Симулятор. Задача: выжить

Комар уставился на меня, будто это я тронулся умом. Уж он-то прекрасно знал, что лоси среди лета к человеку не попрутся, а бобры и подавно суицидом не страдают.

— Может, поедем? — Гоблин за рулем вытер потные ладони о штаны. — Уже сигналят сзади...

За то время, пока мы не свернули на проселок, сержант родил всего пару связных фраз. Он был мрачен, как ведро с сапожной ваксой, и я его не тормошил. Я заполнял сканворды и старался не вспоминать бобров на дороге. Солнышко порхало с ветки на ветку, среди сосен и зарослей черники резвились солнечные зайчики. Когда быстро едешь по лесу, все мелькает перед глазами. Просто нереально сквозь мельтешение бликов что-то разглядеть, поэтому я изучал журнал.

Это я так себя уговаривал после.

После того, что произошло с Гоблином. Я несколько ночей убеждал себя, что развернуться или удрать пешком мы бы все равно не сумели.

Комар увидел это первым.

— А ну притормози! — Сержант сплюнул за окно недожеванную пластинку «Орбита». — Гоблин, останови, я сказал!

Леха ударил по тормозам. Я по инерции опустил руку на ствол «калаша». Слева в груди вдруг застучало.

Навстречу, по колеям, вспаханным еловыми корнями, пылил точно такой же, как у нас, «уазик». Где-нибудь в Петербурге мы не обратили бы на коллег внимания, даже в Полянах, в лучшем случае моргнули бы фарами...

— Мужики, номер, как у нас! — всполошился Лешка, и тут же умолк.

На бампере не просто сиял похожий номер. Это была наша машина, и внутри сидели мы. Те же выбоины сбоку на крыше, та же рыжая оплетка на баранке, так же свисала рука Комара с сигаретой.

Зеркало.

Тогда это слово крутилось на языке, но так и не выплыло.

К нам на приличной скорости бесшумно приближалось зеркало. Причем приближалось не лоб в лоб, а слегка наискосок, поэтому я, сколько ни напрягался, не мог увидеть себя. Поверхность зеркала (хотя теперь мы знаем, что это совсем не серебро и не амальгама) было почти невозможно рассмотреть. Только когда луч солнца ударил сквозь кроны под острым углом, на миг возникло ощущение громадной призрачной пластины.

Стекло.

Стекло отрезало руки.

Я так и не понял, отражала эта штука все подряд, или только нас вместе с машиной. С обеих сторон от дороги зияли сухие, заросшие черничником ложбины, мох карабкался по чешуйчатым стволам, с мягким скрипом раскачивались кроны сосен. На стеклах «уазика» оседали кружева паутинок.

Все слишком одинаковое, чтобы заметить отражение.

Двигатель затих, Комар распахнул дверцу и спрыгнул в пыль. Я чисто автоматически полез вслед за ним, а Лешка остался в кабине. «Козлик» с нашими номерами продолжал движение. До него оставалось метров семь, когда у меня сжалось очко. Наверное, в человеке все-таки осталось что-то от обезьян или питекантропов. В тот миг тело выдало мне безошибочный сигнал: надо валить.

Немедленно удирать, иначе будет поздно...

Никогда я не испытывал такого удушливого приступа паники — ни в армии, ни за годы в ментовке. Страх приходил нередко и приводил сестру свою — Осторожность, но такого, чтобы ноги побежали без подсказки головы...

Комар тоже почуял и припустил за мной за компанию. Не знаю, почему, но я побежал не по дороге, а наискосок, через бурелом. Дважды перескочил через поваленные, поросшие древесным грибом стволы и попал именно туда, куда тащило мое шестое или седьмое чувство. То самое чувство, что досталось от питекантропов. Я провалился в глубоченную яму под вывернутым пнем.

— Лешка! Лазарев, ко мне! — раздувая вены, вопил Комар.

Я оглянулся. Фантом находился в метре от бампера нашего «козлика». Словно проснувшись, Гоблин толкнул изнутри дверцу. Но вылезти уже не успел.

