрослыми. Кого в наше время удивишь поездками за границу? Но вырастают нормальные добрые к родителям и благодарные дети.

            Первый раз сын убежал из дома как раз после возвращения из тура по Европе. В двенадцать лет. Где только они с мужем его не искали. По каким вокзалам не бегали. Вскоре после этого из семьи ушёл муж. У него появилась другая семья, другая женщина с которой жизнь спокойней. Ему стало не до сына не до его побегов и не до Надиных переживаний.

            С уходом отца мальчик стал исчезать из дома чаще и надолго. Теперь он мог пропадать месяцами. Она бегала по стройкам, обходила все местные подвалы в его поисках. Беспризорных детей в это время было так много, что Надя возвращалась домой опустошенная, с невыносимой болью в сердце. Ей было жалко всех. Маленьких, грязных уже курящих и полупьяных чьих-то сыновей, дочерей. Иногда находила сына среди них. Грязного в чужих вещах с запахом курева и блуждающими глазами то ли от алкоголя, то ли от клея или ещё чего хуже. Приводила домой и силком проверяла руки, ноги в поисках следов от уколов. Как могла, учила уму-разуму. Отшлёпает ремнём, потреплет за вихры. Накричится вдоволь. Ему хоть бы что.

– Ладно, мамуль! Давай мыться. Больше не буду.

            Прижмётся к ней, скажет ласковое слово, материнское сердце примет любое объяснение, поверит всему, лишь бы был рядом здоровым, живым. Сколько раз Надежда отдраивала сына от бродяжьего запаха, сколько раз просила, умоляла не убегать из дому. Сколько раз просила объяснить ей, почему он убегает зачем, что ему не хватает? Что надо ей сделать, чтобы он жил нормальной жизнью. Как все.

– Я и живу как все. Отец, что не пьёт, не курит, не убежал из дому? Чего ему не хватало? – но сын толком так и не смог объяснить, почему и зачем он покидает дом, – Всё, мамуль прости, я так тебя люблю.

            А Надя после таких откровений казнила мужа за уход из семьи себя за то, что не смогла удержать мужа, хотя бы ради сына. Хотя отлично понимала, что не в этом дело. И наличие отца в доме не остановило бы сына от бродяжничества. Откуда у него такая тяга к грязи? Была бы тяга к путешествиям, это ещё понять можно. Куда раньше мальчишки убегали из дома? Мир посмотреть. В голод за хлебом, в войну на фронт. А теперь одно осталось неизведанным. Самое низкое, самое грязное дно с отбросами, помойными ямами, крысами. Извалять себя в помоях и почувствовать удовлетворение, полноту жизни? Или это подсмотренный пример из телевизора? Игры богатых дядек, которые по выходным сидят в переходах, нищенствуют для прикола, для остроты ощущений. А он сын, почему спускается в эту клоаку. Почему ему не интересно жить?

            Но сын скажет ласковое слово, и Надеждино сердце замрёт от любви к нему. Поверит, что убежал он в последний (который раз), самый последний раз. На следующий день отведёт отмытого, обцелованного, напичканного «умом-разумом» в школу и недели не успеет нарадоваться на него, как он опять в бегах. И всё повторялось. Пока маленький был, бегал по району. Всё-таки боялся надолго дом и мать бросать, да и вкусненькое любил покушать. Вернётся, домашнее ест, аж уши шевелятся.

            Все методы перепробовала Надя. В школе учили, что надо и кнутом и пряником воспитывать. В милиции всё советуют, что глаз, да глаз нужен. Психологи внушают, что только любовь и уважение остановит его от бродяжничества. В церковь водила на исповедь. Батюшка говорит, чтобы терпела, потому, что мать. Время придёт, образумится. Надя всё испробовала. Время шло, сын только взрослел, да пропадал всё

на дольше. Однажды Надя решила испробовать свой метод. Достать его безразличием.

            После очередного побега Надежда сжала сердце в кулак, нервы скрутила в крепкий узел и не бегала, не искала, не просила милицию, как обычно срочно найти сына.

Железобетонной ходила на работу. По выходным тупо смотрела телевизор, не готовя, не вытирая пыль в квартире. Сын вернулся сам. Настороженно оглядел пустующие кастрюли в холодильнике. Задумчиво постоял возле молча сидящей и не обращавшей на него внимания матери, так ничего не сказав ей ушёл.