Я зажмурился и упал на дно ямы. Комар остался наверху. Затылком я ощутил, как Это бесшумно прокатилось сквозь нас, сквозь теплый дерн, сквозь обросшие мхом, нависшие над ямой лапы еловых корней, сквозь металл, резину и бензин.

Оно прокатилось, но не исчезло.

Это позже Дед начал излагать всякие дурацкие теории. Насчет того, что Оно охотилось вначале за крупными объектами, поэтому погналось за «уазиком», а мы с Комаром показались слишком мелкими.

Но другие-то мелкими ему не показались...

Гоблин не привык убегать от собственной машины, вот в чем засада! Он любил ее, собирал и разбирал в темноте. Он просто не мог себе представить, как это так — бросить родимое железо посреди дороги! А потом, когда он увидел перед носом собственное отражение, мышцы вытолкнули его из сиденья, но было уже поздно. Видать, он дальше нас ушел от питекантропов, а это не всегда хорошо.

Я вылез из ямы на четвереньках. Сержант сидел на кочке, обеими руками сжимая автомат. Мираж пропал, будто его и не было.

— Нильс, ты слышишь? — Шепот разносился, как в каменном колодце.

— Я ничего не слышу.

— Аналогично. Кроме тебя.

Рубашку на мне можно было выжимать. На первый взгляд, ничего не изменилось: сосны еле заметно раскачивали лоскутки лазури, между ними ползали пузатые облака, от прогретой земли поднимался одуряющий запах жизни. Но полностью пропал ветер, установилась томная липкая духота, и с каждой минутой температура продолжала расти. Слышно было, как с сухим шорохом осыпалась кора, как прожужжал заблудившийся слепень, как стучали два наших сердца.

Мы были наглухо заперты в жарком предбаннике, но еще не знали об этом.

Я снова почувствовал приближение медвежьей болезни. Мы посмотрели друг другу в глаза. У Комара дергалась щека, руки блуждали по стволу автомата. Он хотел только одного и даже не скрывал своего желания. Он хотел, чтобы я отправился к машине и выяснил, что стало с Гоблином. То же самое я мог предложить ему.

— Нильс... ты почему побежал?

— А ты почему?

Я смотрел на дорогу, туда, где остался «уазик». Отсюда, из зарослей, были видны задние распахнутые двери и китель Лазарева, наброшенный на спинку водительского сиденья.

— Нильс, как ты думаешь...

— Я не знаю. Никогда о таком не слыхал.

— Ты тоже испугался, да? — осмелел сержант. — У меня просто крышу снесло... сам не пойму, как такое получилось...

— Пошли вместе? — Я протянул ему руку.

Комар закивал и тяжело поднялся. Вся задница у него была в раздавленной чернике. Только разогнувшись во весь рост, я осознал, насколько стало жарче; с меня лило в три ручья. Как будто Земля переместилась ближе к Солнцу. И по-прежнему в ушах звенела враждебная тишина. Обычно хоть какая-нибудь птаха да кричит, кукушка там, или дятел долбится...

Но в раскаленном воздухе только переливалось жгучее комариное гудение. На кустик уселась желтокрылая бабочка, я следил за ней, пока мы перелезали через бревно. Следил, потому что это было единственное живое движущееся пятнышко в застывшем зеленом частоколе.

— Погоди, — вдруг сказал Комар.

До машины оставалось всего ничего — пара метров, но Лешку я так и не заметил. Темное стекло отсвечивало, мешали открытые задние дверцы. Я представил себе, как Гоблин хихикает над нами, скорчившись на переднем сиденье, и тут же отбросил эту мысль. У Лешки с юмором всегда было туго.

— Ты что, оглох? — просвистел сержант. — Радио...

Радио шумело. Пару минут назад оно исправно бормотало на «Ретро»-волне, а теперь издавало лишь легкое волнообразное потрескивание.

— И дорога тоже... Не слыхать дороги.

Комар застрял на месте, с силой прикусив зубами нижнюю губу. Внезапно я, не к месту, представил его маленьким. Наверное, в ту минуту мы оба походили на пятилетних, описавшихся от страха, детей. И главное — что мы оба не понимали причин собственной паники.