– Как дальше жить? – рыдала Надя.

            А дальше жить стало ещё сложнее. Подрос сын, беды прибавилось. Уходить стал надолго и далеко, да ещё из дому что-то прихватит. Повзрослевший сын и пить стал по-взрослому. Надю постоянно сверлила мысль, что если он совершит, что-то такое, после чего невозможно будет ей жить? После чего стыдно будет в глаза людские взглянуть? Поэтому когда возвращался, всё делала, для того чтобы дольше его дома удержать. В короткие времена его учёбы, боялась лишним словом обидеть, укорить. Но сын, толком, ни школу, ни ПТУ, переименованное благородно в колледж так и не закончил, одно спасение было для Нади, в Армию забрали.

            Это только в кино показывают, как в Армии хорошо перевоспитывают. А может и есть такие воинские части, где из таких как сын Надежды делают настоящих мужчин. Но только вернулся он со службы, и Надя поняла, что все её настоящие мучения только начинаются.

            Свою беду Надя старалась скрыть от всех непосвящённых, прятала её в себе. Боялась открыться даже самой близкой подруге, которая жила в другом городе, в надежде, что сын одумается, надоест ему такая скотская жизнь. В письмах к подруге писала то, о чём мечтала, что сын работает, её лелеет и уважает, встречается с девушкой. Но горе не скрыть на лице. За последние десять лет пострела Надежда, поседела, осунулась. А душа так и ныла, так и просила облегчить её слезами, выплеснуть горе искренним разговором.

            Кому рассказать, с кем поделиться? Кто поймёт душу матери от отчаяния просившей своего сына больше не возвращаться домой. Бывший муж? Так он считал и продолжает так считать, что во всём виновата она. Надежда и не отрицает. Виновата! Виновата, но кто ей объяснит в чём? Как ей надо было поступать? Не любить? Не бегать, не искать его по городским закоулкам и забегаловкам? Не прощать?

            Соседские события немного отвлекли Надю от дум о сыне. Она искренне жалела Машу. Ей казалось, что они с соседкой за это время как-то сблизились и Надя сможет открыть Маше свою душу. Но внезапная ярость женщины одним махом уничтожила что-то в Наде. Потом она поняла. В ней пропала жалость. Жалость не к Маше, не к её одинокой судьбе. Ярость соседки всколыхнула её сознание так, что она поняла свою ошибку в отношении с сыном.

– Этого не может быть, но это так. Мне постоянно его жалко, а он привык и пользуется этим. Мать пожалеет, пустит домой, обмоет, накормит, обогреет. Жалко, мне жалко его впустую растраченных лет, мне жалко, его потерянного здоровья. Только ему ничего и никого не жаль. Больше я его не пущу, не накормлю и не позову назад, во имя него самого. Пусть сделает свой окончательный выбор.

            Слёзы полились свободным потоком, освобождая от тяжёлого груза душу.

***

            Надя стояла на балконе и смотрела вслед уходящему сыну. Стоит только окликнуть, и он с радостью вернётся, виновато улыбаясь сквозь слёзы. Сколько раз так было. Сколько горьких слёз пролито ею, сколько молитв, законных и рождённых суетливым экспромтом, поселилось в отчаявшейся душе. Чем дальше уходил сын, тем больнее ныло сердце. Скорее бы свернул за угол, а то окликну, верну, обниму, прижму!

             Надя знала, что и его глаза полны слёз. Она знала, что он идёт медленно в надежде, что она, его мать, опять остановит, как делала это всегда. Обмоет, накормит. Будет слушать очередную его придуманную ерунду, делать вид, что верит всем его рассказам, о том, что всё это в самый последний раз.

            Но Надежда стояла на балконе и горестно смотрела вслед уходящему в неизвестность сыну.

2014 г.

АБОНЕНТСКИЙ ЯЩИК № 59

Москва

Илья вышел из операционной измождённым физически и морально. Он ничего не мог сделать. Слишком изношено было сердце у мужчины. Оно не выдержало его вмешательства. Оно устало. Обиделось на родственников больного и остановилось.

А мужчина был готов доживать свой век так, как он привык. С лекарством, с медленными прогулками по воздуху, с тихим сидением в любимом кресле за телевизором или книгой.

Но жена и сын решили за него. Они были уверены, что он должен вернуться после операции таким, каким он был раньше бодрым и активным. Они и подписку дали в полной уверенности, что врач преувеличивает сложность операции. Но человек умер, тем самым прибавив ещё одну зарубку на сердце хирурга.

Ему опять пришлось пережить слёзы непонимающих его проблем родственников больного зачем-то успокаивать их, хотя так хотелось сказать им крепкое словцо на прощание. Зачем-то слушать сына умершего вопящего что этого он так не оставит вместо того чтобы вмазать ему по очкам и напомнить о предупреждениях и его расписках. Но Илья только тихо и устало сказал им.

– Нельзя своими решениями заменять Бога.

Илья не выпил пятьдесят грамм коньяка, которые ему предложили сослуживцы. Не хотелось. Он переоделся, и сев в автомобиль поехал домой. Он ехал медленно, специально растягивая время. Зная, что жена ещё не собралась на работу, а выходит она из дома в девять утра, он прикидывал, куда бы заехать, чтобы не встречаться с ней. В последнее время напряжение между ними стало просто электрическим. Они не ссорились явно с криками, спорами, выяснениями отношений. Они оба избегали друг друга. Прожив вместе десять лет, они не смогли простить друг другу смерть своего малыша. Сына. Он умер год назад от остановки сердца. Вот так жил мальчик жил девять лет. А однажды заснул и не проснулся. Они не обвиняли друг друга, но каждый внутри себя винил другого в случившемся. Молча винили. Оба молчали и для изменения положения ничего не предпринимали. Илья не мог первым предложить жене развод, постоянно думая, почему она не предлагает этого ему. А раз не предлагает, значит, у неё на это есть причина.

– А мне всё равно, – думал он, машинально останавливая автомобиль у почтового отделения, которое только, что открылось, – опустошу абонентский ящик, наверняка уже пришли мои журналы.

Достав из ящика два журнала «За рулём» и «Хирургия» он нагнулся за упавшим конвертом.

– Странно, кто это мне пишет, я никому не давал номер своего ящика, – Илья сел за пустующий столик в зале почты и, посмотрев на обратный адрес, удивился ещё больше. В обратном адресе значилось: г. Санкт-Петербург, почтовое отделение №

а/я 59. Реклама, – подумал он и хотел, не раскрывая выбросить конверт. Но помедлив, всё-таки открыл его.

«Здравствуйте вы вероятно удивитесь, получив моё письмо. Мы с вами не знакомы. Никогда нигде не встречались. Поэтому вы вправе порвать его и выбросить… – Илья хотел сразу сделать то, что и советовал отправитель, но посмотрев на часы, решил прочесть послание до конца, – нам с вами совсем, неважно знакомиться, потому что мы никогда не встретимся. Чтобы долго вас не интриговать напишу, почему именно вы получили моё письмо. После перенесённого горя мне пришлось обратиться к психологу. Она и посоветовала мне излагать свои мысли на бумаге, потом сжигать или рвать всё написанное. Но я почему-то решила отправить его незнакомому адресату. Ведь мысль, изложенная на бумаге это живая субстанция, а значит, её нельзя сжигать, рвать, одним словом убивать».

– Что за бред? Мне ещё не хватало сумасшедших, – подумал Илья и бросил обычный тетрадный листок в клеточку на стол. Достав сигареты, но опомнившись, что здесь не курят, взял опять письмо в руки, – почерк красивый, почти каллиграфический. Сумасшедшие, наверняка пишут по-другому, и излагает вроде складно. Ладно, у человека горе. Но это точно женщина, – определил он и продолжил чтение.

«А почему именно на ваш ящик я отослала своё послание, вы наверняка и сами догадались. Да, мой абонентский ящик тоже под номером пятьдесят девять.