Ведь ничего страшного не произошло.

Мы успели отъехать от шоссе каких-то двести метров. В этом лесу потому и невозможно заблудиться, что круглые сутки посвистывают машины.

Посвистывали. До того, как пролетело стекло.

— Я не могу... — Сержант облизал белые губы. — Нильс, я не могу к нему...

И я пошел один. Автомат, на всякий случай, положил на локоть.

Гоблина раскроило пополам. Нам для компании осталась лишь нижняя часть туловища. Его ноги до сих пор упирались в педали, на брюках сохранилась пряжка ремня, а выше — сантиметров пять форменной рубашки. Еще выше торс был отпилен наискосок, по диагонали, очень аккуратно, демонстрируя нам внутренности желудка и позвоночник в разрезе. Все, что выше пояса, исчезло. Сиденье, двери и прочие детали автомобиля сохранились в полном порядке. Словно тот, кто это натворил, влез в салон с циркулярной пилой, аккуратно сделал свое дело и забрал с собой нужные ему части. По лобовому стеклу медленными каплями стекала кровь.

За спиной у меня раздался шорох. Я с трудом оторвал взгляд от того, что минуту назад было младшим сержантом Лазаревым. Комар упал на колени и выворачивался, как дамская перчатка.

Я малость подумал и присоединился.

2

ЕСЛИ В ПОЛЕ ВИДИШЬ ЛЮКИ —

НЕ ПУГАЙСЯ, ЭТО ГЛЮКИ.

Я спокойный человек, да?

Слушай, я очень спокойный человек, мамой клянусь. Никогда не начинай драку первым, так отец меня всегда учил, пусть пухом ему земля будет. Отец мне очень много умного передать старался, но мы, когда молодые, старших не слушаем. Нам кажется — что они, старые, могут понимать, да? Но кое-чему отец меня научил, например — не дергаться резко, если опасность. У нас в Дербенте, где я рос, надо учиться вести себя аккуратно, иначе легко на нож угодишь. Надо знать, с кем и как разговаривать. А если ни в чем не виноват, убегать тоже нельзя. Когда человек бежит, собака всегда догнать хочет — так мой отец говорил, пусть земля ему пухом будет.

Поэтому я не стал убегать, когда милицию увидел. Я ничего не украл, документы в порядке, а голубику собирать еще закон не запрещает, да? Я даже не стал от них отворачиваться, хотя, если честно, очень хотелось. А когда они остановились, тут я вспомнил, что документы в пиджаке остались, а пиджак — в коттедже, в нашей комнате, где мы с ребятами вещи храним.

— Эй, мужик! — закричали они. — Подойди сюда, пожалуйста!

«Пожалуйста» сказали, я и подошел. Вот смешно, Да? Не жалею, что так вышло, что послушался их, а мог ведь убежать. О полном бидоне голубики жалею... Теперь где мы ягоду возьмем? Нету больше го-лубики, и леса нету, и ничего...

Как их машину увидал, мамой клянусь, мне сразу нехорошо стало. Кровь на стекле растертая, и на па-нели приборной тоже. И парень, который за рулем, не в себе мне показался, да. Сержант, беленький такой, a зрачки — во весь глаз, точно накурился. Я видел, отчего люди так крепко двумя руками за руль держатся. Когда руки оторвать боятся, когда руки ходуном ходят. Ну, я в жизни всякого насмотрелся, да?

— Документы, — сказал второй.

Он сзади «уазик» обошел, и я сразу понял, что шофер беленький за рулем, — он нормальный, по сравнению с командиром. Совсем нехороший старший сержант был... Пахло рвотой от него, брюки, сапоги — все в пятнах, а лицо — как будто кожу сняли с него и опять натянули, да.

— В вагончике документы, — говорю. — Могу провести, показать. Коттедж строим, там, в поселке.

Слушай, этот с прыщами смотрел на меня, а слов как будто не слышал, глаз у него левый дергался. Еще мне совсем не понравилось, как он автомат держал, как будто я убегать собирался, да? Я разве от милиции когда-нибудь бегал? Мне незачем бегать, я честно работаю, чужого не беру, закон не нарушаю.