Думала, сейчас сяду и напишу всё, всё быстро и обстоятельно. А вот взялась за ручку и что-то мысли разбежались. У меня за окном дождь. Обычная погода для нашего города. Знаете, я раньше до… любила солнце и всегда радовалась его появлению. А теперь мне неловко жить под тёплыми лучами. Улыбаться рассвету. Мне стыдно жить, потому, что мой сын не видит этого солнца, он теперь никогда не порадуется его теплу, не улыбнётся первым солнечным зайчикам, за которыми мы с ним гонялись по квартире, смеясь и радуясь солнцу. Потому что моего сына уже нет, и никогда не будет со мной рядом. Я никогда не уткнусь лицом в его светлую вихрастую макушку, никогда не загляну в его карие глаза. Представляете, он был белобрысым мальчиком с тёмно-карими глазами. Был. Был. Меня убивает это слово!

Простите. Я не хочу жалости, но мне правда трудно порвать то, что я вам сейчас написала, порвите вы и забудьте, забудьте».

Илья проглотил ком в горле и глаза его заблестели от слёз. Быстро сунув письмо в карман пиджака, он выскочил из помещения. Дома его ждала тишина. В прихожей ещё остался запах женских духов, на кухне кастрюли с обедом. Сделав крепкий кофе, Илья вышел на лоджию, сел в кресло и закурил.

– Странно, что это письмо пришло именно мне. Мне, у которого тоже никак не затянется рана от потери, – он вспомнил своего сына, весёлого шаловливого мальчугана. Вскрытие ничего не показало. Просто остановилось сердце. Взяло и перестало работать и не пожалело ни его мальчика, ни самого Илью, ни жену. Сердце сына остановило и их жизнь.

– В принципе жизни сейчас никакой нет. Есть существование. Механическая работа. Еда, для того, чтобы были силы работать. Работа, чтобы продолжать существовать. А так нельзя. В моей работе нельзя существовать. Я должен на ней гореть. А гореть нечем, запасы сил на исходе.

Илья теперь, как обычно, рано лёг спать, чтобы не встречаться с женой, которая всё равно вернётся как можно позже, надеясь на то, что Илья уже спит.

Санкт-Петербург

Из районного ЗАГСА Алла вышла вместе с уже бывшим мужем. Он предложил ей развестись, она не была против, потому что уже как несколько месяцев он жил у своей матери. А может так говорил, а жил у новой избранницы, которая ждала его в автомобиле, и к которой он с радостью ринулся, кинув Алле на прощание: – Без обид, ладно?

– Без обид, – ответила Алла безучастно, – да и обижаться ей было не на что. Муж не претендовал на их квартиру, так как она досталась Алле от родителей. Да и к вещам он всегда относился ровно. Он просто собрал свой чемодан и попросил оставить ему автомобиль.

Алла не обиделась на его весёлость. Она почему-то почувствовала какое-то облегчение после подписания нужных бумаг. А на недавнего супруга она уже давно смотрела как на совершенно чужого человека.

– Интересно, а если бы наш мальчик был жив, мы бы жили вместе долго и счастливо? Странно, что его наша беда коснулась мельком. А может мне так кажется? Может он новой жизнью заглушает своё горе. Может он хочет, чтобы в его новой семье появился мальчик. Но это будет другой, совсем другой мальчик.

Алла зачем-то села в метро. Очнулась, когда объявили станцию «Садовая».

Она вышла из метро и медленно шла по улице в сторону «Гостиного двора». Светило солнце, согревая своими лучами мостовую, прохожих, дома. За оградой Суворовского училища, на площади перед величественным зданием, толпились мальчишки в форменной одежде. Алла смотрела на них грустно улыбаясь.

– И мой мальчик радовался бы солнцу, толкался бы со своими сверстниками, – её горло свела спазма, из глаз потекли слёзы, – всё, всё, это невыносимо. Я спокойна, я не плачу, – она пыталась утихомирить слёзы аутотренингом. Ускорив шаг, она пошла к ближайшему метро.

– Следующая остановка «Почта», – Алла услышала объявление в автобусе.

Зайдя на почту, она купила конверт с марками и, не ожидая что-то найти в своём абонентском ящике, всё же открыла его. На дне ящика лежал конверт.

– Отправитель: Москва, а/я 59. Странно, что мне ответили.

Она шла домой и пыталась угадать, что ей мог написать неизвестный получатель её письма.

– Точно женщина и наверняка с кучей сочувствий. А что я ожидала? А может, наоборот, с посылом подальше?

Алла зашла в магазин не зная для чего купила какие-то продукты скорее для того чтобы протянуть время. Но войдя в квартиру, бросила пакеты на стол и быстро распечатала конверт.