— Еще кто тут с тобой? — Сержант все время фыркал, как лошадь, потому что ему в рот затекали капли пота, а тут как визгнет: — Ты мне врать не вздумай!

Я им врать не собирался, да как объяснишь, что в нашей семье с детства ко лжи не приучены. Некому тут объяснять, да.

— Слушай, один я тут, ребята в город уехали. Вот клея нету, электричество тоже не подвели, шлифмашину включить не можем... Ягоду собираю.

Что-то с моим голосом непонятное произошло, вроде как эхо появилось. И темно вокруг стало, мне проморгаться даже захотелось. Будто перед грозой темнота.

— Огнестрельное, холодное есть с собой?

— Да откуда? Вот ножик перочинный...

— Давай сюда! — сказал прыщавый и покачал стволом. — Лезь в машину, на месте разберемся, что за стройка у тебя...

— Да зачем в машину? Разве я нарушил что-то?

А сам думаю — совсем чокнулись, уже в лесу гулять нельзя. Самая большая страна в мире. Земли столько, что целый день можно идти, и ни одного человека не встретишь, а все равно, если ты не русский — нигде свободно ходить нельзя...

Слушай, когда перед носом автоматом размахивают, что тут сделаешь? Ничего не сделаешь. И я полез в машину, а дурак этот грязный захлопнул дверь. Мне отец мой, пусть земля ему пухом будет, всегда говорил, что с милицией спорить нехорошо. Вот и вырос послушный, да...

Внутри у них совсем нечем дышать было, совсем. И темно уже стало так, что сержант за рулем зажег фары.

— Комар, на кой он нам сдался? — спросил беленький.

— Пригодится, — сказал краснорожий.

Он не сразу сел, а озирался долго. Я тогда подумал, что, наверное, из зоны уголовники сбежали. Хотя зоны возле поселка нет никакой. Потом старший сержант занял свое место и стал на меня смотреть. Нехорошо так смотрел, как будто я преступник. И снова автомат на меня наставил. Голова у него совсем мокрая от пота была, и волосы в перхоти.

— Видел кого в лесу?

— Никого. Ягоду собирал, голубику...

— Что-нибудь слышал, может? Взрывы, выстрелы? Я задумался немножко.

— Взрыва не было, — говорю, — но два раза снизу толкнуло...

— Машину не видал? Такую же, как у нас, «УАЗ»? Должна была мимо тебя проезжать!

— Не, никого не было...

Тут беленький по газам сильно ударил, я чуть губу о спинку, где железо, не разбил. Вперед как качнуло, заглянул я за кресло случайно, и, мамой клянусь, сердце сжалось. Слушай, что-то у них в машине случилось все-таки. Я кровь повидал, не ошибусь, это точно. Не хочется вспоминать, где кровь повидал, не дай Бог никому такого, да. У блондина с чудным именем Нильс под ногами коврика не было, газеты на полу рваные лежали, пропитались насквозь, и спидометр, и руки у него, и под ногтями...

Тут мне первый раз страшно стало. Решил я, что не милиция это вовсе, а убийцы из колонии сбежали.

— Кофем пахнет, — сказал тот, что за рулем. — Я фигею, откуда тут кофе?

Я принюхался — и точно. Оказывается, я еще раньше, пока ягоды собирал, аромат кофейный слышал, да. Только думал о другом, о дочерях думал. Им поступать скоро, а денег мало...

Некому тут было кофе варить. До поселка еще через горку, вдоль озера, только там коттеджи первые. Но пахло так, что слюни в рот сами побежали, мамой клянусь!

— Нильс, трогай, — приказал прыщавый Комар, и ко мне снова: — Кому коттедж строишь?

Этот сержант, он мне, наверное, сыном мог быть. Конечно, если бы я сына рано родил. Но неважно, да? Важно, что они всегда на «ты» говорят. В России все начальники на «ты» говорят, а сами любят, когда их на «вы». Я обижался вначале сильно, да. Потом привык, никуда не денешься. Хочешь дружить с милицией, будешь терпеть